Текст книги "Продается недостроенный индивидуальный дом..."
Автор книги: Виллем Гросс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
12
Человеку, с которым обошлись несправедливо, не обязательно чувствовать себя убитым и подавленным. Несправедливость заставляет страдать, и, однако, к этим страданиям примешивается порой ощущение сладости. Через какое-то время страдающий обращает свой взор в будущее, где виднеется всеискупающая награда: когда-нибудь вы еще пожалеете, когда-нибудь вы еще попросите. Мораль, устремленная в будущее, обычно гораздо сильнее морали, которая цепляется за мелкое настоящее или безвозвратно ушедшее прошлое.
Рейн сидел на белых стропилах сарая. Сырые от утреннего дождя доски приятно пахли смолой. Острая пила, тоненько звеня, ходила взад-вперед, и концы досок с шумом падали вниз, в траву. Две недели назад эта земля была лугом, а теперь здесь высились четыре стены, пола еще не было, полом служил пока сырой дерн. Верх будущей пологой четырехскатной крыши уже покрывали доски.
Между стропил следовало обязательно набить планки, не то крыша не выдержит и прогнется зимой под тяжестью снега. Расходовать на это дело брусья не имело смысла, вполне годились и обрезки двухдюймовых досок, которые в избытке валялись на строительной площадке. Надо было только обмозговать, как их прибить. Нужна простая конструкция. На обдумывание ушло полсигареты. Оставшиеся полсигареты он выкурит, размышляя о будущем.
Да, сейчас его не понимают. Думают, будто он какое-то чудовище – лишил жену всех радостей жизни, ворчал из-за простенького пальто. Ничего, наступит время, когда все заботы останутся позади. Они заживут здесь хозяевами. Им будет хорошо. В комнате горит камин, в саду растут яблони, в огороде – овощи; ветер колышет занавески на новеньких окнах, а из зеленой будки глядят зоркие глаза немецкой овчарки... Это время не за горами. И тогда-то кое-кто вспомнит, как несправедлив был к строителю, пожалеет, что не понимал его. Ведь кто, как не он, Рейн, своей дальновидностью и своим трудом избавил семью от необходимости жить в такой тесноте.
Порядочная жена пришла бы хоть разок взглянуть, как он работает. Уже третью неделю она дома, а все еще не удосужилась побывать на участке. Для кого Рейн надрывается здесь до седьмого пота, до кровавых мозолей на ладонях? Разве только для себя? Как он тут нервничал, с какой лихорадочной быстротой работал перед тем, как должны были грянуть морозы!
А угловой камень, этот зеленоватый граненый камень! Стыдно даже вспомнить, как он тащил его из ямы! Выкладывая фундамент, он оберегал этот камень от брызг битума, словно какую-то драгоценность, которая должна будет украсить алтарь.
Снова зазвенел молоток. Трехдюймовые гвозди под уверенными ударами мягко входили в сосновые доски.
Ничего, будущее покажет, кто прав. Урве еще пожалеет, что обошлась с ним так. Пройдут жаркое лето и морозная зима; за это время человек многое может забыть, но не у всех людей плохая память. И в один прекрасный день...
– Рейн!
Рука дрогнула, и гвоздь покривился. Внизу стояла Урве. Среди стружек, обрезков досок, камней и извести Урве в своем красивом сером пальто и светло-голубой шляпе была как яркий цветок – одинокий и чужой. Когда она пришла, что он даже не заметил? И зачем она пришла?
– В чем дело?
– Спустись, пожалуйста. Мне надо поговорить с тобой.
Рейн вытащил покривившийся гвоздь, положил молоток на готовую часть крыши, взялся за стропила и, легко оттолкнувшись, спрыгнул вниз.
– Есть же лестница, зачем так неосторожно...
– Лестница для того, чтобы подниматься, – криво усмехнулся муж.
