Текст книги "Петька Дёров(изд.1959)"

Автор книги: Виктор Аланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

ДРУЗЬЯ ФОМЫ И БАБКА АГАФЬЯ

По дороге домой Фомка повстречал верхнереченских ребят – Ваську Гуся и Пашку Кривого.

– А, Фома! Здорово! Что это тебя давно не видно? Верно, на рынке пропадаешь? Пошли на реку.

Но Фома строго сказал:

– Мне сейчас некогда. Идите и ждите. Ровно через полчаса приду. И друга нового приведу с собой.

– Кто такой? – заинтересовались мальчики.

– Увидите. Вчера в Псков пришел. Хороший парень.

Петька уже отоспался и ждал Фому с нетерпением. Чтобы предупредить его расспросы, Фомка быстро затараторил:

– Ну как, Петя? Выспался? Кушать хочешь? Садись, вот я сейчас приготовлю. А потом на улицу пойдем. Я тебя с ребятами познакомлю. У меня здесь дружков много. И все меня вот как слушаются, – хвастливо прибавил он.

Петька охотно разделил со своим другом еду.

А затем они вместе отправились к верхнереченским ребятам.

Когда друзья спустились с горы и вышли на берег реки, на них вдруг налетел какой-то подросток.

– Стой! – решительно схватил бежавшего Фома.

Раскрасневшийся толстый и неуклюжий мальчуган

растерянно хлопал близорукими глазами, совсем запыхавшись от волнения.

– Фомка? Это ты? А я бежал тебя искать.

– Ну, что тебе? – важно спросил Фома и, повернувшись к Петьке, сказал – Это Зозуля. Тоже наш.

– Фома, ты слышал? – переведя дух, торопливо заговорил Зозуля. – Партизаны немцев в городе взорвали! В клочья разнесли!

– Кто тебе сказал? – встрепенулся Фомка.

– Сам видел, честное пионерское!.. Я иду, а из ресторана, за Октябрьской, как ахнет!.. Полицаи сразу набежали, скорая помощь приехала… Бежим, сам поглядишь.

– Ладно. Или погоди… Ваську с Пашкой захватим. Они тут, на берегу нас ждут.

И Фома, заложив два пальца в рот, пронзительно свистнул.

Услышав ответный свист, ребята побежали к месту взрыва.

– Слушай, ребята, – обратился к друзьям Фома, когда компания собралась вместе. – Видите этого парня? Это Петька Деров, мой друг. Тоже пионер. Он со мной будет, пока Красная Армия не придет.

– Познакомимся, – важно сказал Васька Гусь, получивший такое прозвище за длинную шею и выдающийся вперед острый нос, действительно придававшие ему сходство с этой птицей.

– А теперь пошли, – скомандовал Фомка, когда Петька поздоровался с мальчиками.

Ребята двинулись в город.

Около базара к ним присоединился Колька Белоголовый, тощий, быстроглазый мальчуган. Прилизанные волосы были белы и гладки до того, что издали его голова казалась облитой сметаной. До войны отчим Кольки сапожничал в артели, а сейчас держал около базара ларек скорой починки обуви, дававший возможность кое-как перебиваться в это трудное время.

Особой популярностью среди мальчишеской компании Белоголовый не пользовался. Раньше, когда они учились в одной школе, куда ходил из детдома и Фома, сверстники подчас даже колачивали его за склонность нет-нет да и наябедничать учителю про общие проказы. Но принесенные войной беды сплотили мальчиков, а Белоголовый всё-таки был старым школьным товарищем, с которым можно было поговорить о миновавшем веселом времени, о былых школьных делах.

Теперь, во время гитлеровской оккупации, никто из них не учился.

– Нечего нам делать в школе кривого Гитлера, – заявляли ребята.

Кривым Гитлера прозвал Фомка. И, в доказательство того, что фашистский фюрер действительно крив, показал ребятам портрет, висевший у парадного крыльца школы. На этом портрете сам Фомка проколол железкой один глаз. Правда, за это он чуть было серьезно не поплатился. Заметив мальчишку, поздним вечером вертевшегося около школы, жандармский патруль погнался за ним. Спасли мальчика, как всегда, быстрые ноги и хорошее знание всех псковских проходных дворов. А больше всего помогла темнота. Она не только укрыла Фомку от погони, но, под ее покровом, жандармы не заметили операции, произведенной над портретом. Изуродованное изображение Гитлера провисело на школьном крыльце в таком виде несколько дней, пока директор школы не заметил нанесенного фюреру оскорбления и не снял портрета. Чтобы самому не нажить неприятностей, он ничего не сказал о случившемся.

