Текст книги "Зарницы грозы"

Автор книги: Виктор Демуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Сам замок – неприступная крепость. Стены – толстенные. Снаружи в них выщербины да выбоины: туда пушки еретиков били во время той страшной осады, когда Ордену едваедва конец не пришел.

– Все старшие братья еще раньше полегли, – рассказывал Алеша, – все замки пали. Только Вечная Дева стояла стеной. Две тысячи человек гарнизона, а снаружи тридцать тысяч. У богомерзости – два короля, у нас – один магистр Генрих, который еще вчера комтуром был. По всему выходило, должны были пасть, но выстояли. Генрих в поражение не верил – лучше уж все поляжем, говорил, чем истлеем, побежденные. В хрониках говорят, чудо нас спасло, небеса защитили. Только это чудо волей называется. Меня эта история, когда я ее впервые прочел, к Ордену и потянула. Притчей она кажется, если не знать, что это быль. Тогда я для себя понял: человек все может.

Алеша был рад с родственной душою встретиться, а вот прочие рыцари на Баюна косились. Говорящих зверей они не любили. Им не нравилось всем что отдавало колдовством, пусть даже немного. По поводу того, что есть чары, а что – божественное чудо, споры никогда не утихали. Узнав, что у гостя высокий чин, с ним изъявил желание побеседовать сам магистр, оказавшийся совсем не таким внушительным, как название его должности. Маленький, сухонький. Глаза цепкие и внимательные. Такого вида людям в самый раз ведьм жечь.

– Значит, вы, герр Баюн, спускались в нижние миры... Что ж, неудивительно, что вы несете с собой какуюто тьму.

– Тьму? Я?

– Да. Природу этой тьмы сложно определить, и она очень трудно видима. Однако я хорошо чувствую подобные вещи.

– Вы не знаете, как от нее избавиться?

– Есть тьма и тьма. Одержимость бесами – совсем другое дело. Любой человек есть носитель греха, и лишь он один способен очистить себя, постом и молитвами.

Чтото подсказывало Баюну, что пост и молитвы тут не помогут.

– У меня иногда бывают злые мысли, – сказал он. – И они кажутся не моими.

Магистр кивнул.

– Да, это верные признаки искушения. Я мог бы отпустить вам прегрешения или предложить убежище в нашей святой обители, но вы пока еще ничего не свершили, и вам не угрожают. Вы просто несете это в себе, как зернышко в яблоке. Мой совет остается прежним – молитва и пост.

Это все изза Волха, подумал рысь, и вспомнил о своей идее просветлить его.

– А демоны? – спросил он. – Алеша мне сказал, что вы со Скименом можете говорить. То есть это дозволенная тьма?

– Могу, – ответил магистр. – Демоны не добры и не злы. В их душах, как и у нас, людей, тьма переплетается со светом. Другое дело, что душа человека изначально светлая, а демона изначально темная. Их трудно направить на путь искупления, так как они не знают, что есть мораль. В этом заключается великий парадокс их перевоспитания. Ведь при желании светлые покровители народов могли бы просто изничтожить эту тьму в сердцах своих детей. Но, обретя мораль, демон перестает быть демоном, перестает быть духом государства, а значит, больше не может исполнять свою роль. Есть притча о человеке, который захотел разводить лис ради их меха, как овец разводят ради шерсти. Он приручил лису, но та была дикой и злой, пыталась бежать, нападала на хозяина. Человек не сдавался. Он воспитывал ее лисят, а потом и их лисят, пока наконец очередное поколение не выросло послушным и ласковым. Но роскошного меха, ради которого он старался, у этого поколения не было. Их шерсть укоротилась и потускнела, хвосты истончились и свернулись колечком. Лиса превратилась в собаку. Все, чего тот человек добился – он понял, откуда взялись собаки...

– Он мог бы остановиться гденибудь посередине, – возразил Баюн. – Где лиса бы еще не потеряла мех, но уже и не часто кусалась.

– Именно так поступил Светлый Конунг, и стараются сделать его братья. Удержать свет и тьму в душах демонов на определенной черте. Когдато считалось, что создание демона – временная мера, пока люди не научатся жить в братстве. Но прошли тысячелетия, а человечество до сих пор полно ненависти друг к другу. Мечта о братстве становится утопией. Быть может, ее осуществят те, кто населит мир после людей.

