Текст книги "Рок царя Эдипа (СИ)"

Автор книги: Виктория Ростокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава 19
Охлаждение сердец

«Леша! Я поехала в Рязань. Вернусь, наверное, завтра. Мама».

Алексей несколько раз прочитал записку, но так ничего и не понял. В Рязань? Зачем? Что у нее может быть общего с этими людьми?

Он перевернул записку. Видимо, у Инны не было под рукой чистой бумаги, и она взяла первый попавшийся рекламный листок из тех, что то и дело приходилось десятками вынимать из почтового ящика. На нем значилось: «Сестра Терезия. Снятие сглаза. Привораживание. Охлаждение сердец. Низкие цены».

Почему-то этот текст, случайно оказавшийся на обороте Инниной записки, привел Алексея в бешенство.

– Ах так! – воскликнул он, разрывая бумажку на клочки. – Что-то ты, мамаша, здесь раскомандовалась. Вот возьму и не женюсь на Наде. Не нужна она мне! И ты не нужна!

Он решительным шагом направился к вешалке.

Из комнаты вышла Надя.

– Леш, а мне вот так хорошо будет? – Она показала ему вариант предполагаемой свадебной прически.

– Да иди ты… – рявкнул он, натягивая куртку.

Надя обиделась, вышла и плотно прикрыла за собой дверь.

– Дура, – негромко сказал Леша, зашнуровывая ботинки.

Раздался телефонный звонок.

– Да? – поднял он трубку.

– Леха! – услышал он знакомый голос. – Это я, Дима. Как жизнь?

– Нормально, – вздохнув, отвечал Алексей.

– Что-то голос у тебя невеселый. С чего бы это? Слышал, ты жениться собрался?

– Да вроде как, – неуверенно сказал Леша.

– Что значит «вроде как»? Ты мне, старик, давай голову не морочь! Девка-то хорошая? Я ее знаю?

– Нет. Она из Рязани.

– А-а, – обрадовался Дима. – Понимаю! Нетронутое дитя провинции? Дикая роза, произрастающая в Нечерноземье? Где ты ее откопал?

– Да она тут учится…

– Учится – это хорошо. Умная, значит… А я вот тачку новую купил.

Дима, школьный друг Леши, после выпускных экзаменов никуда поступать не стал, занялся коммерцией, основал небольшую фирму и довольно быстро «раскрутился».

– Поздравляю, – сказал Леша.

– Поздно, батенька, поздравлять, – захохотал в трубку Дима. – Позавчера крыло сильно помял. И фару разбил. Ладно, это все мелочи. Старик, ты небось все свободное время с невестой проводишь?

– Да нет, не все.

– Ха-ха, рассказывай. Слушай, давно не встречались. Поедем куда-нибудь – посидим, выпьем, что ли…

Алексей подумал. Предложение Димы было как нельзя кстати.

– Можно. А куда поедем?

– Место найдем. В общем, минут через двадцать жди меня на Смоленке, у гастронома. К твоему дому подъехать, извини, не могу. Опять все перекопали, сволочи…

Услышав, как хлопнула входная дверь, Надя вздрогнула и смахнула очередную слезинку.

В маленьком ресторане было тихо и безлюдно. Официанты, усевшись за большой стол в углу, курили и травили анекдоты. Время от времени до Леши и Димы доносились взрывы хохота.

– Да-а, старик, – разливая по рюмкам остатки «Абсолюта», проговорил Дима. – Попал ты, надо сказать, как кур в ощип.

Чуть раньше, примерно после третьей, Леша, что называется, раскрыл душу старому другу. Рассказал ему про Надю, про то, как все изменилось с приездом Инны, про царя Эдипа…

– Ну да, – по-своему рассудил Дима, – у них там в Греции с этим делом полегче было. Дворец в двести комнат, а живут человека три. Конечно, можно годами не встречаться, забыть, как мать родная выглядит. Ну и по ошибке…

– Да нет, – втолковывал ему Леша. – Ты ничего не понял. Его же из дворца отправили…

– Да какая мне разница? Ну вот что я тебе скажу, Леха. Нужно тебе развеяться. А то совсем ты в своих бабах запутаешься. Есть у меня тут на примете две телочки. Увидишь – закачаешься.

