Текст книги "Зарницы грозы"

Автор книги: Виктор Демуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Пока все идет спокойно, радует, – сказал Финист Баюну. – Ты помнишь, как отсюда попасть к Велесову Дубу? Я много лет уже не был в Тридевятом.

– Помню. – Баюн с трудом оторвался от безрадостных мыслей. Вид растерзанного Лукоморья ранил его и снова заставил вспомнить о своей в этом вине.

Велесов Дуб да статуя царя Огнеяра – вот были главные символы столицы и вообще всего Тридевятого. Когда избавились от темных царей, выбирали, что поставить на флаг: дуб или статую. Выбрать не смогли и поставили медведя. А в статуе, ко всему прочему, было нечто грозное, чуть ли не навье, хотя Огнеяр безоговорочно почитался всеми, как великий князь и славный витязь.

Была только одна закавыка.

– Это обычный дуб, – сказал Баюн. – Как по его стволу спуститься в Навь?

– То наш, темный, секрет, – ответил Финист не без гордости. – Смотри и...

– Кого я вижу!

У подножия статуи стояла, уперев руки в боки, очень некрасивая и очень толстая женщина. Маленькие глазки смотрели подслеповато и зло. Баюн узнал ее: то была известная ведьма Василиса Ильинишна, свирепый враг Нави.

– ЦаревнаЛягушка, – назвал ее Финист старой кличкой. Василиса и вправду была похожа на жабу. – Ты нисколько не изменилась.

– Да и ты тоже, соколик ты наш помоешный! – визгливо заявила ведьма. – Что, Гороха укокошили, так ты страх и потерял? Поживиться думаешь, стервятник?

Финист улыбался. Василиса считала себя светлой, но вся Правь избегала ее, как чумы. В колдовстве она была не особо сильна, зато нравом отличалась премерзким и любила устраивать склоки. Об нее не хотелось даже пачкаться.

– Проваливай, пока цела, – сказал воевода беззлобно.

– Языкто придержи! – ответила ЦаревнаЛягушка. – Укорочу! За мной теперь сила стоит!

Улыбка сползла с лица Финиста. На площади появились несколько крепких коренастых бородачей, вооруженных кирками. Впереди них шел толстенький безбородый человечек. Сапог он не носил, обладая зато очень волосатыми ступнями.

– Сам маршал Phoenix, – сказал заморец, почти не коверкая слова. – Мы поймали крупную рыбу, ребята!

– Никого вы пока что не поймали, – ответил Финист. Он положил ладонь на приклад мушкета.

Баюн родился и вырос котом, а кошки не дерутся стенка на стенку. Но ему было известно, что если против тебя трое и больше – всегда бей по вожаку. Потом, правда, полагалось бежать, да и проверить этот совет Баюну было негде. Однако времени на раздумья не оставалось. Рысь прыгнул на мохноногого человечка, и они покатились по мостовой.

Бородачи схватились за кирки, но их встретила «Аленушка». Оружие оглушительно рявкнуло, и первый противник упал с развороченной головой. Второй выстрел грохнул почти сразу же. Навьему мушкету не требовалось сыпать порох – только рывком встряхивать между выстрелами. Финист пятился к дубу, стреляя, пока мохноногий пытался достать Баюна коротким светящимся мечом. Рысь перехватил его руку зубами и сжал челюсти с такой силой, что достал до самой кости. Меч выпал, обжигая шерсть Баюна и волосы человечка. Тот, даже безоружный, бил Баюна по носу и норовил ткнуть в глаза, пока не обмяк с разорванным горлом. Не теряя времени, рысь поспешил на помощь Финисту.

«Аленушка» тем временем уже смолкла, иссякнув, и с последними двумя бородачами, один из которых был ранен, Финист бился саблей. Раненый едва не размозжил Баюну голову киркой, но тот поднырнул и прыгнул врагу на грудь, глубоко запуская когти. Твердый, как камень, кулак обрушился Баюну на морду. Рысь увидел звезды средь бела дня. Однако воспользоваться этим бородач уже не смог: силы его иссякали, и Баюн его добил.

Все еще оглушенный, рысь подошел к Финисту. Тот вытер саблю и вложил в ножны. Правая нога Ясна Сокола была распорота сбоку, кровь стекала в сапог.

