Текст книги "Продается недостроенный индивидуальный дом..."

Автор книги: Виллем Гросс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Это был Эсси. Он держал завернутые в бумагу розовые альпийские фиалки – для отъезжающей. Как кстати он пришел!

Лицо Рейна, которое все это время было серьезным и напряженным, вдруг осветилось широкой улыбкой. Урве была и рада цветам, и смущена.

А Эсси захлестнул поток собственного остроумия. Пусть коллега не думает, что такой человек, как он, станет дарить женщинам цветы только из-за их красивых глаз. Жизнь полна корыстолюбия и эгоизма, и он тоже не изюм в этом соленом супе. Вот это письмо, которое он достал сейчас из кармана, должно быть вручено адресату через час после того, как поезд придет в Москву; передавая письмо из рук в руки, необходимо как можно эмоциональнее добавить следующие слова: «Если вы не выполните просьбы, которая содержится в письме, то вашему таллинскому другу Эдуарду Эсси снимут голову».

Эсси прибыл очень вовремя. Наконец-то Рейну разъяснили, как важно литературному сотруднику газеты поехать на курсы. Во-первых, квалификация, во-вторых, общий кругозор, в-третьих, доступ к сокровищницам культуры, в-четвертых...

Голос в репродукторе объявил, что через пять минут отходит московский поезд. Урве вошла в вагон. Мужчины остались на перроне. Эсси стоял чуть поодаль и курил. Рейну было грустно. Урве делала веселое лицо. Не так уж и надолго она едет. Однако если говорить правду, то и у нее чуть щемило сердце от предчувствия тоски по дому.

Свисток.

Прощальные взмахи рук.

В окне вагона проплыло дорогое лицо. Высоко поднятые брови, машущая рука.

Поезд набирал скорость.

Мокрые от тумана рельсы блестели, освещенные зеленым огнем семафора. Затем зеленый свет погас и зажегся красный. Урве уехала по зеленым рельсам. Рейн остался стоять за красными.

Провожающие побрели к зданию вокзала.

– Что, скис, а? – Эсси бросил дымящуюся сигарету в мусорный ящик у фонарного столба.

– Грустновато немного, – признался Рейн.

– Ничего. Через шесть месяцев встретишь, и начнется у вас снова медовый месяц.

Они прошли через здание вокзала, где женщины до блеска натирали щетками каменный пол, и вышли на улицу.

– Пойдем ко мне, – предложил Эсси. – Посмотришь, как я живу. Захочешь спать – ляжешь на мою тахту, не захочешь – вспомним старые времена, старшину Хаака, остальных ребят.

Эсси зашел в привокзальный ресторан и взял бутылку коньяку.

Район, в котором он жил, несмотря на свою близость к городу, был сравнительно тихим. Вот и большой, покрытый терразитом дом. Они стали подниматься по широкой лестнице. Эсси шел впереди, электричество на лестнице не горело. Тихонько открыл французский замок и зажег в передней свет. Белые двери. Паркетный пол. Это была прихожая роскошной пятикомнатной квартиры в доме, построенном в последние годы буржуазной власти. На многочисленных вешалках висели самые разные пальто, свидетельствовавшие о разном уровне жизни обитателей этой квартиры.

– Здесь живет три семьи, а я случайный квартирант одной одинокой дамы, хотя живу в отдельной комнате и имею свой ключ, – тихо сказал Эсси, открывая дверь своей комнаты. – Говори потише, – все, наверное, спят.

Но им шептаться не хотелось – армянское солнце и виноград, перебродившие в деревянных чанах, делают голоса громче. Обоим было что вспомнить, было о чем поговорить. Оба немного захмелели, и, когда Рейн поздно ночью собрался уходить, Эсси, похлопав друга по плечу, сказал:

– Чего тебе тужить, парень. Нашел женщину – настоящую жемчужину. Ну уехала. Так ведь скоро вернется. А я, брат, сегодня утром в Тарту подвел окончательный итог. Чертовски грустный день. Запомни, старик, что я тебе скажу: никогда никого не оставляй. Пусть уж лучше тебя оставляют, оставленному всегда легче.

Рейн ушел, подняв воротник пальто и слегка насвистывая. Черт его разберет, этого Эсси. Какая разница, оставлять или быть оставленным, – мучиться и страдать все равно. Да, видно, что-то гнетет парня, грустные нотки в голосе и в глазах грусть. Ужасная вещь одиночество. И как некоторые люди всю жизнь живут в одиночестве? Через шесть месяцев Урве вернется домой. За это время и строительство подвинется. А пока будут приходить и уходить письма.

