Текст книги "Рок царя Эдипа (СИ)"
Автор книги: Виктория Ростокина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
А после солнечного дня наступала темная, по-южному непроглядная ночь. Это было самое страшное время суток. По ночам Инне приходилось делить постель с влюбленным и нетерпеливым женихом…
Она зажмуривалась, пересиливая отвращение, покорно принимая его ласки и… представляя вместо него другого…
Это удавалось иногда, и тогда Инна вновь на короткие секунды становилась счастлива, забывалась в восторге, но, очнувшись, не могла понять, кто лежит рядом с ней, и вздрагивала в паническом ужасе. Руки искали знакомые плечи и натыкались на чужое тело, пальцы привычно перебирали волосы и не узнавали. Другие глаза, другие губы, другие поцелуи…
«Ничего, – твердила себе Инна. – Я привыкну. Ведь днем он мне не противен. С ним даже интересно. Он много знает, увлекательно рассказывает, заполняет болтовней все то время, которое я потратила бы на эти бессмысленные, бесполезные воспоминания… Он добрый… Он меня любит… С ним мне будет… удобно…»
Но оказалось, что холодный расчет не всегда приводит к желаемому результату. Конечно, приятно чувствовать себя любимой, но для счастья нужно еще и любить самой. Эта простая истина ускользнула от Инны.
Наверное, Женя чувствовал ее холодность. Но приписывал это стеснительности, ведь сам он тоже с трудом учился перебарывать собственную робость. Он считал, что все идет так, как и должно быть.
Глупый! Он не подозревал, что бывает иначе…
Ее родители на свадьбу не пришли. Пышная еврейская свадьба с безумным количеством приглашенных, родных, знакомых и просто полезных людей… Инна воспринимала все это как спектакль, не имеющий к ней ни малейшего отношения. Словно она на сцене играет роль чьей-то невесты в ослепительно белом платье с пышной фатой. Массивное золотое кольцо мешало, она все время крутила его на пальце, пока под ним не начала шелушиться кожа.
Слава Богу, что здесь не орали по русскому обычаю: «Горько!» – заставляя целоваться прилюдно и ревностно следя за поведением жениха и невесты. Чинные длинные тосты, хороший оркестр, прилично сервированный стол в дорогом ресторане…
Дома у Жени уже нельзя было принимать кого-либо – мебель распродали, в квартире остались только ящики и баулы с вещами, упакованными к отъезду. Было мрачно, пусто и тоскливо, как на вокзале.
Свою первую официальную ночь они провели на полу на матрасе…
А через несколько дней страну покидала не Инна Соломина, а Инесса Гинзбург – стройная молодая женщина с поджатыми губами и застывшим злым взглядом.
Вновь прибывших поселили сначала в кибуце.
Инна была оглушена и подавлена новой обстановкой, новыми обычаями, новым укладом.
Она видела, что даже свекру и свекрови трудно им соответствовать, хотя они изо всех сил делали вид, что все идет по плану, как задумано.
Денег у них на руках не было – все сдавалось в общий котел и распределялось на нужды маленькой общины. Еда, необходимая одежда, обстановка – все согласовывалось и «выделялось». Раз в неделю подходила их очередь на пользование автомобилем. Тогда они ездили по историческим местам, и это было единственным развлечением, отдушиной после нудного, дурацкого труда на апельсиновых плантациях.
«Мы будем рвать их прямо с ветки», – шептала Инна Алешке, не подозревая тогда, как осточертеет ей это занятие.
Святая земля оказалась такой крохотной – не больше Московской области – и сухой, потрескавшейся от солнца. А Мертвое море – величиной с Клязьминское водохранилище, и вода в нем была горько-соленая и тяжелая, словно расплавленный свинец. Плыть приходилось с трудом, раздвигая руками не воду, а непонятную жидкость, вязкую, как топленое масло.
Женины родители все усилия направили на то, чтобы поскорее получить нормальное место жительства, Инна тоже была в этом кровно заинтересована, и у них просто не хватало ни сил, ни времени на то, чтобы заняться оформлением документов на Алешку.
