Текст книги "Этюд с натуры"

Автор книги: Виктор Сенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Боровские не верили, что Жидикин отважится ехать так далеко на своем «Москвиче». К тому же по проселочным ухабистым дорогам. Застигнет дождь, раскиснут пути и перепутья, не то что легковушка, грузовики вязнут по оси в грязи. И когда Петр Федорович в первый раз подкатил к дому Боровских, выбрался из машины и лег тут же на зеленую травку, хозяйка дома растерялась – как разместить гостя, где место поудобнее выбрать. Разрядила обстановку невестка Нина, она работала дояркой на ферме:

– Ой, да мы по-домашнему! Уголок Пете отведем в детской, поставим туда мою кровать, стол перенесем.

Пока устраивались, прибежал пятилетний Сережа, сын Нины, быстро нашел общий язык с гостем. Нарвал крыжовника, подал в кружке и предупредил строго:

– Гляди, не ешь много. Живот заболит.

Приехал вскоре и Александр с братом Николаем, мужем Нины, увидел гостей, обрадовался искренне:

– Завтра в лес тебя свожу. Места у нас грибные. А черники, брусники этой! Воздух в лесу знаешь какой! На хвое да сосновой живице настоян.

– Сынок, – пыталась урезонить мать, полагая, что Александр через край хватил, – куда гостю на протезах в лес? Мы с ним во дворе на солнышке погреемся. Грибов и ягод, правду говорят, много. Прошлой зимой Матвей Плахов, бобыль он, четыре тонны клюквы сдал на заготпункт. До чего додумался: болотина осенью водой покрылась и замерзла. Оттепели наступили, лед оттаивает за день, ягоды одна к одной сверху. Он их метлой знай сметает в кучу. Ночью подморозило, вода испарилась, ледок пониже, ягода – она опять сверху, какая осталась. Дед снова ее метлой в кучку…

– По грибы съездим, – сказал Петр Федорович, как бы продолжая разговор, начатый Александром, и успокаивая хозяйку. – Раскладушку походную прихватил.

– И на зорьке порыбачим обязательно! – не утерпел опять Александр. – Не знаешь ты, мама, Петра. Он, когда учился в университете, даже в городскую баню хаживал. – И напомнил о давнем случае, как Зубов оставил его в ванне.

К удивлению хозяев, гость рано утром и впрямь собрался в лес. Сел с семьей в машину, взял Александра и укатил. Боры за деревней сухие, с вековыми соснами да елями на взгорках, с березовыми рощицами, зарослями малины на просеках. Далеко от машины Петр Федорович уйти не мог, поэтому поручалось ему следить за костром.

– За тобой грибная похлебка, пап, – наказывала дочь. – Ты готовишь вкуснее.

Чистил Жидикин картофель, затем брался за принесенные грибочки – соскабливал с ножек грязь, разрезал гриб, крошил и слушал зеленый шум леса, птичий гомон, перекликающиеся голоса грибников. Поблизости раз от раза сухо скрипело дерево, звук катился с ветром поверху.

После каждой дойки, когда сидели дома, Нина приносила парного молока, наливала полную пол-литровую банку и подносила Жидикину:

– Попей нашего, деревенского. Хворь твою как рукой снимет.

Миновала неделя. Петра Федоровича стало и впрямь не узнать: куда и девались его слабость, потливость. На лице здоровый загар, шутит да подзадоривает всех.

– Хорошо у вас, – сознался однажды. – Так бы и жить…

– Ты и живи, – ответил Николай, муж Нины, молчун по натуре. – Огородина пошла своя – картошка молодая, петрушка, укроп, огурцы. Не стесняйся.

Набрался Жидикин за отпуск сил, хватило их до следующего лета. Отважился даже в Среднюю Азию съездить. Перед дорогой Петр Федорович несколько сник, – путь дальний, пугала жара. Дом оставили в тягостном молчании. Жидикин как будто прощался с ним. Надежда Васильевна уже и не рада была, что затеяла все. Однако муж отмел сомнения, не хотелось ему разрушать дочкину мечту.

Таня закончила восьмой класс, грезила красотами Узбекистана. Мать брала однажды Таню в экспедицию, когда та еще в четвертом классе училась. Довелось им тогда посетить Нарынскую впадину.

