Текст книги "Тайна старого фонтана"

Автор книги: Виктория Фокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Мужчина, стоящий напротив, казался ей знакомым и незнакомым одновременно. Она не могла подобрать слов. Вместо этого она расплакалась и побежала к замку. Джио догнал ее и сгреб в охапку. Она вырывалась, сдерживаясь всеми силами, чтобы не броситься на него с кулаками. Либо так, либо обнять и никуда не отпускать.

* * *

Все начиналось крайне неловко.

– Синьора Моретти, рад встрече.

Художник был молодой, бородатый и привлекательный. Она вежливо пожала его руку, стараясь сохранить достоинство после сцены, свидетелем которой ему пришлось стать.

– Поздравляю вас обоих, – продолжил он, когда темная фигура Джио появилась у нее за спиной.

Вивьен опустила скрещенные руки, предполагая, что этот жест может выглядеть как попытка самозащиты. В воздухе висело напряжение.

– Нам сюда, – процедил Джио, приглашая мужчину в бальный зал.

Окошко выходило на газон, который станет идеальным фоном для портретов. Позади был фонтан. Из окаменевшего рыбьего рта лилась вода. Вивьен хотелось вернуть душевное спокойствие. Здесь были только они вдвоем, без Изабеллы. Она должна быть счастлива. Изабеллу она не видела несколько дней, в последний раз она заметила ее силуэт из окна спальни. Золовка одиноко сидела на краю фонтана, разглядывая небо. По коже Вивьен побежали мурашки от одного взгляда на нее. Вивьен наслаждалась опустевшим поместьем. Но иногда ее грыз червячок сомнений. Она подозревала, что с Изабеллой еще не покончено. Это было затишье перед бурей.

Слова художника прозвучали как жестокая насмешка:

– Мы ждем кого-то еще?

Вивьен, сбитая с толку, посмотрела на Джио. Он не сводил глаз с художника.

– Да, – произнес он. – Она сейчас спустится.

О нет, – подумала Вивьен. – Нет, нет, нет.

– Отлично, – сказал мужчина, раскладывая кисти и распаковывая мольберт. Он натянул первый холст. – Тогда можем начинать.

– Джио, – наконец Вивьен решилась заговорить. – Можно тебя на пару слов?

Он не хотел нового скандала, поэтому вышел за женой в холл.

– Это Изабелла, не так ли? – Вивьен выглядела оскорбленной. – Это она.

Глаза Джио были пусты. Один черный, другой зеленый – словно принадлежащие двум разным людям. Она не понимала, что происходит, – может быть, он хочет ее наказать? Привычки играть с ней, как это делала Изабелла, дразня и подталкивая, пока она не почувствует себя загнанной в угол, у него не было. Он сразу нанес сокрушительный удар.

– Это и ее дом тоже, знаешь ли.

Вивьен дрожала:

– Я не понимаю.

Но она все прекрасно понимала.

– Мой дядя оставил его нам двоим.

Он что, наслаждается происходящим? Неужели он просто хотел нанести ей ответный удар?

– Половина этого поместья принадлежит Белле. По праву рождения.

– Я думала, это место принадлежит нам, – сказала она. – Тебе и мне. Я думала, это наш дом.

Вивьен понимала, как звучат ее слова. Она не хотела показаться избалованной выскочкой, но знала, что выглядит именно так: величие Барбароссы не имело к ней никакого отношения, в отличие от Джио и Беллы, она была здесь не более чем гостьей.

– Ты устраиваешь сцену, – ответил он.

Почему он издевается над ней? Она смотрела на мужчину в надежде на понимание, но не могла понять.

– Вы с Изабеллой – единственные владельцы Барбароссы, – прошептала она. – Адалина и Сальваторе работают на вас. Не на меня. Я здесь никто.

– Прекрати, – бросил он, словно окатив ее ледяной водой в попытке затушить вспышку гнева. – Белла едва ли претендует на замок. Она живет своей жизнью. Некоторые женщины ведут себя и похуже. Так что, можешь считать, тебе повезло.

Это было слишком.

– Повезло? – У нее перехватило дух. – Ты сказал, повезло?

Джио сунул руки в карманы.