Через полгода им удалось перебраться в Хайфу, и начались новые заботы – квартира, заем на мебель, беготня по знакомым с просьбой подыскать Жене достойное, соответствующее диплому место.
Но стоматологов в Израиле был уже явный перебор. У населения просто не выросло столько зубов. Жене все же повезло – он устроился в клинику на прилично оплачиваемую должность: старший лаборант с перспективой роста. Теперь он дежурил по сменам в душной лаборатории, корпел над анализами, заполнял бесчисленные регистрационные книги и жаловался Инне, что не чувствует от работы морального удовлетворения…
Время шло, и Инне стало казаться, что свекровь специально оттягивает Алешкино оформление.
Тогда она набралась решимости и взяла это дело в свои руки. К этому моменту со времени отъезда прошел почти год.
Израильская чиновничья машина оказалась не менее бюрократичной и неповоротливой, чем советская. Инну заставляли заполнять кучу каких-то анкет, собирать какие-то справки, ждать ответа на чьи-то запросы и вновь заполнять анкеты и писать заявления…
Но она твердо задалась целью вызволить к себе сына и терпеливо проходила круг за кругом, пока наконец не дошла до главного и последнего – получения визы на поездку за ребенком. Все бумаги были в порядке, и Инна спокойно ждала только подтверждения даты вылета. Даже деньги на билет уже были сданы.
Она представляла себе, как увидит сына после этой немыслимой разлуки. Наверное, он уже болтает вовсю, задает кучу вопросов. Как странно. Ей придется вновь привыкать к нему, к новому, подросшему.
Она покупала на глазок яркие детские вещи – таких в Москве не достать – и улыбалась, представляя, как обрадуется Алешка огромной урчащей машине на батарейках, которой можно управлять при помощи пульта.
Квартира была тесновата, но маленькую комнатку, которую первоначально было решено отвести под Женин кабинет, теперь спешно переоборудовали в детскую. Она удачно располагалась на теневой стороне, и там было не так жарко в полдень.
Свекровь со свекром, их знакомые и знакомые знакомых уже собирали письма, которые Инна должна была вручить или опустить в Москве в почтовый ящик, составляли список неотложных поручений, книг, которые она должна была привезти, приветов, которые необходимо передать…
В радостном возбуждении Инна пришла в назначенный час за визой и… вместо нее получила короткое извещение.
Во въезде в СССР ей было отказано. Раз и навсегда. Навеки и бесповоротно…
Вот так она предала Лешку…
Глава 10
Усатый-полосатый
Пока она добралась до вокзала, наступила ночь.
Инна уже потеряла надежду найти сына, за это время он мог сто раз уехать. Почему? Зачем? Этими вопросами она почти не задавалась и продолжала поиски.
Но на вокзале его не было. В полупустых залах сидели усталые тетки с огромными сумками, подозрительные мужики спали на лавках, а между ними носились грязные цыганята.
Инна вышла на перрон. И тут вдруг твердое чувство уверенности пришло к ней – он здесь! Он где-то рядом. Он никуда не уехал.
Она спустилась на пути и пошла в темноту пристанционного хаоса.
Вот спящее локомотивное депо. Вот опущенный шлагбаум, и над ним – красная лампочка невидимого на фоне черного неба семафора.
Рядом будочка смотрителя – но в распахнутых окнах темно. Странно. Разве ночью на железной дороге совсем нет движения? Пусть не ходят электрички, но как же поезда дальнего следования?
Инна подошла к будке поближе: есть там кто живой? И тут внутри зазвенел будильник.
– Пора, – произнес женский голос. – Сейчас новороссийский пойдет…
– Сволочной новороссийский, – ворчливо отозвался сонный бас. – А давай взорвем пути! Пока будут чинить – я хоть отосплюсь.
– Партизан, тоже мне. Быстрее давай!
В будке вспыхнул свет. В комнатушке мелькали две фигуры – мужчины и женщины.
Но главное – конус света упал из окна и выхватил из тьмы скрюченную фигурку у кирпичной стены.
Это был Алексей. Он сидел прямо на земле, обхватив руками колени.
У Инны была легкая, кошачья походка. А потому сын не услышал, как она приблизилась.