Натянутость пропала, как только разместились в отдельном купе и поезд тронулся. Петр Федорович не без улыбки вспоминал свою поездку в Сочи.

– Понравилось ему, видишь ли, – сказала Надежда Васильевна, напуская строгий вид. – Теперь жена с дочерью под боком, не пристанут расфуфыренные.

– Надюш, я что-то проголодался.

Разложили на столике провизию – курицу с аппетитной золотистой корочкой, помидоры, огурцы.

– Чур, мне ножку! – попросила Татьяна.

– Согласен. Тебе и маме по ножке, а мне – грудка.

– Ага! Хитрец наш папка.

– Сказку помнишь о мужике, как он делил по просьбе барина гуся? Барину отдал голову – он хозяин, глава семейства, думать обо всем обязан. Барыне – шею, деткам – крылышки. Себе же взял остальное.

За окнами вагона тянулись знакомые пейзажи, лентой разматывалась дорога.

– В детстве любил босиком бегать, – задумчиво сказал Петр Федорович. – Бежишь – только ветер в ушах да рубаха на спине пузырем. Овраги, лесная чащоба – все облазишь. Занозу загнал, тут же булавкой выковырял и побежал.

Разостлали географическую карту, чтобы посмотреть, где доводилось побывать, и опять припали к окну. Таня забралась на верхнюю полку, смотрела, подперев подбородок ладошкой. Мелькали телеграфные столбы, провода то тянулись нитями к земле, то взмывали к белым изоляторам. Дорога успокаивала, располагала к долгим задушевным беседам. В Сызрани поразило Жидикина обилие грачиных гнезд на деревьях, на опорах высоковольтной линии. За Волгой ошеломила бескрайность пустынных степей.

В Ташкенте ленинградцев встречали шумно и радушно. На перроне ожидали Раиса Макарова с мужем, незнакомая пара. Та самая Макарова, у которой Надежда Васильевна когда-то прямо с порога попросила денег на билет до Кушки. С той поры и дружили семьями.

– Мужа зовут Михаилом, – представила Раиса Кузьминична Жидикину. – Тоже воевал, на фронте ногу оставил. А это наши друзья – Виктор и Тамара Воробьевы. Едем, дорогие гостюшки, прямо к нам. Места в доме хватит.

Во дворе Макаровых под разлогой шелковицей стоял накрытый стол. Пока гости с дороги умывались, Виктор с Тамарой вынесли из дому кровать и поставили возле стола.

– Две-три подушки не забудьте! – наказала Раиса Кузьминична. – Подложим Петру Федоровичу для удобства под бочок. Прошу всех к столу. Наверное, гости наши проголодались. Баснями соловья не кормят.

Уселись шумно, с шутками. Хозяйка выставила сладости – варенье, орехи грецкие и миндаль. Принесла в глиняных чашках шурпу. Затем настал черед вареной баранины. Петру Федоровичу положили ногу.

– Да мне не съесть столько! – пытался отказаться.

Хозяин засмеялся.

– Узбеки так говорят: поесть можно и в столовой, а за столом с дорогим гостем кушают. До захода солнца далеко, спешить некуда.

Виктор разливал по пиалам горячий зеленый чай. Наливал только на треть пиалы, чтобы напиток не остывал. Потом хозяин дома торжественно вынес большой поднос с горой ароматного красноватого плова, с кусками нежной баранины сверху. Плов удался, Михаил не скрывал своего удовольствия.

– Плов готовить мастер! – похвалила мужа Раиса Кузьминична.

– Рекомендую есть руками. Тогда и ощутите вкус.

– Слышал, что плов едят руками, но видеть не приходилось, – сознался Петр.

– Это просто. – Михаил сложил пальцы лопаточкой, зачерпнул кончиками долю плова, прижал к краю подноса, образовав что-то вроде пельменя, поддел снизу и поднес ко рту. – Теперь большим пальцем только подтолкнуть. – И ловко послал большим пальцем порцию в рот.

Первой переняла опыт Татьяна, приноровился и Петр Федорович. Ели да похваливали. Тем временем Виктор принес от водопроводной колонки большой полосатый арбуз – его давно поливала хрустальная струя, – разрезал на куски, красный и сочный. Затем разрезал большую дыню.