– Не надо, Дима, – запротестовал Леша. А сам подумал: «А почему бы и нет? В конце концов, я свободный человек. Что хочу, то и делаю».

– Надо, Леха. А чего? В ночной клуб свезем, потом ко мне поедем. Да, совсем забыл, я же квартиру купил… Эй, ребята! – закричал он официантам. – Телефон есть в этом заведении?.. Так… – рылся в записной книжке Дима, пока один из официантов не поставил перед ним телефонную трубку с короткой антенной. – Где у нас тут девочки? А, вот. Маша и Даша… Ну давай. – Одной рукой набирая номер, Дима взял в другую рюмку с водкой и, наскоро чокнувшись с Лешей, опрокинул ее в рот.

– Алло, – жеманно сказал он в трубку. – Машка, ты? Даша? А Маша где?.. В ванной?.. Вытаскивай ее скорей оттуда. Через сорок минут мы за вами заедем… Куда? А куда хотите. В «Манхэттен» можно. В «Метелицу»… Что? Как ты сказала? «Армадилло»? Ну давайте поедем… С кем? С моим очень хорошим другом… А?.. Да, симпатичный…

И он похлопал Лешу по плечу.

В ночном клубе «Армадилло» грохотала зажигательная латиноамериканская музыка. Соответствующим образом одетые официанты шныряли между столами, разнося блюда, основной частью, которых был красный перец.

– Значит, как ты говоришь? Лимон в соль? Послушай, это же противоестественно, – говорил изрядно подвыпивший Дима. – Это вещи несовместимые!

– Ну ты даешь, Димон, – удивлялась Маша. – Отстал от жизни. Ты что, текилу никогда не пробовал? Ее всегда закусывают лимоном и солью. Это же кактусовая водка!

– Может, ее еще кактусами закусывают?

Девчонки засмеялись. Дима все-таки опустил ломтик лимона в соль и, залпом выпив рюмку, отправил его в рот.

– Тьфу, гадость, – сказал он, сморщившись. – У нас водку с солью при расстройствах желудка пьют. Хотя мексиканцы столько перца в еду кладут, что у них, видимо, постоянно расстройство.

Он поковырял вилкой большой кусок мяса, политого острым соусом.

– Нет, ребята. Это есть нельзя. Правда, Леха?

Алексей чувствовал себя не в своей тарелке среди мигающих прожекторов и оглушительной музыки. Ему хотелось домой, к Наде. Или, может быть, к Инне?

– Вот посмотри, – продолжал балагурить Дима. – Маша и Даша – сестры-близнецы. Правда, от разных отцов…

– Вот болтун! – шутливо хлопнула его по руке Даша и, кивнув на сидящего рядом с ней Лешу, сказала: – Вот бери пример со своего друга. Все молчит да молчит.

Дима многозначительно поднял указательный палец:

– У Лехи – серьезная душевная трагедия. Он сильно переживает. Так что, девочки, я сегодня за двоих. Конечно, до определенных границ. – Он хитро подмигнул Леше. – Ну что, выпьем?

Выпили.

– А что, – пододвинулась к Леше симпатичная темноволосая Даша, обладательница маленького, удивленно вздернутого носика. – У вас действительно какая-то трагедия или Димка шутит?

– Да как вам сказать… – теребя вилку, ответил Леша.

– Наверняка что-то связанное с женщиной. Я угадала?

Заиграла «Ламбада».

– Дашка! Отстань от человека. Потанцуй с ним лучше, – скомандовал Дима.

– Да я не умею… – замялся Леша.

– Идем-идем, – нежно взяв его за локоть, сказала Даша. – Я научу.

Они вышли на небольшую площадку, где уже танцевали полтора десятка пар. Даша положила ему руки на плечи.

– Твои руки должны находиться вот здесь, чуть пониже моей талии, – резко перешла на «ты» Даша. – Так. Теперь нужно тесно прижаться друг к другу и интенсивно двигать из стороны в сторону нижней частью тела, одновременно переступая ногами.

Она показала, как это делается. Леша смущенно улыбнулся:

– Боюсь, у меня не получится.

– Должно получиться, – усмехнулась Даша. – Надо просто представить себе, что мы с тобой сейчас не в Москве, а где-нибудь на Гавайях. На берегу моря. Пальмы вокруг, песок желтый. А мы с тобой одни. Совсем одни… Вон посмотри, как Дима с Машкой отплясывают.