– А что стало с теми лисами? – спросил Баюн.

Магистр заморгал.

– С какими?

– Ну, которые не оправдали надежд. Куда их дел хозяин?

– Я понятия не имею. Это же притча.

– Хочется верить, что раздал, а не утопил, – сказал рысь.

Допрос МакГонагалл немного дал – для Баюна. Она вправду не знала, почему он понадобился Авалону. Да и Авалону ли, неизвестно. Ведь у этого королевства лучшая тайная служба из всех, что Вию подвластны. Могло и Заморье нанять. Зато рыцари выведали столько, что за ведьмой не успевали записывать. Под конец она начала уже сочинять, потому что обезумела в агонии. Магистр, не удосуживаясь тем, чтобы слать гонца к королю Фридриху, ее показания зачитывал сразу Скимену. Хоть и заявлял он о своем благочестии, а тщеславия не избег.

– Грррррауаррррррр!! – Рык разъяренного демона чуть не оглушил аламаннца. Тело магистра сидело в особой келье, положив руки на колени и устремив невидящий взгляд в никуда, а разум пребывал в подземном мире. Он скорее чувствовал присутствие Скимена, чем видел его, и это было благом. Особенно сейчас.

– Это еще не все, – смиренно продолжил магистр. – В Тридевятом царстве...

– Проблемы Тридевятого меня мало волнуют! Достаточно мы были для разжиревших королевств дойной коровой! Отсылай все это Гвиневре, посмотрим, что ответит старая карга!

Старая карга тем временем была не в духе. Слишком уж плохи у королевств пошли дела. Люди снова стали роптать на непомерные поборы, и отвлечь их становилось все труднее. Раньше найдешь какихнибудь заговорщиков против короны, казнишь их – народу такого зрелища хватает. А сейчас этого уже мало. Приходится выдумывать. Воевали с Дракулой – не то чтобы особо воевали, а все же развлечение. Про интрижки дворцовые нарочито сплетничали в открытую, погубив тем самым репутацию многих придворных. Справили свадьбу авалонского принца, вынесли после нее объедки и расставили на улицах – пусть простой люд видит, насколько к нему щедры. За те объедки, правда, драка случилась, коекого и убили, но не суть. Снизитьто поборы никак не получится. Королевства – это толпа людей, которые друг друга держат за горло. Он ведь каждое должник другого, и все в конечном итоге должны Заморью. Собственную разгульную жизнь правители, конечно, ни за что не согласятся умерить. Так что изволь, народ, поднапрячься. Дома призрения всякие да приюты начали закрывать – нечего тратиться на дармоедов. Торговцы цены задирают день ото дня.

В Авалоне сразу бедняки взбунтовались: и так жизнь не сахар, а тут вообще есть нечего стало. Пришлось их стражей утихомиривать. Много полегло. Кочергой да топором против арбалетов не оченьто повоюешь. Расправа над Дракулой, думалось, казну пополнит, но заморцы там уселись, как собака на сене: сами не едят и другим не дают. Потом еще и потеряли его.

И вот в такой обстановке с самого верха идет приказ: проникнуть в Тридевятое царство, пощупать, кто таков этот рысь, что на хорошем счету у нового правителя русичей, и может ли послужить Заморью. С чего вдруг именно он, непонятно. Не пояснили. Лазутчика Авалон подбирал вдумчиво: лучших тратить на какуюто большую кошку не хотелось, но и проникнуть сейчас в Тридевятое требуется аккуратно. Неровен час, Финисты в голову тоска по былому ударит, и он прикажет границы запереть. А лазутчицу, не успела она освоиться как следет, обнаруживают. Да как – она оказывается в Ливском королевстве, у разгневанных светоносцев, и король Фридрих живо интересуется, как понимать присутствие авалонской тайной службы в его анклаве. К тому присовокупляет протокол ее допроса. С именами всех шпионов Авалона и предателей, что скрывались на аламаннской земле. С раскрытым планом – если аламаннцы продолжат артачиться, не станут выручать королевства деньгами, пустить им крыс в города. С признанием при свидетелях, что это Авалон некогда, еще до Арнульфа Живописца, подначил аламаннцев схлестнуться с русичами...

