Текст книги "На руинах «Колдовства»"

Автор книги: Вирджиния Нильсэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Но у нее осталось тревожное впечатление, что это было не животное и не птица, а человеческое лицо. Отверстие, предназначенное для выхода дыма, на случай, если засорится дымоход, вело в пространство между потолком и крышей хижины – кладовку. Симона оглядела дорожку, считая двери. Да, это хижина Ханны. Почему незнакомый мужчина или женщина лежит, распластавшись, на полке под крышей Ханны?

Как всегда, когда случалось увидеть что-то тайное, Симона вспомнила рассказы о восстаниях рабов. Восстание Ната Тернера в Вирджинии, когда еще она была ребенком, стало легендой. Историю убийства шестидесяти белых мужчин, женщин и детей восставшими пересказывали в ее присутствии, и она пропитывалась страхом, слышавшимся в голосах взрослых. Эти события привели во многих случаях к более грубому обращению с рабами.

То случилось в Вирджинии, но всего год назад жестокий надсмотрщик был убит на плантации недалеко от Батон-Ружа. «Это не может произойти в Беллемонте», – уверяла себя Симона. Однако… политические дебаты в конгрессе по вопросу освобождения вызвали беспокойство среди рабов даже здесь, далеко на Юге, из-за таких людей, как Чичеро и месье Отис.

Прятала ли Ханна решившегося на бегство раба? Это более вероятно.

Симона вернулась в конюшню и передала кобылу груму. Придя в свою комнату, она вызвала Ханну.

Ханна появилась с подростком, несущим два ведра горячей воды. Опустившись в металлическую ванну, Симона спросила:

– Почему твой любовник прячется в хижине?

Ханна, мылившая ей спину, уронила мочалку и сказала, заикаясь:

– М-мамзель?

– Я видела, что кто-то выглядывает из дыры под крышей.

– Это не мой муж! – воскликнула Ханна.

– Тогда кто?

Ханна подняла мочалку и снова намылила ее. Более ровным голосом она сказала:

– Девочка, мамзель. Просто девочка. Из Магнолиевой Аллеи. Молодой господин бьет ее.

– Почему? Что она сделала?

– Она ничего не сделать! – воскликнула Ханна, слишком возмущенная, чтобы правильно говорить. – Ничего. Только старалась не попадаться ему на глаза, когда он пьян. Она прибежала из болота, прося помощи, и я спрятала ее.

– Ханна! Ты знаешь, что укрывательство беглеца – противозаконно. Тебя могут приговорить к пятидесяти плетям! Зачем ты это сделала?

– Чтобы спасти ее жизнь! – огрызнулась Ханна. – Она совсем ребенок.

– Сколько времени ты уже прячешь ее?

– Около недели. Мы не знаем, что с ней делать.

– Господи! Она лежит в этой жаре под крышей целую неделю? Это убьет ее, Ханна! Почему ты не сказала мне? – взволнованно воскликнула Симона, прижимая мокрые пальцы к пульсирующим вискам.

– Потому что не хотела доставлять вам новые заботы, мамзель.

Смысл ее слов ошеломил Симону. Ханна, должно быть, знала о Ноэле… может быть даже о Милу. И если знала она, то кто еще мог знать? Симоне казалось, что стены наступают на нее. Но ее собственный страх заставил ее осознать, какой ужас испытывает маленькая рабыня. Напуганная, в поту, с сердцем, бьющимся так неистово, как сердце Симоны сейчас.

Духота под крышей, должно быть, невыносима. А если девочка умрет там от теплового удара? Что тогда? О Господи!

Симона давно приняла решение: она не будет подстрекать рабов к поискам свободы, как месье Отис, но она поможет любому рабу, бегущему от жестокости. Она должна это делать, несмотря на глубокую преданность семье. Но неужели ее убеждения должны подвергнуться испытанию так быстро?

– Я выпускаю ее по ночам, – сказала Ханна. – Она спит со мной… Она избита… Вымыть вам волосы, мамзель?

– Пожалуйста, Ханна.

Симона оперлась на высокую спинку маленькой ванны и попыталась успокоить сердцебиение, пока Ханна лила теплую воду на ее длинные волосы и мылила их.

