Текст книги "Продается недостроенный индивидуальный дом..."
Автор книги: Виллем Гросс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
12
На перроне толпился народ, в вагонах, жарко протопленных солнцем, была невообразимая суета. Здесь бесцеремонно толкались, протискивались вперед. В проходе стояли большие чемоданы, деревянные ящики с острыми углами, огромные узлы и набитые до отказа мешки, мешки, мешки...
На полном, веснушчатом лице пожилой женщины блестели капельки пота, глаза под выцветшими бровями напряженно искали свободное местечко. Уже в который раз она ездила этим поездом и никак не могла привыкнуть к этому шуму, к этому столпотворению и к мешкам, которые были больше их владельцев.
Чемодан ее был невелик, но очень тяжел, – казалось, он набит свинцом. Ехать к сестре в деревню с пустыми руками было неудобно. Паулине никогда не отпускала ее в город без того, чтобы не нагрузить всяким деревенским добром, да и сама не приезжала к Пагарам без запасов.
На этот раз в чемодане лежал рабочий инструмент покойного Карла. Муж Паулине, Хуго, не раз спрашивал про этот инструмент.
Наконец Хелене Пагар пристроилась на краешке скамейки, где едва-едва было уместиться взрослому человеку. Какой-то мужчина, южанин, затолкнув один из ящиков под скамью, подвинулся, остальные тоже потеснились. Женщина села удобнее.
До сих пор она берегла рабочий инструмент покойного мужа. Одежду, особенно старую, из которой уже ничего нельзя было переделать для Урве, она постепенно выменяла на продукты, хотя при немцах это было нелегко. Настал черед расставаться с рубанками и сверлами. Муж Лийви в них не нуждался, у него в доме всякого инструмента сколько хочешь. Если она до сих пор и хранила их, то только для суженого Урве.
Но разве суженый Урве мужчина? В ноябре, когда впервые пришел в гости, перед тем как войти, старательно вытер о коврик свои солдатские сапоги. И говорил как будто вполне разумные вещи, а в жизни оказался совсем мальчишкой. Не понял, что Урве надо школу кончать, да и сам-то еще солдат. Ни работы, ни крыши над головой.
И чего это они так опрометчиво поженились?
Лийви подшучивает: в нынешние времена мужа найти не легко, а что твое, то твое.
Пожалуй, оно и так. Сколько теперь молодых вдов, а сколько девушек, которые могли стать женами тех, кто покоится в земле.
Лийви сказала: пусть Урве бросает школу, в их конторе нужна сообразительная девушка. А школу можно кончить и работая, было бы желание.
Все это верно. Можно и так. А муж? Рейн? И вообще, разве это муж?
Лийви успокаивает ее: и совсем он не плох, парень как парень, погоди – снимет солдатскую шинель, найдет подходящую работу, не хуже других будет.
Ох, кто знает, кто знает, как еще все обернется, когда не будут совать ему под нос солдатский котелок с похлебкой, когда придется зарабатывать самому – и на еду, и на одежду, и на квартиру, и на отопление.
Да и где он думает жить? Конечно, под крылышком у жены. Все нахваливает: мол, хорошая, большая комната и кухня своя. Так ведь и сделают – себе возьмут комнату, а мать выселят в кухню. Да, так оно и будет. Случилось же так у Виркусов: обоих стариков выселили в маленькую проходную комнатку, а себе взяли большую. Один пискун уже есть, скоро, надо думать, появятся и другие. А старики Виркусы – им скажут: пожалуйста, потеснитесь, а еще лучше – перебирайтесь-ка вообще в Ряхумяэ. Анетте Виркус смеется: молодежи, мол, нельзя мешать жить. Легко сказать. При посторонних еще как-то постараешься сделать веселое лицо, да разве это жизнь! Разве они с Карлом так начинали?! Им и во сне не снилось, что можно начинать жизнь, ничего не имея.
