Текст книги "Убийство с продолжением (СИ)"

Автор книги: Виктор Юнак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

– И что теперь? Теперь по вашей милости мой папа напился. А ему потом всегда плохо после этого бывает. Спасибо вам большое!

Она резко развернулась и ушла. Ошарашенная Жанна смотрела ей вслед с приоткрытым ртом – хотела что-то сказать, да не успела. Зато высказалась ее напарница:

– Хамка – не девка! Вот так Жанна, не делай добра, не получишь и зла.

А мужики за столом продолжали диалоги.

– А я, знаешь, немножко другой стишок знаю, – перейдя на «ты», произнес Ихменев.

– Ну-ка!

– Кто ходит в гости по утрам,

Тот поступает мудро!

Стаканчик тут, стаканчик там –

На то оно и утро!

– Не менее гениально! – они снова хлопнули друг друга по ладоням, только на сей раз пришлось использовать две попытки – с первой не получилось. – Твои стихи?

– Что ты! – отмахнулся Ихменев, при этом опрокинув на стол пустой фужер, из которого пила дочь. – Откуда у меня такой талант? Это я в больнице нашей от завхоза услышал.

– Видать, завхоз ваш ушлый парень.

Они захохотали.

Вернулась Светлана, села, потрогала отца за руку.

– Пап, пойдем домой.

– Погоди, дочь! Дай поговорить с человеком.

– Пап, ты уже пьян.

– Тс-с-с! Не позорь меня перед учителем, Светка.

– Так Илья Иванович тоже пьян! – засмеялась девушка, а затем встала. – Ну, вы как хотите, а я пошла домой.

– И правильно, дочь. А то мать тоже волнуется. И Вальке надо помочь уроки сделать.

25

Анна Сугробова, задумавшись, придерживая рукой висевшую на плече сумочку, сошла по ступенькам вниз и едва не наткнулась на дожидавшегося ее молодого человека. Снег, беспрерывно шедший целый день, сразу же запорошил ей очки, и она близоруко прищурилась, подняв глаза.

– Ой, простите!

– Прощаю, девушка! – молодой человек улыбнулся и протянул ей небольшой букет роз.

– Вася! Ну разве можно так людей пугать? – наконец Анна узнала его и улыбнулась.

Они поцеловались. Он взял ее под руку, и они не спеша пошли вдоль здания института к станции метро.

– Я смотрю, ты в последнее время избегать меня стала?

– С чего ты взял?

– Ну, как же! Встречаться не хочешь, по телефону почти не разговариваешь.

– Прости, если обидела. Я же тебе говорила, у Виктора Алексеевича инфаркт, а у меня диссертация горит. Вот и приходится крутиться, как уж на сковородке.

– Старик все никак не оклемается?

– Да нет, потихонечку. Уже работать начинает.

– Ну а что этот, олигарх, отстал от него?

– Кажется, да. Виктор Алексеевич мне не говорит, даже жене не говорит, а я не спрашиваю – сам понимаешь, если человеку тема неприятна, лучше о ней не вспоминать.

Они подошли к метро, остановились. Он посмотрел на нее, она на него.

– Ты куда сейчас? – спросил он.

– Домой, – она пожала плечами и улыбнулась. – Ты же меня никуда не приглашаешь.

– А если приглашу, пойдешь?

– Ну, смотря куда.

– Моя с дочкой к теще рванула на пару дней, так что я сегодня холостой. Едем ко мне?

– Ты уверен?

– На сто два процента.

– Тогда едем… Слушай, а почему на метро?

– Так я же говорю, моя с дочкой укатила на машине к теще.

– Про машину ты мне ничего не сказал.

Василий по специальности физик, но физиком практически не работал, проявившаяся у него на четвертом курсе страсть к сочинительству через полтора года работы в НИИ по профессии вынудила его уйти из института, где к тому же платили смешные деньги. У него к тому времени было уже несколько весьма заметных публикаций в специальных изданиях, и однажды главный редактор издательства предложил ему занять освободившуюся вакансию редактора отдела естественных наук. По недолгом размышлении Василий согласился. А через три года и вовсе стал завотделом.