– Ничего,– хрипло сказал воевода. – Сейчас прибудем в Цитадель, там нас с тобой подштопают.

«Я убил двоих», подумал рысь. «Сам. А до этого я ни разу не отнимал жизнь никого крупнее птички». Однако эта мысль грела мало. В настоящем, а не сказочном, бою увечья получают все, и глядя на рану Финиста, Баюн понимал, что со своей шишкой еще дешево отделался. Он оглянулся – Василисы нигде не было.

– За подмогой побежала, – угадал его мысли воевода. – Не успеет.

Он нагнулся, взял Баюна за шерсть на загривке, а свободную руку вытянул вперед и чтото пробормотал. На пальце Финиста сверкнуло кольцо с аметистом. Мир вокруг окутался дымкой и поплыл. Стало темно. Солнце превратилось в тусклокрасную монетку, а земля – в серую пыль. Все Лукоморье посерело, лишилось красок. Промозглый холод заставил дрожать даже пушистого Баюна.

Велесов Дуб перед ними словно поднялся вверх. Между его корнями появился черным провал, куда уходили каменные ступени. Финист похромал туда, и Баюн поспешил за ним.

Проход освещало красноватое сияние, шедшее неизвестно откуда. Чем ниже они спускались, тем теплее становилось. В сапоге Финиста хлюпало. Наконец воевода и рысь вышли в огромный зал. Баюн сперва подумал, что они прибыли к великанам: потолок был так высоко, что свет до него не доставал, а каждую колонну могли обхватить не меньше десяти человек. К одной из этих колонн Финист и привалился, тяжело дыша. Баюн увидел, что к ним спешат навы с пиками наперевес. На остриях пик дрожали и потрескивали белые искры. Однако, разглядев Ясного Сокола, навы переменились в лицах – или в мордах, – опустили оружие и поклонились.

– Хватит кривляться, идиоты, – прохрипел воевода. – Помогите мне.

Стражи беспрекословно дали Финисту на них опереться и повели к выходу. На Баюна никто даже не взглянул.

С гулом раздвинулись створки ворот, и дохнуло сухим жаром. Глазам предстал, от края до края, черный, бурый и красный город, весь из углов, пирамид, башен. В тысячах блестящих окон отражается небо Нави, будто застывшее в вечном закате: желтое и алое у горизонта, выше фиолетовое и над самой головой почти черное. Вместо звезд по нему разбросаны разной величины луны, которых Баюн насчитал не меньше десяти. Ветра нет, но серые клочкастые облака сами по себе закручиваются воронкой, к центру ее превращаясь в волчьи хвосты. Глаз воронки – непроглядная чернота, от взгляда на которую Баюну стало жутко. Словно, если не уследишь, может оторвать от земли и засосать туда.

Навы поспешно подали сани, которых влекли два ящера с лосей величиной. Вместо полозьев было чтото светящееся и слабо гудящее. Без тряски, плавно, точно на ровном льду, эти сани полетели по улицам, в которых Баюн с замиранием сердца узнал Лукоморье. Да, оно было совсем иным: терема – высоченные, гладкие, блестящие, как бруски литого железа, земля – ровная, тоже гладкая и везде темносерая. Все исполинское, безликое, ни тебе коньков, ни наличников, ни росписей, никакой выдумки. Нет дерева – только сталь, да стекло, да какаято вороненая броня. Но вот же она Кривая улица, вот Серебряный поворот, от него отходит Ткаческий переулок: уж чегочего, а улицы Лукоморья, рисунок их, Баюн всегда узнает. Вот площадь, тоже огромная, и вместо статуи Огнеяра – нава на чудовище. А вместо царского терема чернокрасная пирамида ступенями, уходящая в самые облака.

– Дорогу! Дорогу маршалу! Расступись!

Финиста, опять под руки, вывели из саней.

– В мои покои! – приказал он. – И воды мне! И лекаря! Жживо, уродцы!

Преобразился Ясный Сокол, даром что ранен. Сталь в глазах, сталь в голосе. Дома оказался. Здесь все привычно – каждый свое место знает, низшими помыкать, перед высшими склоняться.

