Текст книги "Зарницы грозы"

Автор книги: Виктор Демуров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Именно это и хотят, – сказал Финист. – Самим потому что страшно. Королевства друг с другом уже давно не бились.

– А мы что же? У нас под боком опять...

– Да подожди ты. Лезешь поперек навы в пекло. Так не делается.

– А как делается?

– Вот скоро увидишь, как.

И Финист обещание сдержал, показал. Через неделю на окраине одного из аламаннских городов нашли объеденные баргестами тела. С виду дворяне, но без брони, из оружия только сабли, на сапогах шпоры – кони, видимо, ускакали, или же их нечисть посчитала вкуснее и жирнее. По бумагам русичи, званий невысоких. Рядом случилась птица Гамаюн и, не мешкая, раструбила по всем яблочкам, чародейским зеркалам и шарам, что авалонская нечисть сожрала мирных путников.

Финист кликнул рать. Облаченные в черную навью бронь, с навьими самострелами да мушкетами, русичи вышли из Тридевятого, прошли через Залесье и ударили по трем направлениям. На подмогу нечисти устремились авалонцылюди. Гвиневра отправила Финисту посла с депешей, полной гнева и восклицательных знаков. Финист в ответ взял медную монету, запечатал в конверт и отдал послу со словами:

– Передай своей королеве на хлебушек, я старость уважаю. А то она, видать, совсем обнищала, что за гроши удавить готова.

Все равно как пощечину влепил. Дадон бы так не смог, хоть и пыжился временами, а трусливый Горох – и подавно. Смотрел Баюн на зеленеющую рожу посла, и не мог не гордиться. Но все равно рассказ верховного навы не шел из головы, глодало чтото подспудно, отравляя спокойную, в общемто, жизнь. Поэтому Баюн, как только день стал клониться к вечеру, вышел из терема – кое с кем потолковать.

На дворе начало месяца лютеня. Люди в шубы кутаются, шапки надвигают на нос – бедные, бесшерстные, как голые кошки с далеких южных царств. Стынут, обледенелые, новые флаги Тридевятого над царским теремом. Финист их распорядился сделать краснофиолетовыми, а гербом хотел первоначально вторнуть ту жуткую статую, что в Навьем царстве стоит подле Цитадели. Елееле отговорили. Верховный нава, глазищами коварно блестя, предложил вместо статую рогатую чашу – Финист аж подпрыгнул и матерщиной его покрыл: «Ты мне, песьеглавец такойрастакой, огненную войну пророчишь, что ли?!» Чего в этом символе страшного, наместник объяснять не стал. Наконец утвердили волка, бегущего посолонь над теремом. А чтобы не было мрачно, оранжевое светило добавили. Все пекельные цвета. Людям невдомек, а навам на радость.

На рынке шумно. Прежде зимой на потеху были одни калачи с ватрушками да петушки леденцовые, а сейчас из Хидуша и Сина начали фрукты везти. Дорогие, заразы, но Баюну бесплатно дали. Рысь понюхал, куснул – так себе. Что в них люди находят, непонятно.

Вот королевства торговлю запретить не запретили, но прикрыли. Иберийские скакуны на все золота теперь. Латы и кольчуги отныне тоже только свои. Поэтому Финист оружейников не жалеет, цеха все расширяет. Навья бронь недешева, обычные кметы ее себе позволить не могут. Синские купцы, правда, тебе все что хочешь продадут, хоть полный доспех, как у лучших кузнецов королевств. Да только синьцы хитрые, все хорошее у них для себя, а для чужестранцев принцип другой – тяпляп, зато много. Финист както выразился, что они и детей, наверное, точно так же делают.

Баюн перехватил в мясном ряду курятины, потом у бабушки с крынками – молока. Пока лакал, услышал за спиной:

– Царято будут выкликать? Али как?

– А шут их знает, Фомич. Тебето что за беда?

– Дак ведь негоже оно, царь от Бога помазанник. А этого кто помазал?

– Тише ты! Вон его зверь ручной стоит, докладет – головы не снесешь.

