Текст книги "Странное наследство"
Автор книги: Виктория Джоунс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
– Мама, пойдем отсюда, пожалуйста, – испуганно заговорила Роззи, став совершенно бледной. Ее кожа приобрела от испуга зеленоватый оттенок.
– Роззи, детка, прости меня! – Оливия прошла на цыпочках еще один круг и заговорила шепотом, но радостно и открыто улыбаясь: – Я буду вести себя тихо-тихо. И никто не придет к нам сюда безнаказанно, никто и никогда не обидит тебя… И, возможно, Рони найдет способ отправить вас к миссис Тамбен, а она поможет вам, как помогла уже очень многим перебраться в Канаду.
– Я не хочу уезжать отсюда, мисс Оливия. В Смоки-Хилл похоронен отец Розочки, я часто бываю на кладбище, посещаю его могилу. И не хотела бы далеко уезжать.
– Похоже, отец Роззи был белым, мисс Сара?
Женщина промолчала, и Оливия не стала переспрашивать. Она снова склонилась над Берни Дугласом. С помощью мисс Сары девушка переодела его в чистое белье и перестелила постель, предварительно обтерев больного влажным полотенцем.
Рони Уолкотт вернулся, когда солнце нависло над снеговыми вершинами хребта Элберта, прежде чем скрыться за горизонтом. Он появился так неожиданно и неслышно, что Оливия испуганно вздрогнула:
– Что случилось, Рони?
– Посторонних никого не было? – поинтересовался он.
– Почему ты спрашиваешь об этом, Рони? – девушка была в легком замешательстве, не зная, что ответить.
– Я встретил двух парней свирепого вида. Из тех, что занимаются ловлей беглых рабов. Мне пришлось пристрелить их свирепых псов, натасканных для того, чтобы выслеживать двуногую добычу. А без собак они плохие следопыты! – Рони Уолкотт старался выглядеть как всегда бесстрастно, однако его трясло от негодования, ноздри прямого носа раздувались от еле сдерживаемого возбуждения, глаза сверкали, будто он тоже выслеживал дичь.
– Они ищут нас, мистер Рони Уолкотт. – Сара вышла из кустов ежевики. – Мисс Оливия, благослови ее Господь, накормила нас… Роззи, дитя мое, не плачь! Меня зовут Сара Томсон, это – моя дочь Рози. Мистер Рони Уолкотт, не выдавайте нас, пожалуйста!
Молодой человек мрачно посмотрел на нее.
– За кого вы принимаете меня, женщина? Сейчас я приведу коней, и мы поедем. Нам придется огибать стороной Смоки-Хилл. Эти парни были именно оттуда.
– Ты убил их, Рони? – Оливия в ужасе закрыла лицо руками.
– Нет, Олив, не бойся. Они сами прыгнули с обрыва в каньон Гранд-Ривер. Возможно, эти хорьки уже подплывают к Джанкшену, Оливия.
– Прости Господь их грешные души! – Сара стала тихо молиться, благодарно поглядывая на Рони. Он же продолжал делать вид, что ничего не произошло.
– Если бы они обнаружили беглянок возле наших фургонов, то никого не пощадили бы. Ни тебя, Оливия, ни Берни, ни твоего будущего сына, – Рони пригнал лошадей и быстро впрягал их в повозки.
– Поторапливайтесь! Сара, Роззи, хоть хозяйка ранчо Оливия, но я все же отважусь от ее имени предложить вам перезимовать в <Клин Крик>. За зиму я выучу вас скакать верхом и метко поражать любые мишени из карабина… Роззи, не плачь! Никто не даст вас в обиду!
– Я не плачу! – Роззи шваркнула носом и вытерла кулачком слезы. – Я не плачу, мистер Рони Уолкотт.
Они подъехали к повороту на ранчо, когда густая ночная тьма уже рассеивалась и становилась редкой, точно ветхая выношенная ткань. Звезд в эту ночь на небосводе не было видно, потому что с запада заходили тучи, стлались серыми высокими пуховиками по зеленым склонам Скалистых Гор, поросшим густым сосновым лесом.
