Текст книги "Убийство с продолжением (СИ)"

Автор книги: Виктор Юнак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Разумеется! В областной газете периодически подборки моих стихов публикуют. А в прошлом году в издательстве вышел мой роман «Уроды».

– Почитать дадите? – снова спросила она.

– А вот это – пожалуйста. Книгу даже могу подарить. С дарственной надписью.

– Ой, спасибо!

– Только вот где мы снова встретимся? Ко мне, я так понимаю, вы идти отказываетесь?

– Мы хоть уже с вами и немного познакомились, но еще не настолько, чтобы я решилась пойти к вам в гости. Тем более вы сказали, что живете один.

– Когда это я вам такое сказал?

– Не мне, а вашей ученице.

– А-а! А вы где остановились-то?

– В каком-то общежитии. Там одно крыло под гостиницу выделили…

– А, знаю! Ну, так давайте я к вам приду. Принесу книгу, бутылочку винца. Поговорим, чтобы нам никто не мешал.

Достоевский обвел глазами полупустой зал. Жанна со своей напарницей обслуживали посетителей. Старые уходили, новые приходили. Он подозвал официантку, расплатился.

Они оделись, вышли на улицу.

– Ну, так как? Вы-то меня к себе приглашаете?

– Да, только давайте завтра. Сегодня уже поздно, я устала. Проводите меня до гостиницы.

– Конечно!

Она взяла его под руку, и они не спеша пошли по вечернему городу. Под ногами поскрипывал снег, над головами переливались бриллиантами звезды. Редкие фонари освещали дорогу.

– Только мне же завтра в первой половине в школу надо, на работу.

– Ну, так и мне нужно тоже кое-чем заняться. Я же все-таки в командировке. А вы, кстати, что преподаете?

– Русский язык и литературу.

– Ого! Это интересно. У меня мама тоже филологический закончила, да и я, собственно.

– Значит, мы коллеги? – улыбнулся Достоевский.

– Выходит, что так, – она в ответ тоже улыбнулась.

36

Порфирьев добрался до Семиреченска с большим трудом. Он впервые оказался за Уральским хребтом и представить себе не мог, что Россия может быть и такой: убогой, серой, заляпанной, разбитой, бездорожной и одновременно пьяной и веселой. Чертыхался про себя, ругая не столько Коваленко, загнавшего его в эту глушь, сколько самого хозяина корпорации – Карамазова. С другой стороны, он радовался тому, что наконец-то полностью самостоятелен в своих действиях и к тому же занимается любимым делом – сыском. Хотя сомневался в том, что какой-то иностранец, пусть и с русскими корнями, попрется в этот Мухосранск за какими-то бумажками.

Он без труда нашел нужный дом, вошел в подъезд, позвонил. Никто не открывал. Посмотрел на часы – четвертый час. Он знал, что Клавдия Петровна Достоевская работает почтальоном, а в это время они, как правило, уже заканчивают разносить почту. Значит, она должна быть дома. Хотя могла отойти в магазин или в гости к кому-нибудь. Он на всякий случай еще раз нажал на кнопку звонка. В ответ – снова тишина. Он уже собрался уходить, как открылась дверь напротив и оттуда выползла фигура в рваных трениках с оттянутыми коленками и ватнике, накинутом на не очень чистую майку.

– Мужик, ты к Клавке, что ль?

– К ней. Ты знаешь, где она?

– Дай на бутылку, скажу. А то жена, курва, деньги прячет, найти никак не могу.

Порфирьев хмыкнул, достал бумажник, хотел было сначала выдать несколько сотенных купюр, затем мысленно махнул рукой и вытащил пятисотенную. Протянул соседу, тот хотел было взять купюру, но Порфирьев в последний момент отнял руку.

– Так, где Клавдия Петровна?

– Так это, в больнице она. То ли с инфарктой, то ли с инсультой.

Порфирьев опешил: как так?

Он отдал купюру, но тут же спросил, подставив ногу под дверь:

– Адрес больницы подскажи.

– Так на закусь добавь.

– Мужик, там и на водку, и на закусь хватит, – кивнул он на купюру.

Тот глянул на пятисотку, тряхнул похмельной головой:

– Недалеко здесь, на Ленина.