Баюн чуть не фыркнул в миску. Финист на злословие внимания почти не обращал. Говорил, пока вреда нет – пускай балакают. Сам тем временем из восточной ссылки повелел доставить Идолище Поганое, узника Дадоновского, и четвертовать. Чтобы его несчастной судьбой вольнодумцы всякие больше не досаждали. Дадон Идолище за то сослал, что он во времена Бориски слишком много уворовал из казны. Не из радения о русичах царь так сделал, конечно, а чтобы то золото себе прибрать. Нечестно ведь этого, когда воруют больше самого государя. Финист Идолище разорвал лошадьми, а люди рассудили: суров наместник. Бояться надо. Чтобы такому – да не доносили?

– Я зверя не страшусь, мне укрывать нечего, – сказал Фомич. – А порядок должон быть.

– Тебе порядка не хватает? Сытно, мирно, татей поубавилось. Каков еще порядок нужен?

Дослушивать Баюн не стал. Сказал бабушке спасибо и поторопился к Емеле. Тот гулять любит, не найдешь его потом.

Емеля жил бедно. И не потому, что жизнь не удалась, а потому, что сам себе так постановил. Печка, стол да лавка. Сундук еще. По углам клубы пыли катаются. Ест руками, как басурман, но ему ложка и не нужна – не готовит ничего. Один овощи, сырые. Зимой полупустая окрошка прямо из миски. Неудивительно, что болеет. Баюн его жалел. Пытался убедить, что все эти хидушские штучки не про русского человека, но Емеля на своем твердо стоял.

– Здрав будь, – приветствовал он Баюна на пороге. – Проходи, в ногах правды нет.

Бедното у Емели бедно, а яблочко на блюдечке лежит. Надо же смотреть, что деется.

– Я с того дня, как ты мне про демона рассказал, много думал. – Емеля налил себе горькой зеленой водицы, предложил гостю. Рысь из вежливости согласился. – Не может такое страшилище быть благом. Ну хоть режь меня. Чтото нечисто здесь, помяни мое слово. Может, он людей ест?

Сожрать Волх, конечно, мог, но разве что в качестве наказания. Да и что ему человек? Мошка. Баюн покачал головой.

– Я ж тебе говорил, Емеля. У Навьего царства с Тридевятым судьбы переплетены. Одно в другое проникает. А Волх нам даден Светлым Князем. Если демон своевольничать начнет, тогда его приструнять придется. Но без него мы не выживем, растерзают нас. Да вон у твоего Хидуша тоже свой демон.

– Тьма всегда тьма, – сказал Емеля. – И у человека внутри есть тьма. Но он должен с нею бороться.

– Ну ты сейчас вообще не о том. Мы про живых тварей, а не про тьму внутри.

– Тебе их жалко, что ли? Баюн, да ведь демонов нельзя жалеть! Только праведники великие на это способны. Иначе сам не заметишь, как падешь.

Вот в этом весь Емеля. Видеть чтото одним глазом, а выводов сделать – на летопись.

– Я к тебе вот с чем, – сказал Баюн. – Ты о мертвой царевне знаешь?

– Знакомо звучит. Может, слыхал когда. А что?

– Это не сказка, а быль, оказывается. – Баюн пересказал слова верховного навы, умолчав о том, от кого их услышал. Емеля наморщил лоб.

– Интересные дела... Знать бы, да! Ты к Федотустрельцу не ходил? Он по миру много ездил, поболе моего. Вдруг видел что. Ведь если вправду Елена Премудрая гдето спит, мы Финиста запросто извести можем.

– Не хочу я его изводить, – испугался Баюн. – Ты что?

– А чего хочешь? Еще одного темного царя?

– Мне не по себе, что он престол подгреб, это верно. Но пусть похорошему уступит. Пусть будет честно: бояре подумают, людей послушают и приговорят, кому быть на троне. Финисту – так Финисту. Еще кому – пусть другой и царствует. А Финист никого слышать не желает. Власти отведал и опьянел. Я не к тому, что он плох сам по себе, хотя у меня на него и зуб давешний. Я к тому, что часть народа он против себя настроить может.

– Путано ты говоришь, Баюн, ох путано. Самто в это веришь? Проще все. Навь Тридевятое пожрала. Против этого нам выступить и надобно.

Хорошо, что Емеля дурачок, и никто его всерьез не принимает! Баюн с ним простился, попросил, если об Елене Премудрой прознает, сказать, а сам направился к Федоту. Старик жил на прежнем месте, дом потихоньку починял.

– Елена Премудрая? – переспросил он. – Машка, а Машка! Подь сюды.

– Что такое, касатик?

– Помнишь, я книшку печатную привозил? Было же там чтото про мертвую царевну?