– Какого черта! – испуганно вскрикнул он, почувствовав чью-то руку на своей голове.
И вдруг, узнав мать, схватил ее узкую, ухоженную ладонь и принялся, как безумный, целовать, целовать, целовать…
Он сжимал ей запястье так, что становилось больно. И Инна почувствовала на коже влагу его слез.
– Вот ты где, – приговаривала она. – Вот ты где, мой дорогой мальчик.
Он не отвечал и, кажется, не слышал. Он прикладывал ее руку к щекам, ко лбу, тыкался в ладонь носом, терся об нее лицом, как истосковавшийся по ласке котенок.
Из домика вышли обходчики и суетились возле шлагбаума. Мать и сын никого и ничего не замечали. Никто для них сейчас не существовал.
Вдалеке послышался шум приближающегося поезда. Гул нарастал, и вот он уже совсем рядом. Когда состав поравнялся с будкой, заглушая все земные звуки, Леша поднял к матери мокрое от слез лицо и прокричал что-то.
«Сволочной новороссийский» не дал ей понять смысл сказанного. Считывать с губ, как это делают глухонемые, она по-русски разучилась. Английский – другое дело. И если б рядом с ней находился американский парнишка, она готова была бы поклясться, что он выкрикнул:
– I love you!
Прогрохотал поезд – и исчез. Снова нырнули в свою кирпичную норку железнодорожники – досыпать, погасив свет и заведя будильник, как того требовало беспощадное расписание.
– Алеша! Ты что-то сказал? Повтори, я тебя не расслышала.
Но он только вновь молча уткнулся ей в ладони.
– Пожалуйста, Алеша. Что ты сказал, что?
– Ничего.
Инна села на землю рядом с сыном. А он вдруг стал как-то странно заваливаться на бок – она даже напугалась. Оказалось, он просто хотел положить голову матери на колени.
– Мы не можем сидеть здесь, – принялась увещевать она сына. – Мы должны возвратиться в дом твоей невесты. Они ждут нас…
Он дернулся, протестующе замычал, но голову с ее ног не убрал.
Инна решила не дергать его, переждать, пока он успокоится. Она не спрашивала сына, что случилось. И на то была причина: она боялась услышать ответ.
Потому что Инна явственно ощутила, что Алеша прижимается к ней не как ребенок к матери, а как мужчина к желанной, любимой женщине.
Это было ужасно. Это было неприлично, невозможно!
Мозг противился этому, только мозг сохранял здравый смысл, а тело…
Алексей шевельнулся: он обхватил, обнял ее бедра. Сознает ли он сам, что делает? Вряд ли. Это было бы слишком чудовищно.
Инна контролировала ситуацию, но контроль этот заключался лишь в том, что она не совершала встречных движений. Однако и не уклонялась от объятий. Просто застыла в тихой, по видимости безразличной, неподвижности. Не дать сыну понять то, что поняла она сама!
А отстраниться, вырваться не было сил. С Тэдом она никогда не чувствовала ничего подобного. Бывало, прижмется к нему – не лицемеря, искренне, но лишь как к большому, надежному другу. Как к скале, которая защитит от порывов любого урагана…
И с Женей… Ну с ним-то она просто-напросто играла. Вертела им, до безумия влюбленным, как хотела. Манипулировала. Дергала его за разные чувствительные ниточки, точно марионетку. Может, так поступать было и нехорошо. Хотя, с другой стороны, что тут нехорошего, если он от этого блаженствовал?
И только с Юрой, в самой ранней молодости… Да-да! Сейчас это живо вспомнили и тело, и мозг. Точь-в-точь как теперь, она пламенела и таяла от его прикосновений. И даже от взглядов. И даже от одних лишь мыслей о нем. Тогда тоже присутствовал некий элемент запретности – но совсем иной, пустячный по сравнению с нынешним. Сначала боялись, что узнают Иннины родители. Потом – опасались беременности.
Какое счастье, что второе опасение оправдалось! Иначе у нее не осталось бы от Юры ничего, ничего… А так есть сын.
Сын!