Порфирьеву ударил в нос затхлый запах больницы, запах валерьянки, еще каких-то непонятных лекарств, а также непроветриваемый потный запах человеческих тел. Он никогда не считал себя брезгливым, да и многолетняя работа в милиции/полиции приучила его терпеть разные ароматы, но в данном случае у него едва не закружилась голова от всего этого, даже подташнивать стало. Постояв немного, привыкая, он, наконец, вошел в палату. Вообще-то в эту палату к тяжело больным пускали далеко не всех, но ему помогла корочка сотрудника Московского уголовного розыска. Когда он увольнялся из МУРа (не по своей воле), начальник отдела закрыл глаза на то, что он оставил себе удостоверение. Хотя оно уже и было просрочено, но кто смотрит на дату, когда тебе в лицо тычут полицейским удостоверением. Вот и главврач отделения не стал всматриваться в дату, когда Порфирьев объяснил ему, что он разыскивает опасного международного преступника, который убил уже нескольких человек. И есть вероятность, что именно этот человек и напал на гражданку Достоевскую.

– Клавдия Петровна еще в очень тяжелом состоянии. Больше пяти минут свидания с ней я вам дать не могу. Я не хочу, чтобы у нее повторился рецидив.

– Спасибо и на этом.

– Да, и постарайтесь не задавать ей вопросы, которые ей очень неприятны.

Порфирьев уже даже вышел из кабинета, но главврач его догнал в коридоре.

– И еще, товарищ майор. У нее после инсульта проблемы с речью. Иногда очень трудно понять, что она говорит. Хотя с ней и работает логопед, но все восстанавливается не так быстро.

– Я понял, спасибо.

В палате кроме тетки Клавы, лежало еще пять женщин. Возраст разный – от тридцати до шестидесяти. Почти у каждой возле кровати сидели родственники, в основном женщины. Лишь в самом углу у окна сидел парень с маленькой бородкой и залысинами, лет тридцати пяти. Глянув на женщину, рядом с которой он сидел, Порфирьев подумал, что это, вероятнее всего, ее муж.

Никого не было только у тетки Клавы. Медсестра сказала Порфирьеву, что она лежит в среднем ряду, слева от двери, поэтому он сразу к ней и направился. Посмотрев, не спит ли она, Порфирьев заключил, что женщина просто лежит с закрытыми глазами.

– Клавдия Петровна? – негромко позвал он.

Тетка Клава открыла глаза, глянула на того, кто стоял перед ней. Она пошарила рукой, пытаясь нащупать стул. Порфирьев понял ее жест, взял стул, сел рядом.

– Кто вы?

– Я из полиции. Я хочу у вас спросить…

– А что со Степой?

– С каким Степой? – не понял Порфирьев.

На лице тетки Клавы он разглядел некоторое раздражение. Он не мог понять, в чем дело. На выручку пришла женщина лет сорока, сидевшая у соседней кровати, где лежала ее мать. Она негромко произнесла:

– Степа – это участковый уполномоченный. Ее знакомый. Он изредка навещает тетю Клаву. И предупредил ее, чтобы она по делу покушения на нее ни с кем без его присутствия не разговаривала.

Тетка Клава открыла глаза и настороженно посмотрела на эту женщину. Вероятно, она не слышала, о чем та говорила, но ей был неприятен сам шепот, который ее раздражал. Порфирьев оказался в замешательстве. Продолжать ли спрашивать женщину или заняться розыском этого участкового Степы. И все же решил продолжить.

– Клавдия Петровна, я расследую преступления одного человека, который, возможно, и на вас напал. И хотел бы, чтобы вы подтвердили мне – это он или нет.

Порфирьев расстегнул молнию небольшой черной папки, но тетка Клава в это время закатила глаза и завыла. Порфирьев испугался, нервно повертел головой.

– Ей плохо! Нужно сестру позвать! – сказала все та же женщина.

Порфирьев кивнул, вскочил со стула и выбежал в коридор.

– Сестра! Там… Вас требуют…

Сестра тут же вбежала в палату и сразу поняла, в чем дело. Подошла к тетке Клаве, погладила ее по плечам.

– Успокойтесь, теть Клава. Укольчик сделать?

Тетка Клава молча кивнула. Сестра вышла из палаты, подошла к шкафчику, открыла стеклянную дверцу, достала одноразовый шприц, пузырек с раствором и недобро посмотрела на смутившегося Порфирьева.

– Я думаю, вам больше не надо сейчас с ней разговаривать.

– Да, да, извините. Я только зайду, заберу свою папку.