– Было, помню. Тебе принести?

– Неси.

Книжка была большая, ветхая. Языка ее Баюн не распознал. Мелкие буквицы, угловатые. От страниц неприятно пахнет. Рисунки – где страшные с чудищами, где непонятые. Шары какието на тонких обручах или солнца трехлучевые. Марья пролистала, ткнула в картинку:

– Вот она, царевна Елена.

Рыжая, тонкобровая, глаза чуть с косинкой. Или кажется так – они закрыты, не разобрать толком. Платье черное с серебром. Гроб хрустальный на львиных лапах стоит. Вокруг, зыбко – фигуры. Руки царевны сложены на груди, и в них золотой венец. Вроде человек, а чемто неземным от картинки веет, словно та сама по себе волшебная.

– Это точно она? – спросил Баюн.

– Она. Я этот язык немного знаю, – ответила Марья. – Но если про нее правда, то найти Елену никому из простых людей не удастся. Гроб ее стоит на острове Буян, или Руян, в чародейском городе, спящем мертвым сном. Сон Елены охраняется крепко, а враги те стражи или друзья – неведомо. Пишут здесь и такое: мертвая царевна должна спать вечно, потому что мир наш ей только снится. И как только Елена пробудится, мы все исчезнем.

– Страшилки, – сказал Баюн. – Не может же царевна сниться сама себе. Она тогда тоже исчезнет. Небось, навы вставили, чтобы ее никто не стал искать. А что за остров Руян?

– Этого никто не знает. Он может быть вовсе не в нашем мире.

– Финист Елены опасается – значит, ближе, чем нам кажется. – Федот захлопнул книгу. – Тебе спасибо, рысь, дал мне, над чем подумать. Я было решил, ты наместнику с потрохами продался. А ты наш еще. Правда, кавардак у тебя в башке.

Никакой я не ваш, подумал Баюн, я свой собственный.

– Только про нас с тобой – помалкивай! – Федот погрозил ему пальцем. – Финист, аспид, на меня и так недобро косится. Тебето ничего, а я устал уже с царями бодаться.

– Вечно меня хотят кудато перетянуть! – ворчал Баюн, по сумеркам возвращаясь домой. – Светлые, темные, царевичи, королевичи...

Ощутив на себе взгляд, он поднял голову. На резном столбе сидела большая сова. Сидела не шелохнувшись, точно была у столба навершием.

Рановато чтото для сов! Баюн вздыбил шерсть. Ноздри его вздулись, приоткрывая зубы.

– Кто ты, и что тебе надо? – спросил он угрожающе.

Сова качнулась, будто ванькавстанька. Чтото невидимое порывом теплого ветра пронеслось у Баюна над головой. Птица ошарашенно заухала, хлопнула крыльями, переступила на столбе, оскальзываясь когтями по мерзлому дереву. Посмотрев на первого советника, который точно не мог дать ей ответ, что произошло, сова взлетела и скрылась.

В то же самое время случились две вещи.

Вопервых, на Змиевой улице (бывшей Благочестивой) остановились сани. Из них под руку выбрался некто плешивенький, куцебородый, похожий на дитя человека и лесной нечисти. Холопы поспешно, прикрывая и озираясь, увели его в неприметный с виду домик.

Вовторых, в Заморье, на улице Сойера (в честь Томаса Сойера, одного из Великих Отцов) остановилась груженая сеном телега, и с нее соскочил, отряхивая одежду, сонный и разбитый Оскар Зороастр. За ним прыгнул Тото. Занимался рассвет – время, когда Гудвин Зет обычно отходил ко сну.

Возраст начинает меня убивать, подумал Оскар, потирая больную задеревеневшую шею. Я и раньшето был не очень крепок, а теперь от меня словно отваливаются части. Так перестает работать часовой механизм: сперва одна шестеренка,потом другая...

– Может, нам с тобой сдаться, а, Тото? – спросил он песика. – В тюрьме хоть кормят, и бегать все время не надо. Да и для чего бегать?

– Ты не чуешь? Пф!

– Что я должен чуять?

– Новое. Свежее.

Оскар понюхал воздух.

– Чьето стираное белье?

– Ха, – тявкнул Тото. – Я говорю о другом. Вы, люди, никогда не чуете ни грозу, ни землетрясение, ни ураганы. А это такой же ураган, только в наших жизнях.

– У меня вся жизнь – ураган.