В другое время наивность жены позабавила бы его. Но сейчас обида заслонила все остальные чувства. Он же не знал, что привело сюда жену. Ее лицо было замкнуто, Рейн не увидел в нем ни приветливости, ни желания заключать мир. Что-то оскорбительное для него было во взгляде жены. И потом ее, видимо, совершенно не интересовало, как подвинулись дела на строительной площадке.
Рейн вынул сигарету, закурил, хотя во рту еще было горько от предыдущей.
– Что тебя вдруг привело сюда? – спросил он с деланной приветливостью.
– Я хочу спросить тебя кое о чем... Bсe эти материалы – ты не раздобывал их как-нибудь так... то есть... не приобретал ли ты что-то на стороне?
Камень для фундамента! По накладным он купил всего две машины. Горбатый слесарь с комбината сделал ему арматуру. Затем три тонны известкового раствора. Тонна цемента. Но ведь это мелочи. На все остальное у него есть накладные, они лежат дома в правом ящике письменного стола.
– А если да, так что?
– Тогда бы я знала, что мне делать.
– Итак, неожиданная ревизия, – насмешливо пробормотал муж. – Крупные пайщики проверяют правление акционерного общества. – Рейн решил, что Урве не может знать, сколько материалов он приобрел на стороне. Камень, известь, цемент – на все это имелись счета. Но дом с одинаковым аппетитом поглощает и добытое на стороне, и доставленное в законном порядке. – Бумаги дома, в верхнем правом ящике. Можешь проверить.
– И ты еще шутишь. А Зееберг сидит.
– Что?
– Отец Юты занимался всякими махинациями. Он арестован.
Рейну вспомнился канун Нового года, когда они с Ютой, оба смущенные, стояли друг перед другом в передней. Нет, она совсем не так некрасива. Глаза! Какие глаза!
– А Эро?..
– Эро еще ничего не знает. Юта не хочет больше возвращаться в Тарту.
– Поразительно – я как раз незадолго до твоего прихода думал о старике Зееберге: есть же люди, которые строят легко, без забот. Не приходится даже следить за постройкой.
– Легко, без забот – это верно.
М-да! Еще прошлой зимой Зееберг сидел в «Глории», был важной персоной. Вот так оно и бывает. Что ж, снова появится в «Ыхтулехт» объявление – продается недостроенный индивидуальный дом. Эх! Вот так история. Рейн ухмыльнутся.
– Над чем ты смеешься?
– Над тобой, конечно. – Он протянул свои большие, перепачканные в смоле ладони: – Смотри, вот руки честного индивидуального застройщика. Чистенькие, верно?
На лице молодой женщины отразилось смущение, и она с облегчением вздохнула. Она вдруг подумала, что была ужасно несправедлива к мужу. Найдись у нее в этот момент достаточно душевных сил, она сказала бы Рейну что-то ласковое. Но Урве отвела глаза и проговорила:
– Неплохой сарай получается.
– Из хорошего материала хорошо и строить. Доски получены с лесопилки по накладной, толь купил на улице Кааре, цемент тоже...
Урве грустно вздохнула.
– Я же пришла не ради себя.
– А ради кого? Ради матери? Или ради Ахто?
Жена посмотрела мужу в лицо и сказала, подчеркивая каждое слово:
– Ради нашей семьи.
Казалось, все сказано этим. Урве быстро повернулась и пошла. Но около подвала остановилась, глянула через окно вниз, в черную пустоту, носком туфли легко постучала об угол. Рейн сочувственно улыбнулся. В этом молчаливом осмотре было столько наивной беспомощности. Сейчас самый подходящий момент подойти к жене, вспомнить веселые дни, когда они работали здесь всей семьей. Пройтись по ровному перекрытию подвала и измерить шагами величину будущих комнат. Но что поделаешь, если жена пришла с ревизией, а не ради того, чтобы взглянуть на их будущий дом. Чаша несправедливости, не переполнилась ли ты!
Урве внезапно остановилась. Зеленоватый камень в углу фундамента разбудил в ее памяти далекие воспоминания. Разве этот человек в потрепанном ватнике, с куском доски в руке так жесток и эгоистичен, что не заслуживает ни единого теплого слова? Какая худая и длинная шея! И эти руки, которые он с такой гордостью вытянул перед ней...