– Повезло разделить жизнь с женщиной, которая пытается ее разрушить? Повезло делить с ней своего мужчину? Повезло бороться за жизнь своего малыша, после того как она попыталась нас убить?

В ответ он ничего не сказал. Только грустно на нее посмотрел. Взгляд прожигал ее насквозь. В нем было что-то похуже, чем просто грусть, – разочарование, жалость.

– Мне не повезло, – прошипела Вивьен, безуспешно пытаясь скрыть ссору от художника, который по другую сторону двери точно все слышал. Все рушилось. Рушилось, рушилось, рушилось, и все из-за этой дряни. – Единственная причина, по которой она не показывается мне на глаза, – она знает, что натворила, – заявила Вивьен. – Она знает, и я знаю. Ты единственный, кто этого не знает.

Некоторое время он молчал, как будто хотел убедиться в том, что она закончила, затем сказал:

– У тебя бледное лицо, Вивьен, – в его голосе был слышен холод. – Я не уверен, что ты в порядке. Наверное, тебе не стоит напрягаться. Пожалуй, лучше подняться наверх и прилечь.

Вивьен отвернулась, глаза застилали слезы.

– Пожалуй, ты прав, – сказала она.

Глава двадцать восьмая

Италия, лето 2016 года

Элисон внимательно смотрит на меня. Это длится не больше секунды, но мне кажется, что прошло целое столетие. Макс смотрит на меня. Я смотрю на Элисон. Никто не говорит ни слова.

Затем Макс нарушает тишину:

– Мне стоит оставить вас наедине.

– Нет! – протестую я. – То есть… – Я не могу поднять на него глаза. Мне стыдно и страшно, что один взгляд раскроет все тайны и разоблачит меня. Я не та, за кого себя выдаю. Я только хотела ею быть. – Мы пойдем в другое место.

Чудо, что я вообще могу говорить. Макс провожает меня любопытным взглядом. Элисон идет за мной, и, когда мы уже стоим у двери, он быстро спрашивает:

– Ты в порядке?

Нет, – хочется закричать мне. – Ты знаешь, что это такое, Макс? Это конец.

Моя жизнь здесь, моя жизнь дома, моя жизнь, какой я знала ее. Моя жизнь, какой она могла стать или может. Все это может закончиться. У Элисон в руках ключ, и меня до одури пугает то, что он может открыть. Я тону, подо мной – бездонная пучина.

Конечно же, я не говорю ничего подобного. Вместо этого я киваю, любое отрицание или отпор воздвигнет между нами еще более высокую стену. Пути назад нет.

– Позвони мне, – бормочет он, когда мы с Элисон выходим.

На улице кипит жизнь.

– Ладно, Люси, где вам будет удобнее?

* * *

Удобнее… Можно ли вообще говорить об удобстве в моей ситуации? В конце концов мы находим уютное место в садах, выходящих к реке. Мы присаживаемся, держа в руке по стакану горячего густого латте, купленного Элисон.

– Кофе здесь изумительный, – говорит она, разрывая длинный пакетик сахара, и дует, чтобы остудить. У нее красивые губы и густые длинные ресницы, и она совсем не похожа на того, кого стоит опасаться. – Мне нельзя пить его так много, я делаюсь нервной… как, впрочем, и без него. Но не могу без кофеина. Рабочие дни бывают слишком долгими.

Случайное упоминание о ее работе возвращает меня к реальности.

– Чего вы хотите?

Элисон делает глоток.

– Хочу услышать вашу версию происшедшего, как я уже говорила дома у вашего парня. Я не собираюсь распинать вас на кресте, Люси. Я на вашей стороне.

– Он не мой парень.

Она поднимает бровь.

– Извините.

– Это полная чушь, что вы на моей стороне. Вам нужна история, как и всем остальным. Изображая симпатию, вы не становитесь особенной.

Элисон отставляет кофе и достает из сумки планшет. Она внимательно смотрит на меня.

– Ладно. Вы в курсе, что пишет британская пресса? «Любовница Джеймса Кэллоуэя – убийца и потаскуха» – и все в таком духе. Вам повезло, что никто не называет вас по имени.

– Которое вы собираетесь озвучить. Ваш начальник, наверное, молится на вас.

– Мой начальник не знает.

– Как вы узнали? – Я не могу удержаться от вопроса.