Утром Михаил, пока прохладно, повез Жидикина на базар. И опять Петр Федорович поражался красоте и обилию. Яркие краски восточного базара: горки помидоров, огурцов, горького и сладкого перца, баклажаны, хурма и гранаты, виноград, яблоки и груши, персики – круглые и плоские, с ворсистой кожицей и голые, как сливы. Прямо на земле горой лежали арбузы – черные, полосатые, белые, а по другую сторону – дыни. Седобородые узбеки в халатах и тюбетейках продавали лепешки. Нельзя было пройти мимо: хлеб всегда вызывал у Жидикина особое уважение, трудно доставался.

– Бери, сынок, – сказал старик и протянул подрумяненную лепешку. – Другой такой не скушаешь. Давно это было. Приехал в наши места владыка Тимур. Все ему понравилось – виноград, персики, дыни, а больше – лепешки. Велел, рассказывают, взять с собой в поход пекаря. Ушли за пределы земли нашей войска. Много дней двигались, не одну битву выиграли. Затосковал Тимур по дому, велел пекарю испечь лепешек. Принес их мастер, разломил повелитель одну – нежна и душиста, а не такая, какой угощали на отчей земле. Прогневался Тимур, но пекарь просил слово молвить. И так ответил грозному Тимуру: «Все ты взял, владыка: муку, соль, воду. Одно не смог взять – наш воздух».

Надежда Васильевна уехала вскоре в экспедицию. Мужа по возвращении не узнала: загорел, окреп, не вспоминал о больных почках. Арбузы и дыни, южное солнце сделали свое.

– Знаешь, я много думал, – сказал Петр жене вечером, когда они остались одни под старой шелковицей. – И уяснил одну суть. Ты мне не только дала жизнь. Ты мне мир открыла.

– А ты – мне, – ответила она.

Татьяна поступила в Политехнический институт, училась, как и родители. Наблюдая за дочерью, Петр Федорович ловил себя на мысли о быстротечности времени. Да, да, как оно летит! С Надей он познакомился за семь лет до рождения Танечки, а теперь уже дочь невеста, на свидания бегает. «Все закономерно, – думал Жидикин, – все закономерно».

Спроси его в такую минуту, не колеблясь сказал бы, что жизнь удалась, сетовать грешно. Познал любовь женщины, учился в университете, занят интересным делом. Как говорится, даст бог, дождется внука или внучку. Не сломился моряк, а это кое-что да значит в мире, залечившем раны, достигшем достатка, – прежде на завод больше в фуфаечках ходили, а теперь на каждом модный костюм: погоня за кримпленом, нейлоном; отошла мода на них – очереди за джинсами, кожаными пальто и куртками; платят деньги, о каких прежде и думать не приходилось, не то что иметь в наличии.

Работа в Ленинградском инженерно-строительном институте захватила Жидикина. Знания и природная доброта притягивали к нему молодежь. Петр Федорович никогда не умничал, не заискивал. Студенты-заочники отличались от тех, кто учился на дневном. Они работали, знали цену труда, многие обзавелись семьями, растили детей. Учеба давалась трудно, особенно на первых курсах, когда шли общеобразовательные теоретические дисциплины – философия, высшая математика, сопромат. Разбираться с интегральными или дифференциальными уравнениями по учебнику, без помощи преподавателей, тяжело порой и человеку подготовленному. Студент в институте может переспросить профессора, посоветоваться с товарищем. Заочник обычно лишен такой возможности. Написал контрольную работу и ждет ответа, а время остановить нельзя. Поступает из института новое задание, за другие дисциплины пора браться, а тут и решение о долгожданной контрольной: незачет. Начинай все сначала, откладывай горящее – сдать бы первый зачет. Поэтому «хвостистов» среди заочников больше.

Жидикин входил в положение отстающих, – им не довелось нормально учиться в школе, приходилось больше помогать по дому. Отцы у большинства погибли на фронте, и они, дети, входя в силу, нередко становились кормильцами семей, – матерям в одиночку ребятишек не поднять. Вставали к станкам и верстакам, шли на стройку, работали в колхозах прицепщиками либо на лесоповале. Учились вечерами, когда другие отдыхали, бегали в кино и на танцы. Рано познавшие труд, они знали цену куску хлеба и твердо шли к поставленной цели. На старших курсах, когда начиналось преподавание специальных дисциплин и многое было знакомо по производственной необходимости, обходили уже сверстников, поступивших в институт со школьной скамьи. Получив дипломы, понимали в деле толк, знали, в какую сторону его повернуть, и становились постепенно руководителями крупных объединений и заводов, начальниками производств.