Действительно, зады их друзей вихляли с такой скоростью, как будто они хотели таким образом добыть огонь.

Даша еще сильнее прижалась к Алексею и закрутила его в танце. Он попробовал двигаться так, как показывала Даша, и… у него получилось.

– Ого, ребята, давайте знакомьтесь поближе! – крикнул Дима, проносясь мимо.

Леша попробовал вести. Стройное тело Даши повиновалось каждому его движению. Ее талия, спина, ноги изгибались в такт музыке. Он ощущал теплую мягкую кожу под тонкой тканью шелкового платья.

Вслед за «Ламбадой» включили медленную, берущую за душу испанскую мелодию.

Даша обхватила руками его шею. Леша совершенно опьянел от выпитого, от пряного аромата Дашиных духов, от близости ее податливого тела…

Они начали целоваться еще в машине.

– Ребята, а «Армадилло» – это что? Помесь арматуры с крокодилом? – делая восьмерки на пустынных ночных улицах, вдруг спросил Дима.

Даша оторвалась от Лешиных губ:

– Тупица. «Армадилло» в переводе «броненосец». Животное такое американское есть. Все в таких твердых чешуйках.

Она снова попыталась прижаться к Леше, но он отвернулся и смотрел в окно.

«У них в Америке все, наверное, такие. Бесчувственные, словно покрытые чешуей…»

Надя сидела на диване и тихонько плакала. «Куда он мог деться? Уже полпервого ночи. Накричал ни с того ни с сего, убежал куда-то. Странный он какой-то стал с тех пор, как Инна Николаевна приехала. Грубить начал. А иногда, наоборот, обнимает, целует сильнее, чем обычно… Пакетом надутым хлопнул – у меня вся душа в пятки ушла…»

Она подошла к окну. На улице никого…

«И этот разговор странный вчера ночью. Неужели то, о чем говорила Инна Николаевна, – правда? Но этого же не может быть… Чтобы сын с матерью… Это все равно если бы я с папой…»

Она попыталась себе это представить, но так и не смогла.

«Кстати, а где она? Ушла рано, когда мы еще спали. Потом, часа через три, Леша – злой и раздраженный… Постой, – сказала себе Надя. – А что, если они сейчас вместе?»

Она отошла от окна и быстро прошлась по комнате.

– Нет, – сказала она вслух.

«Я сейчас себе такого нафантазирую… Пойду-ка лучше чайник поставлю».

На кухне сидел Николай Петрович, читал «Правду» и курил.

– Ну что, Надюша, – поднял он глаза, – не спится? Шляется где-то наш оболтус?

– Да, Николай Петрович, – сказала Надя, набирая в чайник воды и шмыгая носом.

– Насморк, что ли?

– Нет…

Николай Петрович снял очки и, прищурившись, посмотрел на Надю. И конечно же, заметил ее красные глаза.

– Да ты, никак, плакала?

Надя промолчала и отвернулась.

– Ну, я ему покажу! Я ему устрою! Невеста в доме, почти жена, а он куда-то умотал. Вот паршивец!

– Не говорите ему ничего, Николай Петрович. Я сама виновата.

– Ты меня, Надюха, не учи! – прикрикнул на нее старик. – Знаю я, как с ним обращаться надо! Всыпать по первое число – будет как шелковый.

– Да он уже вроде взрослый, – улыбнулась Надя его непосредственности.

– «Взрослый». Это он жениться взрослый. А ума – нет. И упрямый как баран. Весь в мать…

– Инны Николаевны тоже с утра нет.

– Вот она-то меня меньше всего интересует. По мне, пусть вообще не приходит. Меньше народу – больше кислороду.

И он сердито углубился в чтение газеты.

Надя насыпала заварки в небольшой чайник и залила крутым кипятком.

– Николай Петрович… – начала она. – Я давно хотела вас спросить. Скажите, а почему у вас с Инной Николаевной такие отношения?

– Какие отношения?

– Натянутые. – Надя не без труда подобрала подходящее слово.

Он отложил газету.

– Почему? Да потому, что она, бесстыжая, ребенка нагуляла, а потом в Израиль смоталась, Лешку годовалого на нас бросила.

Он произносил «Израиль» с ударением на последнем слоге.

– А Леша говорил, что вы ее сами выгнали. Вам чайку налить?