– Наташа Фенвик – подруга моей подруги. Она рассказала мне все.

Ну конечно. Наташа.

– Не думайте, что она треплется направо и налево. Она могла рассказать это бесконечному множеству журналистов, но не сделала этого.

– Только вам.

– Ага, – Элисон улыбается. – Она знает, что мне можно доверять. Вы тоже можете.

– Именно поэтому вы явились в дом моего отца с угрозами?

Элисон на секунду замолкает.

– Едва ли это было что-то похожее на угрозы. Но мне жаль в любом случае. Это была не я, а моя помощница. Она вообще не должна была с ним говорить, но не сдержалась. Поверьте, я поговорила с ней очень серьезно.

Я отворачиваюсь. Стакан обжигает мне руку.

– Послушайте, Люси, вот как все будет. Ваше имя всплывет рано или поздно. Я знаю, что несколько репортеров уже подобрались к вам достаточно близко. Вы с Джеймсом тщательно все скрывали, этого у вас не отнимешь. На него пока никто не наседал.

Меня начинает мучить совесть. То есть это не он меня втянул.

– Но она уже близко. И от того, в чьи руки попадет история, зависит ваша судьба. Ваш мир может быть разрушен. Не исключено, что придется уехать из Англии, начать все заново. – Она оглядывается по сторонам. – Приехать сюда было хорошей идеей.

– А вы чем от них отличаетесь?

Мой голос звучит холодно, но неожиданно для себя я замечаю, что симпатизирую Элисон. Может быть, это из-за того, что она достаточно амбициозна, но без цинизма, как будто только играет роль бездушного писаки, но не смотрит на меня как на золотую жилу.

– Я не хочу навредить вам, Люси. Даю слово. Очевидно же, что у истории есть подоплека, правда? Вы поддерживаете с ним связь?

Я отрицательно качаю головой.

– Это правильно, – кивает она, – бывшим парням лучше оставаться в прошлом.

Не могу понять, она пытается разговорить меня или между нами возникло какое-то странное доверие? Безопаснее думать, что первое.

– Это была любовь? – спрашивает она.

Я замираю. Я привыкла держать это при себе, а Элисон – незнакомка.

Но она добрая незнакомка. В ее глазах я вижу искренность, не знаю почему, но я верю, что она не переврет мои слова. Кто знает, что сделают другие репортеры, когда доберутся до меня? Осуждение последует в любом случае, но если от моего имени будет говорить кто-то, подобный Элисон, разве не появится в конце моего тоннеля свет?

Я набираю в грудь воздуха и рассказываю ей все.

* * *

Через час мы прощаемся. Я чувствую, что с моих плеч свалился камень. Мне бы опасаться, но я спокойна. Элисон обнимает меня.

– Ты поступила правильно, поговорив со мной, – произносит она.

– Надеюсь, – отвечаю я.

Оказывается, у Элисон была связь с женатым мужчиной несколько лет назад.

– И я тоже не знала, – признается она. – Я ведь даже не любила его, хотя, поверь, когда дело доходит до общественного мнения, искренняя любовь играет тебе на руку. В моем случае это была просто череда глупых свиданий. Было увлекательно – потому что неправильно. Я повзрослела, поумнела и бросила его. Он придурок. И точка.

Очевидно, она пыталась заставить меня признаться, что Джеймс тоже был ублюдком.

Но я не могла.

– Ты же больше не сохнешь по нему, правда? – спрашивает она.

– Не для записи?

Она кивает. Я улыбаюсь:

– Хорошая попытка.

Я наблюдаю, как Элисон садится в такси – вот она, бомба, которой предстоит разорваться через несколько часов после ее возвращения в Англию, – и я чувствую себя… лучше. Спокойнее. Вытащив все это на поверхность, я смогла не только очиститься, но и убедить себя, что я не убийца. Я полюбила. Вот и все.

Телефон оживает сообщением от Макса:

Я здесь, если захочешь поговорить. М.