Познакомился он с Анной совершенно случайно на одном из мероприятий, кажется, на какой-то выставке. Василий к тому времени уже был женат, и дочке его было уже четыре года, а Анна только закончила институт и поступила в аспирантуру. Через полгода у них случилась интимная близость. Анна стала подумывать о свадьбе, и Василию пришлось признаться, что у него есть семья. Анна обиделась, попыталась разорвать отношения, но не смогла – ей нравился Василий. А он забросал ее подарками. Три-четыре месяца она сопротивлялась, но потом сдалась. Пока она не встретила свободного парня, которого бы смогла полюбить, ситуация с любовником ее вполне устраивала.

26

Новогодние каникулы подошли как раз кстати. Достоевский закончил полусвой роман «Дуэлянты». По своей привычке, распечатал рукопись, перечитал еще раз, поправляя ошибки и выправляя какие-то места. Полдня ходил в предвкушении своей славы, затем слегка расстроился, сел на диван, обхватил голову руками и стал раскачиваться из стороны в сторону: слава, если она к нему придет, будет не совсем честной и оттого не совсем сладкой. Впрочем, в литературе ведь известно немало случаев, когда текст пишет один человек, а гонорары и признание получает другой. К тому же у Федора Михайловича этой славы, этой мировой известности не убудет, ежели его неизвестной никому рукописью воспользуется его прямой потомок.

К сожалению, мир литературы устроен так, что важно сделать некий прорыв, заявить о себе хотя бы одним произведением, затем уже можно, прикрываясь фамилией, печатать и другие вещи, может быть, менее гениальные, но все равно довольно сильные. Бывают, конечно, и исключения, но закон «сначала ты работаешь на свою фамилию, а потом фамилия работает на тебя» еще никто не отменял.

Он долго думал, куда отправить рукопись: позвонить Крупенину? Но редко когда книги, изданные региональными издательствами, попадают в столичные книжные магазины. А у него было чувство, что этой книгой он завоюет Москву. И он решил отправить рукопись в Москву, в редакцию журнала «Новый мир», – зря, что ли, он его столько лет выписывает? При этом он направил рукопись двумя путями – по электронной почте вместе с синопсисом и обычной почтой, распечатав рукопись на школьном принтере.

Значит, теперь можно и расслабиться. У него, в конце концов, новогодние каникулы. Он позвонил Черняевой, той самой, которая уже трижды была замужем, спросил, не занята ли она чем-нибудь или кем-нибудь.

– Послушай, Достоевский, я звонила тебе тридцать первого, хотела приехать, но ты не отвечал, а теперь спрашиваешь, не занята ли я кем-нибудь. Занята. Сын у меня, как ты знаешь, без отца растет.

– Ну, прости! Работал, книгу заканчивал, отключил все телефоны

– А теперь закончил?

– Теперь закончил.

– И хочешь, чтобы я от радости из штанов выпрыгивала?

– Ириш, из каких штанов, я же не садист какой-нибудь! На улице ведь мороз под тридцать. Я просто соскучился. Приедешь?

Черняева прямо в трубку тяжело вздохнула.

– Ладно, приеду.

– А как же сын? – Достоевский не смог обойтись без ерничанья, но Черняева подвоха не уловила.

– Да ну его к черту с его переходным возрастом. Пусть права качает моим родителям, а я от него устала.

Через полчаса она уже была у него. Да приехала не с пустыми руками – привезла остатки салата оливье и салата под шубой.

– Ириш, какая ты предусмотрительная! – похвалил ее Достоевский. – А то у меня только водка да картошка с огурцами… Да еще и конфеты есть, – добавил он, унося съестное на кухню.

– А то я не знаю вас, мужиков, – раздеваясь, ответила Черняева. – Ну, привет! С Новым годом тебя.

– Взаимно! – ответил Достоевский, чмокнув любовницу в губы.

Черняева прошла в комнату и тут вспомнила, что у него даже телевизора не было.

– Слушай, Достоевский, а как же ты Новый год отмечал: ни телевизора у тебя, ни радио?

– А чего его отмечать? Чему радоваться-то? Что с каждым годом ближе к богу становимся?

– Да ну тебя, скучный ты человек, хоть и фамилия знаменитая.

– Зато скоро не только моя фамилия, но и я сам стану знаменитым.

– Да ну?

– Ну да!

– Ну и хвастун ты, Достоевский. Ладно, пошли на кухню. Жрать-то, небось, хочешь?

– Есть немного.

Они провели хорошую ночь. Долго занимались сексом, потом, уставшие, разговаривали. Обо всем и ни о чем. Заснули около трех часов и проспали часов до десяти.