Это слово, произнесенное мысленно, вдруг отрезвило ее. Какому позорному искушению она чуть было не поддалась! И чтобы отогнать дьявольщину окончательно, Инна повторила вслух:
– Сын!
– Ммм? – откликнулся он.
И еще крепче прижался щекой к ее бедру.
Инна вскочила на ноги, и ее движение оказалось для Алексея неожиданным: он клюнул носом в землю, коротко вскрикнув:
– А!
Боже мой! На верхней губе у него – кровь! Как раз там, где пробиваются усики. Сейчас, когда он небрит, хорошо видно, что они еще редкие – совсем мальчишеские. Усатый-полосатый?!
Она достала платок и принялась торопливо вытирать Алеше расквашенный нос. Он вновь был для нее ребенком – не более. И это ощущение тоже было необыкновенно приятным. Ведь она по собственной вине лишилась того, что обычно является неотъемлемой частью материнства: залечивать ссадины и царапины, полученные малышом в песочнице или после первого отважного подъема на дерево. В Алешиной жизни все эти радости были переданы бабушке, Елене Владимировне.
Алексей покорно подставлял лицо матери.
Потом Инна помогла ему подняться и взяла за руку: так молодая мать ведет малолетку в детский садик.
– Пошли? – улыбнулась она.
– Пошли, – послушно отозвался он. – А куда?
– К Наде.
Ребенок вырвал руку. Ребенок закапризничал. Еще немного – и сердито затопает ножками:
– Туда не хочу! Не хочу!
Уголки его губ по-детски поползли книзу.
– Ничего не поделаешь, Лешенька, надо.
– Не пойду-у! – канючил он.
Оба играли в детство, и обоим игра доставляла удовольствие, так как компенсировала пробелы биографии. Войдя в роль, Инна предложила:
– Не упрямься, и я куплю тебе мороженое. Хочешь мороженого?
– Ага! – Алеша облизнулся, как лакомка карапуз.
Они направились к зданию вокзала, но, конечно, ни один киоск с мороженым уже не работал. И вообще, не работала ни одна торговая точка. Рязань – не Америка, здесь не сыщешь, как ни трудись, ночных баров или кафе.
Алексей насупился: был действительно по-ребячьи обижен, что мама не выполнила обещания. Он буквально на глазах впадал в детство: даже походка стала словно бы младенческой, нетвердой, как будто он совсем недавно научился ходить и был еще не вполне уверен в собственной устойчивости.
А Инна – непроизвольно придерживала его, точно оберегая от падения.
На вокзале началось какое-то оживление. Вот-вот должна была отправиться последняя электричка на Москву.
Прохожие с удивлением оглядывались на двух взрослых людей, идущих друг за другом: эффектная женщина, вроде бы вполне трезвая, держалась за рубашку молодого высокого парня, обиженно шмыгающего носом.
Парень же направлялся вовсе не в сторону городского центра, а к платформе. Инна, сама не зная почему, следовала за ним в ногу, даже не пытаясь его остановить.
«Надо хотя бы позвонить, – мелькнула у нее мимолетная мысль. – Неудобно. Надя ждет». Но тут ее ребенок, сходя по ступеням железнодорожного моста, споткнулся, и она поддержала его. И больше уже не вспоминала о девочке Наде, ее простоватых родителях и правилах хорошего тона. Это все потом: извинения, заботы, подготовка к свадьбе, покупка костюма для жениха, приглашения, оповещения и прочее.
Они вошли в распахнутые двери электрички, и поезд, набирая скорость, двинулся к Москве.
Рязанская электричка… Это правильно, что о тебе не сложили ни песен, ни стихов, потому что, в конце концов, ты просто средство передвижения. Хотя ты и заставляешь людей встречаться и расставаться…
Глава 11
«Если бы ты знала…»
– Звонила невестушка, – пробурчал дед, когда они чуть ли не на рассвете вернулись домой. – Вы чего там вытворили?
– Мы в жмурки играем, – сказал Алексей. Он все еще не выпал из дурашливой детской игры в мамочку и младенца.
– А ты чего не спишь? – спросила Инна.
– Поспишь тут…
– Бойцы вспоминают минувшие дни… – Алексей с явным наслаждением стягивал с себя парадный костюм.