Он робко вернулся в палату, тетка Клава еще судорожно, но уже немного спокойнее подергивалась. Он подошел к стулу, на котором, выбегая, оставил свою папку.

– Простите! – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Выйдя в коридор, он облегченно вздохнул. Это был человек лет тридцати пяти, выше среднего роста и слегка полноватый для своего роста, с круглым и немного курносым лицом, но с удивительными глазами, которые, казалось, могли проникнуть вглубь человека. Мимо него уже со шприцем в руке прошла медсестра, но, едва за ней закрылась дверь, как тут же из палаты вышла та самая сорокалетняя женщина и окликнула Порфирьева, уже собравшегося уходить.

– Простите! Вы и правда из милиции… ну, то есть полиции?

– Да. Из самой Москвы. Я ищу преступника, который, возможно, и напал на Клавдию Петровну.

– В таком случае вам лучше найти этого участкового Степана и прийти вместе с ним. Он сможет ее разговорить.

– Спасибо. А где его участок и фамилию его не подскажете?

– Фамилию не знаю, а участок… Вероятно, по ее адресу и участок.

– В самом деле, – виновато улыбнулся Порфирьев, постучав себя по лбу. – Тут такая неожиданная реакция, голова перестала соображать.

– Бывает, – улыбнулась женщина и взялась за ручку двери.

Но тут уже Порфирьев ее задержал.

– Скажите, а к ней что, никто не приходит? Родственников нет?

– Видимо, нету. Мужа, говорят, она схоронила в прошлом году… Вот только этот Степа и приходил один раз.

Найти Степана для опытного сыщика оказалось делом несложным. И вот уже Порфирьев сидел в его кабинете и беседовал с рыжеволосым старшим лейтенантом по душам.

– Я бы хотел, старлей, услышать всю эту историю от начала до конца.

– Товарищ майор, моя вина, что с теткой Клавой такое случилось. Она ведь накануне меня предупреждала, что к ней в квартиру кто-то наведывался. Да я и сам видел, как замок в сундуке с мясом, то есть с петлями выдран. Да и так, по кое-каким приметам я это понял.

– Отчего ж тогда оставил ее без присмотра? Почему не сообщил в райотдел?

– Так я ж и говорю – моя вина! Ну не было у нас в городе никогда такого, понимаете? Я родился здесь, тридцать два года живу – не помню такого! Да и начальник отделения может подтвердить. А уж он, тоже майор, кстати, поболе меня здесь работает.

– Кто ее обнаружил?

– Так ведь почтальонша она. Утром не пришла почту разносить, ну и напарница ее забежала к тетке Клаве, выяснить, что да почем. Она и спасла. «Скорая» сказала, что на полчаса позже бы – и все! А так. После инсульта люди, вон, тоже живут. Еще бы причину знать, по какой этот хмырь к бабке полез.

– Причина-то как раз мне известна. Я потому и езжу за ним с самой Москвы, да он, сука, на шаг, на два опережает меня.

– А что за причина? – поинтересовался Степан.

– У этой тетки была семейная реликвия… Ну, очень ценная… Если коротко, в их семье хранилась неизвестная рукопись романа Федора Достоевского.

– Пфр – р! И что, из-за куска бумаги нужно убивать человека?

– Из-за этого куска бумаги, как ты выразился, эта сука уже замочила двух людей, правда, не у нас – во Франции, чуть не убила твою соседку. И, я думаю, она не последняя жертва. Ведь рукопись он не нашел?

– Не нашел. Но неужели это правда, что из-за какой-то…

– Лейтенант, давай договоримся, что это не какая-то рукопись, а записки мирового писателя Федора Достоевского. И за эти записки люди готовы платить сотни тысяч долларов, а то и евро.

Степан аж присвистнул.

– Ни хрена себе!

– Тебе тетка Клава не говорила, куда она подевала эту рукопись?

– Дык я и не спрашивал. Я ж не знал, что об этом речь.

– Значит, под ударом может оказаться тот человек, которому она эту рукопись передала. У нее есть родственники?

– Ну да. Племяш один. Живет в другом городе.

– В каком?

– Черт его знает! Но где-то далеко.

– Мне в больнице сказали, что ты не велел Достоевской ни с кем общаться без тебя.

– Верно! Я ж и говорю: совесть меня замучила. Ведь если б я остался с ней в квартире, ничего такого бы и не случилось.