Узнав о «неуде» или «незачете», заочник, естественно, сразу хотел прояснить ситуацию, настаивал на встрече. Тем более если жил в одном городе с преподавателем.

– Мог бы приехать к вам, – начинал обычно разговор. – У меня как раз свободные дни. Может, назначите время? Прошу вас.

В обязанности Жидикина проведение консультаций не входило, этим занимались другие преподаватели на кафедре. Потому и получал Петр Федорович полставки. Вправе был отказать. Но жалел студента, соглашался познакомиться с ним и подтянуть по предмету. В дом зачастили сначала робко, поодиночке. Располагались в комнате Жидикина, чтоб никто из семьи не мешал, и постепенно развязывали узелки исследования функций на максимум и минимум. Осваивали интегрирование по частям.

Жидикин стремился, чтобы человек дошел до сути выводов и уравнений, а не заучивал лишь до экзамена, когда все тут же выветривалось. Рассказать о рядах с положительными членами и исследовать их сходимость – это казалось проблемой из проблем. Не говоря о ряде Тейлора, рядах Фурье с разложением и графическим построением. А ведь все просто, когда учили: «Знакочередующийся ряд сходится, если его члены все время убывают по абсолютной величине и предел общего члена равен нулю…»

После занятий у Жидикина студенты исправляли не только незачеты, но и смело сдавали экзамены, получая обычно высокие оценки. На кафедре не могли нарадоваться, замечая, как кривая успеваемости поползла вверх.

Узнав Петра Федоровича ближе, студенты-заочники приезжали к нему иной раз группами, дверь квартиры не закрывалась. Велись шумные споры, рассказывали о жизни, своей работе на БАМе, на нефтяных промыслах Сибири. Жидикину было приятно, что его студенты – участники больших строек, их руками добываются нефть, газ, уголь, руда. Здесь не только говорили о богатствах недр, но не замалчивали и недостатки, – чувствовалось, они жгут сердца, – предлагались деловые решения. И оседало многое в горячих головах. Приезжая на место, молодые иначе смотрели на привычное, старались изменить положение к лучшему. Иначе зачем тогда сидели по ночам над учебниками, теряли время, изматывали в бессоннице самих себя? Не ради громких фраз брали ответственность, а по убеждению, жажде сделать что-то свое. Пусть малое, но свое, чтобы не стыдно было смотреть людям в глаза. Мальчишки послевоенного времени, они росли великими оптимистами. Твердо были убеждены, что пришли в мир не просто прожить и отгулять положенное, а продолжить то, что начали и не успели отцы. Они и жили трудно, потому что стремились все делать вдвойне – за себя и за отцов.

Буровой мастер из Коми Святослав Мелехин долго обсуждал с Жидикиным метод скоростного бурения нефтяных скважин. Обсчитывали набор глубины разными долотами, определяли математически давление пластов глины на то, сколько выдержат они без обсадной колонны, которая обычно ставилась именно для подстраховки, чтоб не допустить сползания глин до установки эксплуатационной. Мелехин окончил техникум и теперь заочно заканчивал институт. Расчеты убеждали: можно обойтись без промежуточной колонны, а это значительная экономия и времени при бурении, и стальных труб.

По возвращении в родное управление Мелехин развернул с бригадой соревнование, девизом которого стали слова: «Нефтяные скважины – на поток!» Инициативу подхватили по всему краю. Но на первых порах нашлись противники. Начальник участка не вытерпел однажды и сказал Мелехину:

– Какой только умник подбил тебя?

Мелехин, сжав кулаки, пошел на инженера:

– Умник, как ты выразился, – мой преподаватель высшей математики. В войну получил фашистскую пулю из пулемета в спину, ног лишился, а не отлеживается. Воюет за нас, безотцовщину, у кого батьки лежат в братских могилах. Учит нас, работяг, людей настоящих лепит. Ты сюда, инженер, по договору приехал, отбудешь свое, на кооперативную квартиру скопишь и вернешься в теплое гнездышко. Нам же здесь долго жить. Так что не мешай, пожалуйста.

