Текст книги "Продается недостроенный индивидуальный дом..."

Автор книги: Виллем Гросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

9

Он купил фанеру у одного индивидуального застройщика, чей дом был за Кадриоргским парком.

Со знакомым шофером, у которого на этот раз путевой лист оказался в порядке, они, нагрузив машину, смело поехали по Нарвскому шоссе. В ветровое стекло летели красивые пушистые хлопья снега.

Трамвай. Вынужденная остановка. Как некстати. И вдруг! Оживленно болтая и смеясь, мимо остановившейся машины прошла Урве с незнакомым мужчиной. Рейн видел Ристну только в офицерском мундире, и тем не менее он не мог ошибиться – такое лицо не забывается! Рука машинально открыла дверцу кабины. Да, его жена шла с Ристной так, словно они были старыми знакомыми.

Он не заметил, как машина подъехала к засыпанному снегом недостроенному дому. Вероятно, он забыл бы уплатить шоферу за доставку, если б тот не напомнил. Как во сне внес он в дом лист фанеры. Потом сел на сколоченную из досок скамью и закурил.

Пот на лбу остыл, высох. Радостное лицо Урве и серая меховая шапка Ристны неотступно стояли перед глазами.

Значит, так...

В полку говорили, что Ристна мог покорить любую красавицу из санитарного батальона, если бы только захотел...

Как они познакомились? Когда? Совсем недавно, потому что в тот раз, когда они разговаривали у сарая, она еще ничего не знала о нем. А может быть, знала и скрывала? О чем они так весело болтали сейчас? Куда шли?

У Урве было точь-в-точь такое же лицо, как в тот раз, когда он впервые, старательно вытерев ноги о половик, вошел к ним в дом. Вероятно, и голос ее звучал сейчас так же, как и тогда: «Вы приехали раньше!»

Ах, черт! Вот, оказывается, где зарыта собака! Не станет жена ненавидеть своего мужа, если у нее нет другого.

В неровный дверной проем видны были сваленные в будущей столовой давно смешанные с сухой известью опилки, которые надо было засыпать между кирпичами и дощатой обшивкой. На полу под ногами лежала груда распиленных дюймовых досок для стен. Бери и прибивай. Черная, в дегте, ручка молотка равнодушно торчала из ящика с гвоздями, куда закинула его вчера усталая рука хозяина.

Неужели эти доски наверху, под потолком, – его последняя работа?

Нет, черт побери! Это дело надо выяснить. Сразу, тотчас же. Кем приходится Урве этот любимец женщин? Не отсюда ли все их ссоры? И не из-за Ристны ли она так боится иметь второго ребенка?

Он быстро вскочил, погасил ногой окурок сигареты и снял с гвоздя пальто.

И в это мгновение услышал, как кто-то быстрым шагом поднимается по сколоченным доскам наверх; со скрипом распахнулась наружная дверь, и в следующую минуту прозвучало радостное «здравствуйте!».

Лехте. Всего-навсего Лехте.

– Мама просит, не можете ли вы немного помочь ей? – Но ее лукаво улыбающееся лицо тут же стало серьезным, пухлые губы испуганно приоткрылись и пальцы начали торопливо перебирать пуговицы пальто. – Но если вы не можете... то...

Рейн заставил себя улыбнуться. Эта девчушка давно стала для него как бы младшей сестрой, она нисколько не виновата в буре, бушевавшей в его душе.

– Я сейчас приду. С удовольствием. У меня тут маленькая неприятность... с фанерой. Ну, пойдем, пойдем.

– Ох, а я думала, что потревожила вас, – с облегчением вздохнула девушка.

Смеркалось. Снег перестал идти.

– Ну, как дела? Не жалеете, что поступили в строительный техникум?

– Нисколько не жалею. Сейчас строители всюду нужны. Ничего не значит, что раньше меня больше привлекала литература. Читать и развиваться человек всегда сможет, если захочет, где бы он ни работал. Главное – у меня будет такая профессия, которая сейчас очень нужна, и людей с этой профессией не хватает.

Но он не слышал, что она говорила. Только голос, радостный девичий голос слышал он.

В сарае у соседей было темно, дверь открыта настежь.