– Это потому, что ты перекатиполе. Настоящий ураган впереди, только держись.

Так уж получилось, что путь Оскара лежал с северовостока на югозапад. В каждом следующем городе становилось чуточку теплее, но Гудвин Зет все равно зябнул. Он достал из недр плаща флягу и потянул из нее. Тото ударил его лапой по ноге:

– А ну прекрати. Будешь пить – буду кусаться.

– Что тебе не нравится? – миролюбиво спросил Оскар.

– Запах этой дряни, вот что. И еще тебе вредно.

– Шш, не кричи так. Давай поедим.

Трактир в этом городе был только один – «У Руггедо». Оскар добрую минуту смотрел на вывеску:

– Будь я проклят, если это тот самый Руггедо...

Он толкнул дверь и вошел в душный полумрак. Несмотря на ранний час, там уже было двое или трое посетителей. Хозяин скучал, облокотившись на стойку. Завидев Оскара, он разинул рот так, что выпала тлеющая пахитоска:

– Кого я вижу, чесать мой лысый череп!

– Тс! Тихо! – взмолился Оскар, чувствуя кожей удивленные взгляды. – Король Гномов! Ты ли это!

– Какой я сейчас, в курицу, король! – Руггедо вытащил другую пахитоску, пальцем зажег ее, выдохнул дым в лицо Оскару. – Ты что здесь делаешь?

– А ты что здесь делаешь? Я думал, тебя давно за решеткой сгноили!

– Выпустили за хорошее поведение. И засунули в эту дыру.

Когда Оскар в последний раз видел мятежного гнома, тот был круглым, как шар. Теперь Руггедо схудел до костлявости, еще больше постарел, а хитрая искра в глазах окончательно сменилась саркастичной злобой. Сначала он был за Микки Мауса. Потом против. Потом против тех, кто был против. Руггедо не нравился никто. В его хорошее поведение было трудно поверить – скорее всего, он исчерпал терпение даже начальника тюрьмы. С Изумрудным Братством гном тоже был на ножах, но ведь столько воды утекло с тех пор...

– Надолго к нам? – спросил Руггедо, протирая кружку.

– Не знаю. Если есть где подешевле остановиться. Ну и работа какаянибудь, – Оскар понизил голос, – где печать не нужна.

Взгляд гнома метнулся к правой руке Оскара. Тот был в перчатках.

– Работы здесь и так нет, – буркнул Руггедо, – а тем более для беспечатных. Ну ты смеешься, что ли? Валил бы ты отсюда к яйцам, пока цел. Тут на постой целый полк стрелков остановился, прямо на соседней улице. В столицу идут.

– В столицу? – удивился Оскар. – Зачем?

– У тебя палантира нет, что ли?

– Я их не смотрю.

– Ну и дурак! Сборища там будут, сборища! Из таких вот как ты – против печатей, против поборов, против войн, против еще чегонибудь. А за порядком следить надо? Надо. Чуть ли не со всей страны стрелков созывают, желток им в дышло.

– Это же какие там будут сборища?

– Мирные! Говорят, мирные. Но людей – толпы. Отовсюду стекаются. Микки Маус на ушах своих оттопыренных стоит. Да вон, – Руггедо махнул тряпкой в угол, – там человек, который как раз в столицу идет. Его расспроси.

– Стрелок?

– Одубел, что ли? Нет, обычный. Ну, – Руггедо перешел на шепот, – смотря с какой стороны обычный. – Он затушил пахитоску о стойку и достал новую.

Взяв себе с Тото на двоих цыпленка и воды, Оскар подсел к незнакомцу. Тот, как изваяние, не моргая смотрел в окно. Широкий красный плащ скрывал его фигуру. Выпростанные из рукавов кисти были худыми, паучьими. Оскар отметил про себя, что печати горожанина у человека не имелось, но он, казалось, совершенно этим не был озабочен.

– Добрый день, – сказал Гудвин Зет. – Мне сказали, вы едете в Метрополис...

Незнакомец, не поворачиваясь, разомкнул сухие полные губы.

– Еду. И что?

– Скажите, пожалуйста, что там будет?

Человек повернулся. Он был совершенно сед, лицо бороздили морщины, но глаза сверкали страшным нутряным огнем. Оскар невольно подался назад.

– Сборища, – изрек незнакомец. – Очень много.

– Да, я знаю. Но кто их устраивает? Почему?