Родной хутор, куда она сейчас ехала в гости, Хелене Пагар покинула давно, еще девчонкой. Нанялась в богатый дом прислугой. Хозяева попались ей требовательные, но работала она на совесть, и они были довольны. Даже жалованье повысили. Она не собиралась всю жизнь служить в людях, у нее были свои планы – выучиться какому-нибудь ремеслу. Но тут явился Карл чинить водопровод, пробил стенки в кухне и в ванной комнате и... И все же несколько лет прошло, прежде чем они поженились. Повенчались они только после того, как Карл уехал от своих родителей и им удалось обзавестись кое-какими пожитками. Тоже трудное было время, еще свежи были в памяти война и немецкий хлеб по карточкам. Но ведь не всем же устраивать пышные свадьбы. Свадьбы устраиваются главным образом для родственников, чтобы все они друг с другом перезнакомились.
А эти и в церковь не пошли! Где там! Ведь комсомольцы оба. Ни венчания, ни свадьбы. Сбегали утром в загс, на улицу Пикк, и дело с концом. Гордые. Позвали только Лийви с Мартином. Их-то зачем? Родственники теперь рты разинут, когда узнают. Урве в глаза не видела родителей Рейна, а те – жены сына...
Лийви столько же было, когда она вышла за Мартина. Тоже бросила учиться, ушла из коммерческого. Но у родителей Мартина свой дом, небольшой хотя, но все же свой. И сад есть с двадцатью плодовыми деревьями и с огородом. Мартин, правда, тянется к стаканчику, но жену не обижает. Себя тоже в обиду не дает. Ухитрился же он увильнуть от службы в немецкой армии, а ведь тогда с бумажной фабрики многих забрали. Теперь на этой же фабрике машинистом работает, неплохая зарплата, да и продуктовые карточки получше, чем у других. Будь свекровь не такой злой, а свекор не таким глупым и жадным, Лийви и желать нечего. Муж у нее человек деловой.
А этот...
Тяжелый вздох...
Раазику. Минутная остановка. Свисток. Дальше. По обе стороны шпал – поля созревшей ржи, каменистые пастбища, хуторские постройки...
Ну какой же Рейн муж? Лицо хитрое, сам длинный, талия узкая, на такого женщины заглядываются. Лийви, и та вела себя на этой их, прости господи, свадьбе, словно какая-то кокетка.
Нет, жизнь, начатая так, – нестоящая жизнь, ничего хорошего из нее не получится. Сколько людей в нынешние времена расходится! Война виновата – разъединила их, смешала все. А сколько поспешных браков! А страдает кто? Малыши страдают. Без отца, а порой и без матери остаются. Отец в том же городе живет, пьянствует да гуляет, а у ребенка словно и нет его.
Хелене Пагар украдкой вытерла глаза и выглянула в окно.
Кехра. Минутная остановка.
В коридорчике молодые люди потягивали пиво. Лица у них раскраснелись, глаза мутно поблескивали. Они вели пустой разговор о том, какой сорт пива лучше.
На следующей станции ей выходить. Она взяла свой старый потертый чемодан и стала медленно пробираться к двери.
13
Они и не думали кому-либо причинять боль. Они вообще едва ли о чем-нибудь думали, когда в тот июньский день вышли из города, чтобы остаться вдвоем, подальше от домов, людей, знакомых улиц.
Урве не думала, что все произойдет так. А Рейн до сих пор удивлялся, откуда у него в тот раз взялась вдруг храбрость решительно сказать: «Поженимся».
Несколько часов тому назад их оставили вдвоем. На весь вечер. На всю ночь. На весь завтрашний воскресный день. До чего же это хорошо!
На белом туалетном столике тикали часы. Сквозь желтоватое боковое стекло был виден целый лес зубчатых колесиков. Одно блестящее колесико старательно бегало взад-вперед, будто на нем одном лежала вся тяжесть отсчета времени.
– У нас дома точно такие же часы, – сказал Рейн.
Урве приподняла голову с плеча мужа.
– Думаешь, тебе надо съездить домой?
– Когда? В эти три дня? – Рейн взял со стула спички и зажег недокуренную папиросу.
– Я бы не отпустила тебя. Дали бы тебе даже десять дней отпуска – все равно не отпустила бы. Ты мой муж. Мо-ой муж!
– А ты моя жена!
– И дай мне папироску.
– Урве!