– Нет, нет, не сюда. Пойдемте в дом.

Ану Мармель встретила соседа в воскресном платье. В кухне на плите сверкали кастрюли, а в единственной отделанной комнате был накрыт праздничный стол.

– Вы не сердитесь, что мы оторвали вас от работы, но...

– Переехали?

– Да. Сегодня.

– Эге! Мне в моем ватнике не очень-то удобно садиться за такой торжественный стол.

– Не болтайте глупостей!

Лехте – она как раз вносила в комнату блюдо дымящегося картофеля, – как и подобает хозяйке, тоже присоединила свой звонкий голос к голосу матери.

Бутылка водки. Жаркое из телятины. Большая глиняная миска мусса. Соленые огурцы. Салат из брусники.

Рейн повесил пальто и ватник на вешалку. В комнате было жарко.

Ану вытащила пробку и налила гостю и себе по целому чайному стакану. Лехте презрительно сморщила губы. Она считала, что пить – ужасная привычка.

– Послушай, капризуля, ну что за новоселье без вина?!

Рейн встал, подмигнул соседке и торжественно сказал:

– За ваше счастье!

Он выпил содержимое, точно воду, и поставил пустой стакан на стол. Лехте смотрела на него с испугом. Но Рейн откусил кусок огурца, отрезал мяса и сказал:

– Когда желают счастья, надо пить до дна.

– С меня хватит и столько, – засмеялась Ану и отпила глоток.

– Ну, просто не могу понять, как так можно... – тряхнула головой Лехте и принялась за еду.

Разговор вскоре переключился на строительство. Говорили и о мебели, которую надо купить. О печнике, который сложил плиту, сложил как умел, однако работал на совесть.

Гость задумался. Лехте набралась смелости:

– Вы сегодня такой серьезный.

Рейн рассмеялся.

– Не беспокоитесь, дорогие соседи, с вами хорошо сидеть. Лехте тут с испугом смотрела, как я выпил целый стакан водки. Бояться не надо. Пьяницей я не стану. Что бы ни случилось, пить не буду.

– Но что может случиться с вами? – допытывалась Лехте.

– Жизнь – сложная штука. Сегодня строишь дом, а завтра узелок в руки и – на все четыре стороны.

– Что это за разговор, сосед, куда это годится, – заметила Ану и налила остатки водки в стакан Рейна.

Сколько тепла в сердце одного человека! И как холодно оно у другого... Что же гнало его отсюда, из тепла, на холод? Ристна. Когда они познакомились – Урве и Ристна? Почему она шла с ним по улице? Интересно, что она ответила бы на эти вопросы?

Но от людей, согревших тебя теплом своего сердца, нельзя так внезапно уйти. Надо было взглянуть и на другие комнаты, еще не готовые. Вдруг добрым людям понадобится его совет.

– Эта комната будет моя, – донеслись до него радостные слова.

Лехте все говорила и говорила, в ушах отдавались ее радостные, словно птичий щебет, слова. Но гость не слышал, он стоял у сколоченной из досок скамьи, на которую были навалены пожитки.

В одном из ящиков он увидел нож с пестрой рукояткой, который пристегивался к поясу серебряной цепочкой, прикрепленной к ножнам.

Тот самый!

Толпа по краям улицы. Цветы, Дождь. Солнце. Грохочущие оркестры. Капитан Кайва делает четыре шага назад и кричит: «Запевай!» Покойный лейтенант Пеэгель ободряюще улыбается... Тот самый... С блесточками... И на ножнах орнамент... А Эсси толкает его в бок – куда запропастилась твоя девочка?

Лехте?

Это не сон. Лехте стоит здесь, перед ним, и протягивает руку, чтобы взять вещь, которая должна лежать в коробке, где хранятся сувениры ее детства. Подарки одноклассников, праздничные открытки, портфель из искусственной кожи, в котором лежат школьные свидетельства и тетрадки с сочинениями, коробочка из-под ампул, откуда выглядывает краешек красного галстука...

– Что с ивами?

– Лехте!

– Да?

– Нет, ничего. Я просто засмотрелся... Красивая вещица.

– Ой, если бы вы знали, как я ее получила!