– Как знать. А может быть, стало бы на один труп больше.

– То есть… я?..

– Степан, проводи меня к старухе. Скажи ей, чтобы она мне рассказала, кому передала бумаги и как его найти.

– Я готов!

– Отлично! Тогда не будем больше тянуть кота за яйца. Я же говорю, этот мерзавец и так меня опережает на шаг – на два. Возможно, он уже знает, где рукопись и где живет этот племянник.

Они зашли в магазин, купили фруктов, заехали домой к Степану. Мать его, Прасковья, узнав, что едут в больницу, передала в термосе только что сваренный куриный бульон. Через полчаса они уже были в больнице. Врач был очень недоволен повторным визитом: после первого посещения Порфирьева тетке Клаве стало плохо, поднялось давление, снова стала отказывать левая рука. Но тут уже инициативу в свои руки взял участковый.

– Да поймите вы, если мы сейчас с теткой Клавой не поговорим, с ее племянником может случиться такое же несчастье, а то и хуже.

Увидев утреннего гостя вместе со Степаном, тетка Клава даже улыбнулась, правда, улыбка искаженного инсультом лица получилась какой-то кривоватой.

– Теть Клава, как ты?

– Спасибо, Степа! Как я могу себя чувствовать после инсульта.

Язык ее ворочался с трудом, но Степан оценил ее чувство юмора. Желая поднять ей настроение, он улыбнулся.

– Тебе вот мамка моя бульончик куриный передала. А от нас с товарищем майором, вот, яблочки, бананы.

– Спасибо!.. Ты уж извини, касатик, что в утрех-то я так тебя приняла.

– О чем разговор, Клавдия Петровна. Я и сам виноват: с бухты-барахты к вам. Надо было сначала, вон, к Степану.

– Ты спрашивай, касатик, что нужно… Говорить мне трудно, но я уж постараюсь.

Порфирьев расстегнул молнию на папке, вытащил фотографию, показал ее Достоевской.

– Скажите, пожалуйста, этот человек напал на вас?

Тетка Клава протянула руку, взяла фото, всмотрелась, и тут же на глазах ее выступили слезы, фото выпало и упало на пол. Она прикрыла правой рукой лицо. Степан тут же наклонился, поднял фотографию, изучил лицо бандита, отдал фото Порфирьеву и присел на стул рядом с теткой Клавой.

– Теть Клав, ты успокойся, пожалуйста. Все будет нормально. Товарищ майор из самой Москвы приехал, чтобы поймать этого бандита. Ты только вот что скажи, – участковый понял, что с теткой сейчас лучше беседовать ему, а не Порфирьеву, и тот был ему за это благодарен. – Ты рукопись эту… ну, реликвию свою, племяшу отдала?

– Илюше. Как Мишка покойный, царство ему небесное, завещал.

– А ты адрес Ильи сказать можешь?

– Так в Болотном он живет, в соседней области. А улицы я точно и не помню. Только телефон был… Да этот гад его разбил.

И вдруг до тетки Клавы дошло, что теперь и ее племяннику может угрожать опасность. Она заплакала.

– Касатики, спасите Илюшу. А то ведь не переживу, помру я. Из-за меня же он…

Ей снова стало плохо. Степан вызвал врача.

– В реанимацию ее, живо! – скомандовал врач, пощупав пульс и осмотрев белки. – А вас я попрошу больше не приходить сюда. Я вас не пущу! – врач угрожающе посмотрел на Порфирьева.

Дождавшись, когда тетку Клаву увезли на каталке в реанимацию, Порфирьев со Степаном вышли в коридор. Оба были обескуражены, долго молчали. Когда вышли во двор, Порфирьев набрал полные легкие воздуха, затем небольшими порциями выпустил этот воздух на волю.

– Болотное – это далеко отсюда?

– Километров шестьсот-семьсот будет.

Они медленно шли через больничный двор, вышли на улицу. Снег уже подтаял, но морозец все еще посвистывал в уши с легким ветерком.

– Слушай, старлей, ты можешь поговорить со своими, чтобы мне обеспечили быструю доставку с маячком и сиреной в Болотное? Боюсь, как бы не опоздать. А по дороге заодно пробили бы и адресок этого Ильи Достоевского.

– Я, конечно, попробую. Но вы же знаете, как в отделении относятся к нашему брату участковому.