Николай Петрович треснул ладонью по столу. Да так, что чашки подпрыгнули на блюдцах, а одна даже завалилась набок.

– Да, выгнал! И не жалею об этом. Нечего ей здесь делать! Не для того я ее ростил, воспитывал, чтобы она родину бросала. Пришла, помню, поздно ночью. «Я, говорит, замуж выхожу и в Израиль уезжаю». С того дня я ей к Лешке прикасаться и запретил.

– Но она же мать все-таки, – попыталась заступиться за Инну Надя.

– В гробу я видел таких матерей! В белых тапочках! Мать должна дома сидеть и дитё воспитывать, а не по заграницам шляться. Легко, конечно, приезжать раз в пять лет, в щечку чмокнуть да ручкой помахать. А вся нагрузка на нас была. На мне и на Лене. Так она и надорвалась, бедная. Вот и выходит, что мать в могилу опять же Инка свела.

Он перевел дух.

– Чай в мой стакан налей, дочка. Во-он на полке стоит. В подстаканнике. Как родной он мне, этот подстаканник. Лет ему, чтоб не соврать, сорок. Нет, сорок пять. Это нам с Леной на свадьбу ребята подарили. В пятидесятом году, как сейчас помню. Меня тогда послали по комсомольской путевке Сталинградский тракторный восстанавливать. Приезжаем – а там камня на камне нет. В палатках жили. А уже зима на носу, заморозки по ночам… Меня бригадиром назначили, а Лена нормировщицей была. Заполнит, бывало, ведомость – и на стройплощадку, ребятам помогать. Хотя и не должна была… Так и познакомились.

Он отхлебнул чаю.

– …Потом, через пять лет, обратно в Москву, на ЗИЛ, перевели. Квартира у меня была, вот эта. Только здесь смогли ребенка завести. Инессой назвали, в честь бабушки покойной. Ростили, последнее отдавали. А она – хвостом вильнула и поминай как звали. А ты говоришь…

Надя молча пила чай вприкуску. За окном небо постепенно начинало светлеть.

Из-за стены доносились скрип кровати, пыхтение и сдавленные стоны.

На большой разобранной кровати сидел Леша и курил. Рядом лежала наполовину укрытая простыней Даша и гладила его по руке. По всему полу была разбросана их одежда.

– Не расстраивайся, Алеша. С кем не бывает? Это только Димон в любую погоду готов… – Она кивнула на стену.

Алексей молчал, жадно затягиваясь сигаретой.

– Ты ляг, успокойся. – Она потянула его за руку.

Когда Леша положил голову на подушку, Даша приподнялась рядом с ним, оперевшись на локоть.

– А все-таки расскажи мне про свою душевную трагедию.

– Да ну, – отмахнулся Леша.

– Нет, расскажи, – не отставала она. – Или лучше давай так: я сама угадаю. А ты меня поправляй. Говори «да» или «нет». Хорошо?

Леша кивнул.

– У тебя, – Даша смотрела в потолок, – неразделенная страсть. Ты ее любишь. А она тебя – нет. Я права?

– Да, – нетвердо сказал Леша.

– Вот, – продолжала Даша. – Вы, видимо, познакомились недавно?

Он ничего не ответил.

– А она… Твоя одноклассница?

– Нет.

– Знакомая по институту?

– Нет.

– Ну-у, значит, соседка.

– Нет, не соседка.

– Ты меня заинтриговал. Кто же это может быть? Просто знакомая?

– Нет.

– Ну а кто же?

Леша как-то странно посмотрел на лежащую рядом с ним в полутьме еще более обворожительную девушку, стряхнул пепел и просто сказал:

– Это моя мама.

Глава 20
Странности любви

«Джип» затормозил у ворот, когда работа шла вовсю.

Василий Степанович перестраивал веранду. Столбы все прогнили, да и мала была старая веранда. Не веранда – а так, одно название.

Услышав шум мотора, Василий Степанович крикнул в дом:

– Алевтина! Алевтина, глянь – приехал к нам кто, что ли?

Но Алевтина Ивановна не слышала, в огороде была.

Пошел открывать сам. Распахнул калитку:

– Какие к нам гости! Здрасте-здрасте! Уж, надеюсь, не проездом. Погостить.