Гордость ломается порою внезапно. Даже вот этот холодный зеленоватый камень, так заботливо положенный в угол дома, способен вызвать на глазах слезы.
Урве отвернулась, подставив лицо прохладному ветру. Две слезы скатились по щекам. «Мокрый» день с самого утра. Страшно было жаль бедную Ютс. И Рейн, Рейн... Написал ей в Москву, что «этот камень» уже на месте. Тогда, захваченная водоворотом жизни большой столицы, Урве не обратила на это никакого внимания. Стоило ли писать о таких пустяках! А теперь она стояла здесь и...
Она же любит своего мужа. Очевидно, им необходимо было поссориться, чтобы понять, что они любят друг друга. Ох, Рейн, Рейн... «Этот камень» действительно был на месте. И с каким умением все тут сделано! Оконца, посередине – дыра для трубы, все эти углы, которые он так великолепно рассчитал...
Холодный ветер быстро сушит следы слез, если не появляется новых.
Урве решительным шагом подошла к сараю.
– Рейн, прости меня за эти подозрения...
Уперев конец доски о землю, муж посмотрел на крышу и проглотил комок в горле. Надо что-то ответить, а ничего не приходит в голову.
– Я пришла от Юты. Боялась за тебя – вдруг и ты каким-то образом связался и...
– Боялась за меня? – Рейн с легкой усмешкой взглянул на умоляющее о прощении лицо жены, но сразу же стал серьезным. Он тихо сказал: – Чего там прощать. Ну, пришла спросить. Имеешь же ты право спросить.
Они ходили вдвоем по перекрытию подвала. Говорили о том, много ли солнца будет в комнатах. Обсуждали, каким они сделают свой сад. Урве обещала раздобыть сирень – скоро время сажать ее.
Когда Урве ушла, Рейн влез на крышу. Выйдя на улицу, жена обернулась и помахала рукой. Муж тоже помахал.
Утомительная ссора кончилась.
Вечером Рейн в прекраснейшем расположении духа уселся в автобус. Крыша уже почти покрыта досками. Дома его ждет горячий ужин и несколько часов отдыха перед тем, как идти на работу в ночь. Надо будет прочитать газеты. Теперь уже не он Ваттеру, а Ваттер ему время от времени разъяснял, что происходит в ООН или что за подозрительные дела творятся в Корее. Когда Ваттер, слегка подтрунивая, напоминал Рейну о его былой политической активности, в словах его звучала и какая-то предостерегающая нотка. Но неприятно, если так станет относиться к нему Урве. В вопросах внешней политики Рейн разбирался лучше, чем жена, и ему не хотелось терять завоеванных позиций. Одного ума мало, ум надо питать фактами. Сегодня ему особенно хотелось поскорее добраться до газет. За последнюю неделю он вообще не брал их в руки.
Однако и в этот вечер газеты остались нетронутыми. В передней висело чье-то темно-синее пальто. Эро сидел в комнате и разговаривал с Урве.
Утром он сел в Тарту на поезд. Ему необходимо было поговорить с Ютой. Он ничего не знал, но подозревал самое страшное. С Ютой он уже виделся и сказал ей то, что хотел. Кажется, он не зря приезжал.
– Почтой, пожалуй, обошлось бы дешевле, а? – не к месту пошутил Рейн.
В комнате возникла неловкая пауза. Затем младший брат, вздохнув, сказал:
– Порой взглянуть человеку в глаза важнее, чем все остальное.
Когда Эро говорил это, лицо его, похожее чем-то на лицо Рейна, было таким по-юношески мужественным, что Урве отвела взгляд и покраснела. Ей не хотелось в эту минуту смотреть на мужа.
13
В браке хороши только такие примирения, когда супруги в одинаковой степени принимают вину на себя, прощают друг другу и уславливаются начать новую жизнь.