Душа Оливии рвалась домой, в уютный и светлый мирок из нескольких комнат под двускатной крышей из оцинкованного железа. Только теперь, побывав в этом долгом путешествии и переночевав несколько ночей в холодной неуютной келье монастыря, она поняла, что Господь слышит ее горячие молитвы. Ведь он дал ей самое главное в жизни – дом. Дом, где ее ждут, где она сможет укрыться от проливного дождя и обильного снегопада, от бурь и метелей. Дом, в котором можно спрятаться от бед и невзгод, от не всегда дружелюбно настроенной судьбы.
Это ее дом, появившийся у нее благодаря отцовским заботам, бабушкиной экономности и бережливости, а также честности и порядочности Бернарда Дугласа, горячо любимого ею. И как только тяжело нагруженные повозки въехали под ажурную арку с надписью <Клин Крик>, душа ее благодарно встрепенулась, чувствуя нежную признательность ко всем этим людям, которые помогли ей обрести свой дом, свое теплое, уютное гнездовье.
Оливия сидела на козлах головного фургона и ловила ноздрями терпкое дыхание прекрасной горной страны под названием ранчо <Клин Крик> и свежий запах студеной воды Гранд-Ривер, прозрачной и чистой, словно утренняя роса альпийских лугов.
Повеселел и Зверь, почувствовав возбуждение своих хозяев, приближающихся к родному дому. Вероятно, он что-то учуял в воздухе раньше людей. Радостно взвизгнув, пес высоко подпрыгнул и, приземлившись на все четыре лапы, стремглав помчался по склону вверх, на площадку, с которой открывался замечательный вид на белые вершины хребта Элберта.
Деревянный дом, возведенный из еще не потемневших сосновых бревен, стоял в просторной долине, прикрытый с подветренной стороны отвесной скалой и стеной густого соснового леса, подступающей близко к хозяйственному двору и навесам для повозок. А перед окнами дома росли различные горные растения, когда-то принесенные из лесу прежними хозяевами, а чуть поодаль зеленело несколько грядок с укропом, петрушкой, луком и чесноком. Все пространство зеленой долины было сейчас затянуто легким туманом, полупрозрачной кисеей сползающим с вершины ближней горной цепи, и сквозь эту нежнейшую завесу просматривались хозяйственные постройки, хлев, конюшни и огромный сеновал.
Чуткое обоняние Оливии еле успевало различать тончайшие оттенки запахов, присущих только ее дому. Запах примятой травы, пожухлых папоротников в ближнем каньоне, конского пота, душистого мелкого сена, которое так любят жевать лошади, коровы и овцы, запах свежего навоза. Так всегда пахнет возле фермы или ранчо.
Легкий дымок вьется над печной трубой. Его неповторимый аромат, смешанный с крепким ароматом свежезаваренного кофе. Она машинально отметила желтоватый свет масляной лампы в кухонном окне:
Оливия изумленно замерла, сидя на козлах движущегося фургона. Неужели ей ничего не почудилось?! И запах древесного дыма, примешанный к другим ароматам и запахам? И желтоватый свет масляной лампы в кухонном окне, завешанном светлой занавеской? И знакомый силуэт высокого мужчины в накинутой на плечи кожаной куртке на высоком крыльце большого дома…
В нетерпении Оливия соскочила с повозки и помчалась по влажной от росы траве. Чулки и край юбки намокли, прилипали к ногам. Она споткнулась о твердый корень огромнейшей вековой сосны, распростершей свои раскидистые ветви по крыше навеса. Во время дождей сосновые шишки застревали в водосточном желобе, и его все время приходится прочищать…
Но Оливия не успевает упасть, потому что ее тотчас подхватывают родные, сильные руки с длинными крепкими пальцами. Подхватывают, не дают упасть и помогают выпрямиться. Серо-зеленые глаза смотрят на нее с любовью и восхищением:
– Оливия, дитя мое… Какая ты красавица. А как выросла! Теперь я не смогу подбросить тебя, как прежде, к потолку. Сил не хватит! Не посмею покачать у себя на коленях, как когда-то качал перед сном, потому что это неприлично. Твой отец совсем состарился!
– Папа! Папочка мой дорогой и любимый! Как ты здесь? Откуда ты здесь? Какой молодец, что догадался приехать! Как нам тебя не хватает, дорогой мой, любимый мой папочка.
– Кому это – нам, Оливия, доченька? Ты вышла замуж, дитя мое?
– Нет, папочка. Нам, это – мне и Рони Уолкотту. Разве трудно догадаться?