– Да. Я к вам, – смущенно улыбнулась Инна.

– На этом-то коне железном, – Василий Степанович похлопал «джип» по кузову, – вы что, из самой Америки приехали? То есть приплыли, извиняюсь?

– Нет, здесь напрокат взяла, – смеялась Инна.

Ей вдруг стало легко, радостно и спокойно. Отступило, словно забылось все, о чем она, правда не зная как, хотела посоветоваться с этими людьми. Разваливающаяся любовь Леши и Нади, морок, намеки, страсти – будто ветром унесло обратно в Москву. Осталось только чувство вины перед ними за прошлый раз.

А ветер шелестел зеленью кустов малины, перекатывал светлые завитки стружки, нес запах дерева.

– Ну и как вам дороги наши?

– Да ничего. Это же внедорожник.

– То есть у него на все четыре колеса привод?

– Да.

– Ну машина! Зверь! По нашим колдобинам только на таком и ездить. А вы его это, заводите… Сейчас мы ему ворота откроем…

И распахивал Василий Степанович ворота. Створки туго шли по высокой траве, ворота были крепкие, высокие, доска к доске, сколоченные давно, но прочно.

Инна села за руль, завела машину на участок.

– Где мне встать лучше? – высовываясь из окна, спрашивала хозяина.

– Да тут вот, у поленницы. Во-во. Левее чуть… Трави помалу! Есть.

Инна вынула ключ из зажигания, соскочила в траву. Рассматривала поленницу как картину: аккуратная, бревнышко к бревнышку, древесные кольца на спилах.

Дальше – доски, кирпичи, еще какие-то стройматериалы. Все сложено также аккуратно, хотя все время в работе. Пила, рубанок, воздушные горы стружки в траве.

«На попкорн похоже», – подумала Инна и сама улыбнулась такой глупой мысли.

Василий Степанович рассказывал про новую веранду, показывал широкими жестами, что уже сделано, как он остеклит ее и где потом поставит диван.

– Как вы это все успели? – восхищалась Инна. – Всего несколько дней прошло…

Но тут подошла Алевтина Ивановна.

– Батюшки мои! Инна Николаевна, здравствуйте! Что ж ты, Вася, мне не сказал… Пойдемте, пойдемте в дом, устали с дороги-то, машину-то сами вели, сейчас вот умыться – и обедать.

Алевтина Ивановна была рада и смущена неожиданным визитом высокой гостьи, хлопотала, принесла чистое, белоснежное, крахмально-хрустящее полотенце.

– Может, вам это… в туалет… В прошлый-то раз я и не показала. Это туда, – негромко сказала, кивнув в сторону дорожки.

И даже это маленькое отдельно стоящее заведение было сколочено будто на века. Инну умилило розовое сиденье с клеенчатой крышкой в цветочек, наличие туалетной бумаги и свежего номера еженедельника «Собеседник» (для чтения).

Вернувшись в дом, Инна вымыла руки, лицо, даже волосы намочила.

– У нас хоть канализации и нету, а вода есть – по всем правилам цивилизации и культуры, я сам насос поставил, – рассказывал Василий Степанович. – И газ у нас магистральный, не хухры-мухры.

Алевтина Ивановна куда-то исчезла – и вот снова появилась, подталкивая вперед женщину чуть ниже ее ростом, моложе, круглее, улыбавшуюся смущенно, с любопытством.

– Вот, познакомьтесь, Инна Николаевна, это Клава, сестра моя младшая.

– Я через улицу живу. Вот зашла. Не помешаю?

– Что вы! Очень приятно.

Инна протянула руку. Рукопожатие было крепким, но не напористо-сильным. От него становилось легко и весело.

– Ну, дамочки, сейчас обедать. Обедать, – гудел Василий Степанович.

Алевтина Ивановна и Клава накрыли на стол молниеносно. Инна подумала было предложить помощь, но поняла, что это будет не только бесполезно и даже не оскорбительно – это нарушит порядок.

Сели обедать.

Инна сидела за этим столом второй раз. Ей здесь нравилось. Здесь была неизменность. Так же в правом углу поставили тарелку с крупными, толстыми кусками белого хлеба. Так же, на том же месте, на том же завитке цветочного лепестка на клеенке стояла деревянная солонка.

Алевтина Ивановна подала огромный, пышный, квадратными кусками нарезанный пирог с картошкой.