5

«Дорогой Рейн!

Хотела тебе написать сразу же, но с первых же дней так закрутилась, что и не заметила, как пролетело время. Каждый день проходит в невероятной спешке. Твою жену хотят здесь сделать здорово умной. Лекции чередуются с практикой, экскурсиями, посещениями музеев и театров. Просто ужас!

На следующей неделе нам будет читать лекции заведующий одним из отделов «Известий». Тема – передовая статья в газете. Потом каждому из нас придется написать передовую статью. Совсем как в школе. Ужасно боюсь – вдруг не справлюсь. Все слушатели курсов – журналисты со стажем, кроме одного худенького очкастого паренька из Молдавии – он работает в газете меньше года.

Живу в одной комнате с девушкой-латышкой. Ее зовут Рута Виетра. Она, вероятно, одних лет с тобой. Как и тебе, война помешала ей закончить последний класс школы. Теперь Рута, разумеется, кончила школу. Ей было нелегко, она многое перезабыла, как и ты. Интересное совпадение – она получила аттестат в том же году, что и я. Выходит, мы вроде бы сверстницы, хотя она и гораздо старше меня.

Рута знает русский язык гораздо лучше, чем я, английским же владеет в совершенстве, так что, если мне не хватает запаса русских слов, прибегаю к английскому. С ней очень приятно. Она любит музыку, театр. В субботу мы были в Малом, смотрели «Лес» Островского. Что-то необыкновенное. Какие декорации! Какая игра! К сожалению, многого не уловила, богатство слов у Островского потрясающее. Вчера ходили в консерваторию. Меня потрясла «Чаконна» Витали – произведение, которое лучшие скрипачи мира исполняют вот уже более трехсот лет.

Сегодня ночью в Москве шел снег, и утром улицы были совсем белые. К обеду, правда, от снега осталось одно воспоминание. Подумала, как хорошо, если б лыжи и лыжный костюм были с собой. Под Москвой очень много красивых мест и добираться просто – на электричке; немного устаю, и поэтому было бы очень полезно побывать на природе. Помнишь нашу с тобой лыжную вылазку в Кивимяэ? Как мы тогда устали и какое было чудесное чувство.

В общем, живу хорошо и знаний приобретаю больше, чем ожидала. Все было бы чудесно, не тоскуй я так по тебе и малышу. Подумать только, ведь ему исполнилось два года! Напиши мне, как вы живете, как дела? Как растет наш «оплот индивидуализма»? Сумел ли ты что-нибудь сделать за это время? Признаюсь честно – я не знаю, смогу ли писать отсюда в нашу газету. Стараюсь быть очень экономной, но толку от этого мало. Ну, да ладно. Здесь есть люди, которые учатся таким образом целых три года. А я буду всего шесть месяцев.

С нетерпением жду твоего ответа, мой хороший. И не будь больше так лаконичен, как в своем первом письме, а то я решу, что ты все еще сердишься на меня, хоть и пишешь, что и не думал сердиться.

Все, все до последней мелочи мне интересно. Как вы ладите без меня с мамой? Пусть она тоже напишет. Передай ей это и поцелуй от меня. Издали о многом судишь совсем по-другому. Иногда мне кажется, что я была часто несправедлива к ней.

Целую тебя крепко, крепко!

Урр».

«Дорогая Урр!

Очень рад, что твои дела идут хорошо. Грустно, что мы не вместе и ты так далеко.

Малыш получил в день рождения кубики; они теперь нравятся ему больше всех остальных игрушек. Увидишь, будет строителем.

Моя работа подвигается хорошо. Перекрытие подвала готово. Я одно время здорово нервничал. Старики напророчили похолодание. Но все обошлось – погода стояла теплая, и бетон хорошо схватился, одно удовольствие.

Соседка отдала двести рублей, которые она у тебя занимала, но я пустил их в ход – надо было расплатиться с сантехником. Водомер на месте – весной не придется беспокоить соседей, просить у них шланг. Подвез я и доски. Решил не строить временного сарая для инструментов. Сарай все равно придется строить, так уж лучше отложить это дело до весны и построить настоящий, чтобы летом спать в нем... Во время отпуска можно будет не ходить домой, не тратить попусту времени. К будущей осени дом должен стоять под крышей во что бы то ни стало.

В воскресенье у меня был выходной. Мы рассортировали доски и прикрыли их толем. Лийви тоже помогала. Ругала нас обоих за то, что взяли на себя такой крест, а сама вкалывала так, будто для себя работала.