– Я приехал только вчера, доченька, Оливия! У меня не было от вас никаких вестей.
Подкатывает второй фургон, который старательно тащит жеребец Уолкотта Хелпо. Обрадованный Рони приветствует Фрэнка:
– Дядя Фрэнк, доброе утро. А мы искали тебя в госпиталях Райфла! И как ты только догадался направиться сюда? Знакомься, это мисс Сара и мисс Роззи. Ты ведь не возражаешь, дядя Фрэнк, если они поживут на ранчо Оливии до весны? Я так и знал! – поспешил объяснить Рони, ощущая себя ответственным за происшедшее в дороге. Он понимал, что Оливия все еще потрясена тем, как он жестоко расправился с ловцами негров. О жизни рабов она знала понаслышке и не представляла, что ожидало Сару и ее дочь в случае поимки. Их просто-напросто могли затравить собаками, а потом кровавые куски человеческого мяса столкнуть в могилу или первую попавшуюся яму и забросать землей, даже не отметив могильный холм никаким знаком.
В доме было тепло и сухо. Оливия прошла в свою комнату и разостлала бабушкину широкую кровать, на которой еще ни разу не спала с Берни Дугласом. Конечно, она устроит больного именно здесь – ведь кухня рядом и можно всегда, не беспокоя других, нагреть воду и приготовить больному свежую еду.
– Как хорошо, что в доме натоплено. Мы немного продрогли во время пути… Папочка, не удивляйся ничему. Я благодарна тебе за все. Бабушка откладывала твои деньги, вот потому я имею теперь крышу над головой. Рони, дорогой, принеси, пожалуйста, Берни. Мы поместим его в мою комнату! – Оливия поспешила взять на себя заботы хозяйки ранчо. Пусть отец привыкает к тому, что она – взрослая, самостоятельная женщина.
– Я хотел бы серьезно поговорить с этим молодым человеком! – и Фрэнк Смитт грозно (как ему казалось) потряс заряженным карабином: – Где он?.. Этот грязный ублюдок стыдится посмотреть мне в глаза! Мои внуки не должны расти незаконнорожденными. Он не переступит порога твоего дома, Оливия! – в глазах Фрэнка Смитта сверкают негодование и возмущение, но дочь так спокойно и уверенно осаживает его, что он даже не смеет возражать ей:
– Папа, папа, перестань изображать из себя бандита!
Оливия с сожалением смотрит на отца и устало улыбается. Ей немного жаль постаревшего <дядю Фрэнка>. В нем уже не оставалось прежней удали и уверенности, которые так восхищали ее когда-то.
– Тебя здесь очень любят, и совершенно никто не боится! Ты здесь, конечно, хозяин, но все-таки не во всем. И, пожалуйста, не повторяй, дорогой папочка, бабушкиных ошибок. Конечно, если ты хочешь мне и своим внукам счастья.
Оливия отправляется на кухню, откуда разносится по дому аромат сбежавшего кофе.
– Как хорошо дома!.. – неожиданно громко говорит она, словно пытаясь убедить себя в чем-то или вступая в спор с собой, прежней, глупой, нелогичной и наивной девчонкой: – Папочка, дорогой, ты не представляешь, как здорово, что есть на свете дом, затерянный в горах, и ты знаешь, что тебя там всегда с нетерпением кто-то ждет. Пусть даже это всего лишь мои любимые пеструшки и Бебидейзи.
– Оливия, дитя мое, похоже, ты хочешь заняться разведением лошадей? Никогда не представлял себе, что моя кроха, моя козявочка, когда-нибудь превратится в леди ранчьерос!
– Еще не превратилась, папа. До этого еще слишком далеко. И многому предстоит учиться, – услышав тяжелые шаги на крыльце, Оливия поспешила открыть дверь: – Сюда, Рони. Осторожнее!
Она склонилась к беспомощному Берни Дугласу, которого Рони положил на мягкую перину, и бережно накрыла его бабушкиным пуховым одеялом. Больной что-то побормотал, приоткрыл глаза, обвел бессмысленным взглядом ярко освещенную несколькими лампами комнату и снова впал в забытье, так и не узнав никого.
