Текст книги "Этюд с натуры"

Автор книги: Виктор Сенин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Центральная часть ворот прорезана аркой, в замке – отлитый из свинца двуглавый орел со скипетром и державой в когтях. По обеим сторонам арки в небольших нишах – аллегорическая скульптура. Слева – женская фигура со змеей и зеркалом в руках, она олицетворяет богиню мудрости Минерву. Справа – фигура в шлеме и воинских доспехах как символ богини войны Беллоны. Над аркой – барельеф, он украшал еще первые крепостные ворота, деревянные. На барельефе изображена трехглавая церковь, вокруг нее толпится народ, взоры людей обращены к небу, с облаков стремительно падает волхв Симон. Легенда повествует, что силой ума и волшебства Симон вознесся на небо, посягнув на святая святых, нарушив закон и веру. Боги услышали молитву апостола Петра, разгневались на Симона и низвергли на землю.

В закатный час летнего дня приезжали к зданию Нового Эрмитажа, где как бы подпирают небо атланты, выполненные из серого сердобольского гранита скульптором Теребеневым. Их десять, похожих, как братья-близнецы. Склонив головы, исполины удерживают тяжелый карниз. От них веет молодостью и силой. Бедра их обернуты медвежьими шкурами, на головах венки из колосьев. Грозно сдвинуты брови на прекрасных лицах.

Весной подолгу засматривались на Неву возле спуска к реке у Академии художеств, где на высоких пьедесталах величественно возлегают два сфинкса, на лицах которых застыло выражение горделивого покоя, а во взорах отразились века.

Мир комнатки в студенческом общежитии потерял границы. Теперь у Петра и Нади был город с его великой культурой, дворцы и парки Пушкина, Павловска, Петродворца, Гатчины, Ломоносова. Машинам не разрешалось проезжать на их территорию, но начальник ГАИ, проникнувшись к Жидикину уважением, сделал исключение.

После защиты диплома Надя осталась в аспирантуре.

Готовилась заранее – училась в университете все годы на «отлично». Прежде всего хотелось посвятить себя науке, увлекалась палеонтологией. Вместе с тем кандидатская степень позволяла обрести и материальную независимость: рассчитывать на зарплату мужа в ближайшие годы не приходилось. Как у него все сложится после окончания ЛГУ, можно было пока предположить. Учиться Петру оставалось два года, с трудоустройством ломать голову было рано. К тому же подступили заботы, которые затмили собой все.

Что беременна, догадалась, но никому не говорила. Раздражать вдруг стали запахи из кухни в общежитии, изредка подташнивало, с жадностью набрасывалась на соленое. Иной раз увидит у кого огурцы – полный рот слюны, кажется, немного – и попросит. Не выдерживала искушения, заходила на Василеостровский рынок, покупала килограмм, благо стоили недорого, прямо с весов брала огурец и ела.

В комнате появились книги и журналы, каких раньше и в руки не брала. Теперь зачитывалась «Здоровьем», записывала себе в тетрадь разные рекомендации из статей под рубрикой «Советы молодой матери». В разговоре интересовали суждения о гигиене и кормлении ребенка.

– В течение первых трех месяцев и двух последних надо быть осторожнее, – услышал однажды Жидикин, как говорила Наде знакомая. – Не поднимай высоко руки – можешь навредить ребенку. А иногда, не приведи господь, и удушье случается…

Жидикина насторожил разговор. Уж не с Надей ли произошло, подумалось, но спросить не решался. Боялся ненароком обидеть жену. О ребенке мечтали давно. Подумывали даже взять из детского дома. Без дитяти, считала и Надя, семьи нет. Наверно, усыновили бы приемного, но отважились, зашли в консультацию, к врачу, тот обнадежил, заявив, что пока нет оснований отчаиваться.

Побывав у врача на сей раз, Надя получила официальную справку, что она в положении на четвертом месяце. Послушав ее, пожилая женщина сказала на прощание:

– Все идет удовлетворительно. Рожайте на здоровье. Муж небось не нарадуется?

– Он не знает.

– Вот те раз! Ждет ребеночка, а отцу ни слова. Не в разводе ли? Нынче это быстро…

– Нет, живем дружно.

– Сегодня же поговори. Их, мужчин, подобная весть сразу остепеняет, мальчишками перестают быть. Ответственность за дом появляется.