– Никто. – Глаза смотрели в упор, прожигая Оскара насквозь. – Люди выходят сами.

– Но так не бывает.

– Однако так и есть.

Человек вновь отвернулся.

– Интересно, – тихо сказал Тото. Он обьел крылышко цыпленка. – А ты жаловался. Давай пойдем с ним.

– Что? Но зачем... Но там стрелки...

– Трус. А я бы пошел.

– У меня быстрый конь, – сказал старик. – Вашему за ним не угнаться.

– У нас нет коня.

– Тем более.

Снова воцарилось молчание. Человек в красном плаще смотрел за окно, видя там чтото, доступное только ему. Оскар и Тото ели. Когда лучи утреннего солнца упали незнакомцу на лицо, тот поморщился, надвинул капюшон и встал изза стола. Прихватив с пола небольшой мешок, старик вышел. Оскар в окне видел, как его собеседник легко вскочил на крупную серую лошадь, пришпорил ее и пропал во взвихрившейся поземке.

– Ну как? – захихикал Руггедо. – Поговорили?

– И давно он здесь?

– Всю ночь сидел. Не ел, не спал.

– Без печати, – сказал Оскар, – а стрелков не боится.

– Тю, стрелков! Тут приходил вчера молоденький, навеселе. Попытался доколупаться. Ты кто, чего такой смурной, почему побеседовать не желаешь. Этот красный к нему сперва и не поворачивался, но парнишка разошелся, рукой по столу прихлопнул. Старик как на него посмотрел – к месту пригвоздил. Стрелок потом только мычать да ползать мог. Так, на карачках, от нас и уполз.

– Шляпа ты! – с укоризной сказал Оскару Тото. – Поехали бы с ним, никто бы нас не осмелился тронуть!

– Как бы я с ним поехал? Позади седла?

– О! – засуетился Руггедо. Он смахнул тряпкой пыль с висевшего под потолком палантира. – Смотри, смотри! Яйца зеленые! Диких русичей показывают!

На самом деле, конечно, не русичей – для заморца Руггедо и Тридевятое, и Залесье, и все берендейские княжества были на одно лицо. Как раз берендеев и показывал волшебный шар. Оттеснив гарпию, в кадр лез его правитель, Тугарин Змей.

Баюн к тому моменту видел десятый сон. В царском тереме у него были свои покои и постель с теплой периной. Финист даже спрашивал, а спят ли звери в кроватях – может, на полу привычнее. Баюн над ним смеялся. Сразу видно, у человека никогда не было кошки. Это только в пословице волк всегда в лес смотрит, а на деле ни один зверь не променяет тепло очага на сырую землю. На перине Баюн и посапывал, раскинув лапы, когда в дверь постучали.

– А? – Рысь зевнул и тут же чихнул. – Что такое?

– Наместник требуют.

Да Вий его побери!

– Финист, – сказал Баюн, с полузакрытыми глазами входя в покои маршала, – у тебя сердца нет.

– Это не у меня, а у них! – Финист кивнул на блюдце с яблочком, где брызгал слюной Тугарин Змей.

– А в чем делото?

Оказалось, Тугарин затеял какоето большое празднество. Что его укусило затеять это празднество прямо возле рубежей Тридевятого – Всеслав знает. Умом Тугарин никогда не отличался, зато наглости в нем было еще на двоих таких же. Он успел за время царствования Гороха уяснить, что русичи безответны, а ко смене власти еще не привык – или же пропустил ее мимо ушей. Пока берендеи голосили на всю степь и палили из пушек, порубежники молчали, но как только пушечное ядро рухнуло на землю Тридевятого, едваедва не попав в домик для стражи, не выдержали. Оделись, взяли сабли, пошли выяснять, что творится. Берендеи же были основательно уже пьяными и посоветовали порубежникам отправляться на все четыре стороны. Русичи не стерпели, схватились за оружие. Успела пролиться кровь, прежде чем несколько берендеев, протрезвев и сообразив, бросились их разнимать. До смерти, к счастью, никто еще зарублен не был.

Ну что сделает после этого нормальный князек? Виновных покарает, перед соседями извинится. Но Тугарина нормальным не назовешь. Требует Финиста к ответу призвать, а порубежников княжеству выдать, чтобы головой перед берендеями ответили.

– Нянька его, что ли, роняла? – хмыкнул наместник.

