Текст книги "Зарницы грозы"

Автор книги: Виктор Демуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Яблочки! – озарило Баюна. – Новостито все смотрят! Надо выбрать вечер, и вместо птицы Гамаюн на блюдцах появиться.

Калин Калинович хлопнул себя по колену:

– Ай да рысь! Где ж ты раньше его прятал, Емеля? Только как ты, Баюн, вместо птицы появишься? Здесь снова чародейство нужно...

– Яблочки – навья штуковина. Навы должны знать, как можно все блюдца заставить сменить картинку. Мне они вряд ли откажут.

Рысь разузнал, какие навы надзирают за цехом, где мастерят дальнозоры – блюдца с зеркальцами. Он привык уже, что не встречал в Тридевятом ни отказа, ни отпора, и даже растерялся сперва, когда нава спросил:

– А для чего тебе?

– Надо! – ответил Баюн. – Государственное дело. Много будешь знать, плохо будешь спать.

– Надо... Хе... Эти приборы, да будет тебе известно, все настроены на Цитадель. Может, ты шпионить вздумал. У меня инструкция верховного навы – никому не давать копаться в настройках. Спрашивай маршала. Пусть он персонально разрешит.

Баюн эту речь плохо понял, но сообразил, что ему отказали. Ну ладно, в дверь не вышло – полезем через окно! Он стащил из казны золотых, подкупил главного мастера и узнал, каким чародейством можно перебить яблочку кадр. Слов при этом, правда, непонятных услышал – аж голова загудела. Хоть ругайся ими.

– Нужен нам колдун, – задумался Калин Калинович, – такой, чтоб не с Финистом был.

Колдуна Баюн как раз знал: Манул, кошачий царь. Правил этот зверь кошками юговостока, а известен стал, когда по югу прошелся джинн. Всех котов увечных и ставших бездомными Манул у себя в горах приютил. Это с ним Финист Баюна в первую встречу спутал, хотя сходства никакого. Манул мохнатый, как шар из шерсти. Морда поперек себя шире, глазища навыкате. Зыркнет – птицы с неба падают.

– Могу, отчего же нет, – сказал Манул Баюну, выслушав его. – Только за то мне бочку сливок и корзину рыбы. А еще лубок с меня нарисуйте.

Любил кошачий царь почемуто на лубках появляться. Рысь согласился, вызвал его в Лукоморье к назначенному дню, а Калин Калинович стал речь готовить.

– Надо, чтобы человек уважаемый к народу обратился, – говорил он, – тогда прислушаются. Менято не знает никто. Ставр – тот отказался, струсил... Илейка двух слов не свяжет, да и читать не умеет... Или Федотстрелец, или ты, Баюн.

– Я скажу, – ответил рысь. – Меня Навь знает хорошо. Авось они тоже прислушаются.

Прибыл Манул. Для лубка постоял. Рыбы и сливок откушал как следует. Потом с раздувшимися боками вперевалку отправился к яблочку, через которое было решено говорить. Глаза вперил в блюдце, зрачками сверкнул – яблочко стало белым, а блюдце, наоборот, залилось чернотой. Затем от яблочка откусил. Сжевал. Проглотил. И сказал:

– Катите, готово.

Баюн жутко волновался. Шутка ли, все Тридевятое его увидит сейчас. Речь наизусть заучил, про себя повторил – она коротенькая, чтобы внимание людей удержать. Покатили надкушенное яблочко, и появилось на блюдце вместо птицы Гамаюн все Тридевятое царство с высоты. Калин Калинович глаза страшные сделал: мол начинай, не медли!

– Русичи! – заговорил рысь. – Это я, Баюн, первый советник царя Финиста. Хотя с этой минуты уже, наверное, никакой не советник. Да и он царь не настоящий. Уж простите, придется вам это слушать...

Слушали его в хоромах и хижинах, теремах и шатрах, избах и избушках. Яблочки давно уже не считались за признак богатства – много их стало, и дешевы. Слушали в лесах и степях, в горах и на северных равнинах. Слушали люди и нелюдь, нечисть и звери. Слушали навы, ошеломленные. Слушал Финист, кусая до крови губу и стискивая кулаки. Едва пропал рысь и вновь появилась сбитая с толку птица Гамаюн, царь хватил по блюдечку с размаха так, что оно треснуло, а яблочко укатилось в угол.