«Она избита», «совсем ребенок». Вероятность того, что девочка бежала от сексуального насилия, привела Симону в ярость.

– Я хочу увидеть эту девочку, Ханна. Дай подумать… Когда стемнеет, ты можешь привести ее сюда. Я дам тебе мазь для ее ран.

– Сюда, мамзель? – Голос Ханны задрожал от страха.

– Да, когда все заснут. Я выйду на галерею. Около полуночи.

– Мамзель, я не могу вывести ее из хижины. Даже у ночи есть глаза.

Симона встала. Она увидела отражение своего обнаженного тела в высоком зеркале напротив, и ее обожгло воспоминание об объятиях Ариста. Пронзившее ее желание было похоже на боль. Она знала, что должна делать, и знала, что это лишит ее любви, счастья, возможно даже самой жизни.

Ханна взяла большое полотенце, завернула в него Симону и стала вытирать ее волосы. Снова как будто Арист нежно вытирал пропитанные дождем пряди, бросал ей свой халат. «Снимите мокрую одежду, пока я разожгу огонь».

Симона с трудом отогнала память о его соблазняющем голосе.

– Я должна поговорить с этой девочкой.

– Мамзель, она испугается вас.

Симона вышла из ванны.

– Помоги мне одеться. Простое белое платье, я думаю. Такое жгучее солнце, а я должна идти в конюшню. Я хочу, чтобы ты пошла со мной, Ханна. И возьми графин с вином.

Симона удивилась, что ее голос звучит так спокойно, хотя внутри она вся дрожит. Если она сделает этот шаг, ничего уже нельзя будет изменить.

В конюшне Симона деловито говорила с грумами, моющими кобыл прохладной водой. Время от времени она отпивала вино из бокала, поданного Ханной. Через некоторое время, раскрасневшись, она сказала:

– Ханна, у тебя есть в хижине чистая вода?

– Да, мамзель, я сейчас принесу.

– Нет, я пойду с тобой. Я хочу посмотреть, насколько жарко в твоей хижине летом.

– Жарче, чем в конюшне, мамзель. Вам лучше остаться здесь.

– Нет. Возьми вино, – не уступила Симона и обратилась к вытаращившим глаза грумам: – Продолжайте работу. – И она вышла из конюшни во влажную утреннюю жару.

Ханна неохотно последовала за ней, затем заспешила вперед открыть ей дверь хижины. Внутри было сумеречно и сильно пахло древесным дымом и тушеным мясом, кипящим в черном железном котелке, усугубляя удушающую жару. Маленький мальчик подкладывал в огонь прутики.

– Иди в конюшню и помоги грумам мыть лошадей, – приказала Симона, и его лицо облегченно просияло. Он весело выбежал из хижины.

Симона посмотрела вверх на узкую длинную полку:

– Сними ее, Ханна.

Горничная закрыла на засов дверь и тихо позвала:

– Спускайся, Долл.

Никто не появился.

– Долл? Ты должна спуститься.

Над краем полки показался полный ужаса глаз, обведенный багровым кровоподтеком. Ханна подошла, и беглянка скатилась с полки в ее поднятые руки. Ханна поставила девочку на ноги, но поддерживала несколько минут, пока Симона в ужасе смотрела на нее.

Совсем ребенок, как и сказала Ханна, но реальность шокировала.

«Женщина-ребенок»! – с дрожью подумала Симона. Синяк вокруг глаза был не единственным. Синеватое пятно на щеке и багровый след вокруг тонкой шеи.

– Это Долл, мамзель. Так они ее называют.

«Долл – кукла. Что ж, имя подходит, – подумала Симона. – Она хорошенькая».

– Сколько тебе лет, Долл?

– Двенадцать, мамзель.

Голос Симоны задрожал от ярости, когда она спросила:

– Кто это сделал с тобой?

– Молодой господин.

– Месье Оноре?

Девочка утвердительно кивнула.

– Я не верю, что месье Оноре мог сделать такое! – воскликнула Симона. Она знала наследника Магнолиевой Аллеи, очаровывавшего пожилых дам прекрасными манерами.

– Это правда, мамзель, – подтвердила Ханна.

– Да, мамзель, – сказала Долл, ее глаза наполнились слезами. – Мне пришлось убежать, чтобы он не убил меня. – Ее хриплый голос снова привлек внимание Симоны к рубцу на шее. – Когда молодой господин пьян, он становится плохим и всегда ищет меня.