Занимался Жидикин в меру сил научной работой, подготовил и опубликовал несколько статей. Какие сам написал, какие – в соавторстве. Но главным для себя считал труд со студентами. В учебную деятельность ушел с головой. Придумывал интересные задания, составлял и расписывал их с таким расчетом, чтобы заинтересовать высшей математикой, дать ее основы на всю жизнь. На факультете ежегодно составлялись списки тех, кто, по мнению преподавателей, отстал безнадежно. Жидикин не соглашался, просил разрешить еще раз поговорить с человеком, – верно, запустил учебу, но имелись на то обстоятельства. Его пытались образумить: здесь высшее учебное заведение, вуз, который готовит специалистов, а не детский сад. Но Жидикин стоял на своем. Претенденты на отчисление приходили на квартиру: иные – смирившись с обстоятельствами, иные – в отчаянии. Петр Федорович успокаивал, начинал разговор обычно с шутки, вспоминал свои студенческие годы, надежные плечи товарищей. Теперь мог сполна возвратить свой долг.

– Такая вот картина, – заключал обычно беседу. – Разные у нее краски – белые, красные, но и черные, конечно. А как бы вы хотели? Видеть жизнь только в голубом свете? С завтрашнего дня за работу. И начнем все с начала, с самых азов. Потому и запутались, что прыгали по материалу, а системы не имели. Помните студенческую старую шутку? Профессор спрашивает готовящегося к экзамену: «Ну как дела, коллега?» А тот в ответ: «Беда, профессор. Интегралы берем, а дроби заедают».

Его беспокоили в любое время суток – не обижался. Страна, говорил, большая, по разным часовым поясам живем. Однажды затрезвонил телефон за полночь. Жидикин снял трубку.

– Петр Федорович?

– Да, я. Слушаю вас.

– Мы звоним из аэропорта. Только что прилетели из Архангельска. Пятеро нас. Понимаете, дома бураны, трое суток не могли вылететь, а завтра экзамен.

– Контрольные зачтены?

– Зачтены, зачтены! Но много непонятного, хотелось бы проконсультироваться. Заранее бы, но так получилось…

– Приезжайте, разберемся.

– Прямо сейчас?

– Конечно. Спать все равно не будете, так хоть с пользой для дела…

Прилетела из Ташкента Тамара Воробьева с больным ребенком. Определила девочку в Педиатрический институт, возвратилась расстроенная.

– Неутешительное врачи говорят? – посочувствовала Надежда Васильевна.

– С доченькой как будто благополучно. Подержат месяц на лекарствах, а потом операция… Но где мне эти полгода жить?

– Как – где? Поставим тебе раскладушку в Таниной комнате.

– Петру Федоровичу покой нужен, а я – посторонняя…

– Не выскажи ему подобное – обидится кровно.

И прожила Воробьева полгода, как у отца и матери. Уезжала – расплакалась:

– Вы мне как родные стали. Чем и отблагодарить – не знаю.

– Пусть дочка здоровой растет. Вот и вся благодарность, – ответил Жидикин.

Одна ли она помнит гостеприимство, радушие Петра Федоровича и жены его? Ирина Чедия поступила в аспирантуру, а ребенка оставлять не с кем. Привозила дочурку и доверяла Жидикину. Иной раз оглянуться нянька не успеет – выбралась малышка из ограждений, поползла, шлепая ладошками по полу. Он тоже по-пластунски за ней, догонял только на кухне. Так и присматривал, пока не устроила Ирина дочку в ясли.

Инженер Таня Хан из Мурманска рассказывает о своем первом знакомстве с семьей Жидикина:

– Лететь в Ленинград пришлось с двухлетним сынишкой. Самолет прибывает в аэропорт назначения в полночь. Коротать до утра приходится в зале ожидания. Посетовала на обстоятельства знакомой. Та в ответ: «Лети и не переживай. Вот телефон тебе. Это квартира нашего математика Петра Федоровича. Жену его зовут Надеждой Васильевной». – «Так просто и позвонить? – отвечаю я. – Здрасьте, я Таня Хан из Мурманска… Да ты в своем уме? Что подумают?» – «То и подумают, что тебе с ребенком деваться некуда. На меня сошлешься. Ты не знаешь, какие это люди! Иные только славословят о доброте: „Человек человеку друг и брат!“ – а сами двери на запор. Жидикины им полная противоположность. Я бы о таких по телевидению каждый день рассказывала. Да что я распинаюсь? Поезжай, сама убедишься».