Между Урве и Рейном откровенного разговора не состоялось. Может быть, этому помешал неожиданный приход Эро. Может быть. А после его отъезда никто из них о ссоре не вспоминал. Делились мыслями, рассказывали друг другу о своей работе, о том, кто где был. И все-таки оба не могли отделаться от ощущения, будто в чем-то главном они не понимают друг друга и будто что-то подкарауливает их, то приближаясь, то снова удаляясь. И нежности после примирения не было.
Дни мелькали с ужасающей быстротой. Урве перевели в отдел информации. Новая работа требовала большого напряжения сил – задание за заданием сыпались на ее голову. Приходилось править рукописи, с чем на первых порах она справлялась не очень хорошо, да и самой надо было писать больше, чем прежде. У Рейна тоже наступили горячие дни – установилась теплая сухая погода, и он почти не бывал дома.
В один из таких весенних дней в отдел информации зашел Эсси и спросил, как подвигается постройка дома и прижилась ли сирень.
Урве читала только что полученное с машинки интервью одного популярного народного артиста. Интервью было интересное. Вопрос Эсси немного смутил ее. После того как посадили сирень, она ни разу не была на участке.
– Пойдем посмотрим, – уклончиво сказала она нарочито веселым тоном.
Эсси промолчал и, чтоб не мешать Урве работать, тихо вышел из комнаты. Вечером он снова зашел: на одной руке – пальто, в другой – портфель.
– Ну, я готов, – сказал он с таинственной улыбкой.
Урве не сразу поняла, в чем дело, – она уже позабыла их дневной разговор. Но потом рассмеялась. Значит, Эсси действительно решил идти?
Эсси был тверд как скала.
Что ж, сегодня так сегодня. Только Урве придется забежать раньше домой.
Рейн осторожно выкладывал стену. Работа эта требует исключительной точности, поэтому он не заметил, как гости пробрались через дыру в заборе, и увидел их только тогда, когда они оказались на участке. Положив молоток на стену, Рейн с любопытством стал ждать. Вечернее солнце удлиняло его тень, и она тянулась через всю строительную площадку: голова мирно покоилась на траве, где по-летнему пышно цвели желтые лютики вперемежку с лиловыми анютиными глазками.
– Привет строителю! – воскликнул Эсси. – Слезай, плясать будешь.
– Тебе письмо, – Урве махала желтым конвертом.
Рейн давно не писал домой, – очевидно, мать тревожилась.
Письмо было от Эро.
Рейн подошел к ящику с раствором и вымыл под краном руки. Разорвал конверт и стал читать. Подробности студенческой жизни не интересовали его: хотелось поскорее узнать, что заставило Эро написать ему. Ага, в последнем абзаце длинного письма. Ну конечно, этого-то Рейн и опасался. Эро просит невозможного. Что так разожгло любовь у этого болвана? Неужели во всем Тартуском университете не нашлось девушки покрасивее, скажем, такой, как Урве? И вообще, ни к чему мужчине связывать себя с девушкой одних с ним лет – такой брак едва ли мог быть удачным.
Урве тихонько подкралась и встала за спиной задумавшегося мужа.
– Что пишет Эро?
– На, прочитай сама.
– Да нет, я просто так спросила, думала – вдруг что-нибудь о Юте?
– Ты не ошиблась. Юта приезжает на лето в Таллин работать, а Эро во что бы то ни стало нужно мчаться следом. Хочет приехать.
– Кто ж ему запрещает. Пусть едет!
– А мы, выходит, предоставляй ему жилплощадь?!
– Ну, не морщись. Что-нибудь придумаем.
Подошел Эсси и, подмигнув Урве, схватил строителя за руку.
– Пойдем, покажешь свои владения. Хочу посмотреть всe, что есть, и все, что будет.
Начался обстоятельный осмотр. Эсси особенно заинтересовался фасадом дома, высотой окон, длиной и шириной террасы и даже тем, какой высоты и из какого материала сделают террасу? Как Рейн думает оформить территорию между домом и забором? Как будет выглядеть парадный ход? Сможет ли машина с брикетом подъехать к окну подвала? Все старания будущего владельца дома показать гостю заднюю часть двора были безуспешными: Эсси словно и не слышал его, задавая все новые и новые вопросы.
