Текст книги "Петька Дёров(изд.1959)"

Автор книги: Виктор Аланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

НА БАЗАР

Петька спал крепким сном, когда почувствовал, что его кто-то толкает. Повернувшись на другой бок и что-то пробурчав, он натянул на себя одеяло и снова заснул.

– Разоспался… – ворчал Фома. – Сейчас, сейчас я тебя разбужу, – приговаривал он, взявши друга за ногу.

Пощекотав Петькину ногу, потом другую, Фомка рассмеялся. Очень уж смешно Петька дрыгал ногами.

– Вставай, вставай, чего ты спишь! – хохотал Фома. – Пойдем на базар сейчас, – говорил он Петьке.

Умывшись холодной водой и поев картошки с огурцами, Петька с Фомой отправились на базар.

– Дешево-то не отдавай, Фомушка. Торгуйся… – наставляла бабка Агафья Фому,

– Будь спокойна, бабуся, продадим по самой дорогой цене, – ответил Фома, выходя из дому.

Расположившись на базаре, Фомка разложил на столе по кучкам морковь, головки лука, сельдерей, петрушку и еще какую-то зелень, названия которой Петька даже не знал.

– Петь, ты постой около моих товаров, а я побегаю, посмотрю, цену узнаю, – как у других, сколько за что просить. А то черт его знает, еще дешево продашь.

И быстро исчез в базарной толпе.

Оставшись один, Петька посмотрел кругом. Народу на рынке было уже много. Торговля шла всюду и везде, торговали кто чем мог.

Вот вывернулся из толпы Фомка, назначил цены на свой товар и начал звонким голосом зазывать покупателей.

Приблизительно к обеду его корзины опустели, и Фомка, подмигнув Петьке, проговорил:

– Ну вот и порядок. Сейчас на берегу реки денежки подсчитаем.

Спустившись по гнилой лестнице, идущей вниз к реке Пскове, и пройдя мимо бани, Фомка с Петькой сели на камень, чтобы подсчитать деньги. Советских насчитали восемьдесят рублей и немецких – пятьдесят марок.

– Ну как, не дешево продал? Бабка не будет ругаться? – спросил Петька.

– Что ты, она всегда продавала дешевле меняв два раза, – ответил Фомка.

Отдав бабке деньги, мальчики пошли погулять. Забрались в свою бывшую квартиру на колокольне. Развалившись на старой соломенной постели, Фома закурил, на что Петька насмешливо заметил:

– Ну слушай, Фомка. Всё-таки некрасиво. Сам крестишься, в бога веруешь, а куришь в святом месте.

Фомка смеялся от души.

– Слушай, Фома, – начал снова Петька. – Пойдем со мной в отряд. Сергей Андреич очень рад будет тебя увидеть. Пойдешь? Хорошо там. Опасно, слов нет, – добавил Петька.

Фома молчал. Он лежал на спине, пуская густой дым в потолок. Потом решительно и твердо, не глядя на друга, проговорил:

– Нет. Не могу. Не пойду сейчас.

– А почему? – переспросил Петька. – Почему не можешь?

Фома приподнялся на локте и с упреком посмотрел на Петьку, ответил, глубоко вздохнув:

– А потому не могу, Петя, что нельзя мне бабку Агафью одну оставить, больную. – И, будто спеша излить всё, что накопилось на сердце, заговорил быстро-быстро – Старенькая она и больная. Когда я умирал, когда я совсем был при смерти, она, бедненькая, ночами не спала, всё сидела около меня, всё заботилась… Перевязки, компрессы, сам понимаешь… Даже продала свою какую-то юбку старинную и покупала мне лекарства. Яйца покупала, молоко для того, чтобы я скорее поправился. А ведь все ей надо было купить у спекулянтов. Так как же я теперь ее брошу?

Петька смотрел на разгоряченное лицо друга. Ему было и жалко товарища, и как-то обидно за него. В такое время Фомке приходится оставаться в Пскове, ухаживать за больной старухой…

– Ты не волнуйся, Фома, – примирительно заговорил он. – Я понимаю, конечно… Тебе самому еще оправиться надо: такое пережил…

– Что?! – Фомка соскочил с топчана и остановился перед Петькой, сжав кулаки. – Ты что, думаешь, я отдохнуть захотел? В тепленьком месте пережидать буду? Ты что, думаешь, – я боюсь идти в лес? Думаешь, мне страшно? Так думаешь? Говори!