– По-разному относятся, Степан, по-разному. Объясни, в чем дело, поймут. Будь проще, и народ к тебе сам потянется.

37

Света Ихменева незаметно стала следить за Достоевским. Она уже догадалась, почему тот отказался от преподавания в десятом классе – все из-за нее, чтобы ее реже видеть. Но она все равно в школе старалась почаще попадаться ему на глаза: то на перемене якобы случайно заденет его, то лишний раз в учительскую заглянет, либо за классным журналом, либо уточнить расписание.

Зато вне здания школы она делала все, чтобы не попасться учителю на глаза. Пока ей это удавалось. И то скорее всего потому, что у Достоевского голова была забита другим. Он понял, что влюбился в Сугробову. Сначала как в выдуманный им самим образ Анечки Суглобовой. Затем во вполне реальную Анну Сугробову, свалившуюся на его голову из своего столичного далека. Все три дня, которые прошли после их первой, как ему казалось случайной, встречи, он пребывал словно во сне. Даже в школе, на уроке иногда замолкал, сбивался с темпа и темы, затем, когда возвращался в реальность, не мог вспомнить, на чем он остановился. Просил детей напомнить ему. Правда, ребята считали, что он таким образом ловит их на внимательность, и всегда кто-то из учеников включался в эту игру и напоминал ему, где его мысль прервалась.

Ихменева же за эти дни даже похудела, стала плохо следить за собой, иногда в класс приходила, не подведя ресниц тушью. На удивленные вопросы одноклассниц отвечала невпопад. Пока ее подруга Силина не рявкнула на всех:

– Да отстаньте вы от Светки! Не видите, что ли, она сохнет по Достоевскому, а этот дурак из-за этого даже от нашего класса отказался.

В классе воцарилась тишина. Даже слышно было, как за окнами громко перекрикивались какие-то две тетки.

– Ихменева, это правда, что ли? – спросил Осипенко.

– А тебе не все равно? – огрызнулась Ихменева, тут же переключившись на Силину: – А тебя кто-то просил высказываться? Заступница!

И всем все сразу стало ясно.

Состояние Светланы, разумеется, не укрылось и от родительского внимания, но те приняли это за нервозность от приближения единого госэкзамена и, как могли, стали успокаивать дочь. Но она лишь отмахивалась и посылала их куда подальше. И только, как ни странно, брат Валя, несмотря на свое малолетство, сразу понял, в чем дело.

Однажды вечером он встал одной ногой на лестницу, другой остался на своем первом ярусе и осторожно потрогал сестрино плечо. Светлана лежала на животе, повернувшись лицом к стене.

– Чего тебе? – не поворачивая головы, грубовато спросила она.

– Свет, – зашептал он ей почти в самое ухо, – а давай мы ее проучим.

– Кого? – все так же, отвернувшись, но уже мягче спросила она.

– Ну, эту, очкастую… которая с Ильей Ивановичем.

Светлана улыбнулась, перевернулась на бок, похлопала ладошкой по освободившемуся месту на кровати.

– Залезай сюда!

Валя не заставил себя упрашивать, тут же забрался на второй ярус и сел, поджав под себя ноги. Светлана, по-прежнему улыбаясь, погладила брата по голове.

– Ты хороший, Валик! Умница.

Она приподнялась на локте и поцеловала брата в щеку. К счастью, было темно в комнате, и сестра не заметила, как щеки брата зарделись алым цветом: то ли от смущения, то ли от счастья.

– Как ты понял, почему у меня такое настроение?

– Ну, как же! Я же вижу, как ты на него смотришь. Ты его любишь, да?

– Да. Но только тс-с-с! – она приложила свой палец к его губам. – Ни папе, ни матери об этом ни слова.

– Что я, маленький, что ли? Я и заметил, – продолжал Валя свою мысль, – что, когда появилась эта… он вообще перестал тебя замечать.

– Ты знаешь, из-за меня он даже перестал появляться в нашем классе. Теперь у нас уроки литературы и русский директриса ведет. Она же и к ЕГЭ нас готовит.

– Да я знаю. Он же у нас классный. Раньше иногда оставался после уроков, со мной разговаривал. А теперь перестал. Думаю, тоже из-за того, чтобы я про тебя ничего ему не рассказывал.

– Послушай, – переменила тему Светлана. – А как ты думаешь проучить эту залетную девицу?

– Ну, мало ли способов? Например, узнаем, где она живет, встретим ее вечером и обольем чем-нибудь.