Пили водку.

– Ну, со свиданьицем!

– Как там наша-то? Не капризничает, свекрови будущей не перечит?

– Да нет, что вы. Надя – умница, она замечательная.

– А Лешенька как, здоров?

– Здоров, спасибо.

– Он у вас мальчик видный, но больно уж умный. О здоровье, боюсь, не думает.

– Ну, давайте-ка еще по одной.

– Это вы, Инна Николаевна, хорошо сделали, что приехали. Очень даже правильно.

– Верно говоришь, Алевтина. В точку. Что вам там киснуть, в выхлопных газах этих ядовитых. Леша-то с Надькой молодые, сами справятся. Свадьба – дело важное, но надрываться не надо.

– Я… В общем… Во-первых, извиниться хотела. За Лешу, что тогда так получилось…

– Ой, да мы забыли давно.

– Плюньте и забудьте вы это, Ин Николаевна, я вам так скажу. По-простому, по-родственному. Ну выпил парень лишку, с кем не бывает.

– Вон Василий, когда молодой был, – как наберется, мозги уж отключатся, так идет на бровях, аж через весь город, в родительский дом, будто своего еще не построил. Все по юношеской памяти туда проспаться приходил.

– Ну ты, Алевтина, ври, да не завирайся.

– Да что ты, Вась. Я отлично помню. Приду, она ревет, как рева чухонская: «Клавка, он к Зойке пошел ночевать». А я ей говорю: «Не греши на мужика понапрасну, а то и вправду загуляет». Так я, представляете себе, Инна Николаевна, эту вот дуру здоровенную за руку хватаю – и бегом с ней по всей Рязани до его родителей.

– Ладно тебе, Клав, не позорь. Уж у меня щеки от твоей болтовни горят.

– Ну и ничего, это ж все так и было. И вот прибегаем мы с ней к его родителям светлой памяти, прибегаем – а он там уже, на кровати на своей храпит, как ангел. «Ну что, – говорю. – Ну где Зойка-то?» И бегом обратно – тут же у нее Надька маленькая, одна дома.

– Ой, вогнала ты меня в краску, Клавка. Но уж что было, Инна Николаевна, то было. Бывали такие пробежки. Вот он, спорт, откуда берется…

И так еще час, и еще. И вот уже следующая бутылка, разговор сбивчивый, жаркий, обед в ужин переходит. Появляется самовар. Варенье клубничное, свеженькое, и сливовое – прошлогоднее еще. Торопиться некуда, завтра – целый день впереди, а нынче – вечер, гости, веселье.

И телевизор включается, и бубнит себе из угла, не мешая разговору, а лишь обозначая, что все как у людей, цивилизация…

«Как же мне заговорить об этом? Не могу, не получится. Хотя бы намекнуть, тему обозначить. Потом напомнить Алевтине, поговорить с ней наедине».

Но в голове шумит, и мысли путаются, и Инна говорит не к месту какую-то фразу про странности любви.

– Ой, по странностям любви у нас в Приокском мастак живет. Яшка.

– Да уж, Ин Николавна, профессионал, можно сказать.

– Мужик из себя красивый – жуть.

– Такой крепыш, маленький, да удаленький.

– Про него сказки с самого пацанячества ходили.

– Да не сказки – правда. Вот он, к примеру, на танцульках в клубе – все там чинно, танцы-шманцы-обжиманцы. А он подходит к девке…

– К самой красивой, не хухры-мухры тебе.

– Ну и сгребает в охапку. И не танцует даже, а целует сразу взасос, да так крепко – аж звон стоит. И говорит сразу громко, не стесняясь: «Пошли отсюдова!»

– И шли, девки сами шли, Ин Николавна. И вот факт-то ненаучный: сколько ребята, друзья мои, и другие всякие грозились ему морду набить – не было этого. Он ведь всех так любил, любви-то в нем столько было, и простой такой был.

– Ну что ты, Вась, «был». Он и сейчас…

– А ты, Клавка, проверяла, что ли? Смотри, Володе расскажу.

– Я-то нет. А вот подружка моя – та регулярно проверяет. Лет уж десять. А он все такой же. Люблю, говорит, всех. Все приходите, никого не обижу. Мне с одной не получится никогда, завянет у меня все на корню.