Шрам на лбу Фомки вздулся и покраснел, глаза блестели, он почти задыхался. Петька невольно попятился. Искаженное лицо товарища показалось ему страшным.

– Что ты… Я же зпаю… – бормотал он, отступая.

– Думаешь, я трус? Да? Трус? Думаешь, если расстреливали, так теперь я их, гадов, боюсь… Да я их всех, всех еще, как того… Вот! Видишь? Помнишь?

Сунув руку глубоко за пазуху, Фомка вытащил что-то блеснувшее при свете. Петька узнал нож, принесенный им когда-то с собой в Псков. Он вспомнил, что, уходя с колокольни в последний раз, забыл его на выступе стены.

– Вот им я и заколол Бурхардта, – вдруг как-то совсем спокойно закончил Фома.

– Кого?

– Немец, фельдфебель. Ух, и гад был! Он меня на вокзале арестовал и на расстрел вывозил. Не думай, я не за себя только. Когда я еще в тюрьме был, мне о нем говорили другие заключенные. Для него человека погубить – лучше радости не было. И вот, когда я жив остался, обещал себе – не за себя, за всех убью гада. Понимаешь?

– Понимаю.

Петька взял Фому за руку.

– Фомка! Не сердись только, не волнуйся. Ты, знаешь… ты тоже настоящий партизан… Ничего, что в городе. Это ведь всё равно – где. Тебя в отряд с радостью примут. Вот увидишь.

Фома скупо улыбнулся.

– Ну и ладно. А Сергей Андреичу вот что скажи, – уже спокойно заговорил он. – Скажи ему так: жив Фома и готов выполнить любое поручение, любое задание в Пскове. А как сможет, – сам придет. Скажешь?

– Скажу, – твердо пообещал Петька и добавил вдруг – только ты скорее приходи, слышь.

На другой день после этого разговора Фома провожал Петьку.

– Смотри, не забывай да Сергей Андреичу всё передай, – наставлял он Петьку. – Адрес помнишь?

– Помню.

– Ну то-то. А насчет меня не беспокойтесь. Как только бабка Агафья поправится, – сразу к вам приду, – утешал Фомка Петьку. – Тогда снова вместе будем фрицев бить.

* * *

Петька пришел на условное место, где должна была быть зарыта бутылка с указанием, куда перешел отряд. Вытащив старый обветренный столбик, торчавший на лесной просеке, Петька сунул руку в скрытую под столбиком ямку и вынул бутылку, в которой, накрученная на палочку, была бумага. Развернув бумажку, Петька узнал почерк Сергея Андреевича.

В записке сообщалось, что отряд перешел на новую стоянку, в пяти километрах от деревни Дворцово, на берегу речонки Кебь.

Идти надо было через лес на Алексеевку.

К вечеру Петька попал в руки разведчиков своего отряда.

– О, брат, жив!

Что же это ты так долго задержался? А ну, расскажи, – радостно встретил Петьку комиссар.

Петька начал рассказывать всё по порядку, – как пошел на квартиру, как попал в засаду, а потом в тюрьму, как встретился с Фомкой. Когда Петька стал рассказывать про Фому, Сергей Андреевич просто не верил.

– Честное пионерское! – поклялся Петька.

– А что же ты не взял его с собой к нам?

– Не может он сейчас. Бабка Агафья заболела. Одна она, старенькая, а без Фомки ей очень трудно будет, – заступаясь за Фому, как-то виновато ответил Петька. – А вам Фома велел передать, товарищ комиссар, что, если надо какое задание выполнить, – Фома готов.

– Молодец Фома. Я верю, что он сдержит свое слово и, когда старушка выздоровеет, будет у нас в отряде. А между прочим, вот что, Петро, – спросил комиссар, доставая записную книжку, – ты адресок-то помнишь, где Фомка живет? Вот мы и запишем, на всякий случай.

Петька точно обрисовал домик бабки Агафьи, рассказав, где он стоит и как его найти.

– Ну, спасибо, Петя! – И комиссар крепко пожал ему руку. – А теперь иди отдыхай, – впереди у нас еще много работы.

ФОМА РАЗОБЛАЧАЕТ ПРЕДАТЕЛЯ

Когда Мария Федоровна Чернова входила в калитку небольшого домика на окраине Пскова, дорогу ей загородил пятилетний карапуз. Упершись руками в бока, широко расставив ноги, он остановился в калитке.