– Я знаю, Лехте... – Рейн повернулся и пошел.

Ану убирает со стола. Ей кажется, будто дочь чем-то рассердила гостя. Лехте уверяет: ничего такого, что могло бы рассердить его, она не делала и не говорила. По ее мнению, Рейн с самого начала был странным. Мать соглашается. Позже, отправившись доить Кирьяк, она видит в окне соседа свет. Но знакомых ударов молотка не слышно. Лампа горит. Уж не забыл ли строитель погасить ее?

Рейн сидит на том же месте, что и прежде. На полу, у его ног, валяются окурки. В холодной, недостроенной комнате сизо от табачного дыма.

В конце концов, то, что он нашел нож, ровно ничего не значит. Случай – и все. Лехте ведь и тогда жила в этом районе. Неподалеку отсюда. Она отдала свои цветы и получила нож, потому что Урве не пришла. Правда, позже она утверждала, что приходила. Но приходила ли?

Случайность, забавное совладение – вот и все. Случайность, из-за которой Рейн вместо того, чтобы сразу пойти домой и потребовать от жены объяснений, остался сидеть на жесткой скамье и курить...

Что же он придумал?

Возвратясь домой, он сел на стул и сказал, словно ничего и не произошло:

– Мне удалось достать сегодня фанеру.

Урве быстро взглянула на него.

– Это хорошо.

– Сегодня после обеда... – У Рейна никак не раскуривалась сигарета.

Урве снова кинула на него недоверчивый взгляд.

– Сегодня после обеда я привез ее из Нымме.

– Из Нымме?

– Один парень продал мне свой потолок. Не каждому по карману. Неплохая фанера и вполне сносная цена.

– Что ж, тогда хорошо.

– Перевозка тоже обошлась не очень дорого. Знакомый парень за баранкой – это тоже что-нибудь да значит. Разговорились. Знает Зееберга, знает о том, что тот получил пять лет за спекуляцию. Из офицеров нашего полка был знаком лишь с Ристной. Он будто бы тоже сейчас на гражданке, где-то в Таллине...

Урве так сосредоточенно водила пером по бумаге, рисуя фасоны платьев, что даже не убрала пряди волос, упавшей на глаза.

Муж с красным лицом какое-то время злорадно наблюдал за женой. Попалась! И сразу же почувствовал, как у него перехватило горло... Значит, он не ошибся! Быстро взяв себя в руки, Рейн продолжал по-прежнему равнодушно:

– Ах, да, ты же Ристну не знаешь. Сделал карьеру на политике. Женщины просто с ума сходили по нем. – Рейн вынул из кармана носовой платок и долго сморкался. – Да, иной раз совсем неплохо встретиться вот так: посторонний человек, а разговоришься – и общие знакомые находятся! Помог мне даже внести фанеру в дом.

– Что ж, значит, все хорошо, – сказала Урве и сама не узнала своего голоса. Поднять глаза нельзя, потому что у платья, которое она рисовала, не хватало женской головки.

Подозревал ли что-нибудь муж? Возможно, очень возможно. И все-таки она не могла так сразу, без подготовки сказать, что уже давно знакома с Яаном. Кто знает, как Рейн отнесся бы к этому, какими словами стал бы чернить Яана.

Сразу после того, как Рейн ушел на работу, Урве легла. Она устала, наволновалась. Поведение мужа, не свойственная ему болтливость и разговоры вокруг Ристны – все это вызывало подозрение. Она стала думать, каким образом мог Рейн узнать об их знакомстве, но не нашла ни одной зацепки. Сегодняшний обед в столовой? Но там никого из знакомых не было. Прогулка до института? Но в это время Рейн охотился в Нымме за фанерой.

Урве решила так: если Рейн еще раз заговорит о Ристне, она спокойно скажет, что они знакомы. И больше ничего. Собственно, она должна была бы сказать об этом уже сегодня.

10

– Здравствуйте! Разрешите подсесть к вам?