Дед махнул рукой и скрылся в своей комнате.
– Мама, бо-бо, – Лешка рассматривал какую-то царапину на локте. – Подуй…
Инне игра уже надоела, потому что, хотя Алексей и стал называть ее «мама», это было не всерьез и как бы в насмешку над родственными чувствами.
– Давай ложиться, – сказала Инна. – Завтра тяжелый день.
– Ложиться куда? – наивно спросил Алексей.
– Это пошло, – сказала Инна. – Прекрати.
– Чур, я первый! – Алексей не обратил внимания на ее строгий тон, нырнул в ванную и через минуту позвал: – Мамуся, спинку потри!
«Он заигрался, – подумала Инна. – Какая противная игра».
Она шагнула к ванной и вдруг поняла, что войти стесняется. И еще поняла, что просто обязана войти, что это шанс – все поставить на свои места – раз и навсегда, навечно. Мать моет сына. Все нормально.
– Ма-а, я жду!
Инна выдохнула и открыла дверь.
Алексей отвернулся. Он, наверное, не ждал, что мать войдет. Он просто дурачился.
– Ну что у тебя тут? – улыбнулась Инна.
«Надо смотреть твердо, улыбаться, быть естественной».
Алексей протянул ей мочалку, она намылила ее, провела по его гладкой коже. Непроизвольно поджимала пальцы, чтобы не коснуться ими его тела.
Алексей вздрогнул, сжался, опустил голову.
– Ой, сколько у тебя родинок.
– А у тебя? – хрипловато спросил сын.
– Нет, ты – в отца. А вот подмышки брить не надо. Это… аннэчурли… Как?
– Неестественно, – перевел Алексей и добавил: – Но гигиенично.
– Все! – Инна хлопнула его по спине. – Дальше сам.
И только когда вышла из ванной, почувствовала, как бешено колотится сердце.
«Это аннэчурли, неестественно, – подумала она. – Он уже должен стесняться матери в этом возрасте».
С утра она села на телефон. Теперь надо было обзвонить всех своих старых знакомых.
Татьяне она позвонила в первый же день, но трубку никто не брал. Теперь тоже – длинные гудки. Странно.
– Мне нужен телефон, – забурчал отец. – Ты надолго?
– Звони, у меня никто не отвечает.
Алексей еще спал.
Инна выпила кофе, снова села к телефону. Теперь самое трудное – разыскать Сашу и Костю, Юриных друзей. Она перед ними виновата.
От злобы и отчаяния тогда разругалась с ними. В чем они-то виноваты? В том, что остались живы?
– Алло, простите, может быть, вы мне поможете, – заговорила она быстро, как только на том конце ответили: «Общежитие». – Скажите, пожалуйста, как позвонить на завод?
– На какой завод?
– Ну вот ваше общежитие от завода, да?
– Нет, от фабрики.
– Ну от фабрики, как туда позвонить?
– А вам кого надо?
– Мне?.. Ой… Сашу, а фамилия… Или Костю… Константина…
– Фамилия?
– Паухов! Да! Паухов Константин, точно! – закричала она радостно. Из дальней памяти так вовремя всплыла эта фамилия.
– Э, – коротко сказала вахтерша. – А Ельцину вам не надо позвонить?
– Нет. – Инна не поняла иронии. Она уже выпала из российской жизни. Дома она запросто могла позвонить и Клинтону. – А что?
– Паухов у нас гендиректор.
– Костя?
– Константин Егорович.
– Ну!
– Дам телефон секретарши. Попробуйте.
Инна записала на клочке бумаги телефон и тут же набрала.
После долгих объяснений с секретаршей оставила свой номер, ей обещали перезвонить.
– Ку-ку! – показалась сонная физиономия Алексея. – С кем мы треплемся с утра пораньше?
– Да вот есть с кем! – улыбнулась Инна. – «…У меня еще есть адреса, по которым найду мертвецов голоса…» Ты вообще стихи любишь?!
– Ага! «Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик…»
– Технарь! – пренебрежительно сказала Инна. – Что ты понимаешь?