– Он ветеринар, животину лечит, а сам – как бык здоровый.

– Так подружка моя со своей начальницей подралась, как увидела, что та от него идет.

– Уволила?

– Нет, не уволила. Начальница-то одинокая была. Она ребеночка от него родила – добрая стала, зла не помнит, все про своего сыночка, какой он красавец.

– Еще бабы треплют, что к нему мама с дочкой вместе бегали.

– А папа как же?

– Папа там в разводе был, не было папы. Так они вдвоем, друг от дружки не таясь, к нему бегали, только от жениха дочкиного скрывали.

– Неужто не узнал?

– Не узнал. Увез ее в Ленинград, живут себе хорошо, мама одна теперь ходит.

Разошлись поздно. Инна забралась на высокую кровать, утонула в крахмальных изломах белья – и проснулась от пронзительного «кукареку».

Вскочила, умылась. Часов шесть, рано.

Нет, не рано. Завизжала циркулярная пила – Василий Степанович принялся за работу.

Пытаясь перекричать визг пилы, Алевтина Ивановна сказала:

– Вася-то отгулы в пароходстве взял, а я сейчас на работу. Хотите со мной? Посмотрите пароходство наше, искупаетесь.

Инна согласилась.

Алевтина Ивановна снабдила ее двумя кусками пирога, завернутыми в полотняную салфетку, и полотенцем. Купальника на Инну, конечно, не было.

– Это ничего! Я вам место одно покажу на реке – там и голышом можно.

До пароходства было минут пятнадцать ходу.

Утро солнечное, день будет жаркий, но ветер дует свежий, сильный. Ветер словно приподнимает над землей. Запрокидываешь голову – небо синее-синее…

В пароходстве Инну больше всего поразило, что в одной из комнат на втором этаже, куда подниматься надо было по скрипучей деревянной лестнице, за допотопным письменным столом сидела вполне современная девушка и работала на вполне современном компьютере. Девушка водила «мышью» по столу, а рядом, на этом же столе, сидела самая настоящая кошка.

Она сонно щурила зеленые глаза на компьютерную «мышь», на свою хозяйку, на лучи солнца из открытого окна, на Инну, появившуюся в дверях…

А потом – песок, река, тишина.

Полное безлюдье.

Входишь в воду, в широкую спокойную реку.

Чувствуешь прохладу и силу течения всей кожей.

Плывешь на середину реки – и переворачиваешься на спину.

И только небо. Синева. Горячий, слепящий свет солнца.

Возвращалась Инна с мокрыми волосами, утомленная плаваньем до странного ощущения физического счастья от усталости.

Она быстро нашла пароходство, спросила, где найти Алевтину Ивановну.

– Алевтина Ивановна домой уже пошла, – сказала компьютерная девушка.

Кошка соскочила со стола, пересекла комнату, потерлась об Иннины ноги…

Еще не видно было дома за деревьями, но пронзительный визг пилы слышался отчетливо. Удивительно, звук этот Инну не раздражал. Может, потому, что ему сопутствовал свежий запах дерева, который Инна почувствовала, открыв калитку.

– Ну как вам наша Ока? – приветствовал ее Василий Степанович, выключив пилу.

– Замечательно. Искупалась – просто ожила.

– Да вы у нас и так женщина живая…

Алевтина Ивановна сидела на скамейке, перебирала вишни – отрывала черенки, выдавливала косточки.

– Вот, насобирала. Мелкие, конечно, но на варенье сгодятся.

– Можно я вам помогу? – спросила Инна.

– Что уж за развлечение – вишни перебирать…

Алевтина Ивановна была совсем не против.

Говорили о рязанской жизни и жизни на ранчо Марго. Находили много общего.

Замолкали, потом одна произносила: «А знаете…» или «Вот у нас…».

После очередной паузы Инна осторожно сказала:

– Вот мы вчера о странностях любви говорили…

Алевтина Ивановна опустила глаза, покраснела даже. Потом засмеялась, махнула рукой:

– Ой, Инна Николаевна, не берите в голову… Ну, любим языками почесать. Оно понятно – городок-то маленький… Да и вправду – мужик этот зла никому не делает.

«Все. Разговор окончен. Хоть и не начинался», – подумала Инна.

Пальцы у нее были выпачканы багряным вишневым соком.

Потом пекли оладьи, ужинали.