– Ты видишь, папа, Берни Дуглас болен. Так что твоя беседа с ним откладывается на неопределенный срок. Понятно? Да и нужна ли она? Ведь у меня будет от Берни ребенок! И этот ребенок зачат в любви, папочка. Возможно, такой же большой и сильной, какую довелось узнать тебе и моей любимой мамочке. И не пройдет года, как ты сделаешься дедом!
За кухонным окном раздалось призывное мычание Дейзи. Оливия схватила ведерко, стоящее на полке стеллажа, и выскочила на крыльцо. Следом за ней заспешила мисс Сара:
– Мисс Оливия, можно я подою Дейзи? Я умею! – и в подтверждение своих слов, она кинулась мыть руки: – Полотенце, есть в доме чистое полотенце?
– Не суетитесь, мисс Сара. В этом доме есть все, что необходимо для жизни… Дейзи, слушайся мисс Сару, милая, – нежно втолковывает она корове, поглаживая ее по пестрому боку.
– Угощайся, Дейзи, – негритянка протянула корове кусок черствой лепешки. Та с недоверием покосилась на чернокожую женщину, но затем лепешку взяла и уже не противилась тому, что именно Сара принялась ее доить. – А вы идите к мистеру Дугласу, мисс Оливия, идите. Я справляюсь.
– Вижу, что справитесь, мисс Сара. Спасибо, дорогая!
– У вас хорошее хозяйство, мисс Оливия. Вы сами все здесь налаживали?
– Налаживали, когда я еще не была здесь хозяйкой. Миссис Лиззи Мартин помогала. И Мэган… Мэган теперь в монастыре. Ее муж умер во время эпидемии, вот она и постриглась в монахини… Надо еще сказать Рони, чтобы помог устроить вам в угловой комнате пару топчанов.
– А Рони, правда, ваш брат, мисс Оливия?
– О! – вздохнула девушка, оглядываясь и улыбаясь немного печально. – Мне уже не раз задавали это вопрос! Да, Рони мой двоюродный брат со стороны отца.
Оливия понимала, что пора возвращаться к Берни, умыть его и переодеть, но ее внезапно неодолимо потянуло к загонам. Туда, где оставались матки с жеребятами-сосунками. Странно, но ей неодолимо захотелось взглянуть на них. И, остановившись на миг, Оливия повернулась и пошла по тропинке, заросшей по обочинам широколиственным подорожником. В низинах и тенистых местах роса матово светилась жемчужным сиянием.
В дальнем загоне откуда-то появились новые лошади. Оливия свистнула, и они весело побежали по кругу, взбрыкивая и довольно фыркая.
– Откуда вы здесь, дикари?
Оливия остановилась и протянула ладонь. Первой подошла гнедая кобыла, она обнюхала ее пустую ладошку, разочарованно глянула в лицо и дохнула мягким теплом. Вороной жеребенок пугливо переминался в стороне, перебирал длинными стройными ножками в белых чулочках до колен, кивал лобастой головой с белой звездой между влажными и глубокими лиловыми глазами. Устремив в любопытстве длинную красивую шею в сторону Оливии, он втягивал незнакомые запахи широкими подвижными ноздрями.
– Эй! – тихо и нежно поманила Оливия жеребенка. Но он по-прежнему стоял в стороне, то внезапно взбрыкивая, то вновь неподвижно замирая, словно желая показать себя хозяйке со всех сторон. – Иди ко мне, кроха!
– Он тебе нравится, Оливия? – Рони Уолкотт остановился рядом и, облокотившись на свежие жерди, протянул жеребенку ломоть черствого хлеба.
– Очень. Видишь, какой он красивый? Просто прелесть!
– Да, совершенно необычная масть!
Жеребенок осторожно приближался – боком, боком. Потом рванулся вперед одним стремительным движением, выхватил хлеб из руки охотника. И так же стремительно умчался прочь.
– Похоже, его привела сама мать. Странно! – Оливия задумчиво смотрит вдаль на горы и густой сосновый лес, покрывающий их от подножья до самых макушек.
– Все понятно, – объясняет Рони. – В горах полно опасностей, а в душах мустангов еще жива привязанность к человеку. Человек не только пользуется силой лошадей, но и защищает от хищников, бескормицы и прочих превратностей природы.
– Оливия! – прокричал с высокого крыльца Фрэнк Смитт. – Оливия, иди домой! Берни зовет тебя. Иди скорее!