В глубочайшую лужу села королева Гвиневра. Не Божий промысел, не сатанинский замысел – обычная человеческая глупость. И следствия этой глупости были не менее глупыми и опасными.

– Столько лет прошло – нас до сих пор Арнульфом попрекают! Уже два поколения выросли, которые той войны вообще не застали. А их за глотку и носом в бумагу: моего прапрадеда на костре сожгли, а его матушку вервольфы съели заживо. Извольте платить.

– Ты ж не аламаннец на самом деле, Алеша, – сказал Баюн. – Почему «нас»?

– Ну и что, что не аламаннец? Нет у королевств больше справедливости, а есть корысть. Сколько можно страну унижать? Злодеи свое давно получили. Из них уже в живыхто никого не осталось.

Осерчал Скимен – страсть. Лопнуло терпение льва. Вспыхнули старые обиды, как порох. Светлому Конунгу елееле удалось его укротить, уговорить не начинать первым. Но Балора, демона авалонского, Скимен уже по щупальцам ощутимо хлестнул: прочь из Муспельхейма, жадная тварь! Скрестились взглядами, напряглись, собрались – пока не бросаются, пока изучают друг друга, но армии цвергов и фоморов уже в полной готовности, ожидая, что предпримут владыки. Красные волны толчками исходят от демонов, незримо проникая на поверхность и в души людей.

Король Фридрих потребовал за ведьму выкуп. Заодно и за всех лазутчиков, что выловили в Аламаннском. Перестали впускать товары из Авалона, послам закрыли рубежи. Долги выплачивать отказались. Ответ первоначально пришел не от хозяйки колдовского острова, а от прочих королевств: те тоже прекратили торговлю с аламаннцами. Так повелело Заморье, а ему повелел Вий. Тогда уже и Гвиневра вступилась – наслала на Аламаннское королевство чуму.

Рыцари отправились сопровождать походный гошпиталь. Третье слово их девиза, сказал Алеша – «лечить». Хотя они уже давно намного больше, чем просто святые братья, ухаживающие за ранеными, своего первоначального предназначения Орден не забывает. У него много братьевлекарей, а в виде исключения – есть даже сестры. Живут они, разумеется, отдельно, вне стен Вечной Девы, чтобы не вводить во искушение. В числе сопровождающих был и Алеша. Баюн поехал с ними, чтобы попасть домой.

– Крылатые корабли сейчас не летают ни туда, ни оттуда, – предупредил его рыцарьрусич. – Довезу насколько смогу, дальше ты уже сам. Осторожен будь, из колодцев воду не пей, живность в городах тоже лучше не есть...

Гвиневра могла торжествовать: пальцем о палец, считай, не ударила, а так отомстила. Лекарства в Аламаннском, какие были, кончились быстро. Новых ввозить неоткуда: с чумными и юг, и восток торговать отказались. Все отгородились от соседей, беженцев не впускали – погибайте! Коекто опять Арнульфа вспомнил ни к селу, ни к городу.

Сотню, а может и больше, лет назад приходила чума и в Тридевятое. Но до Лукоморья не дошла. Баюн только слышал, что так бывает. Русичи говорили: это все оттого, что у нас есть баня. Она любые недуги лечит, и от многих защищает. Ягжаль объясняла подругому.

– В моем роду все чародейками были. Закон такой для богатырских княжон. Прапрабабка моя, тогда молодая еще, собрала коры Велесова дуба, смешала с молоком Индриказверя, вылила в реку, пошептала – и кто из той реки испил, тот излечивался. А дальше мор уже не пошел.

Опустевшие улицы встретили Баюна в Аламаннском королевстве, да накрытые рогожей телеги. Ходили только доктора в их птичьих масках, чемто схожих с мордами нав. Ничего не осталось от того умиротворения, что рысь увидел, когда впервые поехал к Финисту. Трупы умерших жгли за городскими стенами. Лавки стояли закрытыми, постоялые дворы и корчмы тоже. Рынки пустовали. Уже и еды становилось меньше – скотина мерла. Ходил слух, что Гвиневра сменит гнев на милость и завезет снадобья, если король Фридрих ей подчинится.