Рейн торжествующе посмотрел на Урве, затем на Ристну. Видать, у него, у разведчика, было счастье. Полчаса тому назад Урве вышла из редакции, и Рейн следил за ней, как бывало не раз и прежде. Жена села в трамвай, но не в тот, которым ездила домой. Рейн вскочил в последнюю секунду во второй вагон. На конечной остановке в Кадриорге жена сошла, легким шагом пересекла улицу и исчезла в кафе. Десять минут, чтобы успокоить бьющееся сердце. Десять минут, чтобы обдумать план действий. И затем... «Здравствуйте. Разрешите подсесть к вам?»

Напуганные лица, смущенные взгляды. Стоило следить! Победа полная. Триумф!

– Мы, кажется, не знакомы. Хотя, когда формировался корпус, мы несколько недель провели в одной роте.

– Я помню, – пробормотал Ристна и придвинул Рейну пепельницу.

– Помните? Ну, тогда хорошо. Между прочим, это моя жена, – Рейн большим пальцем указал на Урве. – У нас сын и свой дом тоже. Осенью перебираемся. Живем неплохо. А как вы поживаете, смею спросить? – Он с силой выдохнул в воздух дым.

– Что тебе надо? – спросила Урве низким голосом, все еще сжимая колени, которые не переставали дрожать.

Народу в кафе было немного. Несколько пар и одна мужская компания. Треугольник привлекал внимание.

– Что мне надо? – В этот момент к ним подошла стройная официанта. – Бутылку вина, пожалуйста. Яблочного, да? – Он взглянул на Урве, затем на Ристну.

– У меня скоро консультация. Запах. Неудобно перед слушателями.

– Пустяки. Маленький глоток в ознаменование удачной встречи, – мнения Урве он дожидаться не стал. – Принесите бутылку яблочного!

Официантка, улыбаясь, ушла. Такие ситуации здесь, в этом отдаленном кафе, были не новы.

– О чем же вы беседовали?

Ни один не ответил. Да и что можно было ответить после того, как они гуляли по темным пустым улицам, целовались, шептали друг другу страстные признания, горячо обсуждали возможность совместной жизни и думали, как устранить с пути препятствия. Свою первую встречу в Москве они считали даром судьбы и благословляли Эсси, благодаря которому познакомились. Они признавались, какой глубокий след оставил каждый из них в жизни другого еще тогда, в Москве. Порой они уже обращались друг к другу так: «Помнишь, Яан, когда я вошла с оттисками и ты ждал меня?» И ответ: «Ох, я тогда так старался быть храбрым. Я же по крайней мере раз десять прошел мимо редакции, прежде чем решился войти со своими английскими «предлогами». Или: «Помнишь, Урве, как мы встретились в библиотеке? Это не было случайностью». И ответ: «Дорогой, я ждала, что ты позвонишь мне утром, но ты не позвонил. Я так удивилась, увидев тебя в библиотеке». А потом, когда времени оставалось мало, начинали думать о будущем. В этот вечер перед глазами Урве предстал и дом Ристны. Седая мать, всю жизнь проработавшая в библиотеке, человек с суровыми принципами, который не простил бы своему сыну, если бы он разрушил чью-то жизнь. Сына со временем мать, может, и простила бы, но не женщину. Вот об этом они и разговаривали. И не только об этом. Говорили они и о газетной работе, которая становилась все сложнее. Если б Урве не знала, как важно написать о том способном хирурге, друге Ристны, она отказалась бы от этой темы. К тому человеку никак не подступиться, он ничего не рассказывает о себе. А не приходило ли Урве в голову, что у человека может быть самолюбие? И разве должен этот замкнутый человек сам сообщать что-то о себе? Не объективнее ли было бы внимательно выслушать его противников, подчиненных, и больных, которых он лечил. Возможно, таким путем и сложится наиболее правильное представление о человеке и обстановке, в которой он работает.

Да, и такой характер принимали подчас их разговоры.

И вдруг – о чем вы беседовали?

– Вы не слышали последнего анекдота?

Официантка принесла вино и бокалы, наполнила их и отошла к печке, откуда был виден весь зал.

– Прозит! – Осушив бокал, Рейн рассказал анекдот о муже, которого ловко обманула жена. В своем торжестве он не заметил, что именно в этот момент противник собирал силы для решительной атаки.