Никому из ребят о подробностях этой истории и постыдном бегстве Фомы, конечно, не было известно, и они считали его героем. А призыв Фомы – не ходить в открытую немцами школу – был принят единогласно. Оккупанты открыли школу, желая воспитывать русских детей в фашистском духе, но так как их дела на фронте всё ухудшались и ухудшались, они оставили свою затею и совершенно не интересовались тем, сколько детей посещает занятия, а мальчишки забросили школу – по-прежнему играли вместе и считали смелого и предприимчивого Фомку своим признанным вожаком.

Ребята шли быстро. Всем хотелось поскорее увидеть место, где произошел взрыв.

Подойдя к ресторану, они замедлили шаг. Из выбитых окон здания валил густой дым – видно внутри что-то еще горело. У подъезда стояла жандармская машина, улицу перегораживала цепь солдат, никого не подпускавших к дому.

– Уйдем отсюда, – постояв, предложил Фома. – А то, неровен час, жандарм со злости еще очередь из автомата пустит.

Обогнув дом, он повел друзей на Пушкинскую, откуда они свернули на Ленинскую и снова направились к базарной площади, а оттуда на берег реки Великой. Прошли неподалеку от железного моста, по которому ходил немецкий часовой, подозрительно поглядывая на прохожих.

– Айда на Кремлевскую стену, – предложил Фома. – Оттуда смотреть – красота. Петьке Псков покажем.

Ребята, перегоняя друг друга, карабкались по крутому откосу, почти отвесно спускавшемуся к реке от Кремлевской стены. Первым достиг ее подножья Петька. Фома, запыхавшись, влез вторым.

– А ты ловок, черт, – одобрительно сказал он. – Смотри-ка, первым влез!

За ними, тяжело переводя дух, взобрались и остальные.

– Вот бес! – бранился Васька Гусь. – Круто до чего! К как тут раньше на приступ ходили? Да и бились-то чем… Без пушек, без самолетов. Как только и воевали?

– А вот так и бились, – ответил Белоголовый. – Колотили друг друга топорами да дубинами. Кто сильнее, тот и одолеет.

– А псковских никто никогда не одолевал, – вмешался Фомка, – всегда псковичи врага колошматили. Вот! Читал в истории про псов-рыцарей? Нам в детдоме рассказывали. Они хотели всю русскую землю покорить, уж и Псков взяли… А псковичи как поднялись да как дали!.. Снова освободили Псков, а потом на Чудском озере разбили этих самых рыцарей до конца. А кто всё это сделал? Наши!

– Кто наши? – переспросил Зозуля.

– Наши, псковичи. Читать, брат, побольше надо.

– А кто командовал тогда псковичами, знаешь? – решил проверить знания друга Петька.

– Еще бы! Александр Невский. Он хоть и князь был, но храбрый. Впереди всех дрался. А когда победили, вот здесь, на соборной площади всему народу псковскому кланялся, спасибо говорил, что помогли врага разбить. А враги эти, псы-рыцари, кто были, знаешь?

А сейчас кто напал на советский народ? Опять те же псы-рыцари, фашисты гитлеровские. И опять мы их разобьем, – убежденно закончил Фомка.

– Вот бы сейчас сюда Александра Невского, – задумчиво вымолвил Пашка Кривой.

– Дурак, – презрительно посмотрев на него, сказал Петька. – На что нам Александр Невский? Он тогда один был, а у нас сейчас какие полководцы! Ворошилов, Буденный да еще сколько есть.

Ребята замолчали.

Хорош был день. Солнце грело тепло, не по-осеннему. Растянувшись на земле, Фомка с удовольствием подставлял его лучам свое круглое, веснушчатое лицо.

– Эх, ребята! – мечтательно заговорил он. – Помните, как бывало в пионерских лагерях?.. Загорали, купались… А осенью – в школу. Собирались в Доме пионеров, рассказывали, кто где отдыхал, что делал. Любо было послушать! А теперь что?.. Одни только противные морды фашистские повсюду торчат.

– Ничего, Фома, – откликнулся Петька. – Вот придут наши, – опять хорошо будет.