Смысл ее слов ужаснул Симону. Девочка была маленькая, только расцветающая, привлекательная в своей невинности. Симоне стало плохо от ярости. Она не могла отвернуться от несчастного ребенка, несмотря на опасность.

– Я постараюсь найти в доме место, где мы сможем надежно спрятать ее. В Беллемонте есть комнаты, которыми никогда не пользуются. Нельзя допустить, чтобы ее нашли и отправили обратно в Магнолиевую Аллею, где ее высекут.

– О, мамзель! – голос Ханны прервался, лицо исказилось от страха. Она заслонила девочку, когда Симона стала открывать дверь.

Пока маман и беременная золовка спали в самые жаркие часы дня, Симона отправилась обследовать пустые комнаты: старую детскую на третьем этаже, где Тони и умершая сестра Тереза провели детство, и другую, ближе к спальне родителей, в которой выросли она и Алекс.

Еще не решили, какую из них подновить для будущего ребенка Орелии, но времени оставалось достаточно. Рядом со старой детской была комната портнихи. Ее тоже редко использовали, потому что модистка больше не приезжала на плантацию. Женщины Беллемонта ездили в ее модную лавку в город.

Симона выбрала детскую из-за обитых сундуков под небольшими окнами, служивших диванчиками. В сундуках было достаточно места, чтобы Долл могла спрятаться в случае необходимости, по крайней мере на короткое время.

Симона рассказала Ханне об этой комнате, когда служанка причесывала ее и помогала одеваться к обеду. В полночь Симона зажгла свечу и тихо сошла по черной лестнице впустить Ханну и Долл.

Они прокрались на третий этаж в старую детскую. Там Симона снова осмотрела Долл при свете свечи. На светло-желтой коже девочки пугающе выступали кровоподтеки, и она и Ханна дрожали от страха. Снова Симону охватила тошнотворная ярость. Этого ребенка необходимо защитить, несмотря на риск.

– Здесь ты будешь в безопасности, – не очень убедительно прошептала Ханна. – Раз в день я буду приносить тебе еду и выносить ночной горшок. Только держись подальше от окон!

Симона оставила их и вернулась в свою комнату, но не могла заснуть. Она знала, что не может долго держать Долл в доме. Что же делать с ней? Сколько слуг уже знает, что Ханна прячет девочку? Ханна никогда не даст ей прямого ответа, так что можно не спрашивать. Но каждый день увеличивает опасность.

Надо посоветоваться с месье Отисом. Но он не может послать Долл в долгое путешествие на Север одну. Симона сомневалась, что девочка достаточно сильна и умна, чтобы найти дорогу, не говоря уж о том, чтобы защитить себя. Но, может, кто-то из других рабов, бегущих с Юга, согласится взять ее с собой.

Месье Отис должен знать, что делать.

Симона осознала, что сделала безвозвратный шаг в опасный и тайный мир, который стоил жизни Чичеро, и подумала, хватит ли ей храбрости.

Рано утром до завтрака она написала записку художнику, гостившему в Магнолиевой Аллее, приглашая его на десятичасовой кофе.

Вернувшись с прогулки и поднявшись к себе в комнату, чтобы освежиться и одеться до приезда гостя, она нашла там обезумевшую от страха Ханну.

– Мамзель, это не господин Отис на галерее с мадам. Здесь отец господина Оноре.

– Месье Аргонн? – Сердце Симоны бешено заколотилось. Владелец Магнолиевой Аллеи здесь? Почему?

– Он прислал записку, что господин Отис уехал на Север и он примет приглашение сам. Теперь он здесь с мадам ждет вас.

– Господи! – сказала Симона, Месье Отис уехал? Что же ей теперь делать? – Я надеюсь у Долл хватило ума спрятаться.

– Она так испугана, что на это у нее ума хватает. – Руки Ханны тряслись, когда она помогала Симоне переодеваться.

Симона, улыбаясь, не спеша вышла на переднюю галерею, но внутренне она вся дрожала от дурных предчувствий. Розовощекий плантатор с редеющими темными волосами, плотный и симпатичный, встал поздороваться с нею. Он был старым другом ее родителей.