Подошла Урве. Обменялась с Эсси каким-то таинственным взглядом, после чего тот схватил Рейна за руку и сказал:
– Ну хорошо, веди теперь во двор.
У сарая Рейн в изумлении остановился. Здесь был накрыт стол, вместо скатерти ящик покрывала белая бумага, на ней – тарелки, вилки, масленка, хлеб и булка, коробки консервов. И бутылка коньяку...
– Прошу к столу! – сделала реверанс Урве.
– Но по какому случаю? – Рейн взял в руки стружку, прислоненную к бутылке коньяку, и прочитал: «16 июня. 1945—1950».
– Тебе это ничего не говорит? – спросила Урве, напряженно глядя на мужа.
– Шестнадцатое июня... – старался вспомнить Рейн.
Эсси подошел к столу.
– Пять лет тому назад, шестнадцатого июня, в субботний день, – начал он свою речь, – дивизия генерал-майора Аллика расположилась лагерем под Таллином, у Раудалуского шоссе...
– Верно! – вскричал Рейд так громко, что эхо прокатилось по другой стороне улицы. – Одну минутку! Я только переоденусь. Сегодня у нас праздник!
И хоть на умывание и на переодевание ушло больше минуты, Эсси не забыл продолжения своей речи.
– Товарищи! – продолжал он торжественным голосом. – Пять лет тому назад, в тот самый час, – тогда еще действовал строгий запрет командира корпуса: ни единого увольнения в город – один из отважнейших ефрейторов нашего передового отделения добровольно отправился в дозор. Если некоторые исследователи станут утверждать, будто дозорного в тот раз лишили свободы на пять дней, знайте, что эти сведения основаны не на подлинных фактах. Выступающему здесь оратору известно, что наш отважный ефрейтор в результате этого похода потерял свободу на всю жизнь: пять лет из пожизненного срока он уже «отсидел», и я добавил бы, неплохо «отсидел».
Рейн и Урве с понимающей улыбкой переглянулись.
– За пять лет, товарищи, в старом Таллине произошло много изменений. Исчезают развалины. Встают новые здания. Там, где раньше было слишком много серых стен, таллинцы сеют зеленую траву. А где раньше было слишком много зеленой травы, там они строят белые дома. Возьмем, к примеру, хотя бы этот чудо-дом. Но прежде, товарищи, поднимем бокалы в честь годовщины!
Праздник начался весело. Эсси продолжал восхищаться домом, назвал его произведением искусства, отдал дань строительным способностям Рейна. Да, счастливая жизнь ждет их в этом доме, только бы не было войны.
– Никакой войны больше не будет, – сказал Рейн и нежно посмотрел на дом.
– В Сан-Франциско люди, вероятно, читают сейчас утренние газеты. Я уверен, что рабочий человек там говорит точно то же самое, хоть его изо дня в день пугают Советским Союзом. Они тоже не хотят войны. Так же как и ты – строитель, как вся наша страна, которая строит. И всe же... Помнишь нашего Юхасоо и его песню? «Не забывай, что ты солдат и что оружие в твоих руках остыть еще не смеет». Чего бы мы только не создали за эти пять лет, не будь этой постоянной угрозы! Ты прав – то время, когда мы стали друзьями, не повторится. И хотя с тобой стоило встретиться, все же я предпочел бы этой встрече любую жизнь, даже нищенскую, лишь бы, вернувшись назад, найти свою мать и свой дом, а не развалины и полную неизвестность. Простите, друзья, что я коснулся такой грустной темы. Нам не уйти от этих мыслей даже сегодня, в этот тихий вечер, на этой строительной площадке, где пахнет свежей стружкой. Иными словами, я подготовил тост. Думаю, что теперь мои слова прозвучат шире: за ваш будущий дом!