– Конечно, будет, – подхватил Васька Гусь. – Как двинут на них наши самолеты, танки, как дадут фашистам…

– У меня отец командир… На танке… – задумчиво вставил Зозуля.

– Вот я и говорю, – продолжал Васька. – Дадут бандитам по шее, выгонят ко всем чертям; опять хорошо жить будем.

И оживленный разговор о том, какая снова хорошая жизнь настанет после того, как Красная Армия освободит Псков, долго не умолкал на вековой Кремлевской стене.

Вдоволь наговорившись, обсудив все свои дела и городские новости, мальчики пошли домой.

Петька и Фомка направились к Запсковью.

Маленькие кривые улочки этой части города были теперь замусорены. Окна небольших одноэтажных домиков тщательно занавешены.

– Вот здесь, недалеко, тетя Поля жила, – вздохнул Петька, увидев блеснувшую в конце улицы реку.

– А ты не пробовал узнавать, где она? – спросил Фомка. – Может, все-таки жива осталась?

– Нет, – ответил Петька. – Не было там никого.

– Пойдем сейчас. Авось, что-нибудь узнаем, – предложил Фома.

Разбитый квартал у реки и сейчас был пустынен – развалины, пожарища. Но у обгорелой трубы одного из разрушенных домов копался в битом кирпиче мужчина средних лет, вытаскивая из-под мусора какие-то железки.

– Здравствуйте, дядя, – поздоровались мальчики, подойдя к нему. – Скажите, вы здесь раньше жили?

Мужчина выпрямился, держа в руке заржавленную печную вьюшку.

– Нет. А что? – осторожно спросил он.

– У меня тут тетя жила, вот где дуб повален, видите, – объяснил Петька. – Я к ней приехал, а ее нет, и всё разбито. Я узнать хотел, может, она где-нибудь…

– Вот что? – успокоился мужчина. – Не знаю, мальчик. Я, видишь ли, сюда так зашел. Печку к зиме отремонтировать надо, – поторопился объяснить он. – Вьюшку вот… Тут ведь всё равно никому не нужно. А ты к реке поди. Видишь, маленький домик. Бабка Агафья живет, огородница. Ее все псковичи знают. Капусту, морковь да лук выращивала. Добрая старуха. Может, ей что известно.

Поблагодарив, друзья направились к стоявшей на отшибе у реки древней, покосившейся избенке, окошки домика украшали потемневшие от времени, но не потерявшие красоты узорные затейливые наличники.

Обойдя избенку, они увидели копавшуюся на грядке старушку, убиравшую, видно, остатки урожая. Теперь

Петька вспомнил ее. Когда они с отцом приезжали летом в Псков, тетя Поля как-то раз послала его в домик у реки за зеленым луком, чтобы угостить Петькиного отца окрошкой.

– Бабуся! – тихонько окликнул он.

Старушка подняла голову. На ее голове был надет чистый белый в крапинку платочек. Окруженные лучиками морщинок глаза щурились от осеннего солнца.

– Чего тебе, сынок? Нету, милый, ничего нету. Как дед Ефим умер, так я ничего больше на продажу не сажу, только для себя. На рынок иди, родименький.

И бабка отвернулась.

– Бабуся, да мы не покупать. Мы спросить пришли. Тетя Поля у меня тут жила. В домике желтеньком, около дуба. Может, знаешь, куда девалась?

Лопата выпала из рук бабки Агафьи.

– Полюшка? В домике желтеньком? Ах ты, господи!.. А ты как же… откуда же? Да как звать-то тебя? Петька, Петенька, значит. Да пойдемте в избу, детки, что ж мы тут…

Мальчики пошли за горестно причитавшей старушкой. Усадив гостей на лавку, старушка долго вглядывалась в Петьку.

– Верно. Полюшкин племянник. Помню я тебя. Не раз ты с парнишками у моего огорода горлопанил. Морковь таскали, непутевые, знаю я вас… Ну, да что уж теперь. Нет, Петька, тети твоей. И жива ли, не знаю. Страшное тут дело было. Еще как подходили немцы к Пскову, напустили сюда ночью самолетов, бомбами кидаться начали. Как затрещало все, загорелось… Бабы кричат, дети плачут… уж кто жив остался, кто нет, – и не знаю. Мы-то с дедом Ефимом в огороде отсиделись, в яме, что на зиму картошку прятали. Жив еще тогда был старый, через месяц после того помер. Под утро только вылезли. Ходили тут люди, собирали что уцелело. Потом ушли кто куда, где кров нашелся. А вот Полюшки не видала, не скажу, не видала Полюшки. Может, жива, а может и нет. Многие тут тогда жизни решились. Ох, что делается на свете, что только делается…

Старушка замолчала. Молчали и мальчишки.