– Мадемуазель Симона, – сказал владелец Магнолиевой Аллеи и поцеловал ее в обе щеки. – С каждым годом вы становитесь все прелестнее. Я принял приглашение вместо отсутствующего месье Отиса.

– Как мило, что вы приехали, месье Аргонн, – сказала Симона заледеневшими губами. – Месье Отис не говорил мне, что уезжает.

– Это меня очень удивляет, – заметила мать, – потому что он довольно регулярно навещал тебя в последнее время.

Симона пожала плечами.

– Месье любил рисовать моих лошадей так же, как и птиц, – объяснила она, надеясь, что они не заметят, как дрожит ее голос. – Он очень серьезно относится к своему искусству, не так ли?

– Неужели? – отозвался месье Аргонн. – У меня возникли сомнения, не является ли его интерес к птицам прикрытием для менее дружественного интереса.

– Почему вы так говорите, месье? – спросила Мелодия.

Симона думала, угадала ли мать, как сильно бьется ее сердце в ожидании ответа.

– У нескольких плантаторов, открывших ему двери, случилось одно и то же: сбежали один или несколько рабов!

– У кого не было беглецов в этом году? – спросила Мелодия. – Столько волнений. Объявления в каждой газете.

– Да. Ну а теперь исчезла и моя рабыня, – сказал месье Аргонн. – Я не обвиняю месье Отиса в том, что он крадет рабов. Однако я думаю, что он слишком ярко расписывал свой свободный штат, придавая ему незаслуженную привлекательность. И именно тогда, когда я стал расспрашивать подробнее о его разговорах с рабами, месье Отис сообщил, что закончил свои рисунки и должен проконсультироваться с издателем.

– Я уверена, что так и есть, – сказала Симона, сцепив руки, чтобы скрыть их дрожь. – Он был совершенно очарован моими лошадьми, но сказал, что это каприз, потому что задерживает выход его альбома птиц Луизианы и Миссисипи. Он сделал чудесный набросок моего жеребенка, которого я продала в скаковую конюшню. Хотите посмотреть, месье?

– Да, – сказал плантатор. – Смею сказать, что я больший ценитель хороших коней, чем наших птиц.

Симона засмеялась:

– Я принесу. Он в моей комнате наверху.

Она вбежала в свою комнату, довольная, что избавилась от проницательных глаз месье Аргонна.

Ханна ждала ее, бледная и испуганная.

– Господи, Ханна, – сказала Симона, – твое вытянутое лицо кого угодно заставит подозревать тебя! Улыбнись! И сними со стены рисунок с Проказником.

Вернувшись в галерею, она взяла чашку кофе, пока месье Аргонн восхищался рисунком.

– Он превосходный художник, – наконец сказал плантатор. – Возможно, я был несправедлив, когда подвергал сомнению его мотивы. Я чрезвычайно восхищен его работой.

– Как и мы, – отозвалась Мелодия.

Месье Аргонн повернулся к Симоне с вопросом о ее лошадях, не вспоминая больше о сбежавшей рабыне. Симона оживленно заговорила о своих арабских скакунах, размышляя, знает ли он, что сделал его сын с одной из рабынь. Он должен знать! Вскоре она пригласила его посмотреть лошадей, и они отправились в конюшню, оставив мать на галерее.

Симона надеялась, что ей удалось убедить его в том, что ее не интересует ничего, кроме лошадей. Однако, когда он уехал и она, успокоив страхи Ханны, осталась одна, ее уверенность ослабла. Она не сомневалась, что месье Аргонн был одним из группы ночных всадников, накинувших петлю на шею Чичеро.

Какой же хитрой она должна быть!

Месье Отис уехал, спасая свою жизнь, веря, что больше не может быть полезным в Луизиане. Ей придется продолжать в одиночку, несмотря на то что месье Аргонн, возможно, считает ее дружбу с художником подозрительной.

Она должна увезти Долл из Беллемонта. Немедленно. Но куда?

Делая подробные записи в журнале по уходу за чистокровными, она обдумывала ситуацию, но так нервничала, что не могла прийти ни к какому решению. Она уже собиралась спуститься к ленчу, когда раздался стук в дверь и вошла Ханна с пухлым конвертом. Симона открыла его, на стол выпала пачка банкнот.