Вечером присела Надя к Петру поближе, пригладила его чуб, как делала в минуты нахлынувшей нежности, прошептала на ухо:

– У нас будет маленький…

Петр на мгновение замер, сумей – пустился бы в пляс, горячая волна прихлынула к лицу. Хотел ответить, но тугой ком перехватил дыхание. Обнял жену, целовал ее волосы.

Человек, которого Надя носила под сердцем, формировал и направлял теперь их помыслы. Еще его не было, а жили уже его пожеланиями, учитывали потребности – многое надо менять в привычном быту. Перво-наперво стоило подумать о собственной квартире. Пусть однокомнатной, но своей. Пойдут пеленки, бессонные ночи, когда у ребенка болит живот, режутся зубки. Жидикин решил обратиться в горисполком – должны же учесть семейное положение, что Петр инвалид войны. Да и оставаться больше положенного в общежитии не имели права. Получит Жидикин диплом – попросит ректорат освободить занимаемую площадь.

Узнав, что дочь готовится, стать матерью, сменила гнев на милость Анна Васильевна. Надя ходила на восьмом месяце. В отсутствие Петра наведалась, переступила порог комнаты и заплакала:

– Ох, дочка, дочка… Хлебнешь горя с дитенком да мужем таким… Говорила тебе, не послушалась! Ну да своя голова на плечах, чего уж теперь.

Подобрела, попыталась определить, мальчик или девочка родится. Надела на нитку свое обручальное кольцо, сделав вроде маятника, и поднесла к животу дочери. Медленно обвела вокруг, следя за отклонением кольца.

– Девочка будет! – сказала убежденно. – Попомни мое слово.

– Мальчик или девочка – берем любого, – ответила Надя с улыбкой. – Скорее бы. Носить тяжело.

– Своя ноша не тянет. Пугаться тебе нельзя. Но коль не минует такое, не хватай себя за тело. Где коснешься рукой, там у ребенка оставишь красноту на всю жизнь – кровь застынет. Не доведи господи, на лице…

– Скажешь, мам, такое…

Как ни ждали в последние недели, застали роды врасплох. Схватки начались, а Петр на занятиях. «Скорую» вызвали соседи. Возвратился Жидикин – пустая комната, словно осиротевшая, и записка на столе: «Вот и мой настал черед, Петечка. Не беспокойся – рожали до меня женщины, рожу и я. Страшновато немного, чуточек. В приемном покое скажут номер палаты, где я лежу. Привези мне лифчик простой, с пуговками спереди. Купила его на днях, да в спешке забыла. И еще яблок и сгущенного молока. Баночку или две. Молоко нам не помешает…»

Из двух наушников соорудил радиотелефон с проводом метров на сорок. С продуктами на второй день и передал жене. Приезжал под окна, опускала Надя один наушник мужу, так и беседовали на расстоянии: он говорит, она слушает, приложив раковину с мембраной к уху, или наоборот.

Родила Надя девочку, беленькую и голосистую. Назвали ее Татьяной. Принесли в первый раз покормить, взяла запеленатое тельце – розовое личико, причмокивающие губки беззубого рта, тоненькие пальчики на руках, уже с ноготками. Подала грудь, припала дочка к соску, деснами сжала, пускает пузыри и посапывает. Нахлынул на кормящую прилив нежности, смотрела, на малышку неотрывно и светилась от счастья. Подошла сестра, забрала девочку.

– Хватит, хватит. Перекормишь.

– Ой, да она и не успела ничего…

– Свое взяла. Что осталось в груди – сцеживай!

О рождении дочери Жидикин узнал в приемном покое. Спросил у дежурной через окошечко, та переспросила фамилию, повела узловатым пальцем по списку сверху вниз:

– Девочка. Три кило, девятьсот, папаша.

На полке для писем нашел для себя весточку от жены – сложенный по-солдатски треугольник.

«Петя, здравствуй!

Роды прошли хорошо. В палате я появилась последняя, а родила – первая. Врач меня обманул. Сказал, что рожу только ночью, а поэтому, когда у меня начались сильные схватки, на меня вначале и внимания не обращали. Потом схватились. Пришлось сделать разрез, наложили три шва. Но это не страшно.

Лежать я буду, как все, 7–8 дней. Мне сделали четыре укола в вену – два, когда рожала, и два потом.

Ничего из еды не приноси. Здесь всего достаточно. Передай лучше книгу Р. Роллана „Очарованная душа“, Она лежит у нас на столе. Целую. Надя».