– Ну, дай попробовать. Это, наверно, так интересно – пускать дым и стряхивать пепел в настоящую пепельницу.
– Никогда не учись этой глупости.
– Когда я выбирала эту пепельницу, то думала, что уж одну папироску обязательно выкурю с тобой за компанию. Чтобы стряхнуть пепел. Но если тебе жаль для меня одной папироски...
Оба рассмеялись.
– А вообще я и не хочу папиросы. И ты тоже сейчас не кури... – Урве взяла из рук мужа папиросу и погасила ее о край пепельницы.
Их оставили вдвоем. Собственно, никакой свадебной ночи у них еще не было. Был свадебный день, вернее, следующий за свадьбой день, когда их наконец-то оставили вдвоем на весь вечер. На всю ночь. На все завтрашнее воскресенье.
И вот, слегка утомленные, они лежали в комнате, тишину которой нарушало лишь тиканье часов и назойливое жужжание мух, предвещавшее скорую осень.
Урве подложила руку под голову.
Ее пылающее лицо было мягко и спокойно, когда она сказала:
– Я разобью эти часы.
– Зачем? – вздрогнул Рейн, потянувшийся в этот момент за новой папиросой.
– Они такие же, как у тебя дома.
Искорки смеха в глазах.
– Ты переживаешь, что женился на мне без ведома родителей? – продолжала Урве.
– С чего ты взяла? Нисколько.
– Я не хочу, чтоб тебя что-то беспокоило. Я люблю тебя.
– И я тебя тоже, Урр!
– I love you. Lou are my dear boy, my prince[2]2
Я люблю тебя. Ты мой дорогой мальчик, мой принц (англ.).
[Закрыть].
– У-у! He говори на этом языке. Я все перезабыл.
– Если ты сразу же начнешь учить его, тебе будет намного легче в вечерней школе.
– Конечно.
– Расскажи, как было у вас в школе. – Урве приподнялась на локтях. – Ты ухаживал за кем-нибудь?
Рейн почувствовал, что если он сразу же не заговорит, то обязательно покраснеет.
– Какие глупости! Мне ведь не так просто было ходить в школу, как тебе. Ты же в городе живешь. А у нас на шахте средней школы и в помине не было. Дети служащих учились в других городах, а дети рабочих, замухрышки, вроде меня, после начальной школы шли работать. Я хотел учиться. Ну, мы дома обсудили, как сделать, чтоб было дешевле. Снять в городе квартиру стоило дороже, чем купить месячный билет на поезд. Каждое утро вставал в половине шестого и три километра топал пешком до станции. Еще и семи не было, когда мы являлись в школу. Для тех, кто приезжал поездом, один класс всегда был открыт. Там мы сидели и позевывали. Кое-кто даже досыпал. Я обычно готовил уроки – дома-то некогда. Всегда находилось какое-нибудь дело, да и читать я любил. После уроков снова ждали поезда. Только к вечеру добирался до дому.
Рейн ни слова не сказал о Меэли Вайкла, избалованной дочке начальника станции. Нежные взгляды, письма, которые они передавали из рук в руки, – все это было так давно. Да и разве можно было сравнить то чувство с тем, что Рейн переживал сейчас.
И Урве никем не увлекалась в школе. Она терпеть не могла мальчишек. В их доме, в квартире этажом ниже, где сейчас живет русский офицер со своей красивой женой, ну, тот, у которого лицо обезображено ожогами, раньше жили Пуустусы. У них был сын Хольгер, отвратительнейший субъект. Он без конца доводил ее. Однажды она пригрозила этому мальчишке ножом, тем самым, который она подарила Рейну прошлым летом, в первое свидание.
– Его... его у меня больше нет, – невнятно сказал Рейн. – Мне ужасно стыдно.
– Рейн, ты глупый.
– Стыдно, что не сумел оберечь, – прошептал он и уткнулся головой в теплую подушку.
– Ты мой большой ребенок, – нежно прозвучало над его ухом.
Урве не интересовало, как и когда потерялся нож. Ее заинтересовало совсем другое.
– Ты хочешь есть?
Рейну давно хотелось есть. Но он скромно сказал:
– Как ты.