Симона удивленно смотрела на них.

– Ханна, где ты это взяла?

– Принесли на кухню, мамзель. Он сказал передать в руки вам – и никому другому, и никто не должен знать.

Симона вынула записку. Как она и надеялась, писал месье Отис:

«Дорогой друг!

Сожалею, что должен вернуться в Бостон, не попрощавшись с вами. Я прошу вас об огромном одолжении и надеюсь, что вы сможете помочь мне. Я не вернул долг мадам Клео. Не вручите ли вы ей лично эти деньги? Я буду вечно благодарен вам за эту любезность и позволение рисовать ваших замечательных лошадей.

Ваш друг Джон Уоррен Отис».

Симона сунула записку и деньги в карман. Господи! Неужели он не понимает, о чем просит ее? Лично вручить деньги мадам Клео? Неужели он не знает?..

Конечно знает! Как джентльмен, месье Отис прекрасно понимает, что женщины ее класса никогда не посещают казино и она произведет сенсацию, если нанесет мадам Клео визит, особенно без сопровождающего. Это секретное послание. Должно быть, мадам Клео – одна из тех друзей, которых он не мог назвать, – друзей, помогавших посылать беглецов на Север. Он просто сообщает ей, что королева казино может помочь ей.

Но она сама должна найти способ передать Долл мадам Клео. И как же это сделать?

20

Симона провела два самых жарких часа дня в своей кровати с пологом, но, хотя дом был тих, заснуть не смогла. Ни пения птиц, ни смеха маленьких рабов, ни лая собак, ни скрипа экипажей на подъездной аллее. Сердитое жужжание москитов, пытающихся добраться до нее через сетку, ужасно раздражало в полной тишине.

Но мысли как будто грохотали в голове.

Они были хаотичны, хоть она и пыталась привести их в порядок. Симона не позволяла себе думать об Аристе и разрушительном эффекте их ссоры, иначе отчаяние и холодный страх поглотят ее. Ее растущая убежденность в том, что рабство – страшное зло, стоила ей любви, а теперь еще и двух друзей. Она чувствовала себя отчужденной от своей семьи, потому что ее поступки угрожали их безопасности, она предавала их. И как она сможет обеспечить безопасность несчастного ребенка, спрятанного в старой детской, без помощи месье Отиса? Сможет ли она продолжать это дело совершенно одна?

Месье Отис просил ее навестить мадам Клео. Но как увидеть знаменитую хозяйку казино, не вызвав сплетен и опасных размышлений? Пойти к пожилому антиквару и спросить о хрустальной мухоловке? Но раньше Латуру передавали, что она хочет увидеть его. Кто получит известие сейчас? Тот, кто предал его? И та же судьба постигнет антиквара. Это может погубить и ее.

Она помнила адрес, который дал ей Чичеро, когда Милу пряталась в «Колдовстве», но не смела отправить туда Долл по тем же причинам. Она не знала, кто предал Чичеро.

Симона тщетно искала решение этой проблемы, пока не пришла Ханна помочь ей одеться к обеду.

– Как Долл? – спросила Симона.

– Она отдыхает, но слишком нервничает, чтобы есть.

– Надеюсь, никто не видел, как ты поднимаешься на третий этаж?

– Нет, мамзель, я осторожна.

Надев синее шелковое платье с бархатными лентами, Симона села за туалетный столик, и Ханна начала причесывать ее, ловко заплетая и укладывая волосы в кольца.

Симона посмотрела в зеркало на энергичное лицо служанки и решила послать ее к мадам Клео с деньгами месье Отиса и просьбой помочь Долл. Но тогда придется дать Ханне сведения, которые подвергнут опасности не только ее, но и их всех.

По той же причине она не хотела вовлекать Алекса. Он быстро помог ей в неразрешимой ситуации с Милу, хотя никогда не рассказывал, куда увез ее. Но не пойдет ли он прямо к отцу, если она скажет ему, что прячет беглянку здесь, в Беллемонте?

Симона задрожала от этой мысли. Если об этом узнает ее деверь, яростный сторонник рабства, расколется их семейная солидарность, которая во многих креольских семьях – фактически во всех пыла главной силой. Бедную Долл отправят в Магнолиевую Аллею и накажут.

