Текст книги "Рок царя Эдипа (СИ)"
Автор книги: Виктория Ростокина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Глава 1
Ранчо Марго
Тэд открыл глаза и сказал:
– Может, ты никуда не поедешь?
Инна улыбнулась:
– Ты что, всю ночь придумывал это?
– Ага, – простодушно признался муж.
– Тогда поспи еще, это не самая лучшая мысль.
Тэд потянулся, откинул одеяло и встал.
– Сегодня погода подходящая, можно перегнать арабов с Сухого лога на Ист.
– Вот это хорошая мысль, – похвалила его Инна.
Она тоже встала, накинула халатик и первой отправилась в ванную.
– Дай мне Бог в следующей жизни иметь две ванные, – громко сказал Тэд свою дежурную шутку.
– Ах ты, пастух нечесаный, ванную ему подавай! – откликнулась Инна. – Ты давно перестал с зеркалом здороваться?
«Все нормально, – улыбнулся Тэд, – она не нервничает».
«Все нормально, – подумала Инна, – он ничего не заметил».
За завтраком муж просматривал газеты и громко высказывал свое одобрение или неудовольствие по поводу политических событий в мире.
– Их бы всех сюда на месячишко! – Это относилось к сербам и хорватам. – Живо дурь из головы вылетела бы!
Инна заглядывала в газету просто так, ей приятно было прикоснуться к плечу мужа.
– Слушай, – вдруг светлел лицом Тэд, – а давай пригласим к нам Билла и Хилари, пусть поживут здесь, отдохнут…
Словом, ранчо Марго было для Тэда и раем и адом одновременно.
С Тэдом Инна познакомилась в Нью-Йорке. Она возила тогда русские экскурсионные группы. Заставляла ошалевших от впечатлений русских туристов вертеть головами направо и налево, забавляла старыми анекдотами про Гарлем и Бродвей, отвечала на вопросы и тихо ненавидела свою работу.
Этот сухой дядечка пристал к ней как банный лист, все расспрашивал про Центральный парк, а она в тот день была не в духе и предложила ему прокатиться вместе с русскими.
Дядечка в автобус залез, даже с удовольствием проехался до Сорок третьей улицы, еще улыбался, когда туристы осматривали Эмпайр Стэйт биддинг, еще терпел, когда они бросали монетки в Гудзон, но, когда русские толпой, все сметающей на своем пути, ломанулись в супермаркет, сказал:
– Тяжелая у тебя работа, беби. Бросай ее, поехали со мной.
– Куда? – спросила Инна скорее для хохмы.
– На ранчо Марго. У меня там, кроме коровника, показывать нечего.
– И нет автомобильных пробок?
– Только запоры у кобыл.
– И нет телевизора?
– Я его разобью.
– И две ванные?
– Вторую я построю, – пообещал Тэд.
– О'кей! – засмеялась Инна.
Дядечка появился и на следующий день. И на следующий…
Он ошивался у автобуса целую неделю. Даже выучил несколько русских слов, а маршрут экскурсии знал назубок.
– Посмотрите налево, – говорил он по-русски, – Бруклинский мост, – показывая при этом на здание ООН.
– Знаешь что? – в конце концов разозлилась Инна. – Давай договоримся – ты пасешь своих лошадей, я пасу своих русских. Наши дороги не пересекаются.
На следующий день автобус, завизжав тормозами, остановился, едва не налетев на едущего прямо посреди улицы всадника. Это, конечно, был дядечка.
– Посмотрите направо, – сказал он. – Это товарищ Тэд Уильямс.
– Терпеть не могу лошадей, я обожаю город и автомобильные пробки! – кричала Инна.
– Хорошо, будут тебе пробки.
– Я целыми днями смотрю телевизор!
– У меня четыре.
– Ты старый!
– Поживешь у меня, тоже не помолодеешь, – хладнокровно парировал Тэд.
В следующий раз он появился на Рождество. Инна в тот день не работала. Решила сама себе устроить праздник, пройтись по магазинам и накупить всякой ерунды.