– Предатель... Змея... Я же с тобой, как с равным... Тото ты вечерами пропадать стал! За кем пошел? Кто в тебе взрастил все это?!

– Больше мне в царский терем нет дороги, – сказал Баюн, отодвигая блюдце. – Враг государству я с вами стал, друзья. Даже не верится.

– Это звание – почетное, – ответствовал Калин Калинович и потрепал Баюна по голове. – Хоть и говорил я, что мы не гонимся за похвалой, а все же ты, я думаю, заслушиваешь. Елена тебе не откажет в награде.

– Друзей я хочу увидать, – сказал рысь. – Чтобы бабушка Яга по чудесным лугам Ирия скакала на крылатом коне. Чтобы ИванЦаревич со своими зверями учил людей умуразуму. Чтобы Алеша в небесном храме перед Вечной Девой колено преклонял. Знаю, что вернуться они на землю не смогут, да с небес и не хочется возвращаться. Но хочу проститься как подобает. И пусть у них все хорошо будет. А мне ничего особо не надо. Что я хочу, того сам добьюсь. Справедливость уже пытался вершить. Жизни привольной наелся – до отвала. Может быть, пусть у меня появится ктото вроде Ягжаль...

– Это ты уже Елене выскажешь. А насчет терема не волнуйся. Хочешь, у меня поселись. Я никому не отказываю, как ты знаешь уже.

Возражать Баюн не стал. Определили ему комнату, ставни заперли, чтобы не подсматривал кто, на дверь оберег повесили. А Финист в это же время объявил на все Тридевятое: три мешка золота тому, кто его бывшего советника разыщет и живым доставит в царский терем.

Глава восьмая

Повезло маршалу, что в походе у воевод яблочек нет. Переговариваться сподручнее, конечно, ну а вдруг оно во вражьи руки попадет? Кто знает, как бы воеводы откровения Баюна восприняли, и что из этого вышло.

Воцарился переполох – будто громкамень швырнули в курятник. Рысь правильно рассчитал, кому попало не поверили бы, решив, что это враги воду мутят. А убийце Хеллион, говорящему явно в здравом уме и твердой памяти, поверили почти что все. Многие в тот день из сторонников Финиста стали его ненавистниками, как, например, воевода Добрыня. Были и темные, кого не поколебать – сказали, что все это ложь и они докажут, но так доказательств и не дали. Финист сам ничего не говорил. Всем известно, оправдываешься – значит, точно виновен. Но приказ свой оставлял прежним: Баюна изловить, живого доставить.

На следующий же день к царскому терему пришла толпа, требуя выдать им царясатанократа. Их разогнали, стреляя поверх голов, но еще через день возле терема началось настоящее сборище. Верховодил им некий домовой. Он подлил масла в огонь, заявив, что Финист сам лакает дьявольскую жидкость и за ее счет не стареет, а молодильные яблоки – это так, прикрытие. Его скрутили и отрубили голову на глазах всех собравшихся.

Следом грянули облавы. Финист ярился, приказывая грести, трясти и допрашивать всех, кто казался подозрительным. Сборища он запретил под страхом смертной казни, но все равно к нему в терем однажды попытались ворваться женщины – жены тех воинов, что сражались на западе. Они требовали остановить войну, которую ведет чудовище. Финист их прогнал, пригрозив спустить собак.

После того, как публично казнили несколько десятков людей (среди них Вестников Рассвета было только двое), народ смолк. Но теперь ненависть сгустилась над Тридевятым. Стали бить нав – по любому поводу и вообще без повода. Припомнили всю их гордыню, все презрение, столькото и насмерть забили. Навы в долгу не остались. Дом на дом, улица на улицу, начала разгораться вражда. Где нав было больше, там заправляли они, а где людей – оттуда навы сами бежали, иначе и на вилы их могли поднять.

– Я твою душу пожру, пес! – бесновался Волх. – Что у тебя происходит?!

– Не моя вина! Чертов рысь мне так заплатил за всю доброту!

– Дай его мне, я его развею от Нави до самой преисподней!