Черняева не спешила вставать. У нее не так часто в последнее время был секс, а она еще женщина молодая, иногда доходило до того, что хоть на мужиков бросайся. А она была слишком разборчива в связях. Вот только Достоевский и «спасал» ее.

– Э-эй, гений литературы, ты спишь? – толкнула она его.

В ответ он стал посапывать и похрапывать.

– Ну и чмо же ты, Достоевский. Ладно, тогда я пошла.

Но она лишь успела отбросить одеяло, сесть и потянуться за халатом, как Достоевский тигром набросился на нее сзади, свалил на спину и под ее визжащий хохот взгромоздился сверху.

– Как ты меня назвала, негодяйка? Это я чмо, значит? Вот когда правда открывается – когда человек спит.

Она продолжала хохотать и сквозь смех выдавливала из себя:

– А кто тебе сказал про чмо? Ты же спал, это тебе, видимо, приснилось.

Она перевернула его на спину и оседлала сверху.

Черняева ушла только в пятом часу вечера. Они долго прощались, понимая, что расстаются на неделю, а то и больше.

На улице стояла ясная, но морозная погода. Ветра не было, и сильный мороз был не таким кусачим, как если бы его подстегивал ветер. Вечерний сумрак опустился на городок, фонари освещали улицу ленивым полутусклым светом.

Когда Черняева выходила из подъезда, она едва не столкнулась с Ихменевой. Ни та, ни другая никогда друг друга не видели, поэтому и не среагировали на встречу никак. Правда, Ихменева оглянулась на Черняеву, затем закинула голову и посмотрела, горит ли свет в окне у Достоевского.

Не без внутреннего трепета поднималась она по лестнице, остановилась у знакомой двери, хотела сразу нажать на кнопку звонка, но руки предательски задрожали. Она подумала, что это от мороза. В другой руке она держала рюкзак, в котором был маленький, на четыре кусочка, торт. Опустила руку, надела варежку, оглянулась вокруг, наконец позвонила. Достоевский открыл почти сразу, будто ждал ее.

– Что-то забыла? – спросил он, но, увидев перед собой Ихменеву, на секунду застыл в удивлении, затем приоткрыл дверь сильнее, пропуская в квартиру новую гостью. – Ихменева? Заходи.

– Здравствуйте, Илья Иванович. С Новым годом вас!

Она потянулась губами к его лицу, он слегка пригнулся, и она поцеловала его в щеку.

– Спасибо, и тебя также. Ты чего пришла?

– Вот, торт принесла, – она жукнула молнией на рюкзаке, вытащила оттуда торт и протянула его учителю. – Новый год же, а вы тут, вероятно, один и скучаете.

– Ну, спасибо за торт. Без сладкого и в самом деле, какой же праздник.

Он отнес торт на кухню, поставил на стол.

– Можно руки помыть? – спросила она, сняв шубу и сапоги.

– Не можно, а нужно. Ты же знаешь, где ванная.

Она надела тапочки, в которых за несколько часов до того ходила Черняева, и прошла в ванную. Когда зашла на кухню, где уже шумел электрочайник, спросила:

– А у вас кто-то был, Илья Иванович?

– С чего ты взяла?

– Ну, когда вы открыли дверь, вы спросили: «Что-то забыла?»

– А, да это соседка заходила… Ой, какой у тебя красивый свитер, – он резко переменил тему. – Я тебя в нем ни разу не видел.

– Да это мать на Новый год подарила, мне и Валику тоже связала. Все подмазывается ко мне.

– А ты все никак не простишь ее?

– Да… – замялась Ихменева. – Стерпится – слюбится. Так, кажется, говорили?

– Так, так, – засмеялся Достоевский. – Ну, ладно, давай твой торт попробуем. Садись, – он поставил на стол два блюдца. Пока разливал чай, девушка разрезала торт на четыре части.

– Родителям опять не сказала, куда пошла?

– Не-а! Зачем? – прожевывая кусочек торта, ответила она.

– Ну, они, наверное, волноваться будут.

– А ниче, что они вмешиваются в мою личную жизнь? Туда не ходи, с тем не дружи, то не ешь, это не пей?

– А ниче, что они тебя пока поют, кормят, одевают, думают, куда бы тебя пристроить после школы? Ничего, что ты от них еще всецело зависишь и они за тебя, соответственно, отвечают?

– Перед кем отвечают?

– Ну, хотя бы перед своей совестью. Они тебя родили, значит, должны тебя и на ноги поставить…

– А я их не просила меня рожать.