И кто может предвидеть, что случится, если за пределами семьи станет известно, что беглянку из Магнолиевой Аллеи прятали в Беллемонте? У ее отца есть влиятельные друзья в городе, но в эти непредсказуемые времена страсти кипят слишком бурно.

Нет, она должна справиться сама. Она должна найти способ встретиться с мадам Клео и поговорить с ней наедине.

Когда Ханна заколола последнюю шпильку в ее прическу, они услышали скрип колес на подъездной аллее.

– Гости вашей маман, – сказала Ханна.

– Я надеюсь, Долл не будет подглядывать за ними.

– Думаю, она понимает, мамзель.

Когда Симона спустилась в гостиную, ее родители уже разговаривали с двумя парами, старыми друзьями, и мужчиной, которого отец представил как своего клиента. Симона поздоровалась с каждым в отдельности, не переставая обдумывать свою проблему.

Алекс небрежно оперся о камин с бокалом в руке. Поскольку деликатное состояние Орелии стало заметным, она предпочитала обедать в своей комнате, когда приезжали гости.

«Ей одиноко, – подумала Симона, – может, я смогу пораньше оставить маминых гостей и посидеть с ней немного».

Она взяла свой бокал с аперитивом у Ричарда, величавого раба, папиного лакея и, когда необходимо, дворецкого, выполнявшего эти обязанности сколько она себя помнила, и села в кресло рядом с папиным клиентом. Его имя – Соренсен: белокурые волосы и синие глаза предполагали скандинавское происхождение.

– Вы гостите в Новом Орлеане, месье… мистер Соренсен?

– Нет, я здесь по делу, мадемуазель Арчер. Но я должен признать, что не знаком с вашими обычаями. Ваш отец защищает меня в гражданском деле, возбужденном против меня… э… одним провинциалом по причинам, остающимся для меня загадкой.

– Кайюном, – сказал Алекс с довольной улыбкой, – оскорбленным невинным вопросом мистера Соренсена о его наследстве.

Симона засмеялась:

– Вас должны были предупредить, мистер Соренсен, о том, что наши озерные кузены очень любят судебные разбирательства. Я знавала человека, преследовавшего в судебном порядке жену своего соседа, потому что она стирала во дворе в одной рубашке.

– За что же он подал на нее в суд? – Соренсен, видимо, решил, что упустил что-то в ее быстром французском.

– Ну, за то, что она позволила ему увидеть свое нижнее белье.

– Но разве это не личное дело? – озадаченно спросил Соренсен.

– Не для кайюна, – сказал Алекс, посмеиваясь.

– Особенно, если он подозревает, что женщина обманывает своего мужа, – добавила Симона, и все рассмеялись.

– Но ведь это не должно волновать ее соседа, не так ли? – сказал мистер Соренсен совершенно серьезно. – Или этот мужчина был – как вы это называете? – предмет насмешек?

– Просто сутяга, – сказала Симона.

Мелодия не согласилась.

– Было попрано его чувство справедливости. Вот что заставило его возбудить уголовное дело.

– Или он был добрым другом обманутого мужа, – предположил кто-то из гостей, вызвав новую вспышку смеха.

Оживленное обсуждение обычаев и предрассудков их аккадийских соседей заняло время аперитива. За обеденным столом Симона небрежно спросила мистера Соренсена, разделяет ли он любовь креолов к азартным играм. Это перевело разговор на один из любимейших городских видов спорта и, к восторгу Симоны, совершенно естественно заговорили о знаменитом заведении Клео.

– Разве это не необычное положение для женщины? – спросил Соренсен. – Или это также… э…

– Публичный дом? Вовсе нет, – сказал Алекс.

– Она унаследовала казино у своего пожилого китайского покровителя, – объяснил Джеф своему клиенту, – и ей удалось сохранить его прибыльным и свободным от нарушений закона. Она очень необычная женщина.

– Она зачаровывает меня, – воскликнула Симона. – Я бы хотела познакомиться с ней.

– Почему? Потому что азартные игры – табу для женщин? – спросил кто-то из друзей Мелодии, знавших Симону с детства.

– Совершенно верно, – сказала мать. – Точно, как…

Симона поняла, что она хочет упомянуть ее занятие разведением чистокровных, и прервала:

– Табу для всех, кроме проституток. Разве не так, Алекс?