Я засовываю его обратно в карман. Мне не хочется останавливаться, и я спускаюсь вдоль реки по усаженной жасмином дорожке, на которой толпятся туристы с мороженым и камерами наперевес. Вид отсюда открывается восхитительный. Дуомо горит огнем – в куполе отражается огромный золотистый шар солнца, отливающий красной бронзой в кобальтово-голубом небе. Солнце понемногу угасает, передавая эстафету огням ресторанов и баров. Я пока не готова возвращаться в Барбароссу. Иду через мост в свое любимое место во Флоренции – вход в Уффици. Ее великолепный двор, наполненный мелодией скрипки, дает возможность укрыться от посторонних глаз. Сегодня вечером он гудит от приглушенных голосов, как будто тот, кто заговорит здесь вслух, нарушит его величие и изящество. Дуэт музыкантов настраивает инструменты на площади. Звук струн вибрирует в застывшем воздухе, подобно стрекозам, замершим в полете над гладью озера.

Рядом со мной парочка целуется, держась за руки. Я сижу, согнув колени и положив голову на руки, мои глаза закрыты. Музыка и атмосфера вокруг создают вокруг меня непроницаемый кокон. Я наслаждаюсь своей невидимостью, так как знаю: долго это не продлится. Никто не видит меня. Никто не знает моего имени. Может быть, мне стоит остаться здесь? Не возвращаться домой? Но потом я думаю о своем отце и его женщинах, которые покидали его, не попрощавшись. Я здесь уже месяц, связаться со мной непросто. Мои сестры могут не проявлять себя, потому что боятся признать: в месте, откуда они родом, произошла трагедия. Они не хотят напоминаний о ней – наших с папой лиц, маминых фотографий на каминной полке. Но я смирилась с этим. Я знаю об этом. Так что мое место там.

Я снова открываю глаза и вижу прямо перед собой его.

Я сажусь прямо. Сердце вырывается из груди. Этого не может быть.

Всего лишь фигура, спиной ко мне стоящая у стены. Но я бы узнала его где угодно. Такой знакомый затылок – я знаю все его выпуклости. Пальцы дрожат. Кое-как удается встать, сдвинуться с места. Я иду через площадь, и с каждым шагом увиденное становится более ясным и очевидным и в то же время невероятным.

Я уже близко, но он уходит, протискиваясь сквозь толпу, для которой он один из многих. Но не для меня. Я слежу за его головой, отделяя ее от множества других, в сумерках они все похожи, но для меня разница огромна. Несмотря на темноту, я угадываю волнующие черты его лица.

Этого не может быть. Но это он.

Я не могу произнести его имя. Я могла бы окликнуть его, знаю, что могла бы, но язык не слушается, и я не издаю ни звука. Мы ступаем на тротуар. Я отстаю на пару шагов. Он переходит улицу, а передо мной проносится машина. Я теряю его из виду. Вне себя от отчаяния, я продолжаю идти, вглядываясь в лица, но уже не вижу его.

И вдруг:

– Люси?

Поворачиваю голову. Он здесь. Шагнул в реальный мир из моих грез.

– Я предполагал, что это ты.

Глава двадцать девятая

Вивьен, Италия, 1984 год

Картины привезли в замок прямо перед Рождеством.

– Почему их три? – спросила Вивьен, инстинктивно прикрыв ладонью свой семимесячный живот. – Я не позировала. Здесь должны быть только ваши с Изабеллой портреты.

Джио подошел, чтобы рассмотреть свертки. Хрустящая коричневая упаковка, перевязанная для надежности лентой. Бумагу украшала алая печать, по-итальянски предупреждающая: с этим хрупким предметом нужно быть осторожнее. Он осмотрел все три свертка перед тем, как выдвинуть вперед средний.

– Вот твой, – сказал он. – Это была идея Беллы.

Вивьен подошла. После того как история с позированием закончилась ничем, их отношения осложнились. Холодность печалила ее. Она надеялась, что ожидание малыша станет самым счастливым периодом в их жизни. Но слишком много боли было причинено, чересчур много сказано. Холодок пробежал по спине девушки, как только прозвучало имя Изабеллы. Но у нее не было ни сил, ни желания задавать вопросы. Характер Джио пугал ее, одновременно такой притягательный и отталкивающий. Хотелось убежать, но в то же время держаться рядом, покориться темной силе Джио, найти в ней защиту.

– Мы были готовы устроить тебе сеанс позже. – Он сделал рукой жест, предлагающий развернуть сверток. – Но у Беллы возникла идея получше. Она принесла твою фотографию. Художнику этого было достаточно для работы. Она настаивала именно на этом снимке.