Прибыла в Ленинград, не отважилась, конечно, поначалу набрать номер телефона, – людей в глаза не видела. Но сынишка… Звоню. Отвечает приятный мужской голос: «Здравствуйте, Петр Федорович вас слушает». И как-то легко мне говорить, куда и скованность девалась. Так и так, прилетела с ребенком из Мурманска, а переночевать негде. Друзья посоветовали вас побеспокоить. «Ваши друзья, значит, и наши друзья. Приезжайте, гостям всегда рады». По сей день неразлучны с Надеждой Васильевной, ее дочерью и зятем.

Жидикин работал в институте с упоением, будни и праздники обрели для него смысл. Он просыпался в добром настроении, умывался, завтракал, а в нем уже шел процесс деятельности. Мысленно прикидывал, что надо успеть за день, испытывал нетерпение. Если завтрак по выходным затягивался, Петр Федорович не выдерживал, извинялся:

– Вы, дорогие мои, чаевничайте тут… А я к своим тетрадкам. Ждут они меня, за ними, понимаешь, живые души.

Руководство факультета и кафедры доверило Жидикину работу и со студентами-иностранцами. Петр Федорович гордился, что его ученики успешно ведут практическую и научную деятельность в Монголии, Болгарии, Венгрии, Румынии. Со стороны институтского начальства к нему не было претензий, наоборот, на годичных собраниях и заседаниях его труд отмечали, ставили в пример. А получал Петр Федорович все те же полставки. Говорили с ним: неужели за двадцать лет работы нельзя разобраться и понять, что человек заслуживает за свой труд полное вознаграждение? Какое вознаграждение – оплата по труду, что полагается по закону. Жидикин испытывал неловкость.

– Потом… Сейчас на факультете новое руководство, а я со своим… Как-то неловко.

– Очень даже ловко! – настаивала врач Наталья Ивановна Моисеева. – Постоять за себя, Петр Федорович, не умеете!

– Трезво на вещи смотрю…

– В наше время, извините, это недостаток. Затопчут.

– Вот уж не думал, что скромность и достоинство излишни. Тут вы, голубушка, перегнули.

– Ну, хорошо, преувеличиваю. Но вы давно заслужили право на полную ставку! Давно! Уверена, получает кто-то ваши пол-оклада и не испытывает угрызений совести.

– Поговорю на кафедре… Через месяц. Сейчас все будет некстати…

И конечно, откладывал. Наконец поехали его сокурсники в институт, встретились там с новым деканом заочного факультета. Повели разговор, что Жидикин как преподаватель высшей математики справляется с обязанностями, делает больше других. Качество его работы не вызывает нареканий, успеваемость по предмету высокая.

– К Петру Федоровичу самое доброе отношение! – ответил Владимир Васильевич Карпов, удивленный неожиданным визитом. – Мы его ценим, уважаем.

– А оплачиваете труд недостаточно!

– Ставка – сто шестьдесят рублей, не так уж плохо.

– Ему начисляется полставки!

– Не может быть! Я проверю.

Узнав о визите в институт, Жидикин расстроился. По его убеждению, делать этого не следовало. Последнее время уделяет работе не столько сил и времени, как прежде.

Сдавал и впрямь на глазах. Болезнь одолевала. Бюллетени, правда, не брал, но машины «скорой помощи» дорогу к подъезду накатали, приезжали минута в минуту. Раны на спине не заживали, воспалялись и кровоточили. Петр Федорович не мог делать ничего, что не доставляло бы ему боли, не требовало физических усилий. Он боролся с одышкой, вбирая воздух открытым ртом и выдыхая, как при ингаляции. Случалось в последнее время задержание мочи, что крайне настораживало врачей. Они приезжали по вызову, облегчали муки. В последний раз прибегали к катетеру, озабоченно переговаривались между собой. «Может развиться сепсис», – уловил больной. – «Было уже, не испугаешь», – подумал Петр Федорович. Да и могло ли напугать?

– Удивительное дело, – пытался шутить Жидикин, – живой вот до этого места. – И провел ребром ладони по горло. – Остальная часть как бы отсечена. Не парадокс ли: я вижу свое мертвое тело.