Поздно вечером, в темноте, в своей комнате, Алевтина Ивановна говорила мужу:

– Вась, а Вась, спишь, что ли?

– Нет, мозгую.

– О чем это?

– Так, о жизни…

– Да, я вот тоже все думаю. Хорошая она женщина, но уж слишком молодая. Для свекрови это несолидно. И Америка эта… Далеко как-то.

– Я не про это. Я про кирпич мозгую, понятно?

– Да. Понятно, Васенька.

– А слишком молодых не бывает. Вот мы с тобой – молодые? А? Молодые же… Молодые.

– Ой! Что ж ты делаешь…

– Молодые же…

А Инна лежала в своей комнате, стараясь разглядеть в темноте невидимый потолок. И вдруг поняла, что комната эта, эта высокая железная кровать, на которой она сейчас лежала, – Надина. Первые семнадцать лет своей жизни каждый вечер Надя лежала, точно так же глядя в потолок, теряющийся в темноте…

«Я не допущу этого. Я не сломаю ее жизнь».

Впервые Инна совершенно честно, не соврав самой себе, подумала о Наде как о родном человеке. Как о своем ребенке.

А утром над ней склонилась Надина мама.

– Инна Николаевна. Инна Николаевна, вы в девять встать хотели. Сейчас десять почти…

– Надо ехать? – Инна села на кровати.

– Сперва-то позавтракать. Я уже яишенку с салом изжарила.

Инна позавтракала, попрощалась с Алевтиной Ивановной душевно, с объятиями, поцелуями, благодарностями и восторгами. Василий Степанович ни свет ни заря ушел на работу, в пароходство. Инна окинула взглядом его новую веранду.

«Я приехала два дня назад. Если он и дальше будет строить такими же темпами, через неделю он все остеклит и диван поставит».

Ворота были открыты.

Жарко припекало солнце.

Пахло свежеоструганным деревом.

У колеса «джипа» важно вышагивал петух.

– Кыш! – всплеснула руками Алевтина Ивановна.

Петух ушел…

Через три часа Инна открывала ключом дверь своей квартиры. То есть квартиры Николая Павловича.

Сам Николай Павлович окинул ее сурово-брезгливым взглядом:

– И эта явилась не запылилась.

И ушел в свою комнату.

На тумбочке сидел Леша. Стаскивал ботинки. Волосы всклокоченные, взгляд шалый. Глянул на мать – и отвернулся.

Из комнаты вышла заспанная Надя в халатике.

– Здравствуйте, Инна Николаевна.

– Здравствуй, Надюша, доброе утро.

– «Доброе утро», – вдруг передразнил ее Леша срывающимся голосом. – Ты где была?

Вскочил с табуретки, потряс перед Инниным лицом ее собственной запиской.

– Это что? Какие такие наши дела ты два дня и три ночи улаживала?! И как ты их уладила?!

– Во-первых, не кричи.

– Говорю как хочу. Ты же вот делаешь что хочешь. Исчезаешь, всех на уши ставишь.

– На ушах здесь стоишь только ты…

– Где ты была? – крикнул-взвизгнул он.

– В Рязани, – как можно спокойнее произнесла Инна, глядя Леше прямо в бешеные, потемневшие до глубокой синевы глаза. – В Рязани, у Надиных родителей.

– И что же ты там делала? – спросил язвительным, шипящим шепотом.

– Обсуждала свадебную церемонию, – не моргнув, соврала Инна и вспомнила, что об этом не сказала в Рязани ни слова. – А что ты, мой дорогой сын, делал тут?

– Ничего. Полное ничего, – сказал он так же злобно-задиристо, но взгляд отвел.

– Если я правильно понимаю, тебя этой ночью дома тоже не было. Так?

– Да ты ничего правильно не понимаешь, – прицепился к слову Леша.

«Это точно», – с горечью подумала Инна.

И повернулась к Наде:

– Надя, что здесь произошло?

У Нади дрожали губы.

– Инна Николаевна, не надо, – взмолилась она. – Я… больше не могу. Давайте потом как-нибудь, спокойно.

– Хорошо, Надюша.

Надя исчезла в комнате.

Леша пошел на кухню, загремел чайником.

Инна села к телефону, набрала номер. Ей ответил вежливый бодрый голос сотрудника прокатной фирмы.