– Не годится! Я знаю, где она живет. В заводской общаге на втором этаже. Там что-то типа гостиницы. Но ничем облить ее не получится, поскольку ее каждый раз провожает Достоевский и заходит с ней внутрь. Ну, или она к нему домой тоже с ним вместе идет.

– Да, это осложняет дело! – совсем по-взрослому рассудил Валя, чем вызвал умиленную улыбку сестры. – Но есть и другой способ.

– Какой?

– Можно ночью, когда она будет спать в своей общаге, подкрасться к ее окну и разбить его. Пусть потом объясняет, почему у нее окно разбито.

Ихменева засмеялась этому детскому предложению, а потом подумала, что в качестве первой и небольшой пакости сгодится и это.

– А ты сможешь?

– Да я из рогатки, знаешь, как метко стреляю! – начал хвастаться Валя, но тут же спохватился: – Не бойся, не промахнусь.

– Договорились! Давай завтра же и сделаем это. Днем я уточню, какое у нее точно окно, вечером проследим, чтобы она вошла внутрь и осталась там, а ночью наступит уже твоя работа.

– Договорились! – обрадовался брат.

– А теперь – катись вниз. Поздно уже, спать давай.

Анна Сугробова пока еще не отдавала себе отчет в том, что Достоевский тоже ей начинает нравиться своей непосредственностью, открытостью. Впрочем, не до конца. Пока она никак не могла заставить его хотя бы случайно проговориться о рукописи Федора Достоевского. И она решила немного изменить тактику.

Достоевский в очередной раз пытался уговорить Сугробову заглянуть к нему домой. Она, как и прежде, отказывалась, но на сей раз как-то довольно вяло. И Достоевский понял, что ее можно «додавить».

– Хорошо, но только с одним условием – ко мне не приставать.

– Анна, вы все-таки меня еще плохо знаете.

– Увы! Но признаюсь честно, я соглашаюсь только потому, что хочется помыться. Все-таки в этой гостинице… или общежитии, черт его знает, удобства в коридоре, а мне такое – не комильфо. Но для начала мне нужно заглянуть в свой номер, взять кое-какие вещи.

– Не проблема! Я с удовольствием составлю вам компанию.

Они так были увлечены беседой, что не замечали, как за ними, крадучись, следили два человека – девушка и мальчик, брат и сестра Ихменевы. Им казалось, что пока все идет по придуманному ими плану.

Вот Сугробова вместе с Достоевским вошли в здание общежития. Ихменевы остановились, отошли немного подальше, на другую сторону тротуара, прижались к стволу толстого дерева, укрывшись в его тени. Впрочем, в наступивших вечерних сумерках их и так не было видно. Они подняли голову и смотрели, когда загорится свет в одной из комнат. Ждать пришлось недолго. И вскоре за задернутыми шторами замелькали тени женской фигуры.

– А Илья Иванович там, что ли? – поинтересовался Валя.

– Скорее всего! Мы же не видели, чтобы он выходил, – ответила сестра.

– Ну да!

Ихменева прикусила губу, чтобы не выдать свое волнение: ей вдруг подумалось, что Достоевский может там на ночь и остаться. Сколько бы она отдала, чтобы сейчас прочитать его мысли.

И, словно бы в подтверждение, свет в комнате Сугробовой вдруг погас. Ихменева вскрикнула от боли, прокусив себе верхнюю губу до крови.

– Ты чего, Свет? – испуганно посмотрел на нее братишка.

– Ничего! Стой и жди команды! – грубо ответила Светлана.

– А сколько ждать?

– Сколько надо.

Но тут вдруг дверь общежития открылась и при неярком свете горевшей внутри лампы они увидели, как на улицу вновь вышли оба – и приезжая, и Достоевский. Ихменева от удивления даже рот открыла. Ничего не понял и Валя.

– Они что, снова решили прогуляться?

– Откуда я знаю, Валя. Ты не зевай. Давай снова пойдем за ними.

Сугробова некоторое время молчала, собираясь с мыслями. Наконец, произнесла:

– Илья, я вынуждена перед вами извиниться.

– За что?

– Я вам изначально соврала.

– Это как?

– Не перебивайте меня, пожалуйста, а то боюсь, что собьюсь с мысли. Мне и так тяжело.

– Хорошо! Простите! Буду нем как рыба.