После этих слов Достоевский даже закашлялся, подавившись кусочком торта. Ихменева сначала просто смотрела на учителя, но, когда лицо его покраснело, а кашель становился все глуше, дышать ему становилось все труднее, она испугалась, встала, начала его стучать кулаком по спине. Это помогло, торт наконец протиснулся сквозь горло, Достоевскому полегчало, он сделал пару глотков чая, прогоняя торт еще дальше, и кивнул:

– Спасибо! Не в то горло пошло. Вообще-то, во время еды разговаривать вредно.

Ихменева продолжала стоять за спиной Достоевского. Дыхание ее участилось, грудь поднималась и опускалась в какой-то нервной пляске. И вдруг она закрыла глаза, обняла Достоевского обеими руками и прижалась к нему с такой силой, что он даже не в состоянии был шелохнуться.

– Ты чего, Ихменева?

– Я люблю вас, Илья Иванович, – горячо зашептала она ему в самое ухо.

От этих слов у него мурашки пробежали по коже. Он напрягся, стараясь высвободиться из объятий девушки. Не сразу, но ему это удалось. Он стал подниматься с табурета, одновременно поворачиваясь к ней.

– Ты это брось, Света…

Но она не дала ему договорить: едва его лицо оказалось на одном уровне с ее лицом, она, в страстном порыве, закрыв глаза, стала целовать его в щеки, в лоб, в губы, в шею.

– Да что ты… делаешь, дура! С ума, что ли, сошла?

Он оттолкнул ее со всей силы, она отскочила к стене, ударившись головой, а поднятая рука задела узкую полочку, на которой стояли кухонные наборы, они упали ей на голову и на нее посыпались перец, соль, сахар. Ей было больно, она присела на корточки, обхватив руками голову. Хотелось плакать, но она, прикусив нижнюю губу, сдержалась, и только печальные глаза, смотревшие на него снизу вверх, выдавали ее состояние.

– Шла бы ты домой, Света.

Достоевский стал стряхивать с ее головы приправы, одновременно с испугом и улыбкой:

– Ну вот, тебя осталось только в духовку засунуть, и перченый пирог будет готов. Ну, вся ты у меня теперь сахарно-солено-перченая. Даже за шиворот попало.

Пришлось снять свитер, Ихменева осталась в синей ситцевой блузке.

И тут Достоевский заметил, как между пальцами у Ихменевой заструилась тонкой ниточкой кровь. Он подошел к ней, осторожно нагнул голову: видимо, ударившись о стену, она поранилась об угол той самой полочки и пробила голову.

– Е-мое! Что ты со мной делаешь, Ихменева? – вздохнул он. – У тебя кровь пошла. Давай, поднимайся, пойдем в ванную.

Она отняла руку от головы, глянула на окровавленную ладонь и вдруг слизнула кровь.

– Ну да! Почувствуй себя вампиром, – усмехнулся он, помогая ей подняться, взяв за руки.

Заведя ее в ванную, он осторожно наклонил ей голову над ванной, включил холодную воду, стал промывать ранку.

– Ай!

– Что, больно?

– Да нет, вода холодная.

– Но мне же нужно остановить кровотечение… Стой так! Я сейчас йод возьму.

Он закрыл кран, но холодная струя воды потекла с ее шеи под блузку и по спине. Она дернулась и ударилась головой об кран, кровь заструилась еще больше.

– Ой-е-ёй!

Достоевский в этот момент уже держал в руках пузырек с йодом и закрывал аптечку.

– Е-мое! Горе луковое! Что же ты дергаешься?

– Вода холодная за шиворот потекла.

– Ну вот, опять кровь пошла. Послушай, давай не дергайся, а то мы твою блузку и в крови и в йоде испачкаем, потом родителям будешь объяснять, что случилось.

Она расстегнула верхние пуговицы блузки, отряхивая ее от воды, и Достоевский заметил, как под одеждой явно просвечивала ее красивая девичья грудь. Достоевский старался не обращать на это внимания, еще раз аккуратно промыл рану теперь уже струей теплой воды и приложил вату, смазанную йодом.

– А-а-а! Жжёт! – завопила Ихменева.

– Терпи, казак, атаманом станешь! – он стал дуть на смазанное йодом место. – Ну как, уже не так больно?

– Не так, но, если бы вы поцеловали это место, боль бы и вовсе ушла.