– Иду! Иду! – отозвалась Оливия и торопливо зашагала к дому. А потом и вовсе побежала по узкой тропинке, протоптанной в густой траве альпийского луга.
Берни Дуглас снова стоял перед подвесным мостом. И снова мост раскачивался над пропастью. Почти истлевшие веревки еле удерживали дощечки, привязанные к толстым прожилинам. Приходилось ступать очень осторожно, пробуя ногой каждую плашку, проверяя крепость каждого веревочного узла. Берни шагал скользящим индейским шагом, с опаской продвигая вперед ступню за ступней.
На другой стороне моста его ожидали Оливия с мальчиком на руках, Рони Уолкотт и высокий пожилой мужчина с седыми волосами на висках. Все они с напряженным вниманием следили за каждым шагом молодого человека, за каждым его еле заметным движением.
Мальчик на руках у Оливии весело смеется и шаловливо грозит Берни Дугласу крохотным пальчиком. У малыша ярко-синие глаза и светлые вьющиеся волосы. Берни не может отвести взгляда от прелестного очаровательного мальчугана и внезапно оступается…
На лицах наблюдающих за ним Рони, Оливии и незнакомого пожилого джентльмена отражается испуг. Они со страхом наблюдают, как его ноги проваливается в дыру, и Берни Дуглас повисает на руках над пропастью.
– Не смотри, не смотри вниз, Берни Дуглас! Берни, дорогой, не смотри вниз… – в тревоге предупреждает его Оливия.
Берни ложится грудью на дощатый настил, подтягивается, с огромным трудом вползает на мост и какое-то время лежит, отдыхая и набираясь сил.
Берни с надеждой и мольбой смотрит на Рони и Оливию:
– Помогите мне! Помогите! – пытается кричать он, собравшись с последними силами. – Оливия, малышка моя, прогони смерть. Ливи, кроха моя любимая, помоги мне… – но звуков голоса его не слышно. Оливия не слышит его. Не понимает, чего он хочет от нее!
Опять и опять он срывается вниз, повисает над черной бездной, засасывающей его в свои глубины небытия. Цепляется слабеющими пальцами за веревки, приникает грудью к дощечкам, источенным червями и истлевшим от времени… Главное – удержаться над бездной, не сорваться в мутный водоворот времени, куда заманивает и затягивает его смерть.
И он опять и опять пытается взывать, теряя последнюю надежду:
– Господь Милосердный, почему, почему ты давал мне силу и голос, когда я бранился на Оливию, но она совершенно не заслуживала моей брани? Господи, помоги мне снова обрести голос не для бранных слов и остервенелых проклятий, а для того, чтобы выговорить самые нежные, самые трогательные, самые желанные слова любви.
И, наконец, мальчик, тот самый, которого держит на руках Оливия, вырывается из ее рук и бежит, бежит по шаткому мосту к Берни! Он протягивает руки, смеется и что-то ликующим голосом кричит, обращаясь к отцу. И Берни Дуглас, сильный и мужественный человек, хватается обеими руками за эти крохотные слабые пальчики, держится за них, словно за единственную возможность спасения.
В груди что-то лопается, гулом отдаваясь в ушах. Точно снеговая лавина сорвалась с горных круч и стремительно катится вниз, вниз, вниз!
– Ливи! Любимая моя! – кричит Берни Дуглас в полный голос. И призыв его множит звонкое горное эхо.
Горячая шершавая ладошка ложится ему на лоб, бережно проводит по волосам ото лба к затылку.
– Берни, дорогой мой, единственный. Я здесь, я рядом с тобой.
– Кто ты? – больной сердито насупил свои густые черные брови. Слегка приоткрыв глаза, он обводит комнату бессмысленным взглядом замутненных болезнью глаз. – Кто ты? – строго и сурово переспрашивает он, пытаясь приподнять голову от мягкой и жаркой пуховой подушки. И мелодичный, низкий женский голос совсем рядом звучит в ответ, отдаваясь в суровом сердце мустангера приливом нежности и любви:
– Оливия! Твоя Ливи рядом с тобой, Берни Дуглас. Я здесь, любимый мой, – и тут же этот ликующий голос, сообщает кому-то с чувством огромной радости: – Папа! Папочка! Он, наконец, пришел в себя, мой Берни Дуглас. Слышишь, папочка!