Убранство Цитадели вообще не с чем сравнить. Баюн вертел головой, останавливался то и дело, и навам приходилось его окликать. На потолке светятся брусья в жестяных поддонах: если прямо на них смотреть, то режет глаза. Дверь целиком из железа – это ладно, а как вам стеклянная? Баюн даже когтем по ней постучал – толстое стекло, камнем небось не пробьешь. И все эти двери не открываются, а разъезжаются. Коридоры, коридоры, полы гладкие и холодные, стены голые, серые. Навы, что сидят в боковых палатах, поднимают на идущих взгляд, да так и застывают. Пробежал мимо один в белом балахоне, на ходу стягивая страшненькую глазастую маску, Финиста завидел – и влетел с размаха в угол. Шепотком разносилось: маршал, маршал вернулся!

Коридор вывел в широкий, как поле, зал, купол которого покрывала роспись. Просто так, порадовать глаз, навы не рисуют. А когда пишут образа или такие вот картины, получается сухо, напыщенно и мертво. Будто отпечаток. И все же Баюн опять засмотрелся. Изображала роспись, как он понял, откуда есть пошло Навье царство: появление первого Волха и сражения за тогда еще дикие земли, наводненные берендейскими навами. Некоторые фигуры двигались, что Баюна не удивило – рысь уже устал дивиться и все чудеса полагал сами собой разумеющимися. Вдруг одна из них взлетела, и Баюн понял, что это живые навы. Верткие, как ящерицы, они цеплялись за стены и свод, ныряя и выныривая сквозь круглые отверстия, что вели на верхний ярус. Для этажей повыше было отдельное приспособление: тесный чуланчик.

Вот, думал рысь, пока чуланчик поднимался вверх, откуда берутся все эти самокатные повозки да крылатые корабли. Говорят ведь, что Великий Полоз якобы показал людям, как плавить железо и добывать самоцветы.

Финист навьи понятия о красоте не разделял, и свои покои в Цитадели обставил привычно, цветасто. Навы не понимали, ну да от них и не требовалось. Воевода лег на лавку, закусил зубами обшитую тканью деревяшку, и навалекарь занялся его раной. Баюн сказал, что получил по голове. Ему дали съесть какойто безвкусный шарик.

– Проклятые гномы, – сказал Финист, когда его бедро зашили, а слуга принес браги. Навы питались черт знает чем, поэтому Ясный Сокол держал в Цитадели запасы из Тридевятого. – На всех «Аленушки» не хватило. Поскупился, дурак, патронов захватить. Ну да ладно, после живой воды должно быстро зарасти. Завтра я в войска, а ты – что хочешь делай. Можешь со мной, можешь по улицам бегать.

– Финист, – сказал Баюн, – где бы ты искал Волха?

– Я бы его не искал, – зевнул воевода, – а нашел дурня, который мне сам его отыщет.

Остаток дня Баюн скоротал, погуляв по Цитадели, пару раз даже заблудившись. Финист оставался полулежать у себя, не тревожа ногу лишний раз и принимая нав, а вернее – в основном прогоняя, потому что большая часть приходила убедиться в его возвращении. На ночь рысь облюбовал узорную басурманскую лежанку. Финист щелкнул пальцами, пробормотал чтото, и свет потух.

Люди всегда боялись темноты, говорила Ягжаль – мрак населяют чудовища, боящиеся не солнца, но лучей Даждьбога. Баюн ей возражал так: я вижу в темноте, и я знаю, что никаких чудовищ там нет. Чудовища ходят при свете дня, бьют беременных кошек под живот потехи ради и верят, что Заморье станет другом Тридевятому, если русичи будут осквернять могилы дедушек.

Но об этом хорошо было благостно рассуждать на поверхности, где тьма являлась просто более черной тенью. Здесь она жила сама по себе, шевелилась, дышала, и не просто не отступала от света, а проглатывала его, если хотела. Бесплотные лапы тьмы крысиными хвостами скользили по спине, впивались в позвоночник и елозили промеж ребер. Разум отдергивался от них, съеживался в страхе, непроизвольном и необоримом, как тошнота. Баюн не мог себе представить, как нужно чувствовать и мыслить, чтобы добровольно принимать эти лапы в себя, а тем более наслаждаться их присутствием. Он ворочался, дыбил шерсть, тихо рычал, пока не услышал сонный голос Финиста:

– Тебе чего неймется? Мы завтра рано встанем, хватит бузить.