– Симона! – упрекнула мать, но Алекс усмехнулся и сказал:

– Примерно так.

– Но вы безусловно можете посетить ее ресторан на первом этаже, не подвергая опасности свою репутацию, – заметил Соренсен. – Игорные залы находятся наверху, а еда изумительная. Я уверен, что видел там несколько обедающих супружеских пар.

Симона просияла:

– Что ты скажешь, Алекс? Ты отвезешь Орелию и меня пообедать в заведение мадам Клео?

– Орелию нет, но о тебе я подумаю, – поддразнил ее брат.

– Я не знаю, чувствовать мне себя польщенной или возбудить против него уголовное дело, – обратилась Симона к Соренсену, и снова все рассмеялись.

– Если он откажется, – любезно сказал Соренсен, – пожалуйста, попросите меня, мисс Арчер.

– Я запомню, месье.

Когда Мелодия предложила дамам вернуться в салон, а джентльменам выкурить сигары и выпить бренди в библиотеке, Алексу удалось на минутку задержать Симону в холле.

– Что это за разговоры о мадам Клео? – тихо спросил он. – Почему ты хочешь познакомиться с ней?

– Это каприз, Алекс. Почему я должна иметь причину?

– Потому что, я думаю, она у тебя есть.

Алекс говорил серьезно. Симона задумчиво посмотрела на него. Знает ли он?

Алекс, в свою очередь, смотрел на нее и думал: «Что она знает? Сказать ли ей?» И решил, что, если говорить ей о связи Клео с Арчерами, это должна сделать сама Орелия.

– Ладно, я отвезу тебя, – неожиданно сказал он. – Но только если Орелия согласится поехать.

– Но она беременна! – тихо возразила Симона.

– Именно поэтому, – сказал Алекс с вызывающей усмешкой.

Они расстались, и Симона присоединилась к дамам.

Час спустя, уезжая, Соренсен поцеловал руку Симоны и сказал:

– Мисс Арчер, надеюсь, я могу иногда видеться с вами?

– Я уверена, что мы встретимся снова, мистер Соренсен, поскольку Новый Орлеан одержим балами и празднествами.

– Если бы я мог наве…

– Я обещаю оставить для вас танец на следующем балу.

Он поблагодарил ее с печальной улыбкой. После его отъезда она поднималась по лестнице, испытывая пронзительную тоску по Аристу. Легко постучав в дверь Орелии, она решила, что никогда больше не откроет сердце ни одному мужчине. Только своим легко возбудимым, но более предсказуемым лошадям!

Арист стоял на мостике «Цыганской Королевы» с капитаном Эдмондсом, наблюдая за появлением зданий и причалов Сен-Луиса. Порт был забит речными судами всех типов: от старинных плоскодонок до колесных пароходов. Набережную заполняла пестрая толпа портовых рабочих, индейцев, охотников и скотоводов, приехавших продать свою продукцию и купить провиант у мужчин в темных сюртуках и цилиндрах. На высоких берегах реки сквозь деревья виднелись белые дома богачей. Оживленно гудящий Сен-Луис был воротами быстро расширяющегося Запада.

Они пристанут здесь на ночь и после разгрузки и приема нового груза отправятся дальше, к Натчезу и Новому Орлеану. Впервые Арист не ожидал с нетерпением возвращения в Бельфлер и родной город. Казалось, вся энергия и радость покинули его жизнь.

В этом путешествии, встречаясь в северных городах с грузоотправителями, принимая заказы и ведя переговоры о тарифах, он чаще, чем раньше, сталкивался с антиюжными настроениями.

– Антирабовладельческие фракции агрессивнее и шумнее, чем в мои первые посещения Севера, – сказал он капитану Эдмондсу. – Многие северяне возмущаются властью, которой обладают в конгрессе наши южные депутаты. Я слышал гневные обсуждения решения Верховного суда по делу Дреда Скотта и Закона о беглых рабах, практически аннулирующего Миссурийский компромисс, разделивший штаты на свободные и рабовладельческие.

– Неужели? – сказал капитан Эдмондс, выбивая пепел из трубки.