– Сдался бы, думкопф! – услышал один раз Баюн изза закрытых ставен. – Платили бы и дальше, не порвались, а теперь куда те деньги деть!

В столице Алеша с ним простился. Лошадь не дал – как рысь ею один будет править? Баюн, впрочем, не торопился. Будет бежать, захочет пить, а здесь чистая вода вряд ли гденибудь осталась. Он неспешно шел, ждал. И дождался.

– Здрав будь, страж королевства, – сказал Баюн, краем глаза увидев, как слева, между домами, над крышами, мелькает золотистая завесь. – Уже проголодался?

– Твое чувство юмора – полное Schaisse. – Лев стал чуть реальнее, уже не так просвечивая. Он прошел сквозь здания и остановился перед Баюном. – Посмотрим, насколько правильно я сделал, что пропустил юного Волха.

– Ты попросишь у него помощи?

– Я? У него? Еще чего не хватало! Нет, это сделаешь ты, когда вернешься в Лукоморье.

– Я не могу разговаривать с Волхом.

– Финист может.

– Но тебе ведь все равно до него ближе!

– А тебе нужно домой, насколько я знаю. Не спорь со мною, рысь, я и так не в лучшем расположении духа. – Демон стегнул хвостом из стороны в сторону.

– Ладно, – сказал Баюн. – Ммаууу! – Скимен больно ухватил зубами его загривок. Рысь представил себе, как эти зубы выглядят на самом деле, и решил о таком больше не думать. Лев прыгнул, с легкостью рассекая миры, но донес Баюна не до Лукоморья, а до границы с Тридевятым.

– Я не могу туда проникнуть, – сказал он. – Волх это почует. Про меня – молчать, понятно? Скажи, что аламаннцы просят о помощи и согласны перейти на сторону русичей в обмен. Хоть от имени самого Фридриха.

– А он согласен?

– Если я захочу, он будет согласен на ярмарке голым танцевать. – Тут Скимен преувеличил. Орудия демонов всетаки обладают собственной волей, и если та достаточно сильна, могут даже бороться со внушениями. Поэтому демон не может взять первого попавшегося человека и превратить в свою послушную марионетку. Иногда требуемое орудие заботливо взращивается и подготавливается десятилетиями.

– Подожди, не уходи, – торопливо сказал Баюн. – Я хочу задать вопрос.

– С тобой вечно какието сложности... Задавай.

– Как Светлый Конунг добился того, что сделал тебя... ну... незлым?

Вопрос изрядно озадачил Скимена.

– Он вел меня с самого моего появления на свет, – изрек демон после долгого молчания. – Старый Волх умертвил моего предшественника и едва не стер Муспельхейм в пыль. После той войны мой отец поклялся, что аламаннцы больше никому не причинят зла. Она обуздывал меня... укрощал... но ни разу не поднял меча. Он добился того, что я пропитался отвращением к Фафниру – или Вию – увидел ложь каждого его посула и нашел в себе твердость его отринуть. Это то, что возможно описать на человеческом языке. Для подробностей просто не существует слов и понятий, знакомых людям.

– Как ты думаешь, есть у Волха хотя бы шанс стать светлее?

– Шанс есть всегда, но у Волха я его не вижу. Пока что он ведет себя неотличимо от предыдущих. Единственное различие – этот Волх хорошо уяснил, что Вий ему враг. Скорее всего, займет оборону между светом и тьмой, для чего будет старательно наращивать силы и разрастаться. Зачем тебе? Ты не человек, и твою свободу он вряд ли както сможет ограничить.

– Дело не в моей свободе. Я не хочу, чтобы Волх сражался с Князем Всеславом. И еще я... эээ...

Смущаясь, Баюн объяснил Скимену свои мысли. Демон скривился:

– Это тебе не по зубам! Оставь задачу приручения Волха его отцу. Поверь, он хочет этого не менее, чем ты.

– Хоть бы тогда заодно Финиста просветлил, – буркнул Баюн. – Одни люди шепчутся, что Навь на престоле, другие за него загрызть готовы.

– Финист будет у власти, пока не найдется ктонибудь получше.

– И кто? Царевичей он на выстрел из «Аленушки» не подпускает.