– Ничего не понимаю, – вдруг серьезно сказал Алексей. – Я ничего не понимаю… Девушка, мы с вами раньше не встречались?
– С чего ты взял?
– Мне ваше лицо знакомо.
– Встречались, – тоже серьезно ответила Инна.
Леша минуту смотрел на нее как-то восторженно и испуганно.
– Это была ты?
– Я.
Они оба поняли, о чем идет речь. О той давней зимней встрече-сказке.
Зазвонил телефон.
– Алло!
– Инна? Это Костя.
Она еще не вернулась из воспоминаний, рассеянно переспросила:
– Кто?
– Паухов Костя, – понизив голос, сказал он.
– Господи, Костя. Здравствуй…
– Здравствуй, Инна… Давно в Москве?
– Нет. Костя, ты меня прости. Слышишь, я тогда наговорила тебе. И Саше тоже…
– Саша умер.
– Боже мой! Когда? От чего?
– Язва. Три года назад.
– Опоздала.
– Кто это? – шепотом спросил Алексей.
Инна махнула рукой, мол, иди, потом. Но он никуда не ушел, остался рядом.
– Зря ты это, – сказал Костя. – Мы на тебя и не обижались. Понятно же.
– Ты-то как, Костя? Ты большой начальник теперь?
– А ты американка, да?
– Я – русская, Костя. Ой, надо бы встретиться. У тебя как со временем?
– Есть. Давай.
– Костя, ты правда на меня не обижен?
– Нет, я на тебя не обижен…
– Что, Костя, что?
– Потом, при встрече.
– Нет, сейчас скажи, я с ума сойду…
– Да так… Сашка… У него, знаешь, вся жизнь потом наперекосяк. Пил же страшно. Губил себя. Говорил, грехи замаливает.
– Господи, Костя, что ты говоришь?
– Правду. Он в Юркиной смерти себя винил.
– Это я виновата!
– Это жизнь виновата… Я ж говорил – при встрече. Разговор непростой.
– Конечно, конечно…
– Говори когда.
– Ты говори, ты босс, у тебя все расписано…
– Я русский босс, всегда занят, но всегда свободен.
– У меня сын женится, Костя.
– Поздравляю. А… ты?
– Я – уже, – засмеялась Инна и вдруг почувствовала, что на том конце провода возникло какое-то недовольство.
«В чем дело? – подумала она. – С какой стати?»
– Кто это был? – спросил Алексей, когда она, договорившись с Костей о встрече, положила трубку.
– Любопытство не порок, а большое свинство. Это старый знакомый. Мой и папин.
«Они думали, что я верность Юре сохраню на всю жизнь, – корила себя Инна. – Для русских это нормально… Судьба, долг, вечность, вся жизнь… Впрочем, Тэд тоже думал о судьбе…»
Надя приехала, когда мать и сын уже собрались выходить. Они оставили деду самые подробные инструкции – Алексею стало плохо, он постеснялся вернуться в дом, пришлось уезжать. А позвонить нельзя – телефона у Екатериничевых нет.
– Лека, ты дурак! – смеялась Надя. – Что ж ты так напился? Я сразу поняла – свалишься. С моим отцом тягаться бесполезно.
– Да уж, – неохотно подтверждал ее заблуждение Алексей.
– Знаешь, что отец сказал? Это хорошо – не будет пропивать зарплату.
– Буду, – пригрозил Алексей.
– Надюш, ты с нами или позавтракаешь? Мы скоро вернемся.
– А куда вы?
– Да вот костюм Алексею покупать.
– Я с вами, я с вами! – запрыгала Надя.
Покупать свадебный костюм – это понимать надо! Это вам не просто одежда, это форма, мундир, знак, этап и все такое.
Инна говорила не такими словами, но очень близко по смыслу. Она хотела торжественность момента превратить в праздник.
– Вы здесь совершенно не умеете праздновать жизнь. Вы все пропускаете! – говорила она. – Помните, Гемингвей – «Праздник, который всегда с тобой»?
– Хемингуэй? – переспросила Надя.