Тэд возник словно из-под земли, как Санта Клаус.
– Как ты думаешь, семь машин могут создать пробку? – спросил он.
Рождественскую ночь они провели вместе.
Конечно, Инна ни за что не бросила бы городскую жизнь. Она и представить себе не могла, что будет жить в глухом углу Калифорнии, гонять мух и готовить яичницу с беконом для вонючего ковбоя.
Но Тэд начал издалека. Очень издалека. С Парижа. Месяц пролетел как один день. И надо было возвращаться.
Инна махнула рукой и сказала:
– Я только посмотрю.
– Нет, – отрезал Тэд. – Сначала поженимся. Если я привезу на ранчо красотку и она окажется не моей женой, меня просто линчуют.
– Слушай, а пояс верности у вас случайно не в ходу?
– Нет, теперь ставят сигнализацию.
Они обвенчались в небольшой церквушке, Тэд надел Инне на палец кольцо, а потом весь вечер танцевал с ней какие-то дикие танцы под ирландские мелодии.
На ранчо они приехали ночью, Инна только успела отметить, что последние мили три машину кидало так, словно они ехали по Брянской области.
Утром она боялась открыть глаза. Но лежать так вечно было нельзя.
Тэд уже встал, она слышала, как он с кем-то ругался во дворе. Инна заперлась в ванной, посмотрела на себя в зеркало и сказала по-русски:
– У, дура!
Дом оказался просторным, крепким и безвкусным. Какая-то помесь колониального стиля и карикатурной готики. Телевизора не было ни одного. Зато за окнами, на которых отсутствовали шторы и занавески, открывался широкоформатный вид на бескрайнюю степь, на стада коров и табуны лошадей, на хлопковые плантации и далекие-далекие горы в синей дымке. Смотри – не хочу.
Инна поняла, что одного дня ей вполне достаточно. Она быстро упаковала не совсем еще распакованные чемоданы, оделась по-дорожному и стала ждать Тэда.
Он заявился только к обеду, пыльный, потный, шумный, пахнущий навозом. Сразу все понял, ни слова не сказал, вышел куда-то во двор и вернулся с сыромятными вожжами.
– Это зачем? – подозрительно спросила Инна.
– Зависит, – неопределенно ответил Тэд.
– Дай-ка сюда, – сказала Инна. – И не вздумай никогда приносить эту гадость в наш дом.
– В наш? – переспросил Тэд.
– Дай сюда! – закричала Инна. Она выхватила у него вожжи и вдруг с размаху влепила ему ими пониже спины. – Вот тебе, деревенщина! Вот тебе, брехун! Вот тебе, крутой мужик!
– Ты что?! Прекрати! – уворачивался Тэд. – Люди же видят!
– А надо было занавески повесить! Ты это кого учить вздумал? Ты меня хотел вожжами?! Где телевизоры, я тебя спрашиваю?! Ты знаешь, что я вчера всю задницу себе отбила на твоем проселке?! Где вторая ванна?! Ты что думал – привез девчушку, осчастливил коровьим навозом? Думаешь, кольцо надел, так и хозяин?! Они, вишь, сигнализацию ставят! Я тебе под глаз сейчас такую сигнализацию поставлю – за милю видно будет! Где машина? Я уезжаю. И дня больше здесь жить не буду!
Она бросила вожжи рядом с растерянным мужем и схватилась за чемодан.
– Прости, – тихо сказал он. – Я забыл.
– Что ты забыл? Что я тоже человек?! Ты решил, что я твоя собственность?
– Я забыл, что ты русская…
Никуда в тот день Инна не уехала. И на следующий тоже. Правда, все время порывалась. Но потом подумала-подумала – и осталась.
Пошвыряло ее по миру, поболтало. Хватит, не девочка уже.
В этом безвкусном, старом доме вдруг почувствовала она твердую и однозначную опору. Это как мать. Друзья, мужья, знакомые могут меняться, а мать всегда – мать.