– Есть такой человек. Финист его знает. И боится. – Лев стал прозрачным. – Время я с тобой теряю. Эта чума в Муспельхейме отзывается тебе лучше не знать, чем.

Баюн бежал до заставы вскачь. Раньше границу по рекам проводили, или вовсе неизвестно, где – порубежники буквально из кустов выпрыгивали путникам навстречу. Теперь стоят резные столбы с жуткими мордами, на всех дорогах – по домику для порубежной стражи. Услышав, что первый советник должен, не мешкая, прибыть в столицу, стражники даже вопросов задавать не стали. Снарядили коней, нашли провожатого. Ночевать Баюн не стал, всадники только пересели на свежих лошадей, и утром следующего дня уже прибыли в Лукоморье.

– Ты куда пропал? – набросился на него наместник с порога. – Ягжаль тебя искать из сил выбилась, уже в покойники записала!

– Где она?

– Где, где... Ускакала в слезах, дожидайся весны теперь! Ты яблочко найти не мог, что ли?

– Не мог, у них не было!

Выслушав Баюна, Финист сразу забыл про Ягжаль, чтото вычисляя в уме.

– Скимен, значит, уже первый о защите просит? Это хорошо.

– Не Скимен, а...

– Да кому ты врешь, Баюн. Я с ним бок о бок жил годами. Демоны себя мнят хитрыми и коварными, а ума у них не так уж и много. Повадки Скимена и его гордыню я хорошо знаю. К Волху он сам ни за что не пойдет, не доставит ему такого удовольствия, даже если приперло. А Волх ему тем более не поможет, хотя прикрыться с запада аламаннцами не откажется. Ладно, владыке я повода позлорадствовать не дам, так уж и быть. Пусть Скимен думает, что удачно выкрутился.

– Слушай, – спросил Баюн, – помнишь, тебе гонец весть принес, которую ты сказкой считал? Что это всетаки было?

– Тебе для чего знать?

– Просто интересно.

Может, не оно? Нет, похоже, оно.

– Баюн, – сказал Финист, – праздное любопытство еще никого до добра не доводило. В Заморье так и говорят, что оно убивает кошек.

Ай, зря маршал уперся! Мог бы чего соврать, успокоить. Допытываться Баюн не стал, а решил вместо этого спросить самого умного из всех, кого знал хотя бы чутьчуть – верховного наву.

Правили навами первосвященники, хотя должность эта так не называлась. Каждого из них тщательно отбирали и еще более тщательно готовили для этой роли. Требовался холодный и острый разум, чистый от принципов и чувств, ведь верховному наве предстоит зрить и познавать все, от адских бездн до небесных высот. Принимая демонов как повелителей, они, тем не менее, считали их орудиями своей воли. К людям же у них отношение было и вовсе презрительное. Верховного наву не волновали страхи Финиста. Этот не справится – будет другой. Главное, чтобы угождал Нави. А поговорить с первосвященником, в отличии от Волха, было просто – любое яблочко могло показать Цитадель.

– Это легенда, – ответил нава, когда Баюн задал ему вопрос. – Легенда о мертвой царевне.

– Чтото знакомое...

– Легенда древняя. Суть в том, что существует хрустальный саркофаг, в котором спит сном, похожим на смерть, исконная правительница Тридевятого царства. Ее имя Елена Премудрая. Когдато она действительно занимала трон и считалась очень сильной колдуньей, которой все эти нынешние Гвиневры, Морганы и Хеллион не годятся в подметки. Обстоятельства ее смерти неясны. У каждого рассказчика они разные. То ли она уснула сама, то ли ее убил собственный сын, то ли отравила другая колдунья из зависти к ее таланту. Все варианты сходятся в одном: однажды она проснется, чтобы занять положенный ей престол. Где находится саркофаг, никто не знает. В некоторых версиях сон Елены охраняют семь стражей, которые убьют любого, кто подойдет близко.

– То есть это все не сказка, а правда? Хрустальный сакро...

– Гроб.

– ...гроб нашли? Финист боится за себя?

– Саркофаг не нашли, – отмахнулся нава, – иначе его бы уже распорядились уничтожить. Пока что Финист действительно только боится. Какойто местный крестьянский медиум, который еще ни разу не ошибался в своих предсказаниях, утверждал, что зрил саркофаг и Елену в нем, которая манила его и обещала скоро проснуться. Финист приказал того человека убить.