Пальцы Вивьен замерли, не развернув упаковку до конца. Она понимала, что Джио находит жест Беллы примирительным, а саму Изабеллу – образцом великодушия. Его тон явно свидетельствовал о том, что он ждет от Вивьен высокой оценки этого благородного порыва, несмотря на все высказанные ею прежде обвинения. Возможно, в его представлении она должна была повернуться и сказать что-то вроде: «О, Джио, разве она не прелестна?» Но она не могла. Распаковывая картину, она уже знала, что Изабелла снова одержит победу. Как и много раз до этого.

– Ну, – спросил Джио, как только она закончила с бумагой. – Что ты думаешь?

* * *

Картина не поддавалась описанию. Оглушенная, Вивьен уставилась на нее.

– Что это, черт возьми, такое? – шепотом спросила она.

– Мы подумали… – начал было Джио, но, подойдя поближе, онемел. – Ох…

Вивьен не смогла бы подобрать более подходящего слова.

– Мы договаривались не об этом, – произнес он. – Наверное, Белла что-то напутала. Я думал, мы остановились на фотографии, которую сделал я сам сразу после нашего приезда.

Вивьен знала, о каком снимке идет речь. Он сфотографировал ее на фоне замка, она смотрела прямо в камеру. На обороте фотографии она своей рукой написала: «В, 1981».

– Мне жаль, cara, – произнес он. – Это какая-то ошибка.

Она дрожала. Из всех вещей, которые Изабелла могла сделать…

– Я поговорю с ней, – пообещал Джио. – Она очень расстроится. Мы закажем другой портрет. Мы все исправим.

Он коснулся ее руки. За многие недели это был первый жест, в котором читалась нежность. Он склонил голову, рассматривая изображение.

– Только если…

– Только если что?

– Сходство ведь потрясающее, – заметил он. – Может, ты хочешь оставить его?

Вивьен взвилась:

– Ты серьезно?

– Вив, я знаю, что ты задета. Я знаю, что он был строгим. Как и мой дядя. Как и многие мужчины в моем роду. Но сейчас он мертв. Его больше нет. Он не вернется.

Когда-то давно придуманная ложь все еще имела власть над ней.

– Я ненавижу отца, – выговорила она. – И всегда ненавидела. Жаль, что я не убила его своими руками.

Джио попытался ее успокоить:

– Ты реагируешь слишком бурно.

– Ну конечно, – взорвалась она. – Глупая, истеричная, сумасшедшая Вивьен.

– Я этого не говорил.

– Тебе и не нужно.

Она старалась сдержать слезы. Но не могла – они наворачивались на глаза, были готовы политься ручьем. Конечно, ее страдания казались ерундой по сравнению с тем, что пережила Изабелла. Детство Вивьен не шло ни в какое сравнение с тем, что пережила сестра, как и все остальное, на что она все время жаловалась. И здесь Изабелла победила – приз за Худшее Разрушенное Детство достается ей. Как минимум, сквозь пелену слез ужасный портрет было видно не так четко. Хотела бы она увидеть там себя нынешнюю – красивую женщину с животиком, но это было ее детское изображение. Девочка, собранная для похода в церковь, – нежное белое платьице, волосы заплетены в косички, а в глазах – немой крик. Позади с гордым самодовольным видом стоял ее кукловод. Рука Гилберта вцепилась в ее плечо.

Откуда у Изабеллы это фото?

– Она рылась в моих вещах, – произнесла Вивьен с удивлением. – Изабелла… наверняка была в нашей комнате и нашла коробку. Я думала, что хорошо ее спрятала.

Джио положил ладонь ей на предплечье.

– Я дал Белле коробку, – мягко произнес он. – И попросил ее выбрать что-нибудь оттуда. Она хотела как лучше, Вивьен. Правда.

Вивьен отбросила его ладонь.

– А знаешь, что еще было в этой коробке? – прошипела она. – Я скажу тебе. Мой дневник, в котором описаны все эти годы. В нем она могла прочитать все, что нужно, о моем отце. То, чего не знаешь даже ты. Она целилась в больное место. И попала. – Вивьен всхлипнула. – Она – чистое зло, Джио. Почему ты этого не видишь? Почему ты не видишь, что она со мной делает?