Тэд с этого дня бросил свои джон-уэйновские замашки. Был он парнем тихим, нежным, добрым и простым. Любил Инну так, что даже окрестные мужики не смели подшутить над ним. Только в отличие от ковбоев и вообще американцев имел одну старомодную страсть – читать книги. Да все какие-то странные – античную литературу, трагедии…
– Ты что, мечтал в детстве стать актером? – спросила как-то Инна.
– Нет, тут про судьбу… – загадочно отвечал Тэд.
Он иногда гадал на этих книгах – откроет на любой странице, отсчитает строки и:
О! Горе мне, найдя свою отраду,
Ее тотчас же смерти отдавать…
Инна не была в него так уж влюблена. Скорее, позволяла себя любить. Но и в мегеру не превращалась. Она по-своему нежно и трепетно относилась к Тэду. А после близости ей иногда казалось, что она даже любит его.
Словом, они были счастливы.
Только одна беда – Инна никак не могла забраться на лошадь. Вернее, даже не забраться, а просто сидеть в седле. Она боялась высоты. Ей казалось, что она сейчас как-то очень неудачно упадет, что-нибудь себе сломает, изуродует. Для нее этот страх высоты был непреодолим.
А местные дамы все звали ее на прогулки, Тэд приглашал на дальнее пастбище, где «прелесть и прелесть».
– Купи мне «джип», – сказала Инна. – Лошадь не для меня.
Так что и эта проблема была решена. Во всяком случае, здесь на ранчо Марго Инна гоняла на «джипе» куда быстрее, чем всадники на самых быстрых арабских скакунах. Вскоре многие дамы и даже мужчины тоже понакупили «джипов», так что обещание Тэда устроить автомобильные пробки было уже недалеко от исполнения.
А сегодня Инна собиралась в дальнюю дорогу, чтобы решить и остальные свои проблемы.
Поэтому Тэд с утра был так осторожен и внимателен с ней. Он знал, жене придется лететь на самолете. И сама мысль об этом уже неделю не давала ей покоя.
Но, кажется, в панику она не впала. Все обойдется.
Конечно же, Тэд не стал сегодня гнать лошадей с Сухого лога. Он собирался проводить Инну. Ему вдруг ужасно захотелось, чтобы она никуда не улетала. Тем более в эту далекую опасную Россию.
Вон он читает «Ранчер монитор», там же пишут: преступность, нестабильность и не найти «Корнфлекс».
– Слушай, а чем же они завтракают? – удивлялся Тэд.
– Они не всегда и обедают, – своеобразно утешала его Инна.
Тэд готов был напихать в ее чемодан пакетов и банок на полгода активной еды, но Инна, конечно, отказалась:
– Там все есть, успокойся.
– Но я читал, что они едят китайскую свинину – в ней же холестерина уйма и аминокислоты понижены. Это же яд!
А Инна уже притягивала к себе русские привычки, быт, язык, странности…
Нет, что ни говори, какой-то теплотой оттуда веет.
– Ты лучше не забудь построить вторую ванную, – в который раз напомнила она Тэду. – Теперь это уже не прихоть. Нам вчетвером не обойтись одной.
– Ты все-таки надеешься привезти его сюда?
– Не надеюсь – уверена.
– Иисусе, Инна, ты же не видела его столько лет! Вдруг он не захочет? Ты же его совсем не знаешь.
– Дурак ты, Тэд, и шутки твои дурацкие – он мой сын!
– Ну дай Бог, дай Бог…
– Так не забудь про ванную.
– Завтра же позову Кила. А комнату им покрасить?
– Конечно. И покрасить, и побелить, и полы перестелить. Ты тут без меня не заскучаешь.
– Заскучаю, – сказал Тэд. – Все равно.
– Значит, больше будешь любить.
Она включила зажигание. Подставила Тэду щеку.
– Когда вернешься? – в который раз безнадежно спросил он, целуя ее.
– Вернусь, – в который раз неопределенно ответила она.
У Тэда защемило сердце. Ему вдруг так захотелось удержать ее, не отпускать. Это было какое-то сильное чувство, переросшее в убеждение.