Но он тут же почувствовал, как его рот наполняется слюной. Он попытался удержаться от предательского глотка и не смог – глотнул так громко, что Урве весело расхохоталась.
– Сейчас, сейчас поищем чего-нибудь, – сказала она ему, словно ребенку. – Повернись к стенке и не смотри, хорошо?
Рейн безоговорочно подчинился этому распоряжению. Рядом с ним шелестела одежда, щелкали кнопки.
– Теперь можно.
Остатки вчерашнего свадебного угощения – селедка, паштет, хрустящая коричневая корочка свиного жаркого, полмиски винегрета, подсохшие ломти сыра и другая снедь, – все это снова оказалось на столе, который ради этого торжественного дня был поставлен на середине комнаты и накрыт белой скатертью.
Рейн в каком-то лениво-блаженном состоянии следил за быстрыми, изящными движениями жены. Впервые они обедают вдвоем. Да, по такому поводу и за таким богатым столом неплохо бы выпить – кстати, водка тоже осталась. Если сейчас на столе появятся еще рюмка и бутылка, то Урве – настоящая женщина.
Урве присела на край кушетки и, обняв Рейна, сказала:
– Вставай, Rêné, скоро будем кушать. Я пойду разогрею капусту, а ты тем временем оденешься, ладно? Но знаешь, – ее губы сложились в трубочку, – водки мы пить не будем. Не стоит.
– Ну конечно, зачем нам водка.
Рейн натянул на себя солдатские брюки и сапоги.
У него еще не было домашнего костюма, не было и комнатных туфель.
Но у него была жена! И дом!
Из зеркала на него глянуло продолговатое, с волевым подбородком загорелое лицо: лицо улыбнулось и весело, по-дружески подмигнуло. Неужели это он полз когда-то по заснеженным, сулящим смерть холмам Великих Лук и выбрался вместе с раненым товарищем из «рощи смерти»? Неужели это тот самый парень, который еще позапрошлой осенью бежал по шаткому деревянному мосту через Эмайыги и над его головой рвались вражеские шрапнели? Да, это был он, счастливчик. Вот этой рукой, на острове Муху, он пилил мачтовый лес для блиндажа. Если б в тот раз он стоял там, где стоял Альфред Пыйклик? Его бы не было сейчас здесь.
У него не было бы тогда ни дома, ни этой просторной комнаты с уютной кухней, где сейчас хлопочет его жена. И его самого не было бы. Сколько раз жизнь складывалась так, что его могло не быть. Но кто был бы здесь вместо него? Кто стал бы мужем этой удивительной Урве?
– О чем ты думаешь?
Рейн повернулся. Господи, до чего же у нее красивые глаза! Он обнял ее обеими руками за плечи и вздохнул:
– За что мне такое счастье?
– А мне за что?
Капуста на электрической плитке зашипела. Молодожены могли садиться за стол.
Часть вторая
1
Они сели за маленький столик в нише. Он был словно специально поставлен сюда для них двоих.
Низенький плешивый официант протянул им меню и исчез. Его собратья уже поужинали, надо было перекусить и старому официанту, хотя в желудке у него еще ощущалась тяжесть от съеденной за обедом солянки и бараньего антрекота. А тут еще эта робкая парочка заняла столик, который обычно приносил такой доход. Девчонка, сразу видать, пришла сюда только ножками подрыгать. И парень совсем неотесанный. Февраль, а он лезет в каком-то зеленоватом костюме – не иначе как по ордеру получил – в перворазрядный ресторан. Впрочем, какие могут быть перворазрядные рестораны сейчас в этом обнищавшем захолустье! Редко промелькнет знакомое лицо, оставшееся в памяти с тех давних пор, когда здесь устраивались пресс-балы и банкеты, поражавшие богатством и изысканностью туалетов. А теперь какая-то девчонка надевает юбку, прикалывает к блестящей шелковой блузке дешевую брошку и является сюда, будто это ее право. Провинциальное захолустье! А ведь официант не забыл еще тихие предвечерние часы в ресторане первоклассного отеля: прохладные интимные сумерки, сверкающая белизна скатертей, тихий гул голосов, изредка позвякивает великолепная посуда. В эти часы ему часто приходилось обслуживать солидных господ из Англии, Швеции. А теперь за столиками ресторана «Глория» сидят заводские парни с грязными ногтями, в пиджаках с хлястиками, приобретенных по ордеру.