Больной с трудом открывает глаза, и тут же зажмуривается, ослепленный лучами яркого дневного солнца.
– Задернуть занавеску? – спрашивает тот же нежный голос и повторяет: – Берни, дорогой, задернуть штору на окне, чтобы солнце не слепило?
Он пытается согласно кивнуть головой, но кивок не получается. Однако его жест понят женщиной, сидящей возле кровати на табуретке, и понят правильно:
– Рони, дорогой, пожалуйста, задерни занавеску. Солнце сегодня слишком яркое… Теперь можно снова открыть глаза, Берни. Смелее! Смелее! Вот так, дорогой мой. Молодец. Посмотри, скорее на меня, любимый!
Берни Дуглас понимает, что наконец-то пришел в себя. Но душа его все еще далеко от этой просторной жаркой комнаты со светлыми деревянными панелями на стенах…
Откуда-то сбоку в раскрытое окно, завешенное шелковой шторой салатного цвета, заглядывает послеполуденное солнце, высвечивая каждый уголок. Возле двери, прислонившись к косяку спиной и сложив руки на груди, с бесстрастным выражением лица стоит индеец, выжидающе уставившись больному в глаза.
– Рони? – удивленно и почему-то восторженно узнает Берни Дуглас. – Рони Уолкотт, укротитель мустангов!
Рядом с индейцем, в дверном проеме застыла в напряженной позе юная мулатка с полным кувшином в руке. Сквозь прозрачное стекло кувшина видно, как пузырится и слегка покачивается золотистая жидкость – прохладный лимонад. Берни с недоумением рассматривает мулатку, потом переводит осмысленный, вопрошающий взгляд на сидящую женщину.
– Это мисс Роззи! – говорит женщина, повернувшись к мулатке. – Мисс Роззи Томсон! – добавляет она.
Он долго и внимательно рассматривает совсем юную леди. Она сидит, склонившись к нему и облокотившись одной рукой на высоко поднятые колени. Сжатым кулачком подпирает круглый красивый подбородок… Невероятно, но, кажется, Берни Дуглас узнал этот гордый профиль, этот соблазнительный поворот головы и завитки черных волос. Эти распахнутые синие глаза, нежно-розовые, немного припухшие губы. И ярко-синее платье из тафты, с отделкой из черных кружев на рукавах и по вырезу горловины.
– Ливи! – шепчет он еще не совсем уверенно и приглушенно. – Ливи! Кроха моя драгоценная!
– Ты хочешь пить, дорогой?
– Да.
Берни следит, как Оливия протягивает руку и перехватывает у мулатки кувшин. Наливает в сверкающий высокий стакан лимонад, просовывает Берни под голову ладонь и подносит слегка наклоненный сосуд с желанной жидкостью к пересохшим от телесного жара губам. Терпкий и одновременно полный свежести аромат лимона дразнит обоняние, заставляет гортань сжаться и снова расслабиться в первом судорожном глотке. Освежающая жидкость холодит язык и небо, сладостной струйкой стекает в желудок…
– Вкусно? – морщит нос Оливия, нервно сглатывая, как делает это любой человек при виде этого прохладного напитка.
– Очень! – подтверждает Берни, снова приникая к гладкому краешку стакана.
– Еще? – заботливо интересуется Оливия.
– Еще! – радостно подтверждает Берни Дуглас.
Конечно, еще! Вкусно! Он чувствует, как с каждым глотком ароматной жидкости в него вливаются новые силы и новая энергия.
– Пока достаточно! – говорит Оливия, когда выпит последний, самый вкусный глоток, и юная мулатка жестом предлагает еще раз наполнить до краев высокий стеклянный стакан с красными поперечными полосками.
– Хочешь познакомиться с моим отцом? – возможно, Оливия немного спешит, но ей не терпится свести их и познакомить, чтобы мужчины поскорее подружились. Она любит этих двух мужчин так сильно, что трудно сказать, кого же из них, все-таки, сильнее. – Он хотел серьезно побеседовать с тобой, когда ты придешь в чувство!.. Папа, папочка, подойди сюда. Берни Дуглас пришел-таки в себя. Позволь тебе представить, дорогой папа! Это – Берни Дуглас.
– Мистер Фрэнк Смит, отец Оливии Гибсон.