Но Инна тронула «джип», и тот запрыгал по ухабам, выбивая колесами тучи красной пыли.
Только когда проселок закончился, Инна оглянулась. Ранчо Марго уже превратилось в еле заметную точку на горизонте.
У нее тоже почему-то защемило сердце. Она пожалела, что так поспешно и холодно простилась с Тэдом. Но, с другой стороны, не превращать же расставание в мелодраму. Она и раньше уезжала, и надолго. Терпеть не могла всех этих надрывных прощаний. В ее жизни их было предостаточно.
«Надо будет купить Тэду в России лисью ушанку, – подумала она. – Хотя зачем ему ушанка в Калифорнии? Лучше куплю ему матрешку. Такую огромную, красивую, со множеством сестричек внутри. Хотя такую матрешку можно купить и в Далласе. Нет, надо привезти что-то такое, чего в Америке нет и быть не может».
Она отвлекала себя мыслями о сувенире, все отчетливее понимая, что Америку удивить невозможно. А вот Россию – еще получается.
Впрочем, сама Россия может удивить. Только ее никуда не увезешь…
Глава 2
Галеот
– Эй, ухнем! Музыка народная, слова – мои, – говорил Леша, приподнимая диван с одного края.
– Уйди, Надежда, не девичье это дело, – кряхтел дед, держась вместе с Надей за другой край.
– Ничего, Николай Павлович, – отвечала Надя, отлично понимая, что толку от них никакого.
Тем временем Леша, ее сильный, ловкий Леша, один с легкостью отодвинув от стены правый край этого старого, громоздкого, скрипучего сооружения, зашел слева, быстро ласково отстранил и ее, и деда – и вот уже диван стоял чуть не посреди комнаты.
А там, где только что стоял диван, на полу… там было такое…
– Тут веником надо. Веником хорошенько! – бодро скомандовал Николай Павлович.
– Зачем же веником, дед? – начиная раздражаться, сказал Леша. – Всю квартиру пылесосом убирали, а тут – веником.
– Да это разве пылесос? Это ж не пылесос, а одно недоразумение! Пластмасса буржуазная! Гарантия у них – ноль! Плюнь – развалится…
В толстом и рыхлом, как звериная шкура, слое пыли, среди шариковых ручек, спичечных коробков, чайных ложек, иссохших яблочных огрызков и обрывков бумаги Надя заметила темный прямоугольник, чуть покрытый пылью, как полузатонувший корабль. Аккуратно, двумя пальчиками, она вытянула общую тетрадь в зеленом переплете.
– Они? – недоуменно улыбнувшись, приподнял брови Леша.
– Они, они! – подхватил дед, все сокрушаясь о своем. – Именно они, Алексей! Ка-пи-та-листы! Делать ничего не умеют, одна сплошная реклама…
А Надя только радостно кивнула Леше в ответ. Быстрым движением стерла с тетради пыль, положила ее на стол, на видное место, и включила пылесос…
В тетради были они.
Конспекты по матанализу. Они (конспекты) были их (Леши и Нади) Галеотом.
Кто такой Галеот, Надя не знала, но хорошо помнила фразу «И книга стала нашим Галеотом, никто из нас не дочитал листа» из «Божественной комедии» Данте, которая стояла вот тут, на полке, и которую Надя некогда взяла у Леши и упорно дочитала до конца. Потому что ей очень хотелось быть образованной и умной, быть и в этом чуть ближе к Леше.
А Леша был всегда так далеко, так высоко, так недостижимо…
Когда Надя поступила в МАИ, Леша учился уже на втором курсе.
Леша был легендарной личностью. Рассказывали, что, когда он сдавал вступительные, экзаменатор, получив безупречно правильный ответ по билету, задал ему дополнительный вопрос:
– Дайте определение электрического заряда.
– Я знаю. Знаю, но забыл, – помолчав секунду, ответил Леша.
– Видите, – улыбнулся экзаменатор, обращаясь к присутствовавшим, – единственный человек в мире знает определение электрического заряда, и тот забыл.