– Тугарин у Заморья кормится, – сказал Баюн, – перед Микки Маусом на цырлах ходит. Мал клоп, да вонюч. Армию его без соли съесть можно, только он ведь заморцам в ножки упадет, и пойдут они его от нас защищать.

– Пущай идут. Мы их радушно встретим. Чтоб я еще перед какимто Тугариным выплясывал?

– Так а от менято что требуется? – зевнул Баюн.

– Соколов туда отправь и последи, что берендеи делать будут.

– Что – всю ночь?

– Потом спать будешь, я тебе обещаю. Не могу же я завтра сонным дела решать.

Тьфу!

Пришлось сидеть у волшебного зеркала, смотреть через соколиные глаза. Чтоб не уснуть, Баюн то и дело кусал себя за лапу. Ум его бродил далеко. Эх, выслать бы соколов облететь все моря и окияны, пусть найдут остров Руян. Должен ведь он гдето быть. Баюн начал клевать носом, но тут же опомнился, хватил себя за лапу до крови, еще и головой о край зеркала для верности стукнулся. Елена Премудрая, небось, его бы не стала нежданнонегаданно в дозор сажать, а сама спать идти. Снова представил рысь хрустальный гроб и рыжую деву. Сколько ей лет – непонятно. Лицо гладкое, свежее, а всетаки не скажешь, что юное. Улыбка еле уловимая на губах. Гроб стоит в темном каменном зале. Потолок высоко. В стенах глубокие ниши. Не открывая глаз, простирает Елена руку и пальцем манит Баюна: иди сюда.

Рысь вздрогнул и проснулся. За окном брезжил рассвет. Зеркало показывало пустую степь.

«Ох, проклятье», было первой мыслью Баюна. А второй: ну и что? Финист сам виноват. Как будто у него больше никого не было. Вряд ли за одну ночь чтонибудь важное случилось. Тугарину ведь тоже спать надо.

Тут Баюн был неправ. Тугарин Змей на Тридевятое давно обиду тешил. Княжество его было из непокорных, с царями не считалось. Один раз, еще при Дадоне, русичи чуть ли не до Тугаринского стольного града дошли, так берендеи их вывели из себя, напросились на оплеухи. То Волх Всеславич, еще юный и малоопытный, царем крутил, силы свои пробовал. Как только щупальце убрал – Дадон опомнился, бросился войска обратно отзывать. Русичи ворчали, серчали, уходили неохотно, уже готовые было Тугарина в порошок стереть, чтобы не маячил более. Князь берендейский тут же – к Микки Маусу жаловаться. С трудом замяли дело. А Тугарин с тех пор поносил русичей на чем свет стоит и во всех своих бедах обвинял.

В ту ночь он побуянил, покричал, птиц Гамаюн заплевал и ушел Хеллион Климмакс доложиться. Яблочек не признавал, считал себя заморцем, волею судеб заброшенным в эти дикие края. Держал у себя палантир, по которому и ведьму дозывался, и новости глядел, и подсматривал, как девицы купаются.

– Что сказал царь Финист? – спросила Хеллион, выслушав Тугарина.

– Ничего не сказал. Спит, наверное.

– Ну и хорошо. Пробуждение у него будет несладким.

– Я один на один против армии тьмы, – намекнул Тугарин.

– Я это знаю. Финист самонадеянно думает, что про него забыли. Он ошибается. Мы из милости своей позволили им немного отлежаться, чтобы эта война не превратилась в издевательство над немощными. Но время вышло. Готовь портал, мы скоро прибудем.

– Вы пройдете через нас? – спросил Тугарин со сладким замиранием сердца.

Вий даровал заморскому демону умение, каким ни один из когдалибо рождавшихся демонов еще не обладал – вызывать любовь и преклонение перед Заморьем не только у заморцев, но и у жителей прочих стран. Как правило, те княжества и царства были мелкие, а люди, попадавшие под чары – безвольные, малодушные и легко управляемые. Однако если человек и до того относился к Заморью неплохо, влияние демона усиливало эти чувства во много раз. Так он собирал огромные армии последователей, несмотря на ненависть к заморцам целых государств.

– Мы пройдем через вас, – сказал Хеллион Климмакс, – как через дверь. Но есть еще и окна, и чердак. Маршалу самое время задуматься, каким путем он будет удирать. Может быть, мы предоставим ему такую возможность.