Кто был мирного нрава и к кровопролитию не склонен, тот ушел на поселения в леса – рассудили, что в глуши демон их ни на что не сподвигнет и тем самым во мрак не ввергнет. Вестники Рассвета стали полниться народом, но еще больше расплодилось в Лукоморье какихто идолопоклонников. Каждый заявлял, что целиком правду знает только он. Вскоре эти люди сцепились друг с другом, кулаками отстаивая свои истины, и добились того, что почти все оказались пороты батогами и сосланы на север.

– Ты же говорил – братоубийств не будет! – обвинял Баюн Калина Калиновича.

– Сам видишь – это Финист первый начал. Если бы он признался, покаялся, уступил, ничего не случилось бы. Вон хорошую идею придумали: в леса уходить, рассеиваться. Демон людьми володеет, пока может нас сжать вместе, как пальцы в кулак, а когда мы каждый за себя, у него над нами власти нет.

Народ тоже не дурак, сам об этом смекнул. Те, что отшельниками жить не желали, просто собрали пожитки и в королевства уехали, выбирая какие помельче, войной не затронутые. Но ненависти от этого меньше не стало. Некто Кудеяр себя маслом облил и поджег прямо у Финиста под окнами. Его бросились тушить, да было поздно. На царя обозлились все Кудеяровы друзья и вся родня – а тех весьма немало было. Взялись за оружие, пытались в царский терем прорваться. Навстречу вышла Финистова личная гвардия, которая за маршалом в огонь и в воду, демону он служит или еще кому. Всех кудеярычей порубили и бросили тела в помойную яму.

– Надо это прекратить, – сказал Емеля, – иначе точно бунт вспыхнет. Дай мне яблочко твое, Баюн. Я людям скажу, что делать.

Дал ему Баюн надкушенное яблочко. Калин Калинович заготовил речь: Емеля надиктовывал, а бывший купец записывал и потом переделывал его слова, чтобы получилось складно да гладко. Речь большая получилась, но Емеля ее заучил слово в слово. Такая у него была память.

Однако государевы люди второй раз в ту же ловушку не попались. Емеля и до середины договорить не успел, как в дом Калина Калиновича начали ломиться ярыги. Вестники Рассвета бросились наутек. Один Емеля убегать не стал: продолжал говорить, только уже быстрее.

– Емеля, пойдем, убьют же тебя! – тащил его Баюн за штанину.

– Нет, друже – не пойду. Сам беги, спасайся. А я свое дело закончить должен, – ответил Емеля и вновь к яблочку повернулся.

Калин Калинович вроде уже и не торговал ничем давно, а деньги у него водились всегда. В особом чулане лежали грудой коврысамолеты – специально, чтобы вовремя бежать. Всех он отправил и ждал одного Баюна, который пытался уговорить Емелю.

– Не мешай! – прикрикнул тот. – Убить меня не убьют, в темницу бросят, а коли и замучают, меня ждет Ирий. А у тебя, Баюн, судьба страшная, я даже знать не хочу, что Финист уготовил. Спасайся, во имя Бога и Светлого Князя!

Бежал рысь, когда уже дверь в комнату начала ломаться – следом за прочими, по тайному проходу за печкой. Но сразу же на ковер прыгать не стал, смотрел с крыши, за трубой спрятавшись, как Емелю волокут, и зубы сжимал в бессилии.

– Он сам так решил, – утешал Баюна Калин. – Он собою пожертвовал, чтобы народ увидел свет. Да и что они ему сделают? Емеля давно уже одной ногой в самой Прави.

Но как бы светел ни был человек, а тело его уязвимо и смертно. Емелю избивали нещадно, дознавались, кто соучастники его, что они задумали, почему, кто яблочко дал, кто зачаровал его. Емеля побои выдерживал, не проговорившись ни словом. Его бросили в подземелья, став морить голодом и жаждой. И это Емеля выдержал – он и так мало что ел. Тогда Финист приказал пытать дурачка понастоящему. «Иберийской девой», «авалонским мешком», дыбой, жаровней. Бедняга до упора боролся, только кричал, но на дыбе уже не осталось сознания, мир съежился до безумного желания тела выжить, и Емеля выложил все. От рассказа Баюна о демоне, до того, как и почему они стали через яблочки вещать.

Финист, выслушав, сперва не сказал ничего. Только головой из стороны в сторону повел. Глаза закрыл. Вздохнул. А когда поднял взгляд – каты отшатнулись. Гневный мрак полыхал в этих глазах, точно ими смотрел сам Волх.