Под всеобщий хохот экзаменатор поставил Леше его пятерку.
«Ты чего, не поня-яла? Ну ты да-аешь! – по-московски растягивая гласные, хлопала ресницами Иришка, рассказав Наде эту историю и не дождавшись от нее смеха. – Надежда, ты врубись, определения электрического заряда вообще нет. Ты где учишься?»
Надя училась на факультете системы управления на втором потоке в четвертой группе на первом курсе. Иришка училась вместе с Надей. Но в отличие от нее знала, что определения электрического заряда не существует, вероятно, только потому, что Лешу все называли «Единственный в мире человек…». И училась в МАИ Иришка только потому, что у ее папы было много друзей. У нее были длинные ноги, дорогие модные «платформы» на этих ногах, короткая кожаная юбка, этих ног не скрывающая, много разной другой кожаной и шелковой одежды, фарфоровое личико, подрисованное по последней моде и, будто из журнала мод, улыбающееся тонкими багряными губами роковой женщины. Иришка была высокой, стройной, большегрудой крашеной блондинкой. Она курила «More» и обворожительно называла всех юношей и девушек «котик». И все с ней здоровались, и все парни подсаживались поближе – поболтать, дать прикурить, пригласить куда-нибудь. Девушки же сидели рядом с Иришкой, надеясь, что и им перепадет часть юношеского внимания.
У Нади все было наоборот. Волосы темные, рост небольшой. Она была худа и бледнокожа. Маленький востроносый кареглазый очкарик с беспомощно-милой улыбкой. В школе одноклассники прозвали ее мышью. Причем часто называли ласково, по-доброму: «мышка». Она всегда давала списать, исповеди о несчастной любви могла слушать часами, сопереживая внимательно и неотступно. «Ты свой человек, мышка», – благодарно сказал ей мальчик, в которого она была влюблена (тоже, между прочим, Леша), после того как часа два плакался в жилетку, что страдает по ее подруге.
С Иришкой Надя дружить не стремилась. Но и не завидовала ей. Надя не умела завидовать. Она просто знала, что никогда не будет такой. Глядя на Иришку, она лишь грустила, что вот опять Леша Соломин с третьего курса тех же систем управления стремительно прошагал мимо, поздоровавшись с Иришкой и скользнув взглядом по ней, Наде, как по мебели или стене. И Надя забыла засмеяться в конце легендарной истории, которую и без Иришки давно знала, потому что тайком любовалась высоким, статным, сухощавым, стремительным Лешей.
Надя знала про Лешу почти все.
Увидев его однажды в начале октября в Ледоколе (так прозвали студенты огромную четырехэтажную столовую), она хотела знать о нем все больше и больше. Нет, познакомиться с ним она даже не мечтала. Просто, проехав несколько раз с ним в одном троллейбусе от «Сокола», Надя поняла, что к первой паре он регулярно опаздывает на двадцать минут, а ко второй – на десять. И стала опаздывать вместе с ним. Надя была очень пунктуальна, выдерживать снисходительные или сердитые взгляды преподавателей, а то и выслушивать нотации ей было тяжело. Но разве это имеет значение, когда в каких-то двух метрах от нее, в переполненном троллейбусе стоит он и даже смотрит в ее сторону своими голубыми глазами из-под черных соболиных бровей. Смотрит, конечно, сквозь, выше. Замкнуто и строго.
После зимней сессии Надя, как и Леша, стала легендарной. На зачете по материаловедению она вдруг забыла, какова температура плавления алюминия.
– Ну подумайте, меньше ста градусов или больше, – улыбаясь своей мягкой, успокаивающей улыбкой полуазиата, спросил Константин Сулейманович.
«Так… Алюминий – легкий металл… Значит…» – стремительно подумала Надя, успев испугаться, и сказала вслух:
– Меньше.