Зал ресторана быстро заполнялся. Оркестр тихонько пиликал что-то, музыку заглушали голоса развеселившихся посетителей. Официанты со своими тяжелыми подносами ловко сновали меж столиков.
– Ушел и пропал, – заметила Урве.
– Черт знает, что здесь за порядки, – проворчал Рейн, оглядываясь кругом.
Они были здесь впервые. Рейн оценивающим взглядом окинул просторное помещение, тяжелые плюшевые гардины цвета бордо, буфет с богатым выбором блюд, оригинальную арматуру, паркетный узорчатый пол. Урве интересовали платья и прически женщин. Она чувствовала себя здесь отлично.
Оркестр, собрав все свои силы, поднатужился и сфинишировал на внезапно высокой ноте. Шум голосов стал лишь чуть-чуть потише. Тут и там слышались взрывы звонкого смеха. За одним из столиков, по другую сторону балюстрады, сидела компания солидных мужчин. Густой бас говорил: «Погоди, Карл! Послушай, Карл, что я тебе скажу». Что он сказал, расслышать не удалось, но, очевидно, что-то смешное, потому что сидящие за столиком дружно захохотали. Многие в зале обернулись. Рейн заметил, что официант, обслуживавший этот столик, работал быстро, легко, стараясь угодить посетителям.
Урве беспокойно вздохнула. Куда же запропастился их лысый? Просто зло берет.
Сидевшие за соседним столиком офицеры морского флота попросили Рейна передать им меню.
– Но мы еще не подсчитали, во что нам все это обойдется. Цены, во всяком случае, ужасные, – шепнула мужу Урве.
– Ох! – Рейн сделал широкий жест рукой. – Обойдется во что обойдется, человеку раз в жизни исполняется двадцать лет.
Смешно. Урве исполнилось двадцать лет. Было время, когда она считала двадцатилетнюю Ирену с нижнего этажа старой женщиной. Теперь ей самой столько же, и десятилетняя дочка Ирены считает ее старой.
Официант, в глазах которого Урве была жалкой девицей, падкой до танцев, наконец появился. Ему сразу же закивали с нескольких сторон. Но он подошел к столику, за которым сидели морские офицеры. А ведь они только что пришли.
– Свинство! – нашла верное определение Урве.
– М-да, безобразие, придется выяснить. – Как выяснить – Рейн и сам не знал. В таком солидном ресторане он был впервые.
Этот вечер был задуман таким чудесным, а теперь... Они не разговаривали, они лишь следили за тем, как официант переходил от одного столика к другому. Оба думали одно и то же: стоило ли вообще приходить сюда? Стоило ли досаждать матери, которая считала, что праздновать день рождения в ресторане не что иное, как святотатство?
Наконец официант, которого куриный бульон и пирожок с рисом сделали благодушным, подошел к молодым влюбленным. Двести белого и набор холодных закусок. Так, так. Сто пятьдесят красного портвейна. Это пойло, вероятно, будет пить девчонка. Пусть пьет. Ее дело. И еще – свиную отбивную и телячий шницель. Пока все. Вот оно что – пока!
И все же он провел под столбиком цифр жирную черту, – еще в кухне, прихлебывая бульон, он решил, что сделает так. Счет получился не таким уж маленьким, однако это не изменило его первоначального намерения:
– Все удовольствие обойдется вам в сто шестнадцать рублей пятьдесят восемь копеек.
Оскорбительными были не слова, оскорбительным был тон. Словно официант предостерегал: мужики, куда вы лезете. Сюда могут зайти господа.
Урве почувствовала, как стыд горячей волной прихлынул к лицу. На глазах выступили слезы. Ведь человеку один раз в жизни исполняется двадцать лет. Вдруг она услышала, как будто откуда-то издалека тихий низкий голос Рейна:
– Позовите сюда директора.