– Я не могу спать. Меня будто выпивают.

– Это ты сам себя выпиваешь. Прекрати напрягаться.

– Но эти... проникнут...

– Кто проникнет? Куда? Таблета на пользу не пошла?

– Ты разве не чувствуешь?

– Я же говорю, прекрати напрягаться. Все, когда в первый раз сюда попадают, поначалу мучаются. Твоя аура сейчас как бы чешется о Навь. Плавал когданибудь?

– Финист, ты издеваешься?

– Совсем нет. У моего кума был плавучий кот, он его даже за деньги хотел показывать. Так вот, если в воде барахтаться и дергаться – нахлебаешься и потонешь. Позволь потоку себя держать. И не бойся. А сейчас спи! А не то сапогом запущу, ейбогу.

«Я тебе этот сапог знаешь, куда вставлю?» мысленно огрызнулся Баюн. Но он примерно понял, что Финист имеет в виду. Когда от мороза болит нос и усы слипаются корочкой, а ты вынужден сидеть у обочины, греясь о братьев, мяуча осипшим голосом, главное – не дрожать. Не выбрасывать драгоценное тепло, представлять, что ты проницаем и жгучий ледяной ветер свободно проходит насквозь. Баюн заставил себя расслабиться, и тьма пролилась в него до самых кончиков когтей. Скользкая, тугая, она протащилась через тело и канула без следа, ничего с собою не взяв. Рысь ей был безразличен, как реке безразлично, есть на ее пути плотина или нет.

Открытие это не потрясло, но взволновало. «Мы ведь ночные звери», подумал Баюн, засыпая. «Мы знаем, что у каждой ночи есть свой оттенок, умеем отличать хорошую от несущей беду, даже если привыкли бодрствовать днем. Может так быть, что ночь нас тоже знает? Ведь и Грозу искали Черномор, Иван, Волк, но приглянулся ей именно я...»

Наутро Баюн отправился вместе с Ясным Соколом. Войско пекельного царства состояло из нав, всяких ящеров да змеенышей, немногочисленных людей и огненных птиц рарог, которыми ведал сам Финист.

– Попляшет у нас Гваихир теперь, – сказал воевода. Самая большая птица уже была оседлана и внуздана.

– Здесьто когда война начнется, как думаешь? – спросил Баюн.

– Она уже началась. Нападают чужие навы, отбиваемся. Вот когда демон Заморья лапы протянет – туго придется.

– А Гроза?

– А Гроза наверху пирует, здесь ей нечего делать.

Финисту выделили две сотни птиц рарог и вооруженных самострелами нав. Воевода долго собачился, чтобы дали побольше, но ему отказывали, несмотря на все почтение. Мол, и так мы почти беззащитны, кто нас от демонов прикроет?

– Тебя я, Баюн, оставляю, – сказал Финист. – Если мне память не изменяет, из тех, кто был к Волху близок, Садкокупец еще должен быть жив. Может, это тебе пригодится. А я в Тридевятое. Попробую еще старых друзей поискать. Знаешь, – добавил он, – я только что сообразил. Царь Дадон нам на флаг медведя поставил. А на старом флаге, в Багровые Лета, была рысь. Игра словами такая: рысь – русь...

Облачившись в особую бронь, воевода и навы сели на рарогов. Птицы поднялись в воздух и пропали в лиловом небе. Далеко вверху прощальной звездой блеснуло волшебное кольцо Финиста.

Глава третья

Былину о Садко Баюн прекрасно помнил. Даже странно, что раньше в голову не пришла. Только былина – не обязательно быль: где в ней правда, где сказка, поди пойми.

Рысь бродил по Навьему царству. Ему не мешали. Среди нав быстро разлетелась весть, что пятнистый зверь с поверхности – друг маршала Финиста. А маршал Финист известно кто: последний защитник Нави, не отступившийся, пока гибли все прочие. Навы даже спрашивали Баюна, каково это было, когда Бориска бил из пушек по Речному дому, и рысь устал объяснять, что он тогда еще не родился.

В былине, думал Баюн, Садко угодил к подземному царю, потому что тому понравилась его игра на гуслях. Правда, потом Садко отпустили... А вот отпустили ли? Догадка шевельнулась у рыся в уме, и он начал расспрашивать нав. Имя «Садко» было им незнакомо, но наконец один, белый от старости, переспросил:

– Цардок, что ли? Министр культуры?