– Убить его, – приказал Финист. – Всех этих... вестников... разыскать и головы принести мне. Баюна, как прежде, доставить живым. У нас с ним теперь совсем другой разговор будет. Это как же слеп я был, что он столько скрыл от меня?

К востоку, в лесах, Калин Калинович держал небольшой дом. Не хоромы, конечно, больше изба, но все поместились. Можно и спать было, только если на стол и лавки тоже людей положить. Искать – не найдут. Калин сидел на полу, ноги скрестив похидушски, и прозревал судьбу Емели. По лицу его то и дело пробегала судорога – так он чувствовал боль пленника, и каждая судорога Баюну была как нож в грудь. Наконец все тело Калина сжалось, передернулось – и обмякло. Бывший купец очнулся:

– Он ушел в Ирий.

Рысь опустил голову.

– Что теперь? – спросил Ставр.

– Здесь они нас не достанут, – проговорил Калин. – Остаемся дальше, други. Помните, какова цель наша. И да не уподобимся палачам.

– Не уподобимся? – гаркнул Федотстрелец. – Ни за что ни про что, за одну только правду, парнишку сгубили. Говорил я всегда, мразь этот Финист, его только страх перед городом и сдерживал. Я в чащобе, точно кабан, ползать не стану. Я Финисту сполна воздам, пусть даже в Ирий меня потом не пустят. Других зато пустят, кому я ворота открою. Кто со мной?

– Я! – выступил Баюн. Остальные молчали.

– Зверь только, значит... Стыдно вам быть должно, что кот лесной благороднее людей. Ну да Бог вам судья.

Калин Калинович им не препятствовал. Федот взял один из ковровсамолетов, расстелил и хлопнул по нему ладонью:

– Залазь.

Быстро летит ковер, стелется под ним ночное Тридевятое. Ветер свистит в ушах Баюна, треплет его шерсть. Федот снайперифль сбросил с плеча, положил на колени. Безразлично мигают звезды, и одна из них, Анчуткин Глаз, указывает путь точно на Лукоморье.

Произнося свою речь, нав Баюн назвал «истинным народом Волха», но это не совсем так. Навы были раньше, чем появился первый демон. Говорят, их исторгла сама тьма, потому посмертия для них никакого нет – они просто снова в ней растворяются. Говорят и то, что первый нава был человеком, потому они могут сочетаться с людьми, а люди становиться навами. Но точно одно: их рабство Вию сильнее рабства демону. И когда демон обращается против Вия, неважно, ко свету ли или к собственной алчбе, ему приходится следить в оба – отпасть могут многие

Верховный нава, запершись на самом верху Цитадели, преклонил колени. Даже он не мог проникнуть взором в глубочайшую бездну, откуда к нему обращался ВийФафнирХайягрива. Нава лишь чувствовал его приказы, падающие, как кузнечный молот, и слышал дыхание, гулкое, словно находился у Вия во рту.

Час наступает, говорил Вий, час нашей славы. Мир очищается, подготавливаясь к моему приходу. У меня новый избранник, победоносный, верный мне всей своею природой. У меня есть глашатай, что проложит путь. Но сюда стремятся архистратиги Прави, и далекое сияние их лучей уже начинает обжигать моих слуг. Действуй немедленно. Начни с предателя.

– Повинуюсь, – ответил верховный нава. Дыхание пропало, и первосвященник Нави вышел из тайных покоев. Он спустился в нижние ступени Цитадели, где по всем зеркалам отдал приказ: питание Волха прекратить.

Навы стали отходить от бочек вглубь города. Некоторые противились, но были немедленно убиты. Кто встал на сторону Волха, закричали об измене и попытались дозваться демона. С ними также покончили.

– Я предупреждала его, – сказала Карна, глядя на Всеславича сверху.

– Он держится, – отозвалась Желя.

Богини парили в небе Нави, словно враны с человечьими ликами. Под ними распласталась необъятная масса Волха, видная в нескольких мирах сразу. Уже трое, четверо демонов норовили вгрызться в его тело, напирали темной волей. Изза речи Баюна корма и так стало в разы меньше, но навы утроили старания, чтобы борющийся владыка пил вдоволь. Теперь же при всем желании почти неоткуда было влить в него силы.

– Недолго продержится. Сейчас и сам это поймет.