С волнистым этернитом дела обстоят погано. Разумеется, сейчас он мне не нужен, но говорят, будто за ним здорово гоняются. Поэтому хочу попытаться заблаговременно достать его. С соседями договорился – сложим в их сарай. Ах, да, Лехте шлет тебе большой привет.

С деньгами пока не так плохо. Получил часть ссуды. Кое-что из этих денег ушло на подвал.

Что же еще? Очень скучаем по тебе. Здоровье у всех в порядке, никто не болел.

На комбинате – горячка. Наша машина длительное время стояла на ремонте – между сеткой и прессом ставили новый отсасывающий вал. Теперь сушит намного быстрее. Сразу же увеличили и скорость машины. Да ведь на этом не остановятся. Вероятно, начну присматривать себе другую работу. Это уж черт знает что. Старый Меллок в свое время был прав, и я напрасно наорал на него. Неловко теперь глядеть на человека. Если бы комбинат платил нам по прежнему тарифу, поставить дом было бы не сложнее, чем отрубить петуху голову. Неподалеку от нас какой-то парень выкладывает стены из пористого кирпича. И где только люди его достают? Деньги делают чудеса. С деньгами все можно. Были бы деньги, разве не стал бы и я строить из пористого кирпича.

С нетерпением жду твоего возвращения. Знаю, что приехать раньше срока ты не можешь, но иногда, возвращаясь с работы или с участка, думаю – а вдруг ты дома? Может, удастся приехать на Новый год? Ведь в этом случае поездку должна оплатить редакция.

Мама шлет тебе привет, малыш тоже.

Крепко целую тебя.

Рейн».

«Рейн!

На Новый год я не смогу приехать ни за счет редакции, ни за свой собственный. Каникулы слишком коротки, чтобы пускаться в длинный путь.

Я живу по-прежнему. Лекции, семинары, практика. Побывали в двух передовых колхозах. Говорят, что в конце занятий у нас будут какие-то экзамены или зачеты. Придется здорово приналечь.

Теперь о тебе, горе мое! Что с тобой? Что на тебя нашло? Честно говоря, мне очень неприятно писать тебе обо всем отсюда. Но я и не могу молчать. Ты пишешь, что в свое время был несправедлив к Меллоку и даже сожалеешь об этом. Как это понять? Ты что – хочешь стать таким же, как он? С такими взглядами, как у тебя, мы далеко не уйдем. Недавно у нас была лекция на тему – себестоимость товаров и производительность труда. У нас ведь систематически снижают розничные цены на товары и народные доходы растут.

Повторяю, я прекрасно знаю, как тебе сейчас трудно, как приходится разрываться между работой и домом, и ужасно переживаю, что не могу помочь тебе. Я долго взвешивала, прежде чем решилась написать тебе это письмо. Теперь ты знаешь, что я обо всем этом думаю. Надеюсь, ты поймешь .меня правильно.

Помнишь, летом мы часто говорили о том, что не к чему нам так судорожно цепляться за свой дом и жертвовать ради него всем. Зачем эта спешка? Срок окончания строительства можно будет продлить. Главное, иметь перспективу на жилплощадь. Я ведь тоже не люблю нашу комнату, быть может, даже больше, чем ты, Рейн. Но я предпочитаю еще потерпеть, чем так безумствовать из-за дома. Нельзя, чтобы дом заслонил все на свете.

Прости, Рейн, но иначе я тебе написать не могла. Я хочу, чтобы мы всегда были честны друг с другом и говорили все, что думаем, как бы трудно это ни казалось. Я сперва хотела ответить тебе коротко, несколькими строчками. Но потом передумала: господи, ты же мой муж. У нас ребенок. Впереди у нас длинная жизнь. Можем ли мы скрывать друг от друга пусть даже такие мысли и чувства, которые причиняют боль? Нет. Лучше пусть боль, но не будем кривить душой. Я прошу: всегда говори мне, если я поступаю в чем-то не так. Будем всегда откровенны друг с другом.

Любовь не только дает, она еще требует и обязывает. И если я огорчила тебя, знай: только потому, что я люблю тебя. Мы только еще строим нашу жизнь, как и наш дом. Попробуй в нем что-то поставить криво. Не получится. Ничего не получится. Не беда, если люди ошибаются. Беда, если они не хотят исправить свои ошибки. Я так понимаю же эти вещи.

Пиши мне. Жду очень, очень!

Урве».

6

Дипломатические отношения между государствами поддерживаются в основном при помощи посланий. Этим способом порой пользуется и первичная ячейка государства – семья.