– Да, Надюша, да! Праздник в нас самих. Я сначала тоже дурела от этих смешных американцев – взлетели на самолете – хлопают, сели – аплодируют. Дверь покрасили – всем соседям покажут. В театре овации, в кино! Вон летчика выручили – национальное торжество. А они просто жизни радуются. И почему бы ей не порадоваться?! Это же чудо! Вот то, что ты живешь на свете, – чудо! Сколько случайностей должно было сойтись, чтобы именно ты родилась. Бесчисленное множество, невозможное множество – чудо! А мы – как должное!
Леша опять замкнулся, сидел в машине, притихший, смотрел поверх голов.
– Я восторженную идиотку напоминаю, да? – засмеялась Инна.
– Нет, что вы? Все правильно. Я тоже этому научусь. Правда, Лека, мы будем праздновать каждый день своей жизни.
– Ага, – буркнул Леша.
Наконец, они приехали в ГУМ. Других адресов ни Надя, ни Лешка, ни тем более Инна не знали.
– Ну, поглядим, – потирая руки в предвкушении торжества, сказала Инна. – Сейчас мы тебя преобразим, хлопец.
Инна сразу окинула взглядом вывески и метнулась не к Кардену, не к Версачи, не к Диору, а к неизвестному ребятам Пеннези.
– Итальянцы, итальянцы, хорошо! Отлично! – приговаривала Инна. – Они для русских, они не растасканы, они имеют лицо. Я люблю итальянцев.
Это было похоже на какой-то шпионский детектив. Инна находила не костюм и рубашку, а улики, она радовалась, как какой-нибудь Джеймс Бонд, если мозаика разрозненных фактов складывалась в гармоничную картину.
– Знаешь, Надюша, это очень сексуальное занятие – одеваться, – шепнула она невестке. – Смотри на Алешу и решай, в каком костюме он тебе наиболее желанен.
– Без костюма, – хихикнула Надя.
– Ты опять к результату, а здесь же важен путь. Вот ты обнимаешь его, рука скользит по спине. Ну-ка тронь эту ткань – что скажешь?
Надя гладила висевший на вешалке пиджак. Даже глаза закрыла от сосредоточенности.
– Колючий.
Инна тронула сама.
– Правильно, – сказала. – Суховат. А вот?
– Скользкий.
– Это для соблазнителей. Это слишком. Правильно, мы будем искать свою фактуру.
Алексей немного скучал. Он вообще неловко чувствовал себя в огромном салоне, где продавцов было больше, чем покупателей. Девушки заискивающе суетились рядом. Школы настоящей в них не было, но одно они уже успели усвоить – надо улыбаться.
Наконец Инна, погладив рукой очередной костюм, сказала:
– А ну-ка этот, как на твой вкус, Надюша?
Надя потерлась о рукав пиджака щекой.
– О-о, – даже вздрогнула она. – Да.
– Ага! – Инна поглядела на бирку, чтобы прочитать название ткани. – «Дэкон», запомним. Теперь, Надюша, плечи. Леша, надень, пожалуйста.
Она сама подала ему пиджак. Поманила Надю:
– Одерни, огладь. И – чувствуй.
Надя поправила пиджак, провела рукой по плечам.
– Слишком большие.
Инна удостоверилась сама – да, много ваты.
Другой пиджак был лучше.
– О-о, – опять протянула Надя. – О-о…
– Рано, – остановила ее Инна.
– Ага, я так нафантазировала, что…
– Рано, Надюша, рано… На этом уровне только поцелуи.
Надя как сомнамбула потянулась к губам Алексея. Тот чмокнул ее.
– У-у-уф! – громко выдохнула невеста.
«Она сексуальная, – улыбнулась Инна. – Она хорошая».
– Теперь рубашка. Она должна быть легкая. И поменьше пуговиц. С ними такая морока всегда, – заговорщицки подмигнула она Наде.
Когда рубашка была найдена, Инна сказала:
– А вот теперь идите в кабинку. Примерьте брюки.
Она видела, что и у Нади, и у Алексея уже опьянели глаза.
«Боже, какие они молодые. Сколько в них жизни!»
Продавщицы, двинувшиеся было за Алексеем и Надей, были остановлены твердой Инниной рукой.