Баюн так наместнику и сказал: ничего не видел. Отправился досыпать, хотя уже не хотелось. Попытался по яблочку найти Ягжаль – бесполезно, далеко слишком. У Яги яблочко старое, через всю страну его не хватает.

А Тугарин у себя на следующий день учинил смотр войск. Причем неподалеку от той же самой границы. Финист, этот смотр глядючи, изрядно развлекся. Броня, оружие, даже кони – все у Заморья куплено по дешевке. На тебе, Боже, что мне негоже. Порох комками, пушки патиной обметены, латы хлипки и пригнаны коекак. Лошади – лядащие, узкогрудые, невыносливые. Зато сбруи на них понаверчено, зато плюмажи развеваются. Знамена колышутся, бьют барабаны, сверкает начищенная сталь. Красивая армия. Одноразовая только.

– Тысяч двадцать к рубежам подогнать, – велел Финист, – на всякий случай.

После того смотра долго ничего не происходило. На западе Аламаннское королевство оказалось будто рассеченным: небольшую часть страны держат авалонцы, все остальное – надежно у Скимена в щупальцах. Аламаннцы к западным городам двинутся – рати Гвиневры их выбивают оттуда, Авалон на восток пойдет – ему то же самое. Так и гоняли друг друга по лесам, потом выдохлись, успокоились, начали думать. Одной стороне подкрепление со всех королевств идет, другой – с Тридевятого и Залесья. Так можно вечно людей истреблять. Нужно чашу весов наклонить уже куданибудь. Или на перемирие идти.

Гвиневра первая о перемирии заикнулась, но Фридрих ей отказал:

– Мы плясали под вашу дудку чересчур долго. Наше терпение иссякло. Аламаннцы слишком хорошо знают, что такое мир с Авалоном. Мы дойдем до конца и выйдем победителями.

Финист короля подзуживал, подбадривал, уверял в успехе. А сам тоже голову ломал: как авалонцев выкурить? Одного убьешь – двое приходят. Дуга вокруг Скимена, как разверзтая пасть, только тыл прикрыт. Поток наемников не пресечешь. Можно, конечно, посоветовать Ливский анклав бросить им наперерез, так светоносцы там все и полягут. А если продолжать попрежнему, будет эта война тлеть еще долго, истощая, изматывая. Фридрих потом, неровен час, сам не выдержит, сдастся.

Уже хотел Финист в полную силу рати на запад двинуть, окоротить Авалон быстро и жестко, как пришла весть с юга. Тугаринде ничего не забыл. Русичам, что у него в княжестве жили, приказал выметаться домой к лешачьей матери. У кого семьи, кто на берендейке женат – это не волнует. Ежели бумаги Тридевятого, собрался и в несколько дней княжество покинул. А строптивых будут выселять насильно. И дома им жечь, чтобы не вздумали вернуться.

– Хамье, – сказал Финист. – Нука, всыпьте ему горячих, а то он долговато отдыхал, я смотрю.

Сказано – сделано. Припасенные на этот случай полки двинулись в Тугаринское княжество. Шли по степи, словно по чистому лугу: никто их как будто бы и не ждал, встретились с берендейскими копьям – почти всех смяли, остальные обратились в бегство. А как только углубились, направились через холмы, тут ловушка и захлопнулась. Откуда ни возьмись, справа и слева вынырнули цепи, да не берендеев, а заморцев: гоблины, тролли, эльфы. Рать Финиста разрубили надвое, одну часть зажав в кольце близ самого центра княжества, другую погнав обратно к границе. Русичи хватались за городишки, только как там зацепишься, если нет подмоги? Финист приказал отступать, но заморцы, пользуясь чародейским проходом, в два счета замкнули и оцепили рубежи. Глазами железных соколов Баюн видел, как русичей гонят прямо в засаду из тысяч лучников, стрелков и копейщиков. В сторону Тридевятого ощетинились жерла пушек: только суньтесь.

– Пробиваться надо! – рубанул Финист воздух ладонью. – Перебьют всех, а потом к нам войдут!

– Но ведь этого Заморье и ждет!

– Мы уже к нему в когти угодили. Думаешь, они Тугарина защищать явились?

Подняли южные города. Было решено вести войска через княжества, у которых Ягжаль выторговала союз в свое время, и ударить Тугарину в бок. До границы вылетели ящеры и рароги. Снарядили гонца с депешей к богатыркам, и тут уже Баюн не выдержал, вскочил:

– Я с ним!