– Я таких слов не знаю, – сказал Баюн. – Садко человек.

– Цардок тоже был человеком. Его повысили до навы за особые заслуги. Он, можно сказать, отец всей нашей музыки.

– Его можно увидеть?

Нава фыркнул:

– А рарога можно голыми руками поймать?

– Иван ловил, – сказал Баюн, имея в виду былину о ЖарПтице.

– На то он и Дурак, чтобы ему везло! Ну ладно. Раз уж ты друг маршала, можешь попробовать. Министерство на Подковерной.

Улицы здесь не только выглядели – они и назывались так же, как в Лукоморье. Нужное место Баюн нашел почти без труда. Это люди запоминают, как выглядят дома и деревья на пути, а маленькие кошки помнят саму дорогу. Рысь только жалел, что пришел без подарка. Если министр культуры – это важный человек, вроде царского дьяка, ему полагается поклониться гостинцем да соболем. А без этого может и не пустить дальше порога. Однако, услышав имя Финиста, стража дала Баюну войти. Правда, зачемто его всего обхлопали, даже зубы и когти проверяли на остроту.

– Документы есть? – спросила нава в приемных покоях. Она сидела перед дверью к Цардоку и двигала пальцем какието картинки в волшебном зеркальце.

– Что есть?

Нава закатила глаза.

– Бумаги твои, дикарь! Грамоты, или как они там! Сколько вас ни учили, а вы как были животными, так и остались! Откуда мне знать, от Финиста ты, от Всеслава, или, может, от самого Микки Мауса!

– Усы, лапы да хвост – вот мои грамоты, – сказал Баюн. – Я ищу Волха Всеславича. От меня зависит теперь судьба Тридевятого царства, и Навьего тоже. Как вы без Волха хотите заморского демона останавливать?

Нава поджала губы и постучала по столу раскрашенными когтями.

– Многие искали, теперь их самих не найти. Глупо это. Надо знать свое место, иначе общество рухнет.

– И вы туда же, – обиделся рысь. – Всяк свою трусость оправдывает так, что она едва ли не благородной кажется. У Волха бы не отсиживались, верно? А вот сейчас Вий к вам нагрянет – сами пожалеете, что медлили.

– Голова от тебя болит, – вздохнула нава. Она наклонилась к блюдцу с яблочком и произнесла: – Господин Цардок, к вам посетитель.

Баюн ни за что бы не узнал Садко: нава навой, с крыльями и всем. Правда, глаза немножко другие. Человечнее. У нав они холодные, как у рыб. И речь его другая, не навий слог, который порой едва понимаешь.

– Здравы будьте, – поклонился рысь. – Светлый Князь Всеслав меня к вам послал.

– Светлый Князь? – удивился нава. – Прежде он все больше с мечом к нам приходил, а теперь и вовсе не ходит.

– Время настало страшное. Если старые распри не придержим, погибнем все. Я кот... тьфу... рысь Баюн. А вы Садкокупец?

– Был Садко, – задумчиво сказал Цардок. – Теперь я главный надо всеми навийскими песенниками. На том и богатство мое стоит. Лубков мы не рисуем, былины редко складываем – зато музыка свята для нас. Сам владыка Волх ее благословлял.

– Вы его правда видели? – спросил Баюн.

– Старикато? Видел – вот как тебя сейчас. Жуткий он был, словами не описать.

– Я должен его найти. То есть, не самого Волха, а его преемника. Ну, то есть, он тоже Волх...

– Уцелевшего Всеславича... За тяжкое дело ты взялся, рысь.

– Не по своей воле, – ответил Баюн.

– Видел я и ту битву, – проговорил Цардок. – Мы, навы, тоже биться можем, но при живом Волхе нашим делом было его силой напитывать.

Он закрыл глаза. Как объяснить тому, кто впервые в пекельном царстве, что такое здешние сражения? Вспышки пламени, грохот и гром, алые лучи, режущие плоть и бронь, боевые ящеры в шипастых латах, железные самоходные големы. Нет бегущих – всех держит могучая воля владыки, и только если он падет, навы смогут брызнуть с поля. Потому стоят насмерть и идут прямо в огонь, покоряясь безжалостному демону. А высоко над ними заслоняют небо громадные, ужасные тени, рвут друг друга, сплетаясь в свирепой борьбе, и черная их кровь выжигает землю дотла.