– Тебе кого надо? – строго спросил он. – Если мамку, так ее дома нет, а к папке – не пущу. Мамка ругается, когда к папке всякие тут шляются, – закончил он, дерзко смотря на Чернову.

– А скоро мамка твоя придет?

– Она мне не говорит, когда придет, – почесав за ухом, ответил карапуз.

– Можно мне ее подождать? – шутливо спросила Чернова.

– А я знаю, что ли, можно или нет? Я не хозяин. Вот сейчас спросим у папки. Можно, – так жди сколько хочешь, не жалко. Ты постой здесь, я сейчас.

И, сверкнув голыми пятками, стремглав помчался за угол дома.

Остановившись около калитки, Чернова любовно посмотрела вслед шустрому мальчику, который защищал свою маму, и, усмехнувшись, повторила: «шляются тут всякие…»

Но в этот момент карапуз пулей вылетел из-за угла и, подбежав к Черновой, сказал:

– Пойдем. Дай руку. Папка велел к нему зайти.

Глядя на Чернову уже дружелюбно, держась за её руку, он по-хозяйски заговорил:

– Ты папку не бойся, он не сердитый, так только, вид делает. Он добрый… – И вдруг, как-то сразу, спросил:

– А ты, тетя, к нам в гости или по делу?

Чернова, улыбнувшись, подумала, – действительно, в гости или по делу? Как это назвать? Но ответила всё же:

– По делу, сынок, по делу.

– Ну-ну… – протянул ребенок. – Раз по делу, тогда к папке. А я думал, – в гости. Если бы в гости, – тогда к мамке. Она у нас всё с гостями сидит. Придут, рассядутся и дуют чай с сахарином полдня.

Чернова, от души рассмеявшись, спросила:

– Что же они делают эти полдня?

– Я же сказал, что. Чай пьют да всё на Гитлера ругаются и говорят, чтоб он сгорел.

Навстречу, из-под навеса дровяного сарая, вышел высокий сухощавый мужчина. Увидев Чернову, он остановился. Но карапуз уже кричал:

– Папка! Она к тебе по делу!

И сильнее потянул за руку Марию Федоровну.

– Ну и сыночек у тебя, – здороваясь с Груздевым, смеялась Чернова.

– Ничего, так себе, шустренький… – тоже с улыбкой ответил Груздев. – В обиду родителей не дает, – прибавил он, ероша волосы на голове сына. И, подняв мальчика, поцеловал его в розовую щеку. – А теперь, Вовка, беги играй около калитки в песке. Да если кто чужой придет, – говори, что папки дома нет.

Вовка посмотрел на отца, на Чернову и быстро спросил:

– Ты тут про дело с ней будешь говорить? – указал пальцем на Марию Федоровну.

– Да, да, сынок. Беги играй…

Но Вовка, отбежав на несколько шагов, остановился и, быстро повернувшись назад, крикнул:

– А ты тут с ней долго по делам не говори, а то наша мамка придет, так она тебе покажет дела!

И, шмыгнув носом, подтянув спадавшие штаны, побежал к калитке, около которой лежала куча песка.

– Видали? От горшка два вершка, а батьку учит.

И Груздев кивнул в сторону убежавшего сына.

– Вижу, вижу, – качая головой и лукаво улыбаясь, сказала Мария Федоровна. – Видать, батька хорош, что надо караулить.

– Да нет, Мария Федоровна, – несколько сконфуженно ответил Груздев. – Просто – женская ревность. Люди-то ко мне по делам приходят. Ну, конечно, есть среди них и женщины, и девушки… Ведь не могу же я ей всю правду говорить…

– Пожалуй, твоя правда, Трифон Николаевич, – серьезно проговорила Мария Федоровна. – В нашем деле особая осторожность нужна.

Они сели на сложенные под сараем дрова. Груздев, вытащив кисет, начал сворачивать самокрутку.

– Ну, как же у вас? – спросила Мария Федоровна.

– У нас-то как, – сейчас расскажу, – а вот у вас как дела боевые? Муженек здоров ли? Нога не мешает воевать? Не дает себя знать в походах?

– Спасибо, Сергей здоров, вам кланяется. Да что нам – живем, как на даче, всё на свежем воздухе, – отшутилась Мария Федоровна.