– Понимаете, я не могла сразу признаться вам в том, что приехала сюда именно ради вас.

Достоевский от удивления даже остановился, открыл было рот, но вспомнил про свое обещание и промолчал. Сугробова улыбкой поблагодарила его за это и продолжила.

– Дело в том, что моя мама работает редактором журнала «Новый мир», и это именно она показала мне вашу рукопись. А я, на самом деле, готовлюсь защищать диссертацию именно по творчеству Достоевского. Ну, и, разумеется, никак не могла пройти мимо произведения, которое весьма близко по сюжетному построению, авторской мысли, наконец, несмотря на ваше некоторое осовременивание быта, все же описание той самой эпохи. Ну, и, конечно же, в довершение ко всему фамилия автора произведения не может не привлечь достоеведа, даже такого начинающего, как я. Насколько я теперь понимаю, фамилия Достоевский все-таки ваша родная, и это слегка меняет ситуацию, но не в этом все же суть. Есть и еще одна важная деталь, о которой я вам пока не скажу, но которая вызвала мой интерес к вам.

– Простите, Аня, но не могу все же не уточнить. Скажите, вас привела сюда в наш городок именно эта важная деталь?

– Да!

– Кстати, а как вы узнали мой адрес?

– Илья, вы вроде бы довольно проницательный человек, а задаете такой, простите, глупый вопрос. Я же вам сказала, что моя мама работает редактором…

– Ну да, да, я все понял. Действительно, вопрос глупый. Я же сам указал свой домашний адрес и телефон. Ну, кстати, могли бы и позвонить, я бы вас встретил.

– Это уже было бы лишнее.

– Послушайте, в таком случае наша с вами встреча отнюдь не была случайной?

– Выходит, что так.

– Да, но изначально с вами встретился я, а потом уже вы приехали ко мне. Ведь это я, не видя вас никогда прежде, нарисовал ваш портрет.

Сугробова поняла, что имеет в виду Достоевский, и пожала плечами.

– Мне вот только интересно, именно вы нарисовали мой портрет или кто-то задолго до вас?

Зато Анин намек не понял Достоевский, переспросил:

– Что вы этим хотите сказать? Вы на что-то намекаете?

– Я? Нет! Просто я хочу понять: вы – просто гений или демон гения?

– Охо-хо, куда вас понесло! – засмеялся Достоевский. – Впрочем, мы уже пришли. Поднимаемся ко мне?

– Ну да! Или у вас уже желание пропало?

– Ни за что! – четко делая паузы между этими словами, произнес Достоевский и жестом руки пригласил Сугробову войти.

Сестра с братом Ихменевы встали напротив подъезда. Валя уже стал слегка подрагивать: то ли от мороза, то ли от перевозбуждения. Это заметила сестра, спросила:

– Замерз, Валик?

– Не-е, все нормально.

– Потерпи. Я думаю, еще каких-нибудь полчаса и пойдем домой. Ты извини, что я тебя во все это втравила.

– Но это же я сам предложил тебе такое, – возмутился брат.

Сугробова с интересом рассматривала квартиру Достоевского. Простенько, но со вкусом.

– А вы и в самом деле один живете?

– Один. А что, не похоже?

– Слишком у вас как-то чисто, не по-холостяцки.

– Просто я порядок люблю.

– Похвально! Хороший кому-то муж достанется.

Она подошла к письменному столу, где скучал без хозяина компьютер да изнывали от безделья пластиковые папки с какими-то выведенными на принтере текстами. Сугробова пробежала глазами по верхнему листу – это были стихи. Затем увидела ядовито-зеленый малахитовый шарик со вставленными в маленькую нишу круглыми часиками. Шарик лежал в углублении плоской подставки из черного лабрадорита. В этот момент в комнату с кухни, где он наливал воду и включал чайник, вернулся Достоевский.

– Сейчас чайник вскипит, попьем чайку. Я у вас, правда, забыл спросить: может, вы кофе будете или какао.

– Нет, чай нормально. Какие у вас интересные часики.

– А, это мне школьный коллектив подарил на тридцатилетие.

– Вам нравится преподавать?

– Не столько преподавать, сколько изучать детские характеры. А преподавание меня просто подпитывает, подбрасывает творческие идеи.

На кухне засвистел чайник.

– Пойдемте?

Сугробова молча кивнула и пошла вслед за хозяином.