Через десять дней Толстикову выписали из родильного дома. По пути Жидикин заехал на базар, купил букет роз. В ларьке поблизости взял плитку шоколада «Золотой якорь» для нянечки. К назначенному часу подошли друзья. Девушки, заставив раскошелиться едва ли не весь курс, приобрели малышке теплое атласное одеяло, кружевные уголки, пеленки, распашонки, чепчики и передали все Наде. Вышла она, а рядом медсестра с бело-розовым конвертом на руках. Петя присел на подставленный стул, принял с рук на руки спящую малютку, прикоснулся щекой к одеяльцу.

– Живу… – сказал тихо.

Ребенок принес в дом новые заботы. Его надо было купать, подмывать, чтоб не прела в складках кожица. Как ни глядели, а от сквозняков не уберегли – заболело у девочки ухо. Камфорные компрессы не помогли, малышка плакала, особенно по ночам. Надя бегала с ней по комнате, баюкала, старалась успокоить, но дитя выгибалось, кричало. Петр не находил себе места, – плач терзал сердце, а помочь был не в силах. Через несколько дней пошло на поправку. Измотанная бессонницей, Надя сказала:

– Переберусь на время к матери. В квартире ванна, всегда можно протопить. Боюсь, в общежитии застудим Танюшку снова.

– И правильно, – согласился он. – Я тут как-нибудь управлюсь.

Надя заплакала. Оставлять мужа одного – тоже не в радость. Надо и постирать, и обед приготовить. Только иного выхода нет. Должны подумать о дочке: мать и подскажет, и поможет – не чужой человек.

– Приезжать буду почаще, – постаралась успокоить Петра.

– Дочка – это главное. Приходи, когда сможешь. Тоска, конечно, без вас в четырех стенах…

Анна Васильевна приняла дочь с внучкой холодно. Выгнать не выгнала, но приглядывать за ребенком отказалась.

– Совета моего не спрашивала, когда замуж выходила, вот и живи своим умом. Горе, оно не красит, глядишь, поумнеешь.

И еще забота: Надя боялась отстать в учебе, тянулась изо всех сил. Теперь помогал ей Петр. Привозила к нему дочку, укладывала спать, стирала в тазу пеленки, распашонки, а муж читал вслух раздел за разделом из учебника, повторял, если жена останавливала и переспрашивала. Готовил рефераты по философии, делал расчеты по научной тематике. Уезжала Надя на занятия, он оставался с дочкой – покормит, перепеленает. Вернется жена из института, а в комнате чистота и порядок. Таня спокойно спит на отцовской кровати.

– Какие вы у меня молодцы! – говорила радостно. И на сей раз, прибежав, поспешила с обедом.

– Проголодалась страшно, – сказала, разливая по тарелкам суп.

За столом муж поинтересовался ее успехами. Рассказала все подробно, знала, что вопросы Пети не праздные, он вникал в ее учебу, во многом разбирался не хуже.

– Ой, забыла похвастать. Завтра мой отчет на ученом совете! Мы ночевать к маме пойдем, а ты заедешь за нами на машине. Подъезжай к десяти.

Рано утром задребезжал в прихожей звонок. Надя удивилась: кто мог быть? Распахнула дверь и замерла в испуге. На пороге стоял Петр. Боясь упасть, он прислонился к стенке, пот катил по побелевшему лицу.

– Что случилось?

– Машина… – еле переводя дыхание, сказал Петр. – Не завести никак. Видно, аккумулятор сел…

– И ты шел? Сумасшедший! Подняться на седьмой этаж!.. Подумал о старых ранах? Открылись теперь.

– Не мог тебя подвести.

И это было в его характере – умереть, но даже в малом не оплошать перед женой, сделать все, чтоб гордилась им. Муж был опорой Надежды Васильевны до конца дней своих. Вселял уверенность в минуты отчаяния, хандры. Подсказывал выход, когда положение, казалось бы, плачевное, и получалось по его. Успокоится, поразмыслит – вроде не столь все безнадежно, просто паниковала. Женщина, она хотела делиться радостями и болями, – у кого подобное не возникает?

Петр угадывал каким-то чутьем ее настроение, не обделял нежностью. А нежным умел быть. Невольно ей хотелось хвалиться им, чувствовала, что он лучше других. Сравнивала с мужьями подруг и знакомых, убеждалась: она – счастливее. Ей приходилось, может, труднее. Правда, многие из знакомых не избавлены от домашних забот, тянут на себе воз не меньше, хотя здоровые мужчины могли бы взять половинную долю. Ко всему пьяная брань, побои. На выпивки транжирится значительная часть зарплаты. Выходит, и в материальном отношении не лучше – перезанимают, отдают долги.