– Хорошо, если так. А у нас воздух тяжелый, северный, прямо сказать, воздух, – уже серьезно заговорил Груздев. – Провалились мы, Мария Федоровна. Вроде и осторожность соблюдали, конспирацию. А ведь быковская квартира погорела; знаете?

– Знаю. Быков сейчас у нас.

– Ну так вот. И как случилось, не поймем. Правда, облава была только на его квартире, больше никого не тронули, все целы. Но как это получилось, вот что важно. То ли на его квартиру внимание обратили, приметили, что там люди собираются, и налетели на всякий случай. То ли предал кто? А если так, – значит, среди нас какой-то гад таится…

– Да, тяжело вам здесь, в Пскове, подпольщикам, – задумчиво произнесла Чернова. – Да еще если есть в вашей среде предатель… Но ведь тогда ему известны были бы имена тех, кто бывал у Быкова. Их бы взяли.

– Только этим и успокаиваемся, – подхватил Груздев. – Но и другое в голову приходило. А что, если, сорвавшись на аресте Быкова, затаились?.. Ждут, что будем делать дальше, кто станет руководить, с кем будем связи устанавливать?..

Возившийся в песочной куче Вовка успел соорудить вполне приличную крепость и разыграть около нее целое сражение, а чужая тетя всё не уходила и о чем-то серьезно толковала с папкой, сидя под навесом дровяного сарая. Но вот в конце улицы показалась и знакомая женская фигура, торопливо шедшая к дому.

– Мамка идет!.. – закричал Вовка, подбегая к отцу. – Мамка вернулась!

Чернова поднялась навстречу вошедшей в калитку.

– Машенька! – всплеснула руками Груздева. – Маша, милая! Да откуда же ты?

– Прямо с дачи, Нина. Ну, как ты живешь? – обняла ее Чернова.

– Да что наша жизнь. Мученье одно! – с сердцем махнула рукой Груздева. – Кругом смерть. Только и слышишь, – того забрали, этого увезли. В такое бы время сидеть тише воды, ниже травы, а мой всё чего-то шебаршит, дружков заводит, знакомки тут к нему разные шатаются… И чего, спрашивается? Дела, говорит, а что за дела… Да идем в дом-то, посидим, поговорим…

Груздевой явно хотелось поделиться своими заботами со старой подругой. Но Чернова решительно, хотя и мягко, отказалась от приглашения.

– Нет, Ниночка. Сейчас некогда. Знаешь, – из деревни в город придешь, дела не оберешься. Купить кое-чего надо, повидаться со старыми друзьями. Я лучше со всем управлюсь и к тебе под вечер приду. Тогда наговоримся. А вот Вовка мне уже сообщил, что, если к тебе в гости зайти, – полдня надо чай пить. Так, Вова?

– А как же? – серьезно ответил карапуз. – Полдня, не меньше. А иногда и до вечера…

Выйдя от Груздевых, Мария Федоровна направилась в город.

По улицам взад и вперед сновали немцы. Проходя мимо Дома Советов, Чернова посмотрела на подъезд. Вот здесь, против него, стоял раньше памятник Кирову. Теперь его нет– растут какие-то жалкие цветы.

До войны этот дом с утра до вечера был полон народа. Здесь колхозники, рабочие, все трудящиеся сходились на активы, на собрания, обсуждали самые важные рабочие и колхозные дела. Сюда приходили люди, чтобы получить совет и помощь у депутатов, поговорить насчет своих личных дел. Сейчас этим домом завладела гитлеровская военщина.

Идя дальше, Мария Федоровна наткнулась на интересное зрелище. У разрушенного дома возились люди в немецких мундирах. Их было человек пятьдесят. Они разбирали кирпичи и камни, складывали их на грузовики. Нагруженные машины отъезжали, а люди продолжали работать.

Чернова остановилась посмотреть, что здесь делается, но стоящий неподалеку полицай с винтовкой грубо прикрикнул на нее:

– Проходи, проходи! Чего стала? Нечего смотреть!

Отойдя, Мария Федоровна обратилась к встречной женщине, несшей вязанку дров:

– Скажите, будьте любезны, – кого он охраняет здесь? Никак не пойму.