– Им не нравятся охотники за рабами, наводнившие свободные штаты в поисках беглецов. И меня неоднократно спрашивали, почему так много беглых рабов, если, как мы утверждаем, рабовладельцы – благотворители.

– Хороший вопрос, – сказал англичанин.

– И мне рассказали о случае в Вашингтоне, когда охотники за рабами похитили свободного цветного и отправили его на Юг, как раба. Столько возмущения… Их горячие головы настаивают на отделении от Союза. Однако я не могу поверить, что найдется достаточно радикалов, чтобы спровоцировать нас на войну из-за рабства.

– Надеюсь, этого не случится, – сказал капитан Эдмондс, снова разжигая трубку.

– Север нуждается в рабстве так же, как и мы, капитан. Аболиционисты забывают об этом. Наши рабы выращивают сырье для их фабрик и производят сахар для их пищевой промышленности.

Капитан Эдмондс мудро кивнул.

Арист воодушевился, чувствуя необходимость выразить свою все растушую тревогу из-за расширяющейся трещины в Союзе. Разделение Союза, этого замечательного эксперимента в самоуправлении народа, было бы трагедией.

– Что такое их заводские рабочие, если не белые рабы? Север эксплуатирует свой рабочий класс, не заботясь о его здоровье и благосостоянии. Какое они имеют право критиковать нашу более благотворительную систему?

– Возможно, вы правы, – сказал капитан Эдмондс, безмятежно куря трубку.

Арист почувствовал мимолетную зависть к миру и довольству, которые Эдмондс, казалось, находил в своей трубке.

– Почему вы не женаты, Эдмондс?

Капитан не обиделся и не проявил нежелания отвечать на резкий и необычно личный вопрос Ариста.

– Ну, – задумчиво сказал он, – наверное, это не очень подходящая жизнь для женщины, когда муж все время на реке?

– Наверное, – согласился Арист и подумал, не было ли у капитана одной особой женщины, которая отказалась жить с ним на корабле. Но он не был расположен продолжать такую личную тему.

Арист чувствовал себя раздраженным и взвинченным. Он хотел, чтобы путешествие закончилось, однако не испытывал особой радости от того, что ждало его в конце. Когда болезненные воспоминания о Симоне Арчер вспыхивали в его мозгу, он старательно отгонял их.

«Цыганская Королева» подошла к своему причалу, проскользнув между груженой баржей и другим пароходом. Арист оставил капитана и пошел готовиться к встрече с одним из грузоотправителей.

Когда несколько дней спустя Арист вернулся в Новый Орлеан, то не стал никого навещать в городе и сразу отправился в Бельфлер, поручив своему агенту следить за разгрузкой «Цыганской Королевы». Он надеялся обрести в Бельфлере душевный покой. Но этому не суждено было случиться.

Когда плоскодонка, которую он нанял, чтобы перебраться через озеро, подошла к пирсу Бельфлера, стройная темноволосая женщина на галерее приветственно подняла руку и быстро сбежала по отлогой лужайке ему навстречу.

У Ариста перехватило дыхание, болезненно забилось сердце. Какого дьявола?.. Затем он узнал Элен де Ларж и испытал острое разочарование, такое же удивительное, как и неожиданное.

Черные волосы Элен сияли на солнце, она широко улыбалась.

– Добро пожаловать домой, дорогой.

Он поцеловал ее руку, помедлив, чтобы успокоиться.

– Спасибо, Элен. Но вы – сюрприз. Я ожидал, что вы проведете лето с одной из ваших подруг.

– Я еще в трауре, Арист, а поэтому не очень удобная гостья для тех, кто собирается веселиться. Я вспомнила о восхитительном ветре с озера в Бельфлере и как мы с Филиппом наслаждались вашим гостеприимством и убедила себя, что слуги радушно встретят меня в ваше отсутствие.

– И они не разочаровали вас?

– О нет.

Она стояла близко к нему, и в жаркий день запах ее духов казался слишком резким.

– Тогда позвольте мне присоединиться к ним, – сказал он как можно вежливее.

– Я была уверена в этом, – сказала она, улыбаясь. – Здесь просто божественно. Я наслаждалась уединением, но еще больше буду счастлива в вашей компании. Однако я не собираюсь компрометировать вас, мой дорогой. Как только мы обсудим мою собственность в Фолс-Ривер, я вернусь в город.