– Как же так? Выходит, мы чай с расплавленным алюминием пьем? Чайники-то алюминиевые…
И вот в Ледоколе после зимних каникул, рассказывая эту историю Леше, который сел за их столик, Иришка представила ему Надю, а за три минуты до этого удерживала ее за руку, усаживала обратно на стул, шепча: «Ну не будь дурой, котик. Ты же сама хотела».
И Надя сидела, одеревенев. И, как сухое дерево, вся горела изнутри и улыбалась при этом как можно непринужденнее, а Иришка болтала, что вот все они пьют расплавленный алюминий, потому что пили они столовский чай и заедали знаменитыми на весь МАИ «пирожками с котятами» – круглыми булочками с мясной начинкой.
После этого все было вроде по-прежнему.
Надя все так же, заходя в Ледокол, направлялась сразу на второй этаж, в столовую, поесть, а не на четвертый, где пили кофе и тусовались в свободное время студенты. Все так же много занималась.
Но теперь, встретившись в троллейбусе, они с Лешей здоровались, о чем-то болтали. Об учебе, преподавателях. Она что-нибудь спрашивала, он долго, охотно, увлеченно объяснял.
Однажды в марте, выйдя из троллейбуса и переходя через дорогу рядом с Лешей, Надя поймала себя на том, что неотрывно смотрит на Лешу. Вдруг он заметит? Вдруг поймет, насколько пристально она глядит? Но Леша смотрел, как всегда, прямо, куда-то чуть выше горизонта, и Надя стала изучать асфальт, покрытый мокрым снежным месивом…
Завизжали тормоза…
Леша, схватив ее за руку, дернул назад…
Водитель выскочил из машины и громко материл Надю, размахивая руками, приседая, хлопая себя по коленям.
Сзади загудели машины. Водитель продолжал ругаться.
– Пошел на… – негромко сказал Леша.
– Чего-о-о? – изумился водитель.
Но Леша больше ничего не сказал. Только молча смотрел на водителя. В упор.
И тот, ругнувшись напоследок, поспешно и неловко влез обратно в машину и уехал.
– Извини. По-другому тут не скажешь, – произнес Леша.
И руку Надину отпустил, только когда дорогу перешли.
После этого каждый раз, когда им случалось переходить через дорогу вместе, Леша даже не брал ее за руку, а как-то окружал ее локоть своей ладонью, будто держал, не касаясь.
А потом наступил май. И Леша пригласил ее в кино. Просто спросил:
– Смотрела раньше фильм «Новые амазонки»?
– Смотрела, – затаенно обрадовалась совпадению Надя.
– Тут он в полном варианте, без совковой цензуры, идет. Сходим?
– Сходим.
Кинотеатр был небольшой, старый, в огромном доме, многобашенном замке сталинских времен с высоченным центральным шпилем.
Без совковой цензуры фильм назывался «Секс-миссия», но ничего особенно нецензурно-сексуального в нем не прибавилось. Да и помнила Надя его плохо. И в этот раз тоже плохо запомнила. Потому что целовалась с Лешей и фильм почти не смотрела.
Выйдя из кинотеатра, они еще часа три гуляли по центру. Сумеречная Москва на их глазах из города дневного и замусоренного превращалась в город вечерний и волшебный. Леша держал Надю за руку, он рассказывал о своем детстве, о бабушке и деде, о дедовой старой «Волге» уникального для этой машины зеленого цвета, о том, как дед продал ее сразу после бабушкиной смерти.
Надя была испуганно-счастлива. Она готова была слушать Лешу часами, хоть и недоумевала, почему он ничего не говорит о ней или о них вместе. И поцеловал только раз – на прощание.
В общаге Надя легла на свою кровать лицом вниз.
И задумалась. И решила, что Леше она с ее любовью вовсе не нужна, а говорил он просто так, чтобы не молчать.
«Да. Правильно мама говорила. Мужчинам только одно нужно».
И как бы озвучивая подобные мысли, из-за стены неслись стоны, переходящие в откровенные крики. Надя накрыла голову подушкой. И с ужасом поняла, что надоело ей быть среди всего этого девочкой-недотрогой. И мечтает она о Леше так, что «этого» ей с ним очень хочется. Надя пыталась представить «это» – становилось жарко, сладко, зыбко. Тогда она резко села на кровати и сказала себе: «Леша меня не любит. Я ему даже не нравлюсь. Значит, «этого» не будет».