– Эх, милая, что здесь и понимать, – приостановилась женщина. – Полицаи-то из русских, сволочь к сволочи подобрана. Вот и радуются, что теперь им не только над своими, а и над немцами власть дали. Караулит-то он немецких солдат. Убегают немцы с фронта, не хотят больше за Гитлера воевать. Ловят их. Говорят, многих расстреляли за дезертирство. А теперь, видно, столько их стало, что и расстреливают не всех, которых– на каторжные работы отправляют. Вот они-то тут камни и ворочают. Полицай их охраняет.

И, перебросив на другое плечо вязанку дров, женщина пошла дальше.

«Неплохо, – улыбнулась про себя Мария Федоровна. – Значит, и немцы умнеют, начинают кое-что понимать. Столько дезертиров, что всех не расстреляешь.»

Выйдя на Октябрьскую, Чернова из любопытства зашла в один из магазинов. Полки его были почти пусты. На них лежало вонючее, из глины сделанное мыло, гвозди, подковы, еще какая-то мелочь. Но и это всё продавалось лишь в обмен на особые талоны, свидетельствовавшие о сдаче германскому государству шерсти, мяса, зерна. Покупателей в магазине не было.

«Как может сам германский народ терпеть гитлеровские порядки?»– раздумывала Мария Федоровна.

Не доходя до улицы Ленина, Чернова увидела чистильщика сапог, сидевшего на углу Пушкинской, у входа в летний театр. Невольно она посмотрела на свои хромовые сапожки, подарок старшины Синицына. Запылены до безобразия. Надо почистить, а то сразу видно, что пришла откуда-то издалека, из-за города.

Подойдя к чистильщику, она поставила ногу на его тумбочку.

Не поднимая головы, на которую была глубоко надвинута старая солдатская фуражка, но видя по юбке, что перед ним женщина, чистильщик пододвинул табурет и вежливо пригласил:

– Садитесь, пожалуйста.

Чернова села. Ловкие руки чистильщика, вооруженные щетками, быстро замелькали. Поработав щетками, он вынул из-за пазухи бархатку, навел на сапоги окончательный блеск и, оглянувшись по сторонам, вдруг сказал^ тряхнув бархаткой:

– Это я только для русских… – и поднял голову.

Мария Федоровна не сразу сообразила, поняла, узнала… Из-под старой солдатской фуражки на нее смотрели знакомые озорные глаза.

Тут только она рассмотрела вздернутый нос; рыжие волосы чуть видны из-под околышка фуражки. Чистильщик улыбался, и это была прежняя озорная улыбка рыжего Фомки.

– Тетя Маня… Это вы?

– Я, родной! Я, Фома!.. Ах, ты, мученик мой!.. – и она порывисто обняла мальчика.

Еще минута – и Фома, собрав свой нехитрый инструмент, шагал рядом с Черновой домой к бабке Агафье.

Когда они уже сворачивали с улицы Единства на старую базарную площадь, на них чуть не налетел вышедший из-за угла быстрым шагом красивый высокий блондин. Он был одет в советскую военную форму, только без знаков различия.

– Фу ты, черт всюду его носит! – выругался Фомка, со злобой глядя вслед высокому.

Чернова невольно оглянулась, но не обратила особого внимания на слова Фомы.

Погостив немного у бабки Агафьи, которая начала поправляться и уже бродила, опираясь на палочку, Мария Федоровна стала собираться в дорогу.

– До свиданья, бабушка, спасибо вам за угощенье. Берегите Фому. Хороший он мальчуган, – говорила она старушке.

– Ох, милая, да я для него всё сделать готова. Вот он-то иногда не слушает, паршивец. Уж ты накажи ему, чтобы попусту не бегал, – ворчала по привычке бабка. – Ну, счастливо, милая. Заходи когда.

Уже выйдя из дома, Чернова обернулась.

– Проводи меня немного, Фома, – попросила она.

– Сейчас, только фуражку надену, – с готовностью откликнулся тот.

Идя рядом с Черновой, Фома выжидательно поглядывал на нее, но она молчала. Только когда они вышли уже на берег Псковы, вдруг спросила его:

– Фома, сколько тебе лет?

– Пятнадцать. А что? – недоуменно спросил он.

Чернова приостановилась, поглядела на него внимательным и серьезным взглядом.

– Да. Совсем уже взрослый. Даже куришь… – Она невесело улыбнулась. – Так вот. Сергей Андреевич поручил мне познакомить тебя с хорошими людьми. Его друзьями. Понимаешь?