Подозрение и страх кольнули Волха, только когда он ощутил, пока еще слегка, голод – чувство, которое давно уже позабыл. Его присоски вскинулись, шаря среди бочек, но ни капли корма там не оставалось. Демона охватили ужас и ярость. Он мог бы поубивать всех жителей Навьего царства, но что толку, если доставить сам себе пищу он не сможет?

«Головой ответишь, нава!» проревел Волх. «От моего гнева тебя даже Вий не защитит!»

– Пусть так, – ответил первосвященник. – Но воля господина этого мира стоит выше, чем твоя. Хочешь – убивай, еды все равно не получишь. Ты думал, твоя наглость останется безнаказанной? Это ты добился того, что сейчас тебя некому защитить.

Таковы были его последние слова, потому что исполинское щупальце ворвалось в Цитадель и всосало наву, развеивая его душу и плоть.

– Я ваш господин! – прогрохотал голос демона. – Я, а не Вий, и я приказываю вам вернуться на места!

Память об ужасных днях одиночества, о том, как беспощадно Вий обрушился на Навье царство, еще жила у многих в сердцах. Но тех, кто дернулись было возвращаться, встретили пули сторонников Вия. Последних оказалось больше, однако к защитникам Волха присоединились ящеры и рароги. Навская кровь хлынула в Цитадели и в капище. Над сражавшимися метались щупальца, выхватывая и поглощая врагов. Демон мог пожрать хоть тысячу живых существ, но те его бы не насытили. Он нуждался в пище совсем иного рода, и, занятый одновременно схваткой с королевствами, понял, что начал слабнуть. Это наполнило его еще большим ужасом. А затем вдруг резкая боль, какая бывает у человека при сердечном приступе, пронзила Волху грудь.

Баюн думал, что они долетят до самого царского терема, но еще издали увидел, как кружат над ним рароги. Финист посадил ковер на крышу своего дома. Едва они спустились, к ним навстречу выбежала Марья:

– Феденька! Где ты пропадал? Я всех горлиц подняла тебя искать!

– Машка, не шуми. Мужики делом заняты. Лучше справь мне пулю, да такую, чтобы наверняка била, всем дьявольским чарам назло. И воды подай, а то глотку будто шерстью выстлали.

В руках у Марьи появился кувшин. Федот взял его и начал жадно пить.

– Серебряную тебе, касатик? – Марья сложила ладони ковшиком, и в них засветилось тусклорыжее, будто медь или тигровый глаз. – Зачарованную? На оборотня, на вампира, на летучую обезьяну?

– Я же говорю – такую, чтоб наверняка! – Федот стукнул кувшином об стол. – На вампира, да... На старого, матерого, алчности невиданной. Его и обычная бы убила, да только все они мимо летают. Поняла, о ком?

Марья ахнула.

– Феденька...

– А ты думала, я похвальбой занимался? Слова на ветер бросал? Я всегда знал, что час этот придет. Готово у тебя?

– Да. – Марья показала ему навью пулю. Баюн боеприпасов уже всяких навидался, а такой не видел. Белая, как молоко. Наконечник резной. Приложила кудесница пулю к губам и протянула Федоту.

– Бог тебе в помощь, светик мой ясный. Возвращайся живым.

– Это, Машка, уж как получится. Если не вернусь, ты не плачь, а собери все снаряжение мое и в могилу положи. – Федот поцеловал жену в щеку, заправил пулю в снайперифль и взял с пола бечеву.

– Баюн, подь сюда.

Рысь повиновался. Федот накинул бечеву ему на шею и завязал.

– Ты что делаешь?

– Вдвоем нам с тобою к терему не пробиться. Ружжо мое негодно, если много врагов и вблизи. Только хитростью. Скажу, что я тебя поймал и за наградой пришел. Машка, спрячь мою рожу. Ярыги нас не видели, но как я к Финисту отношусь – все знают.

Марья провела руками по лицу Федота. Тотчас морщины его пропали, волосы потемнели, нос картошкой сделался. Женщина прерывисто вдохнула и пошатнулась. Федот схватил ее за локоть.

– Больше не могу, милый. Иди быстрее, долго не продлится.

– Эх, где наша не пропадала... – Федот снова поцеловал ее, на этот раз в губы, и дернул за бечеву: пошли, мол.

У царского терема их остановили стражники, бердышами путь преградили:

– К государю нельзя!