– Знаете, – сказал Ристна, – я высоко ценю забавные истории, но всему свое время. У меня есть еще полчаса. Если хотите, поговорим уже сегодня откровенно обо всем. Можно, конечно, и потом, когда у всех нас будет больше времени. Так как?

– Не понимаю – о чем нам говорить друг с другом? – беспомощно пробормотал Рейн.

– Короче говоря: я люблю Урве, и она любит меня. Вся трудность в том, что ни один из нас не согласен на роль любовника. Вас интересовало, о чем мы говорили. Как раз об этом мы и говорили.

– Вот как! – Губы Рейна скривились. Большой огрубевшей рукой он поднял бокал и осушил его. Слова «роль любовника» были для него как удар хлыста по лицу.

Урве смотрела на своего любимого.

Рейн облизнул влажные от вина губы.

– Что ж. Любите. А я буду смотреть. – Его лицо потемнело, глаза зловеще сверкали. – Только как бы потом плакать не пришлось. Я вам такое устрою!

– Я не боюсь. Уверен, что и Урве тоже.

– Я вам такое устрою!

– Мы не в варварском обществе живем. Не дадите развода?

– Ни при каких условиях.

– Разводит суд, а не вы.

– Увидим.

– Хорошо. Развод это – бумажка, и она еще не определяет судьбу людей. Дальше?

– Скажи какое любопытство!

– Возможно, это и любопытство. Я бы назвал это – раскрыть карты в опасную минуту. Хотите вы или нет – это уже ваше дело.

– Есть еще и партия для тех, у кого в кармане партийный билет.

– Я знаю. По головке не погладят. Но я люблю Урве. Еще что?

Рейн молчал.

– Все? Больше сказать нечего?

Голова у Урве гудела как при лихорадке. Хорошо, что все кончилось так. С другой стороны, ей казалось, что все трудности еще только начинаются. Яан говорил о себе, а она, Урве, она же должна еще... Вид Рейна пугал ее. Что произойдет сегодня дома? Или здесь – ведь Яану скоро пора уходить.

– Ваши полчаса скоро истекут, – злорадно напомнил Рейн.

– Я не пойду.

Свинцовая тяжесть свалилась с души Урве.

– Вы к тому же еще и обязанностями пренебрегаете? – уколол его Рейн.

– Сегодня можно. Сегодня у меня особые обязанности. Я добивался Урве, а не она меня, по моей вине все это зашло так далеко, и смешно, если бы я теперь удрал консультировать своих студентов.

– Но ведь они ждут.

– Позвоню в институт, – вставая, ответил Ристна. – Я сейчас.

Он ушел. Столкнулся в дверях с входившими посетителями. Кафе к этому времени наполнилось народом.

Рейн мял в руках бумажную салфетку; мелкие обрывки бумаги падали на стол.

– А я, значит, выжатый лимон на помойке. За что?

В голосе мужа было отчаяние, призыв к сочувствию. Он одним глотком осушил бокал. Большой кадык на похудевшей шее при этом сильно дернулся. Урве стало вдруг ужасно жаль мужа.

– Неужели мы действительно не можем больше жить вместе? Неужели эти мелкие ссоры так далеко увели тебя?

– Рейн, прости меня, но слишком поздно. Поздно.

– Урве, без тебя моя жизнь не имеет никакого смысла. Этот Ристна такой человек, который...

– Ты не знаешь Яана.

– Но я знаю мужчин лучше, чем ты.

Урве осторожно отхлебнула вина.

– Я закажу еще бутылку. Выпьем, ладно?

– Не заказывай. Не надо. Дай лучше сигарету.

– Ого! С какого времени?

– С сегодняшнего дня. С этой минуты.

Рейн протянул ей коробку. Чиркнул спичкой. Рука, державшая спичку, дрожала. Над пламенем дрожала белая сигарета.

– Помнишь нашу свадьбу? Ты попросила папиросу, а я не дал.

Урве искала в лежавшей на полу сумке носовой платок. Искала долго. Веки ее, когда она сморкалась, покраснели.

– Ты еще хотела разбить часы... Как давно все это было. Теперь я даю тебе закурить, а... а сам хочу разрушить наш проклятый дом.

– Поверь, Рейн, все началось с этого дома. Если бы не дом... Если б мы вместе...