Фомка молча кивнул головой.

– Но ты должен обещать, что будешь их слушать, не станешь опять затевать что-нибудь, не посоветовавшись с ними. Даешь слово?

Фомка улыбнулся как-то не по-детски.

– Тетя Маня! Говорите, – взрослый, а сами со мной, как с маленьким. «Обещай, Фомушка, дяденьку слушать, будь умницей.» Я за это время хорошую «школу» прошел. Гитлеровскую.

Нервная гримаса исказила лицо мальчика.

– Прости, Фома, – мягко положила ему руку на плечо Чернова. – Я ничего не забываю. Но для меня ты действительно остаешься еще ребенком. И очень дорогим мне ребенком… Не обижайся. Мне будет очень горько, если с тобой снова что-нибудь случится. А потому помни, что ты должен быть дисциплинированным, осторожным, ради себя и… ради меня.

Они шли по улице Карла Маркса. Неподалеку от Петровской башни, стоя на тротуаре, разговаривали двое мужчин. Один – сухощавый, одет, как рабочий. Другой – красивый высокий блондин в советской военной форме без знаков различия.

Мария Федоровна остановилась, поглядывая в сторону разговаривавших. Она не обратила внимания на то, что Фома весь как-то сжался и отступил за ее спину, еще ниже надвинув на лоб фуражку.

Собеседники попрощались. Высокий блондин, засунув руки в карманы, удалился быстрым шагом, не оглядываясь. Сухощавый неторопливо двинулся навстречу Черновой и ее спутнику. Поравнявшись с ними, он замедлил шаг.

Оглянувшись по сторонам и не видя никого вблизи, Чернова проговорила:

– Ну вот, Трифон Николаевич. Привела вам хорошего помощника, о котором говорила. Знакомьтесь.

Груздев проницательным взглядом посмотрел сверху вниз на насупившегося Фому.

– Так-так… Это, значит, и есть расстрелянный гитлеровцами паренек? Здорово, молодец.

Но Фомка не принял протянутой ему Груздевым руки. Отступив на шаг, он смерил его суровым взглядом и с какой-то тяжелой укоризной обратился к Черновой.

– Тетя Маня, ведь вы обещали меня с хорошими людьми познакомить. А таких, у кого гестаповские дружки в приятелях ходят, мне не надо.

Напряженно ссутулившись, готовый в любую минуту прыгнуть в сторону и бежать, Фома злобно смотрел на Груздева. Тот удивленно переводил глаза с Фомы на Чернову и обратно. Мария Федоровна, и сама ничего не понимая, тоже посматривала то на Фому, то на Груздева.

– В чем дело, товарищи? – первым нарушил молчание Груздев. – Что за гестаповцы? Что за дружки? Ничего не пойму.

Выйдя из переулка, в их сторону направилась группа людей, о чем-то громко разговаривая.

– Что же мы стоим здесь, у всех на виду? Пойдем вон к крепостной стене, там поговорим, – предложил Груздев.

Мария Федоровна оглянулась на Фому. Тот неохотно, всё еще подозрительно поглядывая на Груздева и настороженно на Чернову, всё-таки последовал за ними.

Подойдя к крепостной стене и присев на бугорок, Груздев, нервничая, закурил.

– Ну-ка, паренек, расскажи теперь, про каких это гестаповских друзей ты говорил?

Фома, сощурившись, смотрел на него и молчал.

– Фома, – волнуясь, вмешалась Чернова. – Ты знаешь меня. Ты не можешь мне не верить. А я ручаюсь тебе, понимаешь, ручаюсь головой, что Трифон Николаевич – честный человек, друг Сергея. Веришь мне?

– Вам верю… – помолчав, произнес Фома и, словно решившись на что-то, передвинул фуражку со лба на затылок. – Ну ладно, расскажу.

Присев на траву, всё еще в отдалении от Груздева, он тихо заговорил.

– Дело было так. Сижу я однажды у входа в летний сад, чищу сапоги одному фрицу. А в это время мимо меня идут вот этот ваш… знакомый и с ним еще один, гестаповский офицер. Тот был в гражданском, только я сразу его узнал. Когда меня допрашивали, он меня допрашивал и еще два раза ударил… Вот с ним ваш знакомый и был. Вошли в сад и сели на скамейке. Я хотел послушать, о чем говорят, только они так сидели, что не подойдешь. Да хоть и вечер, но еще не очень темно было. Я боялся, как бы меня гестаповец не узнал. Собрал щетки и ушел.