– Тортика, правда, у меня нет. Честно говоря, не был уверен, что и на сей раз уговорю вас заглянуть ко мне. Но печенье, конфеты имеются.

– Я вообще-то не большая любительница сладкого, так что не беспокойтесь по этому поводу. И к тому же я пришла к вам, извините, помыться, а не чаи гонять.

Достоевский разлил чай в чашки, поставил на стол сахар и вазочку с печеньем и конфетами. В этот момент зазвонил его мобильник.

– Ну, вот так всегда: на самом интересном месте раздается неожиданный звонок.

Он улыбнулся.

– Вы пейте чай, а я быстро.

Он вышел в комнату, вынул телефон из кармана пиджака, который повесил на спинку кресла, посмотрел на высветившиеся цифры – номер был ему не знаком. Он нажал на кнопку связи.

– Да, алло!

– Это Достоевский? – и мужской голос был ему абсолютно незнаком.

– Это я? А вы кто?

– Это неважно! Слушай, парень, твоя тетка перед смертью просила тебя отдать рукопись мне.

– Какая тетка, какую рукопись?

От удивления Достоевский говорил громко, и Сугробова, услышав слово «рукопись», навострила уши и стала вслушиваться в разговор.

– Твоя тетка, из Семиреченска.

– Она что, умерла? Когда?

– Парень, меня не интересует твоя тетка, мне нужна та рукопись, которую она тебе, по ее словам, передала. Эта рукопись тебе не принадлежит.

– Послушайте, кто вы?.. Как вас там! Эта рукопись принадлежит именно мне по завещанию моего дяди. А если вы что-то сделали с моей теткой, то вам не поздоровится.

– Угрожаешь? Ха-ха-ха! А что ты мне сделаешь, если ты даже не знаешь, кто я и где я нахожусь. Зато я знаю, где находишься ты.

Достоевский все более распалялся, нервно вышагивая по комнате. Сугробова, испугавшись, каких-то возможных неприятностей и того, что Достоевский может заметить, что она подслушивает, быстро допила чай и зашла в ванную, включив воду, проверив, не слишком ли горяча. Главное – успеть помыться. А до этого она все же выяснила из криков Достоевского, что у него имеется какая-то рукопись, и поняла, что, естественно, речь шла не о рукописи его романа «Дуэлянты».

– Зато у меня есть ваш номер телефона, по которому можно вас запросто найти.

– А ты не столь умен, как я думал. Я эту сим-карту сегодня купил и после разговора с тобой сразу же выброшу. Поэтому просто помолчи и послушай. У тебя есть ровно два дня для того, чтобы передать мне рукопись. Иначе я за твою жизнь не поставлю ни цента. Понял?

Незнакомец отключился. Достоевский пару минут переваривал сказанное, затем попытался перенабрать номер звонившего, но тот не отвечал: вероятно, незнакомец, как и обещал, выкинул сим-карту. И вдруг он вспомнил, что незнакомец что-то сказал ему о тетке. Достоевский набрал теткин номер, но в ответ было молчание.

– Теть Клава, ответь, умоляю… Ну же!..

Но телефон предательски молчал. Достоевский глянул на часы – двенадцатый час. Возможно, она уже легла спать, ей же рано вставать, утреннюю почту разносить.

Он отключил телефон и вспомнил о гостье. Зашел на кухню, но Сугробовой там не было, чашка ее была пустой, а из ванной слышались звуки льющейся воды. Он даже выдохнул успокоенно. Возможно, она не слышала его разговора. Чтобы и самому успокоиться, он сел за стол, взял печенье, надкусил его, отхлебнул из чашки уже остывший чай. И тут почувствовал дрожь во всем теле. Не выдержал, достал из бара початую бутылку водки, рюмку, плеснул в нее и залпом выпил. По телу мгновенно разошлось тепло, он стал успокаиваться. Дожевал печенье, допил чай. Помыл рюмку, дохнул на ладонь – не пахнет ли от него водкой. Впрочем, выпил он так мало, что никакого запаха и быть не могло. Совсем успокоившись, вернулся в комнату, раздвинул диван, постелил постель. Затем стал готовить к ночному бдению свое кресло. Приготовив, снял с книжной полки свою книгу, стал делать дарственную надпись. За этим занятием его и застала Сугробова, посвежевшая, размякшая, с полотенцем, накрученным на голову, и в собственном длинном, теплом халате, который она прихватила с собой из гостиницы.