В последний день уходящего года, придя с работы, Рейн Лейзик нашел на столе записку:

«Уехала с Ахто в Кехра. Вернусь завтра вечиром либо послезавтра утром. Холодетц в шафрейке в мисках. Жаркое и капуста в погребе. Пирошки в шафрейке в зеленой миске под ситом. Пирок с вареньем на противне, атрежь сам. Был ище теплый. Булион в погребе в синей емаливой каатрюле на ящике с картошкой. Разогрей».

Ни имени, кому предназначены все эти указания, ни подписи, ни числа.

В комнате на столе лежало письмо от Урве, в котором она поздравляла с Новым годом. Во время экскурсии на большое московское предприятие она случайно разговорилась с одной интересной работницей и решила написать о ней. Так что на каникулах она не собирается бездельничать. Рейну было дано указание внимательно следить за газетой и, если появится подвал за подписью У. Лейзик, положить номер в верхний левый ящик письменного стола. Урве еще не знала, что между мужем и матерью произошла ссора.

Хелене Пагар, которая была не в ладах с русским языком, решила, что открытку с новогодним поздравлением дочке сунет в письмо зятя. Каково же было ее удивление, когда она услышала, что зять и не думает поздравлять жену. Свою открытку Хелене Пагар все-таки отправила. Адрес надписала жена русского офицера с нижнего этажа. Но не в этом дело. Необходимо узнать, почему Рейн не написал своей жене? Да еще к Новому году!

Рейн сказал только одну фразу: чересчур умной становится в этой Москве. Покажи он теще последнее письмо Урве, и разговор не перешел бы в ссору. Московскую «умницу» осудили бы уже двое людей, у которых было побольше жизненного опыта, чем у нее, и поздравления к Новому году и муж и мать отослали бы вовремя.

А теперь одна фраза потянула за собой вторую, третью, четвертую – и в конце концов дипломатические отношения между тещей и зятем свелись лишь к вопросам питания.

Поучающий тон в письме жены до глубины души оскорбил Рейна. Эта женщина даже представить себе не могла, как он все это время работал, сколько ночей не спал, одолеваемый заботами, сколько бегал без толку, пока жена преспокойно слушала свои лекции и носилась по концертам.

Рейн сгоряча написал злое письмо, но потом, перечитав его, швырнул в огонь. Прошла неделя, прежде чем он снова сел писать ответ. Но и это письмо получилось недостаточно тонким и острым. Еще через неделю оказалось уже совсем трудно – чувства поостыли. В углу пахла хвоей пушистая елка, по улицам, готовясь к празднику, торопились люди с подарками и почтальоны, чьи черные сумки лопались от пожеланий счастья. Надо было бы поздравить Урве, но рука не поднималась. Жена вздумала учить его, вообразила себя главой семьи и этим оскорбила мужа так, как только могла.

Тут еще явилась теща со своими попреками. Виновата не Урве, которая уехала в Москву, а Рейн, позволивший жене бросить семью на такой долгий срок.

Рейн ответил коротко: пусть молчит и не сует свой нос в их дела.

И вот в последний день старого года он сидел в своей комнате один. Начало уже смеркаться. В углу стояла украшенная елка, в воздухе ощущался запах праздника.

Холодец должен быть в шафрейке.

К дьяволу холодец и пироги! Он встретит Новый год шумно и весело там, где гремит оркестр и хлопают пробки от шампанского.

Было еще рано. Город еще не праздновал. Кульминация подготовки к Новому году, видимо, уже миновала, хотя в магазинах и на улицах было полно народу. Ни у кого не было времени задуматься над тем, почему высокий молодой человек в коричневом пальто и шляпе бесцельно бродит по улицам, а потом долго стоит у почты. И чего он стоит, только другим мешает, пусть посторонится или войдет. Неужели он не видит, как узка сегодня распахнутая дверь почтамта.

Видимо, и на почте самый большой наплыв был уже позади, хотя очередь у телеграфного окошка показалась Рейну огромной. У него даже ноги устали, пока он стоял. Ну вот, наконец-то! Рейн взял бланк и написал:

«Желаю счастья в Новом году Рейн.

Перед ним стояла полная русская женщина в меховой шубке. На бланке, который она держала в руках, Рейн прочитал ленинградский адрес, а также текст. Неожиданно для себя он попросил новый бланк и списал текст с телеграммы той женщины:

«Желаю счастья Новом году Больших удач Целую».

Ну вот. Теперь все в порядке. Сражение выиграно. По-русски всe получилось легко и естественно. Можно идти праздновать.