– Постой, постой, – быстро прервал Груздев. – А когда это было?

– Кто его знает! Не то две недели назад, а может и три, я не считал:

– М-да-а… – протянул Груздев, посмотрев на Чернову. – А я как раз дня четыре тому назад вел разговор с ним, с Сашкой, – наши подпольщики его Сашкой зовут, – просил, не может ли он завязать знакомство с кем-нибудь из служащих гестапо, чтобы быть в курсе того, что у них делается. Отказался наотрез. Заявил, что он, советский офицер, бежавший из плена, не может иметь никаких дел с гестаповцами.

И, повернувшись снова к Фоме, Груздев строго спросил:

– А ты, часом, не обознался ли? Может, это вовсе и не тот, кого ты видел с гестаповцем?

– Вот честное пионерское, – он!

– Хм!.. – снова буркнул Груздев. – Черт его знает, что и подумать. С ним нас познакомил сам Быков. Да он еще и родня какая-то Быкову по жене приходится. Когда его принимали к нам в подпольную группу, он нам такую историю закатил: будто где-то в Эстонии попал в плен. Потом был в лагере военнопленных в городе Валге, там ему посчастливилось, – отдали крестьянину-кулаку в работники. Ну, почувствовал свободу, не захотел работать на гитлеровцев и утек. Вот уже полтора месяца, как он у нас. Вроде ничего парень. Всё просится, чтобы ему настоящее дело дали, хочется ему быть связанным с партизанами. «А там, – говорит, – заслужу, может, и простят мне, что я в плен попал. Ведь не один я в таком положении.» Надо сказать, мы уже решили его просьбу выполнить. На днях собирались послать к вам в отряд группу людей, которых опасно стало оставлять в городе: на заметке они у гестапо… Есть среди них комсомольцы и просто честные советские люди. А у вас хотели просить для подпольщиков оружия и немного взрывчатки. Доставку этого в Псков решили поручить Сашке. Всё-таки человек он военный и, видно, расторопный малый. В случае опасности под-развернуться может. Подробно я ему о нашем плане не говорил, но намекал, что собираемся его вскоре использовать. Да, вот только сейчас он мне сам опять напоминал об этом. Трудно и подумать про него что-нибудь плохое. А вот теперь призадуматься надо, – закончил Груздев.

– Да, Трифон Николаевич, надо и подумать, и проверить, – ответила Чернова. – Скажи, знает этот Сашка твою квартиру?

– Ни разу его к себе не водил. Собирались всегда на квартире у Быкова.

– А где живут другие подпольщики, знает? – быстро спросила Чернова.

– Вот этого не могу сказать. Одно верно, если он, собака, действительно связан с гестапо, мог свободно выследить и меня, и кое-кого из других.

– Но ведь после облавы у Быкова никого больше не забрали, – произнесла Мария Федоровна, не то спрашивая, не то размышляя вслух.

– Забрать-то не забрали, но, может быть, это тактика гестапо. Следить за всеми нами и взять только когда ясны будут связи, – хмуро смотря в землю, ответил Груздев.

– Но как же он ходит по городу в советской военной форме и не боится, если бежал, к тому же, из плена? – вдруг спросила Чернова.

– Насчет этого у него все в порядке. Паспорт со штампом немецкой комендатуры имеет, прописан в городе Пскове. Работает в одной артели – корзины какие-то делает. Да почти у всех нас паспорта сейчас липовые, – усмехнулся Груздев и тут же, хлопнув себя рукой по лбу, воскликнул. – Идея! Придумал. А ты нам поможешь, – обернулся он к Фомке. – Сегодня вечером я иду к Сашке и говорю, что завтра ему надо будет выйти в партизанский отряд с группой людей, которым удалось спастись от гестапо. Скажу, что они сейчас скрываются и оставаться им в городе опасно. А для пущего эффекта добавлю, что пойдет с ним и одна женщина, руководительница другой псковской подпольной группы, коммунистка. Вот так. Назначу ему место за городом, куда он должен будет прийти для встречи с остальными. А на дело это возьму с собой вот его, вашего Фому.

– Слушай, Трифон Николаевич, – прервала его Чернова. – А, может быть, без Фомы обойдешься?

Ее явно обеспокоил план Груздева.