Поражала его стойкость. Муки он испытывал каждодневно и ежечасно, но не впадал в уныние. Телефон связывал его с окружающим миром. Не в силах был сам позвонить – помогали жена или дочь, кто-то из них набирал номер. Семь жужжащих разворотов диска – Петр Федорович приподнимал голову и прикладывал к уху протянутую трубку. Приободрившись, ровным голосом говорил о делах.

Студенты звонили ему по давней привычке в любое время суток. Хвалились:

– Работа вам выслана. И с зачетами рассчитался!

Благодарили:

– Спасибо за советы. Письмо ваше получила вчера, прочла и засела за расчеты.

Предупреждали, чтобы не беспокоился:

– Перебрасывают наш вахтовый поселок за Полярный круг, в Харьягу. Открываем новое месторождение нефти. Обустройство площадки, установка буровой – все отнимет время…

– Не забывайте все же заглядывать в учебники. Упор прошу сделать на интегральные уравнения. Думаю, по учебнику Бермана вам будет легче разобраться в методах интегрирования.

Одни люди умирают мучительно, другие – скоропостижно. Многие желают для себя последнее, видимо, мучения и мысль быть кому-то обузой пугают. Жидикин умирал спокойно. Лишь чаще, чем когда-либо, напевал любимый романс «Выхожу один я на дорогу». Из комнаты доносился его хрипловатый голос: «Но не тем холодным сном могилы… я б желал навеки так заснуть, чтоб в груди дремали жизни силы, чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь…»

Уход отсрочил на несколько лет внук. Его появление на свет вернуло Жидикину силы и продлило существование. Зять Борис пришелся Петру Федоровичу по душе. Петр Федорович очень ждал внука и, когда тот родился, неузнаваемо изменился, словно возвратился к годам, когда нянчил дочку. Внук радовал деда, тянулся к нему, улыбался на его голос. И эта улыбка преображала Жидикина, он добрел, становился терпимей и покладистей. Срывы, надо признаться, случались, когда боли донимали особенно. Петр Федорович никого не хотел видеть, холодно относился даже к Надежде Васильевне. А внук снимал напряжение, выводил из кризисного состояния.

Когда Василек начал вставать, его кроватку днем передвигали ближе к деду. Мальчонка наблюдал за работой лежащего, тоже просил тетрадь, перелистывал ее, подражая деду. Утром Петр Федорович еще спал, а Василек держался за спинку кровати и, глядя на деда, требовательно агукал. «Деда» – первое слово, которое и произнес ребенок.

Из института сообщили, что оклад Петру Федоровичу пересмотрен. Полную ставку приказом по институту установили Жидикину с апреля. Первого апреля Петра Федоровича не стало…

Незадолго до кончины позвонила ему Серафима Ивановна Дмитриева, поздравила с наступающим Днем Советской Армии и напомнила:

– Скоро встреча нашего курса. Отмечаем двадцатилетие. Ты приедешь?

– На сей раз повидаться с вами не смогу, – ответил Жидикин. И, помолчав, добавил: – Если только вы сами заглянете ко мне…

Друзья собрались у него и в годовщину со дня смерти. Сидели тесным кругом за столом, а с фотографии с черной муаровой ленточкой в углу смотрел на них Петр Жидикин. Смотрел, несколько прищурив глаза, готовый улыбнуться. Взгляд с лукавинкой, казалось, говорил: «Толкуйте обо мне что угодно, а я при своем мнении останусь. Наговорили тут…» И с уст его готова была сорваться знакомая фраза.

Надежда Васильевна перехватила взгляд мужа и произнесла за него.

– Будем жить – не тужить!..

На одной из книжных полок среди книг, которые особенно любил Петр Федорович, стоит сборник сказок Ханса Кристиана Андерсена с разноцветными картинками. Теперь эту книгу будет читать Василек. И однажды замрет его сердце от восторга, и откроется ему суть величия человеческого духа, светлая вера в победу солнца над мраком, добра над злом.

…– Неужели я никак не могу обрести бессмертную душу?

– Можешь, – сказала бабушка, – если кто-нибудь из людей полюбит тебя так, что ты станешь ему дороже отца и матери, если отдастся он тебе всем своим сердцем и всеми помыслами…