– Эта Елена, – спросил Баюн, – светлая или темная?

– Она умная – для человеческого существа, разумеется. А умный равно использует свет и тьму для своих целей.

Прежде, когда Баюн о Финисте – Ясном Соколе только слышал, он его даже уважал. Смелый, волевой, неподкупный и Тридевятое отдавать на растерзание не согласный. Но как только Финист ему встретился воочию и тут же его, Баюна, жизнью распорядился походя, да и не только его – появился в рысьей душе некий глубокий и темный колодец. Вот и сейчас на дно этого колодца канул очередной тяжелый камень. Есть у трона наследник. Но Финист ему этот трон не отдаст...

В молоке Индриказверя давно уже нужды не было. Люди узнали, как лечится чума. Правда, знание это лежало в Тридевятом без дела, но изготовили снадобья быстро. Маршал, насмотревшись навьих порядков, учинил цеха. Мастеровые, что кузнецы, что горшечники, что травники, что еще кто, в одиночку более не работали. Разделенные по умениям, трудились сообща денно и нощно. Над каждым цехом был главный. Под заказ чего срабатывать теперь только большие мастера могли, у кого времени на это хватало. Заказчик, говорил Финист, теперь один – престол. Ему виднее, кто, чего и сколько хочет. Чтобы не роптали – жалование платил щедрое, не то что при Дадоне с Горохом, когда денег только на брагу хватало. А чтобы при том не разориться – вытащил из далеких углов Тридевятого полудикую нелюдь да идолопоклонские народы, приказал отмыть, наскоро обучить и сажать подмастерьями за корку хлеба. Им в их лесах со степями и того почти не доставалось.

– Все равно как Багровые Лета возвращаются, – блаженствовал Финист. – А ты боялся!

– И опять народ нищим будет, потому что ты на него неправильно высчитываешь? – попытался охолонуть его Баюн.

– Ято все правильно делаю! Я крестьян тронул? Не тронул! Я запретил чтонибудь? Нет! Старый конь борозды не испортит, ежели его правильно впрячь. Лучше скажи, как лекарства твои доставить побыстрее. Там, помоему, и свои уже не торгуют.

Снадобья отправили с Аламаннским Орденом. Финиста существование светоносцев удивило не меньше, чем Баюна.

– Живучи, а? Вот уж кто птица рарог...

Гвиневре строптивые аламаннцы давно уже надоели. Надоели они и Заморью, но Заморье далеко, а у Авалона Аламаннское королевство – тут, рядом почти. То они в поход на Дракулу идти не желают. То платить не платят. То голос повышают, вместо того, чтобы смирно сидеть, терпеть и лицами изображать покаяние. Фридрих в прошлом году опять попытался представить, что у него есть своя воля. Говорит:

– Русичи в ту войну от нас пострадали сильнее, чем вы все, вместе взятые. Но они давно остыли, решив, что мы выплатили свое, а вы продолжаете вздергивать нас на дыбу. Почему так?

Оно еще и вопросы задает!

Потому Гвиневра не церемонилась. Давно укрепился негласный закон: двое дерутся, третий не мешай. А вернее, когда королевства сообща решают когонибудь загрызть, за жертву никто не вступится. Минерва, конечно, дура, что так встряпалась. Зато какойникакой, а повод предоставила. Пусть и шитый белыми нитками. Попередохнут теперь аламаннцы или на коленях приползут умолять о прощении – роли не играет. Все равно они зажаты надежно.

Но нежданнонегаданно от Фридриха пришла депеша. Так мол и так, поветрие нас подкосило, но сейчас мы его победили и повторяем требования. А чтобы все было почестному, увеличиваем сумму.

Гвиневра изошла пеной. Затопала ногами, завизжала «Голову с плеч!» на гонца. Издеваются, дряни! Под крылышко восточной тьмы метнулись! Ну, не будет теперь пощады!