– Что ж, спасибо, бабуся, – поднялся, наконец, Петька. – Мы пойдем.

– Да куда же, Петенька? – всполошилась старушка. – К родителям, что ли? Где вы хоть остановились-то, скажи.

– Нет родителей, – глухо отозвался Петька. – В Гатчине убили. Я с ним вот теперь живу. – И он указал на Фомку.

– Ой, матерь божья! – всплеснула руками старушка. – А он-то сам чей? Отец с матерью кто у него?

– Я свой, – гордо подал голос Фома. – Я сам по себе живу и его вот к себе взял.

– Ох, деточки, – закачала головой бабка. – И чего только сейчас вам не приходится видеть! Самостоятельные стали. Всё война, будь же тому пусто, кто ее придумал! А имечко твое как же, хозяин? Фома? Ну-ну… Да вы бы, деточки, хоть сюда ко мне поселились. Одна ведь я, всё бы приглядела.

– Спасибо, бабуся. У нас комната хорошая. Проживем, – сразу ответил Фома. – А тебе если что нужно, – скажи. Мы всегда поможем.

– Ай гордый, ай самостоятельный, – рассмеялась вдруг бабка. – В наше-то время такие только в лапту играли, а он, вишь ты, сам живет, квартиранта взял да еще и мне помогать собирается. Ладно уж, мужик ты, видать, крепкий. Надо будет, поклонюсь о помощи.

– А ты и не кланяйся, просто скажи, – важно ответил Фома. – Дров там наколоть, воды принести – сделаем.

Бабка Агафья снова рассмеялась добрым старушечьим смехом и торопливо начала накрывать на стол. Она не отпустила мальчиков, прежде чем они не покушали досыта вкусной отварной картошки с солеными огурцами.

А на прощанье наказала – не забывать, обязательно наведываться, и не за тем, чтобы помочь ей, а просто так.

Усталые, но довольные собою, мальчики неторопливо зашагали домой, к развалинам старой церкви.

МАДЕРА И ЕЁ ПОСЛЕДСТВИЯ

Настала суровая зима 1942 года. Декабрь. На улице холод, но в комнате Фомы тепло. Есть печурка, а в подвале разрушенной церкви достаточно всяких обломков и досок на топливо. На всю зиму хватит. Есть и топор. Им снабдил ребят, сам того не ведая, почтенный владелец трактира Степан Иванович. Как-то Фома целый день колол для него дрова и за всю работу получил только миску похлебки и краюшку несвежего черного хлеба. Фома обиделся и «реквизировал» один из имевшихся в трактире четырех топоров. Кодекс Фомы был прост и ясен. В трактире – четыре топора, в то время как у него с Петькой ни одного, а к тому же Степан Иванович подмазывается к немцам, и у такого унести со двора не грех.

Подложив дров в печку, Петька поудобней уселся на ящик, обхватив колени руками, и задумчиво глядел в огонь. Дрова весело потрескивали, отскакивавшие от них угольки вылетали на пол.

Фома, облокотившись на. руку, полулежал на постели.

– Ты что это задумался? О чем?

– Да так, ничего, – не сводя глаз с огня, отозвался Петька. – Вспомнил вот одну девочку. Как-то ей теперь? Может, еще хуже, чем нам с тобой. Нам хоть тепло. А ей, может, и холодно, и голодно.

– А ну, расскажи, что за девочка, – попросил Фомка. – Люблю, когда рассказывают.

И, устроившись поудобнее, он приготовился слушать.

Петька поправил дрова в печке и заговорил. Он рассказал Фоме про Машу, про то, как нашел ее рядом с мертвой бабушкой у дороги, а потом передал какому-то крестьянину из деревни Захворово.

– Жива ли теперь, бедняжка? – тяжело вздохнув, закончил он свой рассказ.

– Ясно, жива, – убежденно заявил Фомка. – Ты же сам говоришь, что крестьянин добрый, да и женщина с ним была. Вылечили. И тебя к себе звали.