– Я его животину привел. – Федот показал на Баюна. – Мне награда положена.

– Давай сюда. – Стражник потянулся к бечеве, но стрелец ее отвел:

– А почем мне знать, насколько вы честные? Я с ним три дня и три ночи бился, он меня чуть не сожрал, а сейчас – отдай, получи пятак на водку и под зад сапогом? Так не пойдет, добры молодцы, я его только самому Финисту на руки лично передам. Или сейчас как веревку сыму, и сами драться с вашим людоедом будете.

Баюн подыграл: зашипел, зарычал, лапой замахнулся, чутьчуть стражника по сапогу не задев. Тот отдернулся.

– Да в рот тебе шпоры... Эй, Кузьма, Васька, Димитрий – проводите этих двоих до царя. И смотрите во все глаза, за рысью особливо!

На гладких, навощенных досках терема лапы Баюна оставляли влажные следы. Рысь про себя уже с жизнью простился: Федот Финиста прикончит или наоборот – так и так у бывшего советника шансов нет. А что ждет там, за порогом, неизвестно еще. Насколько его Волх выпил, насколько дух отяжелить успел – этого по себе не поймешь. Но Елена говорила, кончается все уже. Ждать не придется долго. Вот и двери, за которыми решится судьба.

– Здрав будь, царьбатюшка, – сказал Федот издевательски. – Добыл я хищника твоего беглого.

Финист плохо выглядит: похудел, бледный сделался, под глазами мешки. Вроде даже морщины лоб разрезали и вокруг рта пролегли. Про молодильные яблоки позабыл за бедами своими? Смотрит на Баюна бесстрастно, кивает.

– Веревку брось. У меня не сбежит. Деньги принесут сейчас.

Марья снайперифль Федоту тоже спрятала, сделала тростью златой. Глядит Баюн на эту трость и видит, что темнеет она, очертания оружия просвечивают. И Федот это тоже видит, начинает трость поднимать. Тут бы Баюну бежать со всех ног, но лапы будто примерзли. Финист вскакивает с трона, стражники шагают вперед. Бечева падает на пол, и стрелец уже подхватывает снайперифль второй рукой.

– Гори в аду, и барина своего туда забери, – сказал Федот и выстрелил.

Финист отлетел, ударился о спинку трона, ополз по нему на приступки. Одежда на его груди стремительно темнела, намокая. Охрана подняла бердыши. Федоту отсекли сначала руку, потом голову. Кровь брызнула на Баюна. Оцепенение с него спало, и рысь метнулся бежать, пролетев под ногами стражи. Но далеко он не убежал. Cапог прижал бечеву к полу, стреноживая Баюна за горло, так, что чуть шею не сломала веревка. Рысь лишился дыхания, в голове зазвенело, соленым отдало в носу и рту, а его уже волочили обрано.

– Ах ты ппадла вероломная!

Сталь сверкнула над Баюном, рысь зажмурился, но женский голос отдался в палате:

– Не трожь любимца моего!

Елена выступила прямо из пола, шурша необъятным своим платьем, и перехватила руку стражника. Бердыш рассыпался прахом, а рука почернела и ссохлась. Охрана в панике ломанулась к дверям. Последним удрал пострадавший стражник, прижимая к груди иссушенную кисть. Тишина пала, нарушаемая лишь тяжкими, булькающими хрипами Финиста, который в агонии скреб каблуками по доскам.

– Царевна! – Баюн вскочил и прижался к ее обтянутой бархатом, благоухающей цветами груди. – Матушка!

– Это я тебе благодарной должна быть, не ты мне. Вырвал ты Волху главное щупальце, и спали с меня самые большие цепи. Видишь, я почти уже здесь. – Елена помахала пальцами, которые слабо просвечивали. – Теперь ты только дождись. Не отходи от меня, рыцарь мой, сквозь тебя я теку, как река сквозь ветхую плотину. Вотвот уже помажут меня на престол Тридевятого, а затем низвергну я и корону, и трон, чтобы никогда более не возвышалась над русичами тирания.

– Да я вроде немного сделал, – смутился Баюн. – Ну рассказал всем... Ну Федоту помог... Без Калина Калиновича ничего бы и не было.