– Что, что? – Лысый подался вперед и при этом чуть не опрокинул бокал салфеткой, переброшенной через руку. Неужели этот парень в костюме по ордеру догадался о десятирублевой приписке? В волнении он забыл, что счет еще не оплачен и поэтому приписка не установлена.
Но, как сразу же выяснилось, вопрос был не в счете.
– Я вам ясно сказал: позовите директора. Вы оскорбили нас.
– Но каким образом, гражданин? Произошла ошибка, явная ошибка.
– Думаете, мы свалились с луны? Полчаса заставляете ждать, а потом являетесь со своим счетом. Но беспокойтесь, я еще проверю, не приписали ли вы. Копейки лишней от нас не получите! А теперь ступайте. Ведите директора или несите жалобную книгу.
– Извините...
– Идите, идите! С вами мне больше нечего выяснять.
Урве взглянула на официанта – его согнутая спина и необычное проворство рассмешили ее.
– Побежал!
– А ты что думала? Что у него, ног нет? – Рейн дрожащими пальцами зажег сигарету. – Обслуживал здесь немецких оберштурмфюреров, пока я животом грязь месил. Я ему еще покажу.
Этих хвастливых слов было достаточно, чтобы настроение у Урве поднялось. Человеку раз в жизни исполняется двадцать лет, и он имеет право отпраздновать этот день там, где хочет.
Официант пришел. Один. Без жалобной книги. Его вдруг осенило, что он ошибся и принял уважаемого гостя за другого. Уважаемый гость должен понять и простить его. Затем он хотел сообщить, что красный портвейн – он у них, конечно, имеется – заказывать не стоит: продукция завода, который выпускает его, насколько ему известно, посредственна. Совершенно случайно он обнаружил маленький запас припрятанного мускателя; его особенно охотно пьют дамы.
– О, непременно принесите! – воскликнула Урве так звонко, что морские офицеры за соседним столиком повернули головы, а самый молодой из них улыбнулся.
– Ваше желание будет исполнено, – поклонился официант и, повернувшись, быстро пошел.
– Подлизывается, жук, – сквозь зубы процедил Рейн, в котором гнев уже немного поостыл.
– Пусть себе подлизывается, – миролюбиво ответила Урве. Ее развеселило «укрощение строптивого», окончившееся мускателем. Теперь и она попробует этот нектар, о котором еще в прошлом году с таким восторгом рассказывала Ли.
Когда наконец появились аппетитные кушанья и когда в первую очередь они появились «на их «столике, Рейн заключил мир.
В этот момент в зал вошел коренастый мужчина лет пятидесяти с портфелем в руках. Он остановился и обвел зал усталым взглядом. Солидные мужчины, сидевшие за столиком по другую сторону балюстрады, кивнули ему, и знакомый бас по-свойски крикнул: «Георг!» Вздрогнув, тот обернулся и, улыбнувшись уголками рта, направился в их сторону. Ему с шумом освободили место, стали хлопать по плечу.
Знакомое, удивительно знакомое лицо. Круглый подбородок, большой мясистый нос и светлые с холодным блеском глаза. Внезапно Рейну вспомнилась картина далекого прошлого. Их дивизия шла сквозь метель. Позади были развалины Великих Лук, тяжелые бои и победа, потребовавшая многих жертв; впереди – тыловой лагерь, отдых, рытье землянок в мерзлой земле, учения. В большой деревне, где они сделали остановку, Рейн увидел машины – они принадлежали дивизионной хлебопекарне. Он вошел в избу погреться. С этими веселыми парнями, развозившими хлеб, стоило иметь дело – какая-нибудь трофейная мелочь иногда могла превратиться здесь в теплую душистую буханку. В избе, за столом, разложив перед собой какие-то счета, сидел капитан интендантской службы. Поймав его холодный вопрошающий взгляд, Рейн, буркнув извинение, ретировался назад, в метель. То же лицо. Он видел это лицо не раз и потом у продуктового склада дивизии. Затем на концерте Ярославского художественного ансамбля. Запоминающееся лицо. Надо непременно рассказать Урве о человеке, который в свое время снабжал всю дивизию хлебом.