Мальчики помолчали. Но долгое раздумье было не в характере Фомы. Он вдруг встрепенулся и весело расхохотался…

– Эй, Петь, а ведь ты этой Маше теперь приходишься вроде брат! А может, и жених… Вот дело! – и он дурашливо закувыркался по шуршащей соломе. – Вот возьмем с тобой летом, да и махнем в гости к твоей невесте. То-то удивятся!

– Да ну тебя! – отмахнулся Петька. – Ты всё шутишь. Лучше подумал бы, – что нам с тобой теперь делать. Одними шутками да теплом сыт не будешь.

– И то, жрать охота, – перестал паясничать Фома. – Вчера только одну рыбину на двоих съели, еще Ваське пришлось голову отдать.

– Да. Неплохо бы раздобыть чего-нибудь съестного, – отозвался Петька.

Раздобыть? Фомка замолчал, размышляя. К Сергею Андреевичу идти нельзя. На днях он сказал Фоме, что уезжает ненадолго, и не велел приходить недели две. К бабке Агафье? Добрая старушка делилась с мальчиками всеми своими скромными запасами и никогда не отпускала не накормив, но есть же и совесть. Гордость Фомы не позволяла ему злоупотреблять добродушием бабки.

– Эх! – махнул он, наконец, рукою. – Пойдем, брат, на рынок. Неохота, но придется, видно, у купцов что-нибудь реквизировать. Только смотри, я тебе покажу – у кого. Есть там и наши, советские, кто от нужды на базар пошел. Тех нельзя трогать. А кто с немцами путается, тем так и надо.

Теплая одежда была поделена по-братски. Петька надел шубу, Фома – кацавейку, данную ему бабкой Агафьей, и подпоясался веревкой, а на ноги напялил огромные валенки, пожертвованные мальчикам той же доброй бабкой за то, что они постоянно помогали ей во всех хозяйственных работах. Оставшиеся от покойного деда Ефима валенки были раза в два больше Фомкиных ног. О том, чтобы бегать в них, нечего было и думать. Поэтому Фома неохотно надевал такую обувь. В эти беспокойные дни слишком часты были случаи, когда лишь быстрые ноги спасали его от неприятностей.

Но сегодня было по-настоящему холодно. Валенки пришлось надеть.

Друзья перешли по льду замерзшую реку и поднялись в гору к базарной площади.

– Смотри, – предупредил Фома. – Как я мигну глазом, – заговаривай с купцами, приценивайся. В общем – следи за мною, что ни что, а добудем.

Но, подойдя к торговым рядам, Фома разочарованно свистнул.

– Вот чертова погода! – выбранился он. – С нею да с фрицами и совсем с голоду сдохнешь. Гляди-ка, ни одной торговки нет. Мороза боятся.

– Куда ж теперь? В трактир, что ли? – нерешительно спросил Петька.

– Больше некуда. Пошли!

Припрыгивая и согревая дыханьем голые руки, Фомка двинулся вперед. Петька последовал за ним. Когда мальчики вышли на угол Октябрьской и Некрасовской, Фомка вдруг остановился и резко дернул Петьку за рукав.

– Смотри-ка! Русская, и с фашистом, с офицером… Ох, дрянь!

Он указал на пару, выходившую из ресторана «Ост-ланд». Раньше это была лютеранская церковь – кирка* Во время оккупации немцы оборудовали ее под ресторан.

– Видно, гитлеровцы сами в бога не очень-то верят, если из церкви кабак сделали, – заметил Петька. – А еще про нас говорят, что безбожники.

– Да черт с ними и с их богом! – огрызнулся Фомка. – Ты лучше на эту погляди. Узнаешь?

– Вроде видел где-то.

– Да ведь это – Зозулина мамка. Вишь, стерва, – бурчал Фома, направляясь к остановившейся на крыльце ресторана паре.

– Тетя Женя, – притворно сладеньким голоском спросил он. – А где сейчас Зозуля?

Женшина, с сильно нарумяненным лицом и подведенными бровями, одетая в хорошую меховую шубку и щегольские хромовые сапожки, опиралась на руку жандармского офицера. Глаза ее масляно поблескивали, локоны пышной модной прически растрепались. Она явно была пьяна.

Услышав голос Фомы, она даже не повернулась к мальчику, только небрежно взглянула через плечо и, не ответив, подхватила своего спутника под руку и повернула на Некрасовскую улицу.