– Сколько ты сделал – ты не представляешь даже. – Елена обняла его, мягко, успокаивающе. Стоны Финиста за ее спиной превратились в кашель. – Разве ты не понял? Буян. Баюн. Остров – всего лишь образ. Это от тебя зависит мое возвращение из плена Волха.

– И все остальные вернутся? Все, кого Волх погубил? Поднимутся в Ирий?

– Я обещаю... – начала Елена и вскрикнула. Огромная серая сова ворвалась в окно палаты и бросилась на царевну с выпущенными когтями. Красные струйки брызнули по нежным щекам Елены. Царевна кричала, пытаясь оторвать птицу от своей головы. Полетели клоки с мясом вырванных рыжих волос. Рысь прыгнул, но перья совы встопорщились, и слетевшая с них молния отбросила его под лавку.

«Не мешай мне!» колоколом ударило в голове Баюна. «Ты не знаешь, что происходит!»

– Кто ты? – Рысь понял, что голос принадлежит женщине. – Ты ведьма? Служанка Волха? Кем бы ты ни была, я не дам тебе убить царевну Елену!

«Слепец, безмозглый зверь! Елена Премудрая – это я!»

Конец, подумал Финист, на сей раз точно конец. Он уже ничего не слышал, а кашель его слабел и глох. Легкие были тяжелыми, чемто наполненными, не дышащими. Раскаленные когти стискивали внутри, и с каждой волной боли Финист проваливался глубже и глубже в черную пропасть. Он помнил это ощущение, но тогда маршала спасли, вытащили из этой ямы, вынули осколки железа. Сейчас он уже был далеко за тем порогом, и помочь ему никто не мог.

Тогда, лета и лета тому назад, он был последним, кто остался. Он и еще несколько верных воевод, занявшие оборону в Речном доме. Маленький гарнизон против всей армии Бориски, осколок старого века. Финист думал, что будет больше, но со смертью Волха на сторону врагов перебегали целыми дружинами. Удалось собрать разношерстное ополчение, но мало кто из этих людей знал воинское дело.

– Это бесполезно, – сказал Финисту один из бояр. – Нас просто перебьют. Надо сдаваться.

– Я не сдаюсь! – прошипел маршал. – Я замолчу только с землей во рту! Я не предам владыку, даже мертвого!

Да и кто бы поверил в то, что Финист сдается? Ведь еще только два месяца назад он открыто призвал армию к мятежу и попытался низложить самозванца, пока тот был в отъезде. Маршал не мог сделать ничего меньше после того, как своими глазами видел Балора и Разящего, дерущихся за вожделенное сердце, которое еще билось у них в лапах. Как узрел душу своего повелителя, с воплем падающую в жерло пропасти, из которой нет возврата. Как вокруг молниеносно стало рушиться все, что воевода тьмы любил и защищал. Сердце Волха вздрагивало, истекая последними каплями в тела победителей, а Тридевятое корчилось в муках, тогда казавшихся предсмертными. На страну набросились со всех сторон, будто орда стервятников, грабя, убивая, уничтожая, насколько могли дотянуться. Счастливая, плясала Гроза на костях русичей, и лишь воля чужеземных демонов – прочь, не мешай, это наша добыча! – заставила ее скрыться.

После первого штурма, ничего не давшего, Бориска приказал бить по Речному дому из пушек, как будто тот был крепостью. Финист мог укрыться, но не стал – на нем одном все держалось, его дух не давал остальным струсить и заставлял продолжать, вопреки всей безнадежности этого упорства. Ядро пробило стену совсем близко от маршала, обломки камней ударили его в грудь и живот, чешуйчатая бронь разорвалась, и сталь глубоко врезалась в тело. Не будь при защитниках навьего лекаря, Финист был бы уже давно мертв.

Сейчас, подумал он, Мара опять меня нагонит. Я ненадолго ее обманул.

Ненадолго – но обо всех этих годах Финист ничуть не жалел. Он бежал из Тридевятого, потому что понял: героической гибелью ничего не добьется. Живой, он может отомстить. Мечта о мести поддерживала его, хотя были моменты, когда унижение и тоска становились невыносимы. Маршала будто сберегали для того дня, когда ему открылось, что жив и гдето укрывается последний из Всеславичей. О, как воспрял Финист тогда! Как, не покладая рук, начал выстраивать план воскрешения Тридевятого и Нави! Ему казалось, будто сам демон ведет его, хотя никакого влияния Финист не ощущал. И этот кот, явившийся к нему за ключами... Чтото в нем было уже тогда, может быть, готовность вступиться за Тридевятое, которая пропала даже у людей.