– Папа приехал на ранчо раньше нас на целые сутки, Берни. Два десятка маток с сосунками бродили возле пустого сеновала и пошли за отцом в загон. Он прикормил их овсом! Они такие красивые и не очень одичавшие…
Берни закрывает глаза. Он утомился и хочет спать. Сейчас он еще далек от проблем ранчо. Он все еще балансирует на грани между смертью и жизнью. И по одну сторону этой грани – его темное и, возможно, в чем-то постыдное прошлое, с бедами и тяжелыми душевными переживаниями. По другую сторону – будущее, с новыми надеждами, новыми перспективами и планами.
Перед ним распахивалась перспективная картина его собственного будущего, которое он начинал строить с Оливией, совсем юной девушкой, устремленной к свету, к искренности и открытости. Именно ее искренность и открытость их взаимоотношений подкупали его. Он интуитивно чувствовал, что девушка ничего от него не утаивает из своего прошлого. Да ей еще и нечего утаивать! Ну, возможно, одно-два юношеских восторженных увлечения молодыми людьми, своими сверстниками. Не более того…
Но что-то в его рассуждениях и болезненных грезах царапало душу. Словно где-то в самом труднодоступном месте души засела какая-то болезненная заноза. Берни все время мучительно пытался вспомнить что-то светлое-светлое, то, что маячило в сознании, но никак не воплощалось в реальности, которую он начал осознавать. Казалось, он погрузился в сон всего лишь на короткое мгновение и почти тотчас же пришел себя.
Глава 19
Стояло солнечное летнее утро. На дворе столпились Оливия, Рони Уолкотт и Фрэнк Смитт. Они стояли перед распростершейся на траве пустого загона кобылой. Жеребилась та самая коренастая кобылка, которую довелось объезжать когда-то Мэган Матайес.
Из лошадиной утробы уже показались на свет черный влажный носик с нервно двигающимися ноздрями и плотно прижатые к нижней части мордочки черные блестящие копытца. Кобыла нервно вздыхала и постанывала, все время, пытаясь подняться на ноги.
Оливия стояла перед кобылой на коленях, поглаживала роженицу по шее, придерживала ее, нежно уговаривая:
– Детка, потерпи еще немного, пожалуйста. Потерпи, дорогая! Поднатужься еще, девочка. Ну, еще немножко… Сейчас все кончится, и ты отдохнешь, дорогая.
Судорожные волны родовых схваток пробегали по животу животного, выталкивая силой мышечных сокращений жеребенка на свет. Голова новорожденного с согнутыми в коленях ножками появилась из материнской утробы.
Рони Уолкотт быстро протер голову и ноздри жеребенка пучком сена, и малыш сделал глубокий судорожный вдох. Его легкие впервые наполнились горным воздухом и полностью расправились. Этот четвероногий младенец мгновенно почувствовал и ощутил вкус и сладостный запах внешнего мира… И вот наконец весь он, такой красивый, гармонично выстроенный, с затейливыми завитушками на влажной коричневой шерстке, высвободился из уютного и теплого, но вдруг ставшего ему тесным нутра матери.
Рони вынул из чехла индейский нож и отрезал пуповину. Едва оправившись от чрезмерного напряжения, крохотный жеребчик уже попытался подняться на свои подгибающиеся ножки. Ткнулся носом в поросшую травой землю, чихнул и, неуверенно выпрямившись в полный рост и пошатываясь от слабости, наконец сделал свой первый крохотный шажок, взмахнув своим густым, влажным хвостиком.
Кобылка поднялась и принялась нежно вылизывать своего первенца. Она обнюхивала его, ласково и грубовато подталкивая своей большой добродушной мордой.
– Ну, вот и поздоровались! – Оливия поднялась и отряхнула обтянутые брюками колени от прилипших травинок. – Твой сынок вырастет сильным и красивым мустангом. И самые прекрасные и сильные кобылки пойдут за ним, чтобы рожать таких же красивых и сильных жеребят.
Снова Берни заметил, что на крыльце появился маленький мальчик в спальной пижамке из полосатой ткани. Он сонно потирает глаза кулачками и делает несколько шагов к самому краю площадки. Еще шаг-другой – и малыш оступится, упадет с высоты на каменистую отмостку вокруг дома! Кроха с размаха ударится об утрамбованный гравий и больно расшибется. Его сын расшибется!