Склоняющееся к горизонту солнце зажгло пожар над новыми домами вдали. В синем небе скользили белогрудые стрижи. Город гудел в спокойном ритме. Ану Мармель гнала корову домой, провожаемая сердитым лаем собак. Откуда-то доносились звучные удары молотка; на участке, через дорогу, распиливали дрова.
Пять лет назад... Интересно, где тот парень из Имавере – Тоомпуу, тот самый, который на перекличке крикнул за Рейна и получил пять нарядов вне очереди? Не работает ли он где-то председателем волисполкома? А Эрамаа? Он еще заболел после свидания с родителями, как сообщил командир отделения Мыйк. Сам Мыйк работал на машиностроительном заводе начальником цеха. Эсси только недавно разговаривал с ним. Эрамаа, стервец, совсем опустился. Рейн последний раз видел его осенью. Он в то время еще работал в деревообделочной мастерской, но его оттуда вышибли за пьянство. А Юхасоо? Постой, в прошлом году Эсси видел Хаака – он председатель колхоза, – и тот рассказывал, что Юхасоо где-то неподалеку, директор машинно-тракторной станции. Ведь вот как высоко взлетел! А маленький Хальяс из Вырумаа, тот самый, кто, вступив в Мехикоорма на родную землю, зажег самокрутку спичками, захваченными из дома, – три военных года хранил их в заплечном мешке.
Люди и годы. Пять лет назад...
Эсси спохватился первым и спросил, не скучно ли Урве слушать.
Урве вовсе не было скучно. Только вот комары беспокоят. Пусть и ей дадут сигарету, комары боятся дыма.
Рейн подумал: «Не свяжись я с этим домом, я бы горы своротил...» И еще – когда эти двое успели перейти на «ты»? Ему вспомнилась свадьба, брудершафт с Лийви, и непонятная ревность вдруг закралась в его душу. Но только на мгновение, так как Эсси, допив рюмку, запел маршевую песню:
Солдатом я родился...
Рейн подхватил:
В сражении мой дом родной, мой дом родной.
Песня показалась Урве знакомой. Не эту ли песню она слышала в то дождливое утро, когда корпус маршировал через Таллин? Именно эти бессмысленные слова – в сражении мой дом родной, мой дом родной! Что за дом родной в сражении?
– Слова Кеза! – сказал Эсси, когда они кончили петь. – В то время он не был еще известным поэтом. Обычный рядовой нашей роты. И тогда эту песню знали только мы.
Урве широко раскрыла глаза.
– Значит, это вы шли?..
И она рассказала о том, как искала тогда Рейна. Рейн знал об этом. Эсси решил утешить Урве:
– Ничего. Рейн получил от одной пионерки красивый букет и остался очень доволен. А сам подарил ей... Погоди, погоди, что же ты подарил той смелой девушке?
Рейн выпустил в воздух большое облако дыма, что бы отогнать комаров. Почему-то именно в этот момент они особенно назойливо липли к нему. Нет, Рейн не помнил, чтобы кто-либо дарил цветы именно ему. В тот день цветы сыпались как из рога изобилия. Ух, ну и дьявольский напиток этот коньяк! Интересно, сколько такой стоит? Эсси сказал. Рейн поднял над головой обе руки, как бы защищаясь от удара.
– Четыре мешка цемента!
– Пей! Это не затвердеет, – рассмеялся гость и задумчиво посмотрел на сильную жилистую руку Рейна, державшего бутылку.
Тонкие пальцы женщины прикрыли рюмку. Она не хотела больше.
Эти разные руки вызывали у гостя смутное чувство вины перед обоими, и, чтобы подавить его, Эсси стал снова восторгаться постройкой.
Урве перевела разговор. Она восхищалась недавно прочитанным историческим романом. А по мнению Эсси, этот роман никакое не достижение. Нет, нет! Эсси неправ, у автора редкое умение вжиться в далекую эпоху.