– Они сами, не волнуйтесь.
Через минуту Надя выглянула из кабинки.
– Я ничего уже не понимаю, – простонала она. – Сами поглядите.
«Немудрено, – улыбнулась Инна. – Лешка такой чарующий».
Она нырнула в кабинку, где Алексей стоял, неловко косолапя, пытаясь разглядеть себя со спины. Кабинка была тесная, только на двоих. Надя вышла.
– Стой спокойно, – сказала Инна. – Не вертись. Успеешь.
Она провела ладонью по его плечам, по спине. Откинула фалды пиджака.
– В поясе не жмет?
– Мэа, – промычал Леша.
Она запустила пальцы под пояс, обвела вокруг талии – вроде нормально.
– А в шагу? Подними ногу.
Он послушно согнул колено.
Она провела рукой по ноге, опустила ее, оттянула ткань между ног. Огладила… И он вдруг зажал ее руки.
– Попалась? – прошептал. – Попалась, которая кусалась?
Она почувствовала, как он напряжен.
«Я сошла с ума! Он сошел с ума! Мы сошли с ума!»
Он ослабил хватку, но она не убрала рук. Почему-то не убрала.
«Доигралась».
– Ну что вы так долго? – капризно спросила Надя, раздвигая занавески.
– Ой, тут морщинка, – Инна моментально отвернулась, разглядывая брючный карман. – Надюша, посмотри, тут морщинка.
Она вышла из кабинки чуть более поспешно, чем требовалось.
И Надя, кажется, это заметила. Как-то удивленно взглянула на нее.
– Где? Где морщинка?
Инна сжала кулаки.
– Там, в боковом шве, видишь?
– Нет. Тут нет никакой морщинки.
«Какая она подозрительная! Но она хорошая, она отличная!»
– Значит, мне показалось.
– Нет никакой морщинки, – повторила Надя.
Алексей улыбался как победитель. Широко улыбался, самодовольно.
– Нравишься себе? – спросила Инна.
– Главное, чтоб тебе нравилось.
– Не мне, Наде.
– Тебе, – настоял Алексей. – Ты у нас эксперт, правда?
«Ну погоди, сопляк, я с тобой поговорю!»
Когда костюм был оплачен, упакован и положен в хрустящий пакет, Инна сказала, словно именно для этого момента была вся прелюдия:
– А теперь, Надюша, тебе. Вот теперь самое главное.
Надя радовалась, как дитя. А Инне приходилось вымучивать слова и улыбку. Вдохновение пропало напрочь. Была какая-то вялая тоска и стыд. Стыд и тоска.
Надя, конечно, стала выбирать блестящее. Много рюшек, воланов, блесток.
– Не украшай себя, – попросила Инна. – Укрась платье.
Надя поняла сразу, словно всегда именно этого откровения и ждала.
Она тоже отвергла французов, но еще и итальянцев, она остановилась на немцах.
«Молодец, – похвалила Инна. – Она далеко пойдет. Господи, да и наука-то простая. Женское чутье – ничего больше. Уж чего-чего, а этого у нас не отнять».
Алексея несколько озадачил выбор невесты. Он тоже ждал костюма «снежинка» – много-много марли, а посредине девочка, а Надя выбрала строгое, простое, даже как бы незаметное.
И вдруг преобразилась. Подтянулась, собралась, стала загадочной, интересной, далекой…
«Она замечательная, – уже почти не уговаривала себя Инна. – Они отличная пара».
Надя наклонилась к уху Инны:
– А какие у вас духи?
Инна едва не расхохоталась – девочка очень быстро все схватывала.
– Пойдем посмотрим, принюхаемся. Только сначала – умыться. Для чистоты восприятия, так сказать.
Они оставили Алексея с пакетами, а сами вошли в туалет.
Надя сполоснула лицо, фыркнула задорно и вдруг призналась:
– У меня там все мокро.
– Значит, мы идем в нужном направлении.
«Если б ты знала, девочка, если б ты знала», – с ужасом подумала Инна.
Надя еще что-то хотела сказать, но Инна поторопила ее, она вдруг поняла, что боится оставаться наедине с невесткой.