– Это же отец Юты, – сказала Урве и с интересом оглянулась назад. – Он, должно быть, не узнал меня.
– Отец Юты Зееберг?
– Ну да. Он был у вас в корпусе каким-то большим начальником по снабжению. А осенью сорок четвертого года, как только вы вернулись, его назначили в ЭРСПО[3]3
ЭРСПО – Эстонский республиканский союз потребительских обществ.
[Закрыть]. Между прочим, он строит в Нымме дом.
Рука Рейна, державшая графин, на мгновение замерла над столом.
– Строит дом? А когда он будет готов?
– Ну кто может в точности знать.
– И ты только сейчас говоришь мне, Урри!
– Ну и что? Юте даже мне не хочет всего рассказывать. Последнее время мы как-то отдалились друг от друга. Помню, она только сказала однажды, что ей эта постройка не по душе.
– А нам – да.
– Не понимаю.
– Ну как ты не понимаешь?!..
– Знаешь что – не будем сегодня говорить об этом. Я уже по горло сыта разговорами о квартире.
– А кто не сыт? Но как же не говорить, если вдруг появляется надежда. Построят дом, освободится квартира.
– Бедный Rêné, о чем ты только не мечтаешь. У них прекрасная трехкомнатная квартира с ванной. Найдутся претенденты посолиднее нас с тобой.
– При чем тут солидность. Квартиры надо распределять по потребности. Подумай, как мы сейчас живем: твоя мать, старый человек, спит на кухне, мы втроем в одной маленькой комнате.
– Велик ли этот третий...
– Мужчина растет с каждым днем. Человек все-таки. Да ведь и еще появятся.
– Нет, Рейн, нет. По крайней мере, пока не получим жилплощади. Будем надеяться, что получим.
Рейн вздохнул. На кого надеяться? На жилуправление? Там тебе в лицо смеются: квартира, мол, есть, а тысячи людей вообще не имеют жилья. Неужели он не знает, какими темпами растут и расширяются промышленные предприятия в разрушенном Таллине? Каждому новому рабочему нужна жилплощадь. Где ее взять так быстро? В жилуправлении ему посоветовали обменяться. Но с кем? Кто обменяет большую на меньшую? Один случай на пятьдесят тысяч. Все объявления кричат: однокомнатную на двухкомнатную, двухкомнатную на трехкомнатную, две однокомнатные на одну четырехкомнатную.
Урве улыбнулась ему через стол.
– Послушай! – воскликнула она. – Это же вальс! Пойдем потанцуем.
Правильно. Сегодня вечером, тем более здесь, не стоит думать о жилье. Имеет же человек право хоть раз в году, хоть на несколько часов отрешиться от всех этих забот...
Мужчины за столиками смотрели на Урве. Пусть смотрят. С этой женщиной пришел сюда Рейн Лейзик, бывший ефрейтор. Капитан интендантской службы строит в Нымме дом. Но у него старая жена и сам он уже человек в годах, имеет взрослую дочь. Черт побери, жизнь, несмотря ни на что, – великолепная штука! Если человеку удалось выбраться из рощи смерти, его уже не могут выбить из колеи какие-то ничтожные рытвины на дороге. Людей из жилуправления тоже надо понять. Фабрики растут, как грибы под дождем, отовсюду стекается рабочая сила, и конечно же не успевают восстанавливать и строить. Тысячи людей живут в несравнимо более худших условиях, чем он.
После танца Урве захотелось пойти вниз. Они спустились.
Рейн вышел из мужской комнаты раньше – Урве, видимо, еще приводила себя в порядок – и, пораженный, остановился. В одном из кресел фойе сидело, улыбаясь ему, его далекое школьное прошлое.
– Меэли!
Меэли Вайкла встала. Невысокая. Темно-зеленое короткое шелковое платье... Что-то в ней изменилось.
Сильно пополнела. Да, и это. Но не только. Ах вон оно что! Волосы! Завиты и уложены волнами. И все-таки это Меэли – тот же голос, тот же наклон головы...
– Я видела тебя, когда вы поднимались наверх. Я здесь с тетей и ее мужем, на другом конце зала. Это твоя жена? – В последнем вопросе звучало что-то похожее на вызов.