– Поверь мне, дорогая Урве, отобразить прошлое легче, чем верно показать сегодняшний день. Конечно, необходима эрудиция, да и в первоисточниках приходится покопаться. Но ведь человек страдал от зубной боли и пятьсот лет тому назад. Он видел сны, кашлял и сморкался, простужался зимой и потел летом, любовался полетом ласточек в небе и со злостью убивал комаров, когда они его кусали. Тысячи мелочей следуют за человеком из столетия в столетие, и художнику нужно наделить ими своих исторических героев, чтобы достигнуть полноты и художественной правды в изображении жизни. Мелочи – это связывающее вещество, это тот же цемент, который скрепляет твои камни...
– Цемент, известь и песок, – шутливо заметил Рейн.
Эсси сразу же ухватился за это. Необходимо доказать Урве, что в мире ценно не только искусство; исключительную ценность имеет и работа твоих рук, если она сделана умело и с любовью. Рейну льстила эта похвала, однако он счел необходимым возразить.
– Поставить дом – это не бог весть что, особенно если ты с детства хвостиком бегал за отцом по всяким постройкам.
– Ну, знаешь ли, в таком случае мне следовало бы стать идеальным педагогом. Оба мои старики были учителями. Нет, тут дело в прирожденном таланте.
Рейд совершенно неожиданно ошарашил всех, сказав:
– Строить дом несложно. Это тебе не бактериология.
– Что? – подалась вперед Урве.
Рейну показалось, будто он каким-то странным образом поскользнулся. Черт бы побрал коньяк, от которого шумит голова, а сердце готово выпрыгнуть из груди. Бактериология ли область, в которой работал доктор Эрроусмит? Но путей для отступления уже не было. Эсси, щуря глаза, выпустил облачко дыма. Он ждал.
– Ну, ясно же! Что такое дом? Начинаешь строить и знаешь, что через три, ну, через четыре года поселишься в нем. А возьмем Эрроусмита. А?
– О чем ты говоришь? – в замешательстве спросила Урве. Она испугалась, что муж, заговорив о литературе, проявит свое невежество.
– Люди этой профессии, – Рейн уже не решался сказать – бактериологи, – тоже берутся за какое-нибудь дело. Но разве они знают, к какому сроку закончат? Не знают. Однако берутся и трудятся до конца жизни.
Уф, теперь все сказано, и Эсси, чудесный малый, перевел разговор с «Эрроусмита» на науку, которая так богата примерами самопожертвования. Он даже поднял бокал за здоровье настоящих людей науки.
Урве вдруг взглянула в направлении улицы.
– Это не Лехте? – спросила она.
Bсe повернули головы. На улице, в тени двух старых лип, девушка разговаривала с парнем. Парень, небрежно прислонившись к раме велосипеда, крутил звонок.
Недавно Рейн помог соседям поставить стропила. После этого он не видел Лехте. Она даже не вышла вечером к столу, который Ану Мармель накрыла, не поскупившись на угощение. Уж очень она была довольна. Не зная, в чем дело, мать объяснила поведение дочери глупыми причудами молодости. А Рейн знал, почему она не пришла. Вся история немного забавляла его. Просто девушка настолько была увлечена работой, что не заметила, как зацепилась одною штаниной за гвоздь (она была в тренинге) и вырвала сзади целый кусок. Рейн, ставший невольным свидетелем этой картины, улыбнулся. Но ведь не нарочно же улыбнулся. Так получилось. Сам Рейн давно уже вышел из того нежного возраста, когда все воспринимается с повышенной чувствительностью, и забыл, как он вздыхал по некоей особе, один взгляд которой заставлял его бледнеть. Он забыл и грустный конец своей платонической любви, когда толстый завхоз обозвал его – честного искателя работы – назойливой мухой и надоедливым насекомым. И «она», услышав это, взглянула на него с усмешкой. Молодость – как быстро она проходит, будто ее с ладони сдувает. Да, Рейн ничего этого уже не помнил. А сейчас Лехте разговаривает с парнем, который с напускной небрежностью опирается о раму своего велосипеда.
– Просто невероятно. Вот уже и за маленькой Лехте ухаживают юноши, – искренне удивилась Урве.