Она выбежала из зала, заливаясь слезами. Там над лестничным пролетом, как и полагается, висел портрет Джио рядом с изображением Изабеллы. Та выглядела ослепительно красивой. Они казались парой – великолепной темноволосой парой, которая, словно трофей, делила это поместье.

Только несколько месяцев спустя новый портрет Вивьен, похожий, впрочем, на старый страхом в глазах, присоединился к ним. Теперь она была рядом с братом и сестрой, хотя так и осталась чужой.

* * *

Может, все дело было в воображении Вивьен, но она была уверена, что нет.

Наступило Рождество, и все вокруг замерзло. В Изабелле что-то изменилось. Словно портрет дал ей силу бороться за то, что принадлежит ей. Нерожденный малыш был неожиданной помехой, но Изабелла оставалась его сестрой. Джио ее по-прежнему любил. Все ее уловки срабатывали, и она всегда оказывалась в выигрыше.

Часто за ужином Изабелла словно порывалась заговорить. Каждый раз Вивьен пыталась поймать взгляд Джио. Что происходит? Но ее муж продолжал молча нарезать телятину на кусочки и говорить о подготовке к празднованию Нового года в особняке одного из его друзей – богача-графа. Изабелла заметила ее любопытство. Вивьен могла поклясться, что та играет с ней. Когда Джио задавал вопрос, Изабелла смотрела в ее глаза, бросая вызов: успеешь ответить раньше меня? Это заставляло сердце Вивьен биться чаще, а ладони потеть. Она боялась голоса Изабеллы, как чего-то живого, точнее, ожившего – так вдруг прикасаешься к забытой игрушке, долго лежавшей в темном шкафу. Бу! Интересно, какой он – ее голос? Низкий, как у брата? Или хриплый? А может, звонкий, как пение соловья? И что она может сказать? Все слова Вивьен – пустые, легкомысленные, льющиеся как вода – стоят ли одного долгожданного слова Изабеллы? Речь Изабеллы могла быть только тягучей, как ликер, сладкой и отравляющей. Годы молчания должны были сделать ее голос только лучше, как хорошее вино или дорогой жемчуг. Каждый слог будет жидким золотом.

Вивьен доверилась Адалине.

– Вы думаете, синьора Изабелла выздоровела? – спросила горничная, проверяя запасы к рождественскому застолью.

Вопрос был риторическим и нужен был только для того, чтобы дать Вивьен возможность выговориться. Именно по такому сценарию и проходили их беседы. Лили задавала вопрос, а Вивьен использовала его как трамплин для прыжка в безумные рассуждения и предположения. Вивьен не была уверена, что Лили верит ее словам. Она рассказала горничной о том, как упала, утверждая, что виновна в этом Изабелла. Но положение Адалины не позволило ей согласиться. В конце концов, это было очень веское обвинение. Она выслушала ее и посочувствовала, но, только покинув территорию прислуги, Вивьен поняла, что Адалина никак не прокомментировала ее обвинения. С тех пор так и повелось – Адалина позволяла ей выговориться на тему Изабеллы, но сама никогда не высказывалась. Вивьен едва ли могла ее в этом обвинить. Ведь она и правда говорила ужасные вещи.

– О, она все еще больна, – мрачно ответила Вивьен. – Она всегда была больной.

Адалина продолжила молча чистить картошку. Этот звук успокаивал, словно кто-то почесывал кожу ногтями.

– Эта немота… Она идет ей только на пользу, правда? – Адалина встретилась с Вивьен глазами, не отрываясь от работы. – Ей сходит с рук абсолютно все, Изабелла может делать все, что придет ей в голову, не боясь наказания. Отсутствием голоса она напоминает всем о пережитом горе. С таким же успехом она могла бы кричать о нем на всю округу.

В окно Вивьен увидела Сальваторе, он вносил в дом рождественскую елку. Вместе с одним из садовников они перевязали трехметровое дерево веревками и несли на плечах. Ель дрожала.