– До последнего Волх боролся, – сказал бывший Садко. – Очень уж крепким был старик, да и мы старались. Но неравными оказались силы. Демон Заморья у меня на глазах вырвал сердце Волха. А до того вспорол ему живот, чтобы уничтожить преемников. Только один из змеевичей ускользнул. Остальные трепыхались, а этот сразу смекнул, что Навьему царству конец приходит. На запад ушел, да только где его искать там? Может, уже и сгинул.

– Не сгинул! Светлый Князь мне сам сказал – чувствует его.

– Ну, значит, подождать надо, – рассудил Цардок. – Сам придет. Нам же не резон в чужие царства соваться.

– Да кто кому больше нужен – он вам или вы ему? – возмутился Баюн. – Что вы все холоднокровные, как лярвы? Вы сидите, умствуете, а мое Тридевятое погибает. И ваша Навь тоже падет, неужели не понимаете?

Цардок криво улыбнулся.

– Верно ты говоришь, Баюн. Мы холоднокровные. А Волх – горячий, огненный. Мы ему служим потому, что так подобает. А люди – по зову сердца. У тебя с ним больше общего, чем у нас. Так что как знать – авось и сможешь его найти.

– Что находится на западе? – спросил рысь.

– Пекельные царства королевств да большие пустоши. На крайнем западе огненный окиян, а за ним – владения заморского демона. Путь твой через речку Смуродину, по Калённому мосту, в Муспельхейм. Там след змеевича обрывается.

– Еж твою мышь! – в сердцах воскликнул Баюн. – Бродячим становлюсь, куда там купцу Афанасию. Ну, дай Бог, чтобы там уже успокоилось все.

Не было в Навьем царстве ни лесов, ни полей. Все подземье Тридевятого навы превратили в один большой город. Понаставили свои домабруски, а где были горы – выточили их, как древесный жучок. За пределами пекельного Лукоморья Баюну стали попадаться развалины, и чем дальше он шел, тем чаще. Только тут он понял, какие раны нанес Нави Вий. Вокруг Цитадели город отстроили заново, а во всех остальных местах его еще продолжали восстанавливать. Баюн увидел тысячи рабов, влекущих каменные глыбы. С зашитыми глазами, чтобы не смотрели по сторонам, с зашитыми ртами, чтобы не разговаривали, они тянули свои бечевки, а вокруг похаживали двуногие ящеры и щелкали бичами с железными наконечниками. Передернувшись, Баюн поспешил дальше.

Рысь мог пройти дальше, чем кот, и быстрее, чем кот, но в Навьем царстве ему приходилось туговато изза жары. А кроме того, здесь не было ни еды, ни воды. Навы же не отличались гостеприимством. Баюн обглодал какойто куст и немного насытился, но пить захотелось еще сильнее. В Нави не было солнца, и он не мог понять, сколько уже идет. К речке Смуродине рысь вышел еле живой.

Вместо воды Смуродина текла вязким огнем. Жар от нее обжигал. Баюн понял, почему Калённый мост так называется: рысь не мог даже ступить на него. Но ему повезло. По Смуродине ходили корабли, защищенные от пламени волшебными пузырями. На один из таких кораблей Баюн и прошмыгнул. Корабь назывался «Нагльфар»; увидев аламаннское слово, рысь рассудил, что тот рано или поздно окажется в Муспельхейме.

Гружен «Нагльфар» был огромными железными бочками. У каждой из них был краник, как у бочек с вином. Измотанный Баюн не стал долго думать, повернул один из краников, и на пол трюма полилась тягучая, как патока, красноватая жидкость. На вкус она оказалась сладкой, однако не приторной – так бывает сладка вода в горном ручье, но, в отличие от воды, эта жидкость утоляла еще и голод. Баюн пил, пока не вылизал лужу досуха, и уснул, спрятавшись между бочками.