– Да ты хитра, я смотрю! – засмеялся он, все-таки приложившись губами к больному месту. – Небось специально себе кровь пустила.

– Ага! Специально об стенку ударилась, специально свалила на себя всю полку.

Она выпрямилась и смело заглянула в глаза учителя. Ему показалось, что в этих глазах появились вызывающие смешинки.

– Ну, прости. Но ведь ты же меня заставила это сделать.

Она засмеялась, и он тоже.

– Пойдем в комнату. Пластыря, к сожалению, у меня нет, а бинтовать тебя смешно.

Она села на диван, поджала под себя ноги, высветив дырки на коленках на джинсах, под которыми были колготки. Когда садилась, будто невзначай снова расстегнула две верхние пуговицы на блузке, благодаря чему оголилась шея едва ли не до самой груди. Словно не замечая этого, она повернулась к Достоевскому и снова глянула на него в упор.

– Илья Иванович, я не просто так пришла к вам.

Догадка промелькнула в его мозгу, но он молчал, стоя перед девушкой и глядя на нее сверху вниз с какой-то плохо скрываемой тревогой. Их молчаливое переглядывание несколько затягивалось. Но Достоевскому не хотелось первому прерывать молчание. Тогда она снова заговорила.

– Вы в курсе, Илья Иванович, что сейчас ребята начинают заниматься сексом лет в пятнадцать, а то и в четырнадцать?

– Это ты к чему?

– Это я к тому, что в нашем классе уже давно пацаны с девчонками трахаются.

– Ну и?

– Ну и на меня смотрят как на полоумную.

– Это почему?

– Потому что я еще до сих пор, извините, целка.

– Так это же хорошо. Всему свое время, Света. Ты разве не знаешь, что, во-первых, после, как ты назвала это, траханий могут появиться дети? А во-вторых, при неразборчивости в половых связях вместо детей могут появиться разного рода венерические заболевания, и сифилис с триппером сейчас не самые страшные из них.

– Ха-ха-ха! Илья Иванович, вы словно с печки спрыгнули. Вы же еще молодой, а рассуждаете, как старая бабка. Вы разве не слышали про такие средства предохранения, как презерватив? Все ребята презиками пользуются.

– Послушай, Ихменева, ты к чему мне все это рассказываешь? – Достоевскому явно не нравилась тема разговора, и он хотел бы его прекратить. – Мне это неинтересно, понимаешь? Мне не интересно, кто с кем спит из твоих одноклассников. Я не ваш классный руководитель, и меня ваша частная жизнь не волнует.

– А я не про моих одноклассников, я про себя, – уже спокойнее произнесла Ихменева. – Вас же моя частная жизнь интересует, да? Вы же про меня уже многое знаете?

Он тоже успокоился и сел рядом на диван.

– Хорошо, Света. Я готов тебя выслушать, только прошу, хотя бы одну пуговицу на блузке застегни, а то, боюсь, титька твоя выскочит, когда ты начнешь руками махать.

Она не сразу поняла смысл сказанного, поняв же, весело засмеялась, откинувшись на спинку дивана, отчего и в самом деле одна грудь с соском едва не оказалась снаружи.

– У вас просто в квартире очень жарко, – сказала она, но не стала застегиваться, а лишь поправила блузку.

Помолчав, неуверенно попросила:

– Илья Иванович, у вас есть что-нибудь… выпить? Мне так будет проще.

– Выпить или попить?

– Нет, чай я уже попила, мне бы что-нибудь покрепче.

– Знаешь что, дорогая моя, женщины – это страшная сила. В том смысле, что если они к чему-нибудь дорываются, то их остановить гораздо труднее, чем нашего брата мужика.

– Я не поняла.

– Перевожу с русского языка на человеческий. По статистике, если, скажем, банду возглавляет женщина, то такая банда действует гораздо более жестоко, нежели банда, возглавляемая мужчиной…

Неожиданно зазвонил городской телефон. Достоевский было дернулся к нему, но тут же остановился и продолжил:

– А если женщина начинает пить, то ее гораздо труднее вылечить от алкоголизма. Поэтому никакого алкоголя я тебе предлагать не буду. Если хочешь что-то сказать, говори. Или отправляйся домой и не морочь мне голову.

– Хорошо! – Ихменева решительным жестом поправила волосы, облизала вмиг пересохшие губы. – Я ведь не просто так затеяла разговор про секс…

– Я догадался!