– Никто не осмеливается сказать слово против Изабеллы. Бедняжка ведь не может ответить. Ей никогда не приходится что-либо доказывать. Ей никогда не приходится себя защищать. Забавно, ты замечала, Лили, как самозащита может казаться признанием вины? Чем больше человек говорит о своей невиновности, тем более виноватым кажется. У Изабеллы с этим проблем нет. У меня же есть.

Адалина посмотрела ей в глаза. Вивьен видела, что та взвешивает все за и против, но не решается высказаться. Когда она наконец заговорила, слова были подобраны очень тщательно.

– Если вы позволите мне откровенность, – произнесла она, – я скажу, что вы с синьором Моретти должны сделать это место своим домом. Оно должно стать домом для вашего малыша и, осмелюсь сказать, домом вашего будущего. Вы должны стать плечом к плечу.

– Против нее?

Адалина отвела в сторону взгляд.

– Джио не станет меня слушать, – сказала Вивьен. – Он не верит ни единому моему слову.

– Значит, вам нужно попытаться еще раз.

Вивьен сидела, наблюдая за работой горничной. Адалина была права. В центре проблемы стоял Джио, и только он мог ее разрешить. Ей нужны только доказательства того, что золовка пыталась навредить их ребенку. Она откроет ему глаза. Нужно просто найти доказательства. И если для этого нужно заставить Изабеллу заговорить и поймать в собственную ловушку, то именно это она и сделает.

* * *

Рождество пришло и ушло, оставив в памяти только блеск мишуры. Барбаросса всегда был роскошным, а в это время года – и вовсе незабываемым. Между арками были натянуты золотые гирлянды, лестничный пролет украшали фонарики, бумажные колокольчики висели под сводами комнат. В холле стояла волшебная изумрудная елка. Гирлянды украшали ее темно-зеленые ветви. На серебряных нитях висели блестящие стеклянные шары, а на верхушке в танце замерла фея. На полу были разбросаны коробки, красиво упакованные в тонкую шелестящую бумагу, перевязанные зелеными лентами с аккуратными бантами – и абсолютно пустые. Это все напоминало Вивьен праздники, о которых она читала в детстве, когда в камине мерцает огонь, повсюду горят свечи, в воздухе витает запах пирогов с начинкой. Гилберт Локхарт, хотя и был религиозным фанатиком, не признавал Рождество, считал его выдумкой маркетологов. Поэтому они отмечали праздник молитвой. Рождественская ночь не предполагала ни подарков, ни Санта-Клауса, ни мечтательных взглядов в темно-синее небо в поисках саней, запряженных оленями. В Барбароссе Рождество могло стать волшебным. Вивьен с нетерпением ждала, когда ее ребенок сможет погрузиться в сказку, которой сама она была лишена.

В первый день Нового года Вивьен, спустившись вниз, столкнулась с Изабеллой, которая входила в дом. По всей видимости, Джио снова брал сестру на работу. Что они там делали? И почему Изабелла имела допуск в место, которое он скрывал от жены?

– Привет, – сказала Вивьен.

Она стояла рядом с рождественской елкой, чувствуя себя полноценной хозяйкой дома. Изабелла, как всегда, молча прошла мимо. Вивьен видела, что на ней были новые перчатки: кожаные, отороченные оленьим мехом и присыпанные снежком. Посмотрев в окно, она увидела, как с неба сыплется белая крошка, мягко ложась на стекла. Изабелла сняла длинное пальто, высвобождая из-под воротника темные волосы, которые тут же рассыпались по плечам.

– Я сказала привет, – повторила Вивьен.

Изабелла посмотрела на нее. В ее глазах блеснул недобрый огонек, словно Изабелла припрятала в рукаве карту, сулившую ей новый дьявольски хитрый ход, о котором Вивьен не могла и догадываться.

– Где Джио?

Изабелла кивнула в сторону улицы. Значит, они все же были вместе. Золовка повесила пальто на вешалку и направилась в столовую, где вечером проходил банкет. Вивьен смотрела ей вслед: бедра ее были стройными, а движения – плавными. Ее уверенность в себе слабла от воспоминания о собственной раздавшейся фигуре и исчезнувшей талии.

– Не уходи от меня, – сказала Вивьен.