Во сне он был огромен, величиною с весь «Нагльфар», а может, и больше. Тело его, пока юное, неокрепшее, не обросшее броней, уже двигалось быстро и юрко. Быстрота позволила ему прошмыгнуть мимо разъяренных битвой врагов. Еще он был хитер и отличался редким для своего племени терпением. Вплавь он пересек Смуродину и вылез в Муспельхейме. Тотчас дорогу преградили: взрослый, крупный, сильный. Щупальце обвилось вокруг горла, лязгнули угрожающе львиные клыки в несколько рядов. Тот, чьими глазами Баюн смотрел, съежился в комок, униженно упрашивая пропустить. Не верю, зашипел муспельхеймский и сжал щупальце, одни беды нам от всего вашего рода! Тут далеко сверху, словно удар колокола, раздался мощный и чистый глас на аламаннском, чьи слова Баюн понял как: «Позволь, тебе воздастся». Муспельхеймский неохотно посторонился, а его незваный гость змеей скользнул по чужим владениям и, не задерживаясь, устремился дальше.

Баюн проснулся оттого, что качка прекратилась. Корабль стоял. Рысь быстро напился из бочки и, прячась темными углами, вышел в порт.

Навы жили и здесь, но называли они себя «цверги». Ящеры Муспельхейма были более змееподобными, повозки влекли многоногие лошади, да еще ходили великаны, ничем не напоминавшие, впрочем, Усыню и Горыню. Пытаясь вспомнить свой сон получше, Баюн шел на запад. Направление он спросил у цвергов; как те, не видя ни заката, ни восхода, ни звезд, узнавали стороны света, рысь мог только гадать.

В Муспельхейме было оживленно. Сегодня же на земле Осенний Пир, вспомнил Баюн. Интересно, что в этот день делают цверги? Пировать им почти что нечем. Не зря ведь жители пекельных царств всеми правдами и неправдами лезут на поверхность.

По пути Баюн объедал редкие безвкусные растения. Питье он нашел: коегде из земли, как аисты, торчали краники на длинной ноге. Вода из них была горячей и немного пахла серой. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем в отдалении не начали бить часы. Заслышав этот звук, цверги бросали свои дела, раскрывали крылья и кудато летели мимо Баюна. Стремились они к западу, поэтому рысь вскочил на крышу одной самоходной повозки и вцепился изо всех сил. Он уже видел, как быстро эти повозки катят.

Самоходка привезла Баюна на улицы, в котоых он распознал столицу Аламаннского королевства. Толпы цвергов текли туда, где на поверхности находился королевский дворец. В Муспельхейме там было капище. Звуки, доносившиеся оттуда, заставили Баюна поморщиться: навская, ну или цвергская, музыка. Да и какая же это музыка? Барабанный бой да железный скрежет, будто точат ножи. А что поют, за этой какофонией часто вообще не разобрать. Однако тут Баюн остановился и прислушался. Вопервый, поющий голос был женским. Вовторых, пел он на языке не Муспельхейма, а Авалона:

A heartbeat like thunder, burning down under,

Ready to fly into the great sky.

When the flames getting higher, you're feeling the fire,

You know it's our turn – we're ready to burn.

Четыре раза огонь помянули – ну да хотя про что еще в пекельном царстве петь? Ни облаков, ни цветов, ни ручьев у них, а девицы все – такие же чудыюды. Из любопытства Баюн подошел поближе. Музыка ревела так, что оглушала, цверги прыгали и бесились, перекрещивались лучи цветного света.

Burn it up, bird of fire,

Come on and set this place on fire.

Burn it up, it will take you higher,

Feel the heat and feel the fire.

Ну, огненная птица и полеты какието – это про рарогов. Боевая песнь, должно быть. Война ведь скоро. Баюн хотел уже уйти, но всей шкурой почувствовал вдруг чьето присутствие, да такое грозное, что сердце захолонуло.

A body of iron hits harder then lightning,

He's got a sharp sense – it's his best defense.

He's a natural born leader, fast as a cheetah,

He's ready to win – come on, let's begin!

– Это обо мне песня, – объявил самодовольно голос в голове Баюна. – Поавалонски – так этой маленькой Fraulein больше нравится, короче получается. А тебя я, наверное, съем. Ты уже раздражать начинаешь.

То, что рысь увидел, подняв голову, он немедленно пожелал никогда в жизни больше не видеть. И если бы это было возможно – увиденное забыть.