Весь май Надя, встречаясь с Лешей в институте, старалась казаться веселой и безразличной и побыстрей оборвать разговор. А Леша этого будто не замечал. Он не говорил, что скучает, никак не напоминал о том вечере. Просто догонял ее в коридоре, спрашивал, как она живет, рассказывал что-нибудь смешное. Пару раз позвал в кино и к другу на день рождения – спокойно, не меняя тона, глядя по-прежнему куда-то вдаль, выше Надиной головы. Надя отказывалась как можно непринужденнее. Прошли зачеты, начались экзамены.
Узнав, что у Нади через день экзамен по математическому анализу, Леша сказал:
– У меня с прошлого года конспекты по матану остались. Классные. Подробные. И почерк у меня разборчивый. Хочешь, я тебе их завтра подвезу?
– А давай… Давай ты мне их сам объяснишь? Что тебе сюда ездить лишний раз, – сказала Надя, глядя на Лешу снизу вверх и с радостным ужасом осознавая, что же она сказала.
И они поехали к Леше. Они сели на диван, открыли зеленую общую тетрадь. Прочитали половину первой лекции… Тетрадь потом куда-то делась. Когда они поздно вечером стали ее искать – нигде не было… Вернее, искал Леша. А она лежала на диване и любовалась своим Лекой. Лека был нежным и бережным. Лека называл ее «любимой», и все это произошло совсем не ужасно, грубо и противно, как она почему-то думала. Все было как будто не здесь, а в какой-то красивой, всамделишной жизни. Все было так…
– Вот! Вот это я понимаю – вещь! «Москва»! Одна тысяча пятьдесят третьего года выпуска!
В дверях комнаты стоял Николай Павлович, а у ног его – старый металлический пылесос, тяжелый, громоздкий. Надя поневоле отвлеклась от своих воспоминаний.
– Дед! Дед! Мы уже все пропылесосили, мы сейчас мыть будем. Что ты с этой развалиной носишься?! – терял самообладание Леша.
Но Надя улыбнулась, подошла к деду, сказала:
– Мы в следующий раз обязательно этим пылесосом воспользуемся, Николай Павлович. Вы мне покажите, где он стоит.
И исчезла вместе с дедом и его допотопной техникой за дверью. Вернулась – Леша уже начал мыть пол.
– Лека! Окно! Мы окно-то здесь не мыли!
Стали мыть окно. Надя стояла на подоконнике, а Леша, отчаявшись доказывать, что он моет окна лучше и что вообще это его дело, стоял рядом и держал ее за ноги. Леша не боялся высоты. Но когда Надя стояла на подоконнике, ему было жутко, как в детстве на колесе обозрения.
– Иришка, наверно, дико удивится, узнав, что мы с тобой поженились, – сказала Надя, протирая стекло мыльной тряпкой.
Леша промолчал.
– Слушай, Лека, а ты ее видел когда-нибудь? – вновь заговорила Надя.
– Да ты что? Конечно!
– Нет, я не про Иришку. Я про…
– Видел.
– А когда?
– Давно.
– Когда – давно? Как это было? Расскажи, Лека, я же не знаю.
Но Леша молчал. Надя коленками почувствовала – ладони, бережно державшие ее ноги, будто затвердели.
Но Надя уже научилась вовремя замолкать как ни в чем не бывало, как будто ничего и не говорила, как будто такая игра в молчанку для нее тоже естественна и понятна.
«Ничего, ничего. Я умею быть спокойной, – думала Надя, скрипя по стеклу бумагой. – Я, кажется, самый уравновешенный человек в этом доме. Ей это должно понравиться. Ничего, я еще побываю в Америке. Может, даже поживу».
Окно сияло чистотой. Леша подхватил Надю на руки, снял с подоконника. Поцеловал – и только потом опустил на пол.