Изабелла медленно повернулась и пристально посмотрела на Вивьен. В этот момент Вивьен была как никогда уверена в своей правоте. Все эти ночи, когда она сомневалась в своем рассудке, подозревая, что слышала ее разговоры с Джио… Все их таинственные отлучки только вдвоем… Все эти доверительные моменты между ними… Эта связь не могла быть односторонней.

Как же она ненавидела эти глаза!

– Надеюсь, тебе понравилось, – сказала Вивьен, стараясь не дать Изабелле подавить свой порыв. – Вот так ворошить мое прошлое. Джио думает, что ты что-то перепутала. Но я-то знаю. Чего ты от него ожидала? Что он действительно повесит эту чертову картину? Ты проиграла, Изабелла. Ты всегда мне проигрываешь.

Изабелла приподняла бровь. Она не понимала, о чем говорит Вивьен. Или же понимала, но находила это забавным. Словно кошка, играющая с мышкой.

– И не думай, что я хоть секунду сомневалась, из-за кого я попала в больницу. Ты можешь ненавидеть меня, но неужели ты ненавидишь своего племянника или племянницу настолько, чтобы желать смерти? Неужели ты такое чудовище? Джио может не замечать этого, но я все вижу. Поверь, это только вопрос времени, я все равно смогу его переубедить.

Изабелла не шевелилась. Кажется, только уголки губ дрогнули в улыбке.

– Но, может быть, мне это и не понадобится, – продолжала Вивьен. – Ты сама не сможешь вечно продолжать эту игру. Он заметит рано или поздно. Он поймет, что ты притворялась все это время.

На улице хлопнула дверь авто. Послышались шаги Джио по гравию.

– Давай, – молчание Беллы подстрекало Вивьен, – скажи что-нибудь. Я знаю, ты хочешь. Я знаю, ты об этом просто мечтаешь. Я знаю, что прямо сейчас ты жаждешь сказать мне, как ненавистно тебе, что я его жена и мать его ребенка. Давай, Изабелла!

Дверь открылась. Вошел Джио.

Изабелла посмотрела на него, а он на нее.

– Скажем ей? – спросила Белла.

Глава тридцатая

Италия, лето 2016 года

– Я думал, это сделаешь ты, – говорит он.

Я не могу поверить в происходящее. Это он, прямо передо мной. Я вижу его – но поверить не могу.

– Джеймс?..

В глубине души я надеюсь, что он ответит «нет». Но этого, конечно, не происходит.

– Как ты узнал, где меня искать? – Мой голос звучит на удивление спокойно.

– Найти тебя было непросто, это точно, – говорит он, а я смотрю в его лицо в поисках объяснений: страдания, злости, желания быть прощенным… но ничто не может подготовить меня к следующему удару.

– В конце концов я пошел в твою квартиру. Поговорил с Белиндой. Это было нелегко: писаки разбили лагерь вокруг моего дома, но ты знаешь, я должен был…

В его голосе надежда. Вот что это – надежда. Последнее, чего я ждала.

– Что ты здесь делаешь?

Он моргает; серые глаза, обрамленные темными ресницами, – его лицо преследовало меня долгими одинокими ночами. Я думала, что больше никогда их не увижу. Джеймс, мой Джеймс, любовь всей моей жизни, затмение моего сердца.

– А ты не знаешь? – тихо отзывается он.

Кажется, что все исчезает: вокруг спешат люди, а в центре стоит он – неприкосновенный, такой же, как когда-то в «Кэллоуэй и Купер», большой грозный босс.

Волна желания поднимается во мне, призрак запретной похоти.

– Мы можем куда-нибудь пойти? – предлагает он, когда становится понятно, что я не могу ответить на его вопрос. – Я понимаю, что ты в шоке, я тоже, честно говоря. Но я всегда хотел быть честным с тобой, Люси…

Он берет мою руку, и мы отправляемся в путь. Я не знаю, куда он меня ведет, просто чувствую, как его ладонь касается моей, пока мы идем вперед по флорентийским улочкам. Это не могло бы происходить с нами дома. Только здесь, где мы неузнаваемы, где мы не преступники, нас не преследует ненависть. Здесь мы просто пара, любовники, гуляющие рука об руку по самому романтичному городу в мире. Джеймс обещал, что мы когда-нибудь приедем сюда. Говорил, что будем сидеть на берегу Арно. И вот мы подходим к ней.