– Вот что, Мария Федоровна, – серьезно сказал Груздев. – За парня не беспокойся. Но нужен он мне обязательно. В этом деле только он один может мне помочь. Без него мы так быстро не узнаем, действительно ли Сашка связан с гестапо.

И, пододвинувшись поближе к Черновой и Фоме, он посвятил их в свой план.

* * *

Долго сидел Фомка в небольшом садике, следя за одним из домов напротив. Стругая перочинным ножом палочку и покуривая сигарету, он не спускал глаз с парадного хода.

Часа через два знакомый Фомке высокий блондин появился на крыльце. На этот раз он был не в обычной военной форме, а в шляпе и сером плаще.

Постояв немного на крыльце, человек прищелкнул пальцами и с безразличным видом неторопливо пошел по тротуару. Дойдя до кинотеатра, он вошел в подъезд.

Фома остановился на другой стороне улицы, раздумывая: «Подождать или тоже войти?»

Но, пока Фомка топтался на месте, прошло минут пять. Блондин снова вышел, оглянулся кругом и быстро пошел по Советской улице вниз, к Пушкинской. Дойдя до Пушкинской, он свернул в проулок к почте, но, миновав ее, направился к Великой.

Спустившись в низинку, где стояла какая-то полуразвалившаяся сторожка, блондин немного походил среди разбросанных камней, сел на бревно и закурил.

Забравшись в развалины взорванного здания, служившего когда-то складом, Фома притаился в ожидании. Со своего наблюдательного пункта он хорошо видел и старую базарную площадь, и мост, по которому ходил часовой-немец.

Не прошло и двадцати минут, как Фома завидел человека, неторопливым шагом пересекающего площадь. Он шел от улицы Единства неторопливой походкой прогуливающегося человека.

Одет он был в гражданский костюм. Плащ небрежно перекинут через руку. Голова не покрыта, – шляпу держит в руке.

Спустившись к реке, он также закурил, огляделся по сторонам и медленно подошел к сидевшему на бревнах блондину.

– Вот чертова собака! И этого бы кинжалом в спину, – прошептал Фома, узнав во вновь подошедшем того самого гестаповца, который отправлял его на расстрел.

В душе Фомы кипела неукротимая ненависть. Шпион, предатель затесался к подпольщикам, втерся к ним в доверие и хочет сейчас предать всех в руки гестапо. И он еще смеет называть себя русским!

Но, сдерживая свой гнев, Фома ничего не предпринимал и продолжал издали следить за собеседниками.

* * *

Капитан барон фон Риттерсдорф, заняв место убитого штурмбанфюрера Гиллера, начал борьбу с подпольем и партизанским движением своими способами.

Он раскинул широкую сеть шпионов и провокаторов. Со своими агентами встречался сам, не доверяя этого подручным. Сам принимал доклады, давал нужные указания.

Особенно большие надежды фон Риттерсдорф возлагал почему-то на этого капитана из русских военнопленных, который, окончив школу разведчиков и диверсантов в Германии, прибыл в Псков в личное распоряжение фон Риттерсдорфа. Сашка сразу проявил хорошие способности. За каких-нибудь полтора-два месяца он помог гестапо раскрыть группу коммунистов-подпольщиков и, более того, сумел при этом сам остаться в стороне, не потерял доверия членов подпольной группы.

Сегодня шпион позвонил Риттерсдорфу по телефону и сообщил, что должен немедленно встретиться с ним.

И вот на берегу реки Великой гестаповский офицер встретился с красавцем капитаном.

– Приветствую, господин капитан, – собрался было вскочить Сашка, завидев подходившего немца.

– Сидите, сидите, – движением руки остановил его фон Риттерсдорф.

Раскинув свой плащ на сырых бревнах, он присел рядом.

– Ну? В чем дело? Я приказал вам звонить только в крайне необходимых случаях. Что-нибудь важное?

– Прошу прощения, господин капитан. На этот раз действительно случай крайний. Я получил от подпольщиков задание выйти завтра с группой людей в лес, к партизанам. Там получу оружие и взрывчатку, которые должен доставить в Псков.

– Ага! Неплохо, очень неплохо, – с удовлетворением произнес гестаповец.

– Есть еще одна интересная подробность. С нами к партизанам пойдет женщина, коммунистка, руководительница еще одной городской подпольной группы, которая мне до сих пор была неизвестна.