– Да. И у меня уже сын.
– Поздравляю. У тебя очень милая жена.
– А ты что делаешь? Ведь вот где пришлось встретиться... – Рейн вытер носовым платком лоб, который беспрестанно покрывался испариной – так жарко было в зале, где они танцевали.
– Вот, возьми, – Меэли украдкой протянула ему маленький листок.
– Что это?
– Мой городской адрес. На всякий случай, если вздумаешь прийти. Хорошо бы послезавтра, в пятницу, а, Рейн? Вечером?
– В пятницу вечером?
В пятницу он в вечерней смене. Он – накатчик, и его обязанность – стоять у тамбура и следить, как наматывается бумага, снимать с машины полный рулон и отправлять его на дальнейшую обработку.
– Мне бы очень, очень хотелось, чтобы ты пришел именно в пятницу вечером.
– Хорошо. Я приду.
– Чудесно, Рейн. Нам надо о многом поговорить, не так ли?
Просто удивительно. Голос Меэли, когда она произносила эти слова, казался таким близким, знакомым. Когда он слышал его последний раз? На школьном празднике? Или в один из вечеров, когда они, стоя под деревьями, за зданием станции, прощались друг с другом?
Школьное прошлое покинуло ресторан вместе с тетей и ее мужем. Прощаясь, Меэли протянула Рейну руку. Рука была теплой и влажной. Адрес надо спрятать подальше, во внутренний карман пиджака. Послезавтра вечером? Договориться бы с Ваттером. Ваттер – хороший друг... Рейн нервным движением зажег сигарету. От ладони правой руки шел тонкий горьковатый запах. Урве таких духов не употребляла. Меэли... Да, это все-таки Меэли. Тот же голос, те же манеры. Мальчишки завидовали ему. Последнюю зиму Меэли ходила в красном пальто с черным каракулевым воротником. Каждое утро она появлялась в этом пальто на перроне. Уже издали было слышно, как скрипел снег под ее быстрыми шагами, когда она шла через сад. «Ты ждал?» – так звучало ее «здравствуй». «Ждал», – «отвечал Рейн. «Долго?» – «Ну, все-таки».– «Пойдем в самый конец поезда, там всегда есть пустые купе». Не произойди сейчас неожиданной встречи, разве вспомнились бы эти вагоны, эти купе, обитые синим линкрустом, где никто не помешал бы им целоваться, решись они на это. Смешно, что они не решались. Тогда не решались. А теперь?
Урве вышла с несчастным видом. Спустилась петля на чулке! Так она и думала, потому что во время танцев кто-то наступил ей на ногу. К счастью, у одной предусмотрительной женщины нашлась иголка с ниткой, и Урве с двух сторон закрепила «дорожку». Веселье могло продолжаться.
Семеня ногами, быстро подошел официант и осведомился, можно ли подавать горячее.
– О да! – Урве хотелось есть. Вообще здесь было совсем неплохо. Рейну пришла в голову чудесная мысль отпраздновать день ее рождения в ресторане. Ты сидишь, тебе приносят, уносят и вдобавок еще можешь беззаботно танцевать. – Что с тобой?
– Не понимаю, – вздрогнул Рейн.
– Ты как-то сник. Ты, я надеюсь, не опьянел?
Он засмеялся. Опьянел? С чего? Нет, нет, все в порядке. Вот разве только внизу, ожидая Урве, он снова начал думать о доме, который строит Ютин отец.
– Ты ведь обещал – ни слова сегодня о квартире. – Она подняла палец и кокетливо пригрозила: – Я рассержусь. Сегодня вечером все посторонние мысли запрещены. Ты только со мной.
Рейн без сопротивления сдался. Такое требование нетрудно выполнить. Но когда на столе появились дымящиеся блюда и любезный официант отошел в сторону, шаловливый тон жены изменился. С каким-то внезапным порывом она спросила:
– Ты никогда не оставишь меня, Рейн, ведь нет?
– Урр, ну зачем ты опрашиваешь?
Рейн взял графин и стал быстро наливать рюмки.