Кончиком щупальца Скимен выдернул Баюна из толпы и поднес к глазам. Давешний сон милостиво сгладил черты демона, да и герой его сам был таким же. Наяву рысь мог только зажмуриться, но боялся.

– Я не виноват, – жалобно сказал Баюн. – Послушай, но я же ничего не сделал!

– Ты хочешь вернуть Волха. Это уже достаточно. Так и быть, со Всеславом я спорить не могу, но чтобы его посланец мешался у меня под ногами – такого уговора не было.

– Если ты меня съешь, – набрался храбрости Баюн, – твой Светлый Князь тебя накажет, верно?

– С чего ты взял, что я ему подчинюсь? – ощетинился Скимен.

– Ты просто себя коришь, что тогда пропустил маленького Волха! Аламаннцев Авалон и Заморье столько раз норовили подтолкнуть к войне с нами, что ты уже решил, будто так и надо!

Демон помедлил. Ноздрищели раздувались. Черты его морды сохраняли похожесть на царя пустыни, и кожистая шкура была такого же золотистого цвета – лев, рожденный гидрой.

– Мы не должны быть врагами, Скимен. Хотя бы сейчас, когда нам всем опасность угрожает. Задуши в себе тьму, иначе Вий опять попытается ею воспользоваться.

– Легко сказать – задуши! – Но Скимен уже успокаивался. Баюн вспомнил, как Садко говорил об огненной, порывистой природе Волха. Видимо, все демоны были такими. Вместе с этим владыка Муспельхейма становился и менее страшен. Чтото в нем было даже благородное – для демона, конечно.

– Что это? – Баюн указал на шабаш внизу.

– Радение. В мою честь. – Тут Скимен сообразил: – Ты откуда знаешь, что я пропустил змеевича?

Баюн рассказал ему свой сон.

– Вот как... – Демон пробормотал непонятное слово на «ция». – Что за корабль, говоришь? «Нагльфар»? Так он же... Постой... Ты сказал, ты из цистерны... Ахахахахаха!

Туша Скимена вся затряслась. От смеха он чуть не выронил Баюна.

– Вот разбойник! «Нагльфар» корм возит лично мне. Эта штука, которой ты напился – в ней силы на сотню смертных. Неудивительно, что ты на след сразу напал.

– Я не знал, – сказал рысь. – Я прошу прощения. Значит, Волх действительно ушел из Муспельхейма?

– Конечно! Стал бы я его здесь терпеть!

– Тогда я пойду туда же.

– Славно.

Щупальце неимоверным образом вытянулось, унося Баюна прочь так быстро, что у него перехватило дыхание. Скимен опустил его там, где уже никаких жилищ не было, а была бескрайняя унылая степь, и на прощание Баюн услышал:

– Мне это не по вкусу, но правду надо принять. Мой отец Светлый Конунг чтото знал в тот день. А уж он никогда не пожелает зла Аламаннскому королевству.

Как в лесу идут на шум воды, так Баюн шел на жар. Ближе к огненным рекам, заметил он, земля становилась теплее и тверже, а растения переставали попадаться. Все в этом мире было наоборот. Аламаннские корабли более не считались, и приходилось вспоминать, как выглядит пестрая карта королевств.

Баюн вскоре перестал сходить на берег и просто перебирался с корабля на корабль. Сны, вызванные пищей демонов, гнали его вслед за удирающим в них Всеславичем. Рысь даже проникся жалостью к молодому Волху: тот оказался совершенно один в землях, где у него были только враги. Демон приноровился идти через реки или пустоши, а корм воровал, нападая на корабли. Как узнал Баюн, не у всех королевств есть демоны – в мелких пекельных царствах живут существа, на них похожие, но своей природой ближе к Грозе. Некоторые из них чуяли Волха в своих владениях и нападали: даже не столько отогнать опасного пришельца, сколько желая напиться его горячей и сильной крови. Последний из рода Всеславичей защищался отчаянно. Когото он ранил и бежал, когото помельче – убил и сожрал сам. Силы понемногу росли, прибавлялось боевого опыта, но Волх понимал, что любой из настоящих демонов раздерет его, как медведь собаку. Ему нужно было убежище, где спокойно и много корма – укрыться, окрепнуть, вырасти.