Точно боевой олифант, ринулся Балор на Муспельхейм, сопровождаемый ратями фоморов, рарогов, ящеров, огров и адских псов. Они пересекли огненный пролив и вошли в пекельные королевства, где никто им не препятствовал. Цверги заняли боевые порядки, кто командирами войск, кто у бочек с кормом. Скимен распластал часть щупалец по своим владениям, остальные напряг и припал к базальту, точно зверь перед прыжком. Едва Балор, алчно скалясь, вторгся в границы Муспельхейма, аламаннский лев взвился ему навстречу. Гиганты сшиблись, схлестнулись армии, лучи неведомых человеку орудий рассекли подземное небо. Началась война.

Глава шестая

Оскар проснулся оттого, что по двери ударял – бух, бух – тяжелый кулак. Во сне он видел колотушки из костей, лупящие по боевым барабанам. Разлепляя больные глаза, путаясь в сорочке, он дотащил себя до двери и открыл ее. На пороге стояла хозяйкатролльша, заполнявшая собой весь дверной проем.

– До тебя не достучаться! Прячешься, что ли, от меня?

– Нет, – промямлил Оскар, – я спал.

– Час пополудни, а он все спит! Деньги когда будут?

– Вечером. Я же обещал.

– Ты мне каждый день обещаешь. Ты знаешь, сколько у тебя уже долг?

– Восемьсот пятьдесят...

– Тысяча! Не считая этот месяц. Когда я хоть чтонибудь из этого увижу?

Она сильно пахла потом и какимто особым тролльским, неистребимым запахом, похожим на прогорклое сало. Оскар отодвинулся:

– Я же говорю. Мне придержали. Когда заплатят, я отдам.

– Я вот к тебе приду на работу, поговорю там с ними! Лично мне будут отдавать, чтобы не выкаблучивался тут. Почем мне знать, вдруг ты жалованье в подушку прячешь.

– Обещаю, – твердо сказал Оскар, протирая глаза, – сегодня вечером принесу. Я сейчас пойду за ними.

Бурча, хозяйка двинулась прочь по коридору. Оскар захлопнул дверь, открыл шкаф и растормошил спавшего там на грязных вещах черного песика.

– Тото, вставай. Нам пора.

– Чего? Куда? – завнул песик, потягиваясь и разбрасывая сорочки Оскара.

– Отсюда. Подальше. И поскорее.

Про работу Оскар Зороастр, естественно, соврал. Работы у него не было. Не было даже печати горожанина, а бумаги он носил поддельные. Изза отсутствия печати он не мог никуда наняться, изза собственного прошлого – старался жить все больше по ночам, избегая стрелков, двигаясь из города в город, из одной невзрачной комнатки в другую. Ремесло бродячего торговца еле позволяло сводить концы с концами. Он мог бы рассказать хозяевам всех этих бесчисленных комнат, что живет впроголодь, продавая полуволшебные безделушки, а изредка прибиваясь ко всяким карнавалам и ярмаркам нечисти, где гадает по руке и на картах. Но такого постояльца никто бы не впустил, даже тролли. Само слово «жалость» давно приобрело в языке Заморья ироничный оттенок.

Оскар накинул плащ со множеством карманов – самая ценная вещь изо всей его передвижной лавки, но уж этотто плащ он никогда не продаст. В карманы вместилась его одежда, нож, ложка, миска, фляга, все товары, а еще краюха хлеба и кусок сыра на дорогу. Когда шел дождь, один из карманов занимал Тото. Песик был намного полезнее для Оскара, чем Оскар для него. Тото охотился на мелкую дичь, чуял стрелков за милю, а прокормить себя мог и сам. Но бродяга держал его не поэтому.

– По... заботь... ся... о... Тото... – были последние слова умиравшей у него на руках молодой женщины. Оскар до сих пор помнил, как приподнял ее тело, держа ладонь на лопатках, и эту ладонь облило теплой кровью, а Дороти затряслась и забилась, кашляя. Камень, выдранный из мостовой, упал – ее пальцы обмякли, руки повисли. Стрелки суетились вокруг Оскара, лупя и оттесняя толпу, словно имели дело со стадом взбунтовавшихся быков, а он бессильно сидел, забыв, что надо бежать. Только крики «Вот он, вот он! Смотрите! Здесь Гудвин Z!» вырвали Оскара из оцепенения. Он бежал, сломя голову, к дому Дороти за ее собачкой, потом к своему, и тем вечером был уже далеко.