У ресторана «Глория» он вспомнил о Меэли, и в голову ударила жаркая волна. Что, если б сейчас при шла Меэли – такая же взволнованная и такая же одинокая? Нет, ничего не было бы. Вся жизнь, все будущее связано с Урве, только с Урве. Как бы там ни было, а Урве достойная женщина, хотя...

Будь у Рейна завтра свободный день, он тоже уехал бы – уехал бы домой, порадовал своих стариков. Там бы его выслушали, посочувствовали, порадовались успехам.

Варить холодец теща умела. От крепкой горчицы приятно защипало глаза. Чай на плите был еще теплым. После трех пирожков с мясом, проглоченных вслед за холодцом, Рейн немного размяк. Идти никуда не хотелось. Выспаться, хоть один раз как следует выспаться! Он повесил пиджак на спинку стула и надел домашнюю куртку. Включил репродуктор, взял в руки книгу. Урве читала ее перед отъездом.

Открыв книгу в том месте, где лежала закладка, он рассеянно проглядел первые строки, но ничего не понял. Затем прочитал отрывок, который показался интересным.

«В бурную пору рождественских экзаменов Мартина неодолимо тянуло к Леоре. Ее вызвали домой, в Дакоту, – может быть на долгие месяцы, так как захворала ее мать, – а Мартин должен был (или думал, что должен) видеться с ней ежедневно».

Кто такой Мартин и кто Леора?

До чего же толстая книга «Эрроусмит». Чертовски толстая.

Большой палец с синим отдавленным ногтем перелистывал страницу за страницей. Леора. Мартин. Опять Леора. И снова Мартин, Мартин.

Начало в любой книге кажется трудным – ведь речь идет о людях, которых еще не знаешь. Мысли твои еще свободны, как жеребята на лугу, а луг этот может быть необъятным, он может простираться иной раз от Таллина до Москвы. Пока Мартин Эрроусмит выступал в качестве помощника некоего дока Викерсона, Рейн оставался равнодушен – его мысли были в Москве, возле человека, которому приходилось, в который уже раз, втолковывать, что он, Рейн Лейзик, совсем не такой уж отъявленный индивидуалист. Неужели она не понимает: в последнее время у него было столько забот, он истратил столько денег, что просто не может не думать о том, где бы раздобыть их. Разумеется, человеку, который сейчас так далек от всего этого и который к тому же в свободное время развлекается, трудно понять его.

Вот здесь она подчеркнула строки, касающиеся Уиннемакского университета: «Это – фордовский завод; выпускаемые им автомобили хоть и дребезжат, зато безукоризненно стандартизованы...» Что особенного нашел в этих строках предыдущий читатель? Снова перелистывая книгу, он заметил не только подчеркнутые строки, но и пометки на полях. На одной из страниц был вопрос: «Мог ли Мартин вести себя так подло?»

Ладно. Посмотрим, в чем же проявилась подлость этого Мартина.

Он не успел прочитать и десяти страниц, как раздался звонок.

На лестнице было темно, и поэтому Рейн не сразу узнал невысокую женщину в темном зимнем пальто и в берете. Лишь голос, спросивший Урве, помог ему догадаться, кто это. Он пригласил гостью войти.

Юта Зееберг, разумеется, знала, что Урве учится в Москве, но почему-то надеялась, что новогодние праздники она проведет дома. И решила позвать их обоих сегодня в гости.

Рейн с тайным любопытством разглядывал избранницу брата. Юта стояла в передней. Она понимала, о чем думал Рейн, разглядывая ее. Будь это Урве, Юте было бы все равно, а сейчас она испытывала чувство неловкости. Юта ведь не знала, что высокий мужчина, чем-то похожий на Эро, впервые нашел ее худое лицо красивым. Красивым это лицо делали глаза, большие живые глаза, темную глубину которых Рейн вдруг заметил.

Ну что же, придется, значит, встречать Новый год в одиночестве – Рейну в полном одиночестве, а Юте с шумными гостями своих родителей, а это то же самое, что в одиночестве, если не хуже.

Юта тоже изучала медицину. Очевидно, и ей придется пройти через все ужасы анатомирования трупов, как и героям этой увлекательной книги.

Оказалось, что можно очень неплохо провести вечер в тихой теплой комнате, одному, и, не обращая ни малейшего внимания на грохот машин, проносящихся по улице, на шум торопливых шагов по мокрым тротуарам и на стук дверей в подъезде, читать о людях незнакомой тебе страны. И даже в новогоднюю ночь не чувствовать себя от этого несчастным.