– Видел? – промолвил Фома. – И знать нас не хочет. А еще русская! Как только с ней Зозуля живет?

– Так пусть уходит от такой матери! – с сердцем воскликнул Петька. – Я бы ушел. А отец его где?

– Танкист, в нашей армии. Он же говорил. Помнишь? – ответил Фома. – Здоровый такой, я карточку видел.

Выйдя на Советскую улицу, они быстро пошли к вокзалу. Трактир стоял неподалеку от него, на соседней улице.

– Ну, вот и пришли. Попытаем счастья, – сказал Фомка, поднимаясь на крыльцо. Но в это время дверь трактира широко распахнулась, и на пороге показался толстый полицай. Увидев мальчиков, он с удивительной для его фигуры быстротой схватил Фомку за шиворот, а Петьку за ухо.

– Ага, попались, черти! – торжествующе вскрикнул он и, зажав голову Фомки между толстых ног, сильно дернул Петьку к себе, выворачивая ему ухо.

– Дяденька, за что? – растерянно кричал Петька, вырываясь.

– Не будете бить моего сына, черти голопузые, – приговаривал полицай, но вдруг, выпустив Петькино ухо, заорал дурным голосом и схватился за свою жирную ляжку. Это Фома, не терявшийся ни в каких положениях, изловчился и своими острыми зубами укусил его.

– Убью, мерзавцы! – взревел полицай, одной рукой держась за укушенную ногу, а другой стараясь расстегнуть кобуру пистолета.

Но улепетывавшие во весь дух мальчики уже скрылись за углом. Только добежав до вокзала, они остановились.

– Ну и собака! – переводя дух, произнес Фома. – Как это он тебя за ухо-то. И мне голову, как клещами, защемил. Ну, да и я его куснул как следует, толстого черта.

Посмотрев на взъерошенного рыжего Фомку, Петька вдруг расхохотался.

– Ты же меня в трактир повел. Говорил, может, что-нибудь перепадет. Вот и перепало. Закусил полицаем. А мне и куснуть ничего не пришлось. Остался с драными ушами.

Фома хотел было обидеться, но природная веселость взяла верх.

– И правда, что перепало! Не завидуй, Петь, моей закуске. Жирен полицай, да больно вонюч.

Из дверей вокзала вывалился подвыпивший немецкий солдат и, покачиваясь, направился в их сторону.

– Прячемся, – быстро скомандовал Фомка и ловко шмыгнул за угол, где притаился за спинкой садовой скамейки.

Немец был настроен благодушно. Покачиваясь на ходу и напевая какую-то немецкую песенку, он подошел к скамейке. В руках он держал плотно набитую полевую сумку, из которой выглядывало горлышко винной бутылки. Тяжело плюхнувшись на скамью, немец поставил сумку на землю рядом с собой так близко от мальчиков, что Фоме стоило только протянуть руку, чтобы завладеть сумкой. Но Фомка не торопился. Он выжидал.

Ждал и Петька. Никогда еще ему не случалось воровать. Но за последние три дня мальчики вконец изголодались. А в сумке, наверно, есть, продукты.

Взглянув на солдата, Фомка быстро согнулся, схватил сумку и, толкнув Петьку локтем, побежал через площадь. Захмелевший немец мирно дремал и ничего не заметил.

– В мастерские, – на ходу бросил Фомка, быстрым шагом пересекая площадь. – Там посмотрим, что попалось. Уж и тяжелая, – добавил он, тщательно укрывая добычу от любопытных взглядов полами кацавейки.

В развалинах железнодорожных мастерских было пусто. Мальчики забрались на чердак полуразрушенного здания. Очистив на полу место от щепы и мусора, Фомка расстегнул сумку и стал вынимать ее содержимое. Прежде всего он с интересом повертел в руках бутылку.

– «Ма-де-ра! – громко прочел он надпись на ярлыке. – Наркомпит. Винный завод.»

– Наша! Советская! – радостно воскликнул Петька.

– Ясно, наша, – рассудительно заметил Фома. – У фрицев всё краденое.

В сумке оказались колбаса, масло в красной пластмассовой коробке, буханка хлеба, две пачки сигарет…

– Уй, как много, – радовался Фомка, – смотри, Петь, шпиг, целое кило будет. Теперь живем!

– Объедимся, пожалуй.

– Ничего, мы помаленьку. Глянь, и трубка, и табаку целая пачка. Повезло!