Если стрелки меня поймают, подумал Оскар, я встречу в тюрьме и дряхлость, и смерть. Сколько у него уже набралось долгов? Отрабатывать их можно годами – а ему, в сущности, не так уж много осталось. Перед тем проклятым сборищем он уже решил, кого назначит вместо себя главой Изумрудного Братства. Но Братства больше не было. Если ктото и остался на свободе, он забыл о старом чудаке Гудвине Зет с его упорной борьбой и невероятными мечтами.

Оскар оставил в комнате для вида коекакую одежду и обувь, которую уже совершенно износил. У него не было узлов, никакой поклажи, ходил он пешком, поэтому обманутые хозяева спохватывались не сразу. Тото спрятался в волшебный карман, не высовывая даже носа. Под подозрительным взглядом тролльши, мывшей пол на лестнице, Оскар вышел из дома, чтобы уже никогда туда не вернуться.

Его путь лежал через площадь. Там на невысоком постаменте стоял палантир в человеческий рост. По нему говорил свои речи Отец Микки Маус, по нему визжала Хеллион Климмакс, по нему показывали казни – и новости. Обычно Оскар не обращал на них внимания, но сегодня возле палантира было оживленно. Люди судачили, ахали, тыкали пальцами. В волшебном шаре гарпия захлебывалась, распираемая словами, и тараторила:

– ...баргестов, призрачных гончих, призрачных кошек, а также вирмов и виверн. На вопрос, почему требуются такие внушительные силы для усмирения одногоединственного короля Фридриха, ее величество Гвиневра отвечает, цитирую: «Чертовы аламаннцы за нашей спиной вступили в сговор с Тридевятым царством. Мы не знаем, какие ужасы успел выпустить и вооружить Темный Властелин Финист, посему призываем Фридриха к ответу на свой страх и риск. Правь, Авалон!»

– Темный Властелин!! – Ясный Сокол аж сполз с трона, так он хохотал. – Я в восторге! Я польщен! Баюн, ты будешь этим моим... как их зовут... миньоном! Я себе достану вместо коня черного единорога, чтоб еще темнее смотреться! А чтобы рарогами управлять, он у меня еще и летать будет!

Войска свои Финист в Аламаннское королевство не отправил, но западные рубежи Залесья стояли открытыми – езжай кто хочет. Главное, чтобы аламаннцы авалонцев хорошенько потрепали, прежде чем Авалон до Тридевятого дойдет. За чужую же землю биться, как за свою, сейчас резона нет. Лучше им тыл прикрывать, продовольствие возить, снадобья, боеприпасы. Выгоднее. Но Баюн был другого мнения, и втайне попросил Руслана перекинуть часть своих дружин в подчинение к Алеше. Рыцаря война застала в Аламаннском, добраться до анклава он не успел, а бойцов с гошпиталем вышло немного.

Если после расправы над Дракулой у некоторых брезжила мысль, что это начало конца, то нападение на аламаннцев убедило в этом всех. Будто некая незримая броня, годами закрывавшая от любой беды, оказалась сорвана. В соседние с Аламаннским королевства хлынули толпы беженцев. Правители поспешно бросились закрывать границы, но куда там. Люди бежали поодиночке, через леса, с порубежной стражей дрались. Кому из аламаннцев удавалось проскользнуть, рассеивались по городам, где рассказывали каждому встречному о злобе авалонцев. Гвиневра не поскупилась, всей темной нечисти нашла применение. Воевала нечисть, правда, плохо. Ворвавшись в мелкий городишко и ограбив его, отряды застревали там, не желая идти дальше. Но королевечародейке и не нужны были аламаннские земли – ею двигало мщение. Избить Фридриха, унизить, растоптать. Пусть лучше собственный народ его возненавидит за своеволие.

– Они на севере и северозападе, – показал Баюн лапой на карту. Финист отдал под его начало железных соколов, чтобы рысь мог следить за авалонскими войсками и докладывать. – На севере уперлись в светоносцев, огибают теперь рубежи, чтобы войти с юга. Далеко не проходят, дыма больше, чем огня. Жгут, разрушают... Словно хотят запугать.