Берни Дуглас хочет удержать мальчика от последнего, самого рискованного шага, протягивает руки, чтобы подхватить его, успеть удержать за рубашечку… И вдруг осознает, что у него нет рук. Он в панике пытается осмотреться. Действительно – у него нет ни рук, ни ног, ни его сильного, мускулистого, тела, ни лица. Его нет совсем – не красавца, но и не урода, а весьма привлекательного для незамужних женщин джентльмена, каковым он считал себя… Его нет рядом с мальчуганом-крохой. Он всего лишь дух, лишенный плоти и силы дух.
– Оливия! Ливи! – кричит он в ужасе. – Мальчик сейчас упадет с крыльца! Он разобьется, Ливи!
Но никто не слышит его. Все окружили новорожденного жеребенка, восхищаются его красотой и статью, будто невесть каким чудом. А Берни не знает, как привлечь их внимание к малышу на крыльце, который стоит теперь, покачиваясь на некрепких ножках, на самом краю крыльца. И смотрит на открывшийся перед ним мир, таящий миллион опасностей, восторженными синими глазами.
– Оливия! Ты слышишь меня? Наш сын разобьется!
И внезапно весь мир рушится перед Берни Дугласом. Больше нет перед ним ни дома, ни Рони Уолкотта, ни Фрэнка Смитта, ни Оливии. Словно огромная комета в черном небе проносится зловещая тень.
Ему кажется, что прошло совсем мало времени с того момента, как Оливия поила его лимонадом из высокого стакана с красными поперечными полосками.
Она мгновенно откликается на его мольбу:
– Я здесь, Берни. Я с тобой. Дорогой мой и любимый!
Берни Дуглас с трудом открывает глаза. И понимает, что лежит в той же комнате, освещенной двумя масляными лампами. На той же самой мягкой и широкой кровати, укрытый пуховым стеганым одеялом. Над ним склонилась Оливия, испуганная и встревоженная. Лоб у него вспотел, и Оливия бережно обтирает его влажным, прохладным полотенцем:
– Все хорошо, Берни. Все хорошо. Сейчас тебе станет лучше, вот увидишь…
– Мне уже лучше, дорогая! – он вздыхает облегченно, увидев ее нежное лицо, склоненное над ним. – Ты спасла нашего малыша, Оливия?
– Какого малыша? – недоумевает она.
– Нашего сына! Не лги мне, Ливии. Не лги! Не делай вид, будто не знаешь, что у нас родился сын.
– Ты что-то путаешь, дорогой Берни. У нас с тобой еще не мог родиться сын. Еще не прошло и полутора месяцев с тех пор, как мы с тобой решили пожениться.
– Ты опять лжешь мне, Олив! – упрекает он ее. – Я хорошо знаю, что ты – лгунья!.. Скажи, наконец, правду, что случилось с нашим сыном?
– Рони Уолкотт, хотя бы ты объясни ему, что у нас не было сына и не могло еще быть! – в отчаянии Оливия умоляет индейца, который опять стоит возле открытой двери, прислонившись спиной к косяку.
– Патрон, ты болен, – сообщает индеец, будто Берни Дуглас и сам не знает, что он болен.
У него закружилась голова, когда он решил зайти в магазин Райфла, чтобы купить Оливии какой-нибудь хороший подарок. И больше молодой человек не мог припомнить ничего.
– А где я нахожусь, Рони Уолкотт? И почему я тебе верю, индеец?
– Ты был в Райфле, Берни Дуглас. И заболел там. А сейчас ты на ранчо <Клин Крик>. Оливия долго ждала тебя, а потом отправилась искать. Если бы не она, то ты, возможно, уже умер бы. И покоился на кладбище Райфла где-нибудь рядом с бабушкой Оливии! Посмотри на свои руки, Берни, ты стал потихоньку поправляться… Около двух недель назад мы привезли тебя на ранчо. И я внес тебя в дом, точно ребенка, патрон! Ты что-нибудь хочешь?
– Сейчас лето? – выслушав рассказ индейца, спрашивает молодой человек.
– Уже осень, Берни. Осень! Сентябрь. В горах уже выпал снег, но у нас пока тепло, трава не пожелтела и не пожухла…