Мутнеющим взором Финист как будто различал склоненную над ним пекельную богиню, чья рука погружалась в рану. Его тело изогнулось, последний выдох сорвался с губ, и Финист полетел сквозь пол. Он знал, какая судьба ждет темных после смерти – и смирился с нею.

Сова срывала кожу с головы визжащей царевны, обнажая не череп, но нечто блестящее, темное, гладкое. Платье «Елены» вывернулось, превращаясь в покрывала и перья. Оболочка рыжевласой девы оползла, обнажив крылатую омерзительную тварь, которая кричала уже не человеческим голосом и лязгала пастью, пытаясь достать врага.

«Баюн!» крикнул голос. «Я не выдержу долго! Ты привел ее, и ты должен с нею бороться! Это мало кому удается, но это возможно! Не надейся на Волха, тот сам сражается за свою жизнь! Ты слышал, ты – врата низвергательницы! Перестань... ее... создавать!»

Гроза сомкнулась на птице, разгрызая, хлюпая, урча. Несколько окровавленных перьев слетели на пол. Слепая морда, состоящая из одной только пасти, и не пасти даже, а широкой, как туннель, глотки, повернулась к Баюну. Тот сбросил с шеи веревку и стоял, подергивая коротким хвостом.

– Не предавай меня второй раз, – сказала Гроза. – Я дала тебе все, что ты хотел.

– Это был обман. Я не знаю, насколько, но это был обман, как и твое обличье. Ты была во мне все это время, да? Ты смущала мои мысли, использовала меня, пыталась вырваться из... я уж не знаю, куда Волх тебя заточил.

– Он убийца, Баюн! Не защищай его!

– Я защищаю не его. И если уж он убийца, то чем ты лучше?

– Но ты сам меня позвал!

– Тогда ты была нужна. Сейчас – нет. Знаешь, как заговаривают от укуса змеи? Дают выпить змеиного яда.

– Ты мне не противник. Одумайся.

– Заткнись, – сказал Баюн, у которого закончились умные ответы. Он приготовился, и Гроза налетела на него.

Ослепительными кометами пронесся Конклав по небосводу, ведя за собой хоругви ангелов, похожие на звездопад. Те, кто их видел, говорили, что это предвестник конца света. Небесное воинство достигло земли и прошло сквозь нее в перевернутый пекельный мир. Явление народоводителей было встречено паникой среди нав, а Волх, скорчившийся от боли в тот момент, когда пал его маршал, поднял бессильный, полный ненависти взгляд на отца и уже приготовился встретить его меч. Однако ни Конклав, ни ангелы не остановились. Они послали вспышкой приветствие Светлому Императору, разившему щупальца ЧиЮ, и устремились к подземному небу, в густофиолетовый мрак, за облака, что были вовсе не облаками, но спекшимися воедино, подобными дыму или туману, пустыми оболочками отлетевших здесь душ. Всадники Прави рассекали тьму, будто сияющий булат. Мимо них проносились миры пекельных богов – огненные и ледяные, пустопыльные и гниющие, озаренные алым, лиловым, рыжим, заполненные такими беспросветными тенями, что черный цвет в них кажется светлым.

Чем дальше скакал Небесный Конклав, тем плотнее и тяжелее становилось то, что заменяло вокруг воздух. Ничто живое уже не могло бы существовать в этом мраке, где пропали последние цвета, пропало время, пропали верх, низ и направления. Человек был бы там раздавлен, сплющен в крохотнейшую точку, и даже эта точка продолжила бы сжиматься. Однако мрак был полон жизни, не имеющей ничего общего с жизнью земной. Навстречу Конклаву ринулись те существа, что воплощаются как Грозы. В преисподней у них нет тел, даже таких отвратительных. Их души – чистое намерение, страсть пожирать и разрушать, и эту страсть, словно удар неподъемной булавы, они обратили на светлое воинство. Ангелы, чей облик отдаленно похож на колеса белоснежного пламени, вращающиеся по всем сторонам света, встали заслоном у Гроз на пути, испепеляя их слепую грузную волю и заставляя снова растворяться во тьме.