– У тебя же соколы...

– Финист, я этой милости не просил! Ты извини – я к бабушке Яге хочу. И она за меня терзается, и я за нее боюсь. Посади наву какого, их у тебя много.

Тень нашла на лицо Ясного Сокола. Баюн вздрогнул: сейчас откажет, и лопнет их шаткая дружба по швам. Но Финист сказал:

– Как хочешь. Иди. Не держу.

Баюн открыл рот, но наместник махнул рукой:

– Иди, говорю.

Добился Баюн своего – а все равно выходил с тяжелым сердцем из царского терема. По улицам шагает рать, громко хрупает наст под сапогами и копытами. Черная рать, одежды темные, навья бронь и вороненые латы на подводах, среди людей – пучеглазые морды нав, рыжеалолиловый флаг полощется над этой мрачной железной змеей. Баюна многие заметили, отсалютовали приветственно. Рысь им только кивнул в ответ. Хотел крикнуть напутствие, но ничего в голову не пришло.

Гонца звали Ингвар. Северянин, рослый, белокожий. А конь у него – не конь, а чудо какоето. Ростом, как мохнатые дикие лошаденки. Зато грудь широкая, ноги могучие, и весь чешуей покрыт. Копыто раздвоенное, изо лба торчит рог. Спина горбатая и хвост с кисточкой. Не конь, а дракон. Баюн засмотрелся: может, он еще и огнем дышит?

– Что, – рассмеялся Ингвар, – как тебе мой Горбунок? Не робей, он не кусается. Это зверь синский, зовется цилинем. Его мать в наше село забрела както раз, посевы по ночам топтала, ну я ее и словил. Откуда взялась – уму непостижимо. Долго не прожила, родила Горбунка и околела. А я с ним сразу в Лукоморье. Думал, продам, разбогатею. Но меня Горох заприметил, в гонцы определил. Так и живем.

– Он не говорит?

– Лопочет чегото иногда. Не понашенски. Я так не слушаю особо.

– Здрав будь, Горбунок, – сказал цилиню рысь. – Ни хао.

– Я называю себя Достойная Яркость, – ответил тот с невыразимым презрением. – Сыну жемчужных рек и чистого неба не подобает отзываться на клички простолюдинов.

– Баюн, ты его понимаешь? – удивился Ингвар.

– Понимаю. Он только что сказал, что его зовут не Горбунок.

– Правда? Ну прости тогда! – Ингвар похлопал цилиня по шее. – Я так привык. Баюн, прыгай в короб за седлом, поедем сейчас.

Рысь залез на сугроб, оттуда на высокий забор, и с него осторожно перебрался в короб. Тот качнулся, но выдержал. Цилинь переступил с ноги на ногу:

– Я не верховое животное. Это унизительно. Мое предназначение – подавать советы императорам и покоряться только невинным девушкам, у которых вместо аркана шелковая лента.

– Так убежал бы, – сказал Баюн, пытаясь устроиться в коробе так, чтобы уместиться там целиком.

– Если я убегу, то пропаду. Моя пища – утренняя роса и листва священного дерева. Этот человек кормит меня овсом и грязной водой, изза чего я потерял почти все волшебные силы. Но без него в вашей варварской стране я вообще не найду себе пропитание.

– Ну и пусть мы варвары. Зато у вас в Сине мы бы нашли, как себя прокормить.

– Ученому мужу незачем уподобляться...

– Да понял я, понял.

Ингвар оседлал Горбунка. Несмотря на свое нытье, цилинь был сильным и выносливым. Он лишь покосил глазом на всадников, пробурчал чтото и, повинуясь стременам, поскакал, убыстряя ход, через Лукоморье.

Раньше Баюн думал, что кони Ягжаль летят, как ветер – ни одна лошадь в Тридевятом не могла за ними угнаться. Но по сравнению с Горбунком то был не ветер, а легкое дуновение. Вырвавшись за ворота, цилинь понесся, точно стрела. Он мог бы, пожалуй, состязатьсся с навьими самоходками – и неизвестно, кто бы победил. Деревья проносились мимо, копыта взметали снег, в ушах Баюна свистело. Его морда быстро замерзла от ветра, и рысь, как мог свернувшись в коробе, накрыл ее лапой. Он понял теперь, почему Ингвар, садясь в седло, обмотал лицо тряпицей до самых глаз.