– Мне тоже несколько раз предлагали трахнуться, причем, мальчик, который мне, в общем-то, нравится. Но я отказалась, потому что… потому что…

Она замялась, лицо покрылось густой краской. Она встала, подошла к Достоевскому вплотную так, что он даже стал чувствовать ее дыхание.

– Потому что я с восьмого класса влюблена в вас, Илья Иванович. И хочу, чтобы вы стали моим первым мужчиной.

И вдруг она, словно тигрица, бросилась на него, крепко обняла, прижав обе его руки к его же телу, и прильнула своими губами к его губам, при этом тяжело дыша. Он остолбенел от неожиданности; единственное, что успел сделать, так это плотно сомкнуть губы. Это помогло, но ненадолго. Она вдруг отпустила свои руки, правой рукой стала расстегивать блузку, а левую опустила туда, где была молния на его джинсах, которую в следующее же мгновение она ловко расстегнула. Наконец он опомнился. Зрачки его глаз расширились, сами глаза округлились, из груди вырывались какие-то неведомые ему дотоле хрипы. Он резко оттолкнул ее. Она упала на диван, блузка сползла на пол. Он все еще стоял, смотрел на нее и не мог вымолвить ни слова. Сердце его готово было вырваться наружу. А он сам готов был выпихнуть из квартиры эту навязчивую, потерявшую последние капли разума и стыда девицу. Сообразив, что у него расстегнута молния на джинсах, он решительным движением застегнул ее. Ихменева же, заметив это, откинулась на спину и захохотала, прикрыв глаза. Он подошел к ней, дотронулся до плеча, она открыла глаза, и тут смех ее стал еще более громкий и истерический, перемежающийся с нервными всхлипами. Из глаз брызнули слезы. У нее начиналась истерика. Достоевский растерялся. Не знал, как себя вести в таких случаях.

Он стоял долго, потом присел рядом с ней, попытался поднять ее, прижать к себе, но она резко оттолкнула его, не переставая рыдать. Тогда он пошел на кухню, налил в стакан воды из-под крана, вернулся в комнату и вылил воду на Ихменеву. Она от неожиданности икнула, вздрогнула, села. Смотрела на него ничего не понимающими глазами. Он поставил пустой стакан на компьютерный стол, сел рядом с ней на диван, прижал ее к себе. Теперь она уже не сопротивлялась, а, наоборот, прижалась к нему, уткнулась в плечо и уже не истерически, а чисто по-женски заплакала. Он сначала боялся к ней прикасаться, затем, поняв, что истерика закончилась, стал гладить ее по обнаженной спине.

– Успокойся, Света. Нельзя так. Ты же понимаешь, что между нами ничего быть не может…

– Вы меня ненавидите? – спросила она, не поднимая головы.

– Глупая, как я могу ненавидеть человека, который мне нравится.

Она тут же живо подняла голову и посмотрела на него своими серыми заплаканными глазами, которые, одновременно с льющимися слезами, попытались улыбнуться.

– Значит, я вам нравлюсь?

– Ну, – он покачал головой. – Ты красивая девушка, хозяйственная, умная…

– А вам нравятся только умные?

– В большей степени да. Просто я не знаю, о чем можно говорить с глупыми.

– А если я вам нравлюсь, можно я вас поцелую?

– Опять ты за свое, Ихменева? Ты с ума сошла, что ли?

– Наверное. Я где-то читала, что от безответной любви можно и в самом деле сойти с ума.

– Всему свое время, Света.

– А еще я читала, нет, это даже видела по телику, что одна девушка от безответной любви даже из окна выбросилась. У вас какой этаж, я забыла?

Она дернулась, но Достоевский уже был готов к такому повороту и сумел удержать ее.

– Точно, сумасшедшая!

– Нет, я сделаю по-другому, – хихикнула она. – Если вы меня сейчас не поцелуете, я напишу заявление в полицию, что вы меня заманили к себе домой и хотели изнасиловать, но мне удалось убежать. Вы же знаете, что бывает с педофилами.

Глаза у нее высохли от слез, и она смотрела в упор на учителя, ожидая его реакции на свои слова. А он снова растерялся. Тогда она опять прижалась к нему, закрыла глаза и приблизила свои губы к его губам. На этот раз он не стал сопротивляться. Они целовались долго и сладостно, а она незаметно опустилась на спину, обхватив его спину своими цепкими руками.