На крыше что-то загрохотало. Но это лишь ветер, налетевший внезапно, гремел оторванными железными листами кровли, предупреждая о надвигающейся метели.

– Холодно, – съежился Петька.

– И то, холодно. Подожди, сейчас согреемся. – И, разыскав в чердачном хламе старый гвоздь, Фомка вытащил пробку из бутылки. – На-ка, глотни!

– А ты не боишься пить? – отстранился Петька. – Может, отрава?

– Ну да, отрава! Видел, как с этой отравы фриц песни пел? И на ярлыке написано: «Наркомпит». Нашу можно.

– Нет, всё равно не буду, – отказывался Петька. – Я никогда не пил.

– А я пьяница, что ли, по-твоему? – обиделся Фома. – Напиваться стыдно, а немножко, чтобы согреться, можно.

Налив мадеры в кружку, вынутую из сумки, он отхлебнул глоток вина, скорчил рожу, с видом знатока понюхал кусочек хлеба и откашлялся.

– Сильна, – проговорил он, переводя дух и закусывая колбасой.

Петька нерешительно взял кружку.

– Да не бойся, – уговаривал его Фома. – Она не горькая.

Петька сделал маленький глоток.

– Отец говорил, – пока школу не кончишь, к вину не притрагивайся, – тихо сказал он, отставляя кружку.

– Это он правильно, конечно, – согласился Фома. – Только это хорошо, когда дома живешь. А в трактир пойдешь заработать, иногда просто насильно угощают. Ты не думай, я много не пью. Рюмочку, чтобы отстали. Я, брат, всё знаю, что и как надо делать. А теперь – ешь.

У Петьки кружилась голова. Стало тепло и весело. Глядя на друга, он смеялся. Развеселился больше обычного и Фома.

Утолив голод, мальчики запрятали сумку в угол чердака, – в их руках она могла вызвать подозрение, – а продукты рассовали по карманам и за пазуху. Глубоко упрятав в карман бутылку с мадерой, Фома, для пущей важности, закурил сигарету. Он предложил сделать это и Петьке, но тот решительно отказался. Фома не настаивал, хотя категорически заявил, что обязательно выучит его курить.

Возвращаться домой мимо трактира они не решились, – встретится еще толстый полицай. Пошли другой дорогой.

Выйдя на Плехановскую горку, Фома стал еще веселее. «По долинам и по взгорьям…», – запел он. «Шла дивизия вперед», – подхватил Петька.

Шагая в ногу, мальчики дружно взмахивали руками, выговаривая слова любимой песни, сразу напомнившей им о веселых пионерских лагерях, о дружных походах. А сейчас она особенно отвечала их настроению. Ведь и они, так же как лихие приамурские партизаны, находились среди врагов. И они не боялись их, вот ни чуточки.

На льду реки они наткнулись на группу подростков. Услышав слова знакомой песни, те в растерянности остановились. Это были давние враги Фомки – «купчишки».

Мальчишек было человек восемь. Силы явно неравные. В обычное время Фома, наверно, избрал бы путь благородного отступления и ограничился перебранкой издали, а затем положился бы на свои быстрые ноги. Но сейчас у него в ушах звенела еще боевая партизанская песня, а в голове, – что греха таить, – шумело от выпитой на голодный желудок мадеры. К тому же, среди неприятелей был и пухлый сынок полицейского, а его свиная морда живо напомнила Фомке о пережитом оскорблении.

– Купцы идут! – воскликнул он, метнувшись в сторону, подобрал валявшуюся палку и, не раздумывая, ринулся на врагов с криком: «Бей их, Петька, кроши!»

Схватив первую попавшуюся в руки льдину, Петька, не задумываясь, с воинственным воплем помчался на врагов. Взъерошенный, как воробей, в огромных, не по росту, валенках Фома кинулся на неприятелей так неожиданно, что те растерялись и начали удирать.

Фома еще несколько минут преследовал их с воинственными криками, затем, окончательно запыхавшись, остановился

– Драпанули! – торжествующе воскликнул он. – Эх, если бы не валенки, догнал бы я их. Я бы им дал!

Придя домой, Фомка угостил кота Ваську куском колбасы, а остальную провизию хозяйственно спрятал в ящик. Петька тем временем принес дров и затопил печку.