– Но я же не старик. Я все успею. Устроимся с жильем и... Ведь еще совсем недавно, летом, мы с тобой думали, как устроить верхнюю комнату. Урве, не ломай так необдуманно нашу жизнь. Не растаптывай меня. Каждый камень, каждый уголок связан у меня с тобой. Каждый камень...

Вернулся Ристна.

– Ты дозвонился? – спросила Урве, гася сигарету.

– Да, все в порядке. – Ристна понял, что здесь произошло за время его отсутствия. Сочувствие к побежденному было не чуждо и ему. Он взял бокал и выпил его до дна. Позвал официантку и заказал того же самого плохого яблочного вина.

– Жизнь – удивительная штука, – пробормотал Рейн, когда официантка отошла. – Бьешься, бьешься и не видишь, что вокруг тебя делается. – Он был угнетен. Как, чем снова завоевать жену? Угрозами? Не подействует, потому что они вдвоем. Уговорами? От этого у самого остается приторный вкус во рту. Гордостью? Но ведь он уже пытался. Отчаянной борьбой? Но борьба – это и есть угрозы, уговоры, гордость.... Остается лишь терпение. Терпение и упорство.

– Жизнь сложна, – помолчав, согласился Ристна. Он думал о своей матери. Сегодня придется рассказать ей осторожно, спокойно: не так, как человеку, сидящему напротив, которого жаль, чертовски жаль.

Удивительно. Он с самого начала взял какой-то отвратительный тон, чтобы не показать испуга. Теперь приходилось продолжать в том же тоне, чтобы не показать сочувствия. Нет, нет, ничто уже не заставит его отказаться от любимой женщины, никакие преграды, как бы трудны они ни были. Главное, чтобы справилась Урве.

– Тут ничего не поделаешь, – вздохнула Урве. Она думала о том моменте, когда они отсюда уйдут, и не предоставляла себе, как это произойдет и что случится потом. Разгневанный Рейн был страшен. А жалкий Рейн возбуждал сочувствие.

Кафе опустело. Выручила официантка. Она сказала:

– Извините, но кафе у нас закрывается в десять часов.

Мужчины рассчитались. Оставаться дольше было нельзя.

– Пошли, – сказал Рейн Урве.

– Сегодня ночью я не пойду домой, – ответила Урве.

Оба вопросительно взглянули на нее.

– Я буду ночевать у Лийви.

Мысль попросить крова у сестры пришла ей в голову, когда официантка вежливо попросила их уйти.

– Хорошо, – сказал Рейн. – И я давно там не был.

На улице таяло. С крыш капало. Уличные фонари матово поблескивали в туманных кругах. По другой стороне улицы шли, смеясь, парни и девушки с коньками, переброшенными через плечо.

– Рейн, не провожай меня, я не хочу.

Но это не подействовало. Рейн вскочил вслед за женой в трамвай и сел рядом с ней. Ристна чувствовал себя неловко, но ведь не мог же он оставить ее в таком положении. Не мог составить ее с мужем. В который раз он спрашивал себя: «По какому праву я отнимаю жену у этого бедняги?» И тут же отвечал: «Я люблю ее, а она – меня. С этим человеком она все равно не останется».

Мучительная поездка в трамвае продолжалась долго. Идти по темной улице было легче.

Около дома Лийви Урве остановилась.

– Я пойду, – сказала она Ристне.

– До завтра, – ответил он.

Урве открыла калитку, с минуту поколебалась и затем побежала через сад к крыльцу. Мужчины стояли и смотрели, как она позвонила, как ей открыли и как она вошла в дом. Одновременно оба стали шарить в карманах, ища сигареты.

– Ну как, товарищ старший лейтенант, довольны, а?

– Знаете... – Ристна махнул рукой, и от сигареты посыпались искры. – Едва ли мы с вами способны сейчас острить.

Он быстро зашагал по направлению к городу, словно хотел убежать от чего-то или кого-то. Но он просто торопился домой. Он должен был перед одной женщиной, перед матерью, отстоять другую женщину, ту, которую часто ненавидят, еще даже не зная, какая она...

У ворот долго маячила темная фигура стража и мелькал огонек зажженной спички.