– Почему же юноши? – рассмеялся Рейн. – Я пока вижу одного.
– А здесь трое за одной пустой бутылкой, – сказал Эсси, вставая и беря в руки наполовину пустую рюмку. – Что же пожелать на прощанье?
– Ты хочешь уже идти? – удивилась Урве.
– Нет. Не хочу. Но уйду и оставлю двух счастливых людей вдвоем.
После того как гость ушел, Урве и Рейн какое-то время сидели молча. И вдруг Рейн поднял пустую бутылку и сказал:
– Четыре мешка цемента!
– Ах, оставь, – передернулась Урве.
– Что – оставь? Эсси легко рассуждать. Вообще-то он парень с головой. Он и в армии выделялся, но почему-то так и остался рядовым. Я был просто поражен, что, когда формировался корпус, он не пошел вместе с Ристной в школу политруков.
– С кем?
– Был у нас такой парень Ристна, школьный товарищ и друг Эсси. Молодец, стал комсоргом полка, старшим лейтенантом. Забыл у Эсси спросить, что он сейчас делает. В армии или нет?
С языка Урве готова была сорваться точная информация. Она же знала, где «этот парень». Парень? Как просто порой мужчины говорят друг о друге. Значит, Ристна был в армии старшим лейтенантом. Интересно. Старший лейтенант Ристна. Нет, нет, об этом нельзя ни думать, ни говорить.
– Послушай, Рейн, обсудим серьезно, что нам делать с Эро?
– Что там обсуждать. У нас яблоку негде упасть. Пусть идет к Юте, если иначе не может.
– Зачем так грубо. Молодые люди...
– Могу и для него соорудить нары в этом сарае.
Урве вдруг вспомнила о письме, которое она получила от Руты Виетра и на которое до сих пор не ответила, – неловко было отказываться от любезного приглашения подруги погостить у нее. Теперь Урве стало ясно, что делать.
– В июле у меня отпуск. И у меня есть где провести его. Так что Эро... Во всяком случае, на месяц я смогу уехать.
– Куда?
Вопрос прозвучал глухо, настороженно. Еще не поздно отступить, видимо Рейну ее план не нравится. Но почему-то именно сейчас эта идея показалась Урве особенно заманчивой.
– Меня приглашает Рута.
– Какая Рута?
– Рута Виетра, та самая, которая жила со мной в Москве, в одной комнате. У них на Рижском взморье дача. Кажется, в очень красивом месте. Если не ошибаюсь, это место называется Лиелупе.
Рейн горько усмехнулся. Если не ошибаюсь... Словно название местечка имело какое-то значение. Очевидно, жена давно решила уехать к этой Руте. Очевидно, поэтому-то она и явилась сюда сегодня.
– Конечно, Рейн, я понимаю, что с моей стороны нехорошо уезжать. Ты здесь работаешь изо всех сил. Но, во-первых, если все взвесить... Где я смогу еще так отдохнуть... И потом, как откажешь Руте. Кроме того, у меня ведь не было настоящего отпуска, – из-за перехода с одной работы на другую, лето каждый раз пропадало.
– Ясно, не стоит говорить об этом, – сквозь зубы процедил муж, едва сдерживаясь, чтобы со словами не выплеснуть клокотавшую внутри злобу.
Но Урве еще не сказала всего. Она не сказала главного.
– Сперва, разумеется, я не собиралась ехать. Помогла бы тебе кое в чем. Но Эро...
– Моего брата из игры исключи. Это не повод для поездки. – Голос его звенел, как пила, проникающая в смолистую ветку. – Скажи лучше, что хочешь ехать, – и все. Постараемся остаться честными людьми.
Урве молча встала. Быстро собрала в сумку грязную посуду, застегнула пуговицы на жакете и повернулась, чтобы идти. Ничего не сказав... Нет, все-таки нет. Она скажет.
– Может быть, ты, честный человек, надеялся получить от меня в июле какую-то из ряда вон выходящую сумму денег? К сожалению, я смогу дать тебе всего три тысячи.
Так кончился праздник.