Было уже темно. Весело потрескивали горевшие в печке дрова. Васька, впервые после долгого перерыва понюхавший мясного, громко мурлыкал и змеей вился у ног своих хозяев. Фомка, развалившись на постели, закурил сигаретку.

– Слушай, – посмотрев на Фому, засмеялся вдруг Петька. – А фриц, наверное, здорово ругается…

– Ну и пусть. Поругается и бросит. Ему снова дадут, – отозвался Фома. – У него самого всё краденое. Мадера-то советская, да и всё остальное, наверное. Ясно? А мы не воры. Нам жить надо, нам никто не дает. Вот придет обратно Красная Армия, и снова мы с тобой не будем воровать, учиться станем.

Так рассуждали Фомка с Петькой, мечтая о будущей хорошей жизни. В маленькой комнатке стало совсем тепло от раскалившейся печки. Разомлевший от тепла и сытости Васька лениво ласкался к мальчикам, а бушевавшая за окном зимняя метель казалась далекой и никому не страшной. Вскоре утомленные ребята мирно заснули под завывание ветра в трубе.

Первым проснулся Петька. У него очень болела голова и даже чуть-чуть тошнило. В висках стучало, будто кто-то настойчиво бил в них молотком.

– Фомка, а Фомка, – толкнул он друга. – Худо мне что-то. Может, твоя мадера всё-таки с отравой?

Приподнявшись на соломе, сонный Фома протер глаза и поскреб в затылке.

– Ой, и у меня что-то голова болит. Отрава, говоришь? Да нет. Это так бывает.

– Если бы я знал, что после так плохо будет, я никогда бы этой мадеры и не пробовал, – заявил Петька. – Больше никогда пить не буду. Вот честное пионерское!

– Молодец, – одобрительно произнес Фома. – Что ж, теперь держись. Раз слово дал, надо выполнять. И, знаешь что? Я тоже больше не буду. Веришь? Вот рука. Плюнь в глаза, если слово не сдержу.

Мальчики крепко пожали друг другу руки.

– Ладно. Давай вставать да завтракать, а потом к бабке сходим. Надо проведать старуху, – предложил Фома, соскакивая на пол.

Он зажег лампочку и полез в ящик, куда была сложена еда.

– А не рано? – спросил Петька. – Темно на улице.

– Что ты! Ведь сейчас зима. Зимой всегда поздно светает. Это тебе с похмелья темно кажется.

Завтрак собрали быстро. Выложив на стол общие запасы, Фома вытащил из ящика и бутылку мадеры, с сомнением повертел ее в руках.

– Смотри-ка, еще много осталось. Куда ж ее теперь?

– Давай бабке отнесем, – предложил Петька. – Говорят, – старушки вино любят.

– Давай, – согласился Фома. – Пусть от простуды лечится. Давай собирайся. Как твоя голова?

– Будто меньше стала болеть, – буркнул Петька.

– А у меня так совсем прошла. Просто весело стало, – радовался Фомка, враскачку разгуливая по комнате. Он внимательно что-то высматривал.

– Пошли, раз уж собрались, – подгоняя его, предложил Петька. – Сам торопил, а теперь копаешься.

– Сейчас. Вот шапки не найду.

Шапки не было. Она была потеряна вчера, во время налета на купчишек. Разгоряченный дракой и вином, Фомка даже не заметил, как уронил ее в снег, и спохватился только теперь,

– Вот черт! Как же на улицу идти? Еще, чего доброго, голова отмерзнет.

– На, надевай, – предложил Петька, протягивая приятелю шерстяной платок, которым укутывал шею вместо шарфа.

– Ну да! – возмутился Фомка. – На черта мне твой платок. Еще какой-нибудь фриц за девку примет, приставать на улице начнет.

Но выйти на мороз с голой головой всё же было рискованно. Подумав и поворчав немного, Фома напялил на себя платок, соорудив из него нечто вроде чалмы. В этом необычайном головном уборе, с бутылкой мадеры, торчавшей из кармана кацавейки, он выглядел настолько смешно, что Петька неудержимо расхохотался.

– Ой, Фомка, какой же ты красивый! – смеялся Петька. – Совсем как тот фокусник, что к нам в Гатчину приезжал, в летний театр. Вот чудеса показывал! Огонь глотал, только дым изо рта шел, а потом зайца живого из кармана вытащил. Ну-ка, поройся в кармане, – может, и у тебя зайчишка спрятан? Мы его сейчас – раз – и на лампе зажарим.