Кто не знал Петра и Надю, мог подумать: скучна и однообразна их жизнь. Но скучна ли? Посещали музеи и театры чаще, чем кто-либо. Узнали, что в Москве открывается выставка произведений из Дрезденской галереи, в их числе и «Сикстинская мадонна» Рафаэля, съездили. Постоянный абонемент Петр и Надя имели в библиотеке Академии наук СССР. Петр Федорович зачитывался сочинениями Васко да Гамы, Дарвина, Миклухо-Маклая, Паскаля.

Возникали, разумеется, семейные ссоры. Близкие, узнавая о том, удивлялись: было бы из-за чего, а то – прочитанная книга. Люди скандалят из-за нехватки денег, плохого умения хозяйничать, из-за измен, двоек детей. В этой же семье к деньгам отношение особое: их никогда нет, но они есть, когда надо приобрести нужную вещь. И у Петра с Надей было всегда все для себя и для встречи гостей. Дочь с малых лет росла самостоятельной, веря отцу, что он может сделать все, как любой другой здоровый мужчина. Да, ссорились из-за прочитанной книги, нового спектакля. Но это был спор людей, имеющих собственную точку зрения и способных понять противную сторону. Их дом всегда был полон друзей. Так что на одиночество не жаловались.

Прекрасные слайды привозили профессор Владимир Павлович Бранский и Наталья Ивановна Моисеева. Они много ездили по Европе и Америке. Заслушивались повествованием Андрея Сочавы о Монголии, Виктора Наумова о Бразилии и Аргентине. Надо сказать, что подобные вечера встреч вошли в традицию задолго до телевизионных циклов «В мире животных» и «Клуб путешественников».

Вопрос о квартире назревал все острее. Во-первых, что за семья, если жена с дочерью у матери перебиваются, а муж – в общежитии? Во-вторых, подпирало то, что Жидикин заканчивал университет. Петр Федорович написал в исполком Ленсовета письмо, но получил отказ. Решил идти на прием к председателю исполкома. После долгих проволочек Жидикина все же допустили к нему. По тону разговора было ясно, что мнение уже составлено.

– Почему бы вам не уехать в деревню?

– Охотно сделал бы, – ответил Жидикин, – но на земле нужен пахарь.

– Устройтесь экономистом, плановиком!

– Жена заканчивает аспирантуру, по профессии геолог. Прервет, значит, научную деятельность. И мне в Ленинграде есть где знания приложить.

– Какой факультет закончили? Исторический, наверное?

– Математико-механический. С отличием.

Председатель исполкома посмотрел на сидящего с интересом.

– Надеетесь работать по специальности?

– Обязательно!

Председатель исполкома помолчал, погруженный в раздумья.

– Война… Сколько нашего брата покалечила, из круга жизни вырвала. Держись, моряк, много у тебя еще впереди будет всякого. Как говорится, и вечный бой… Дадим тебе с семьей двухкомнатную. Подберем, чтоб не подниматься высоко. Или с лифтом. И чтоб с транспортом поудобнее.

Квартиру вскоре получили на Московском проспекте. Перевезли скарб, чемодан с книгами. Ремонтом занялись. Петр Федорович резал обои, подгонял, смазывал клейстером, а Надежда Васильевна наклеивала. Полы хозяин циклевал тоже сам. Изготовил знакомый острую фрезу, и скоблил ею Петр каждую паркетину. Затем покрыл лаком. Заблестел пол, как облупленное яичко. Смастерил шкафы-стенки, установил в коридоре. Такие появились в магазине много лет спустя. Навещали знакомые, восхищались: «Золотые руки у человека!» И заводили разговор то о радиоприемнике, который пылится у них, – сломалось что-то в нем, звука нет, – то о настенных часах – бой пропал. В мастерскую бы сдать, так овчинка выделки не стоит.

– Посмотреть надо.

И стали приносить часы да приемники, телевизоры, даже портфели с оторванными ручками. Петр Федорович не отказывался, принимал в починку – любил копаться в механизме, схемах, находить неисправность. Гордился всегда, что вернул вещи товарный вид, послужит и впредь. От денег отказывался и обижался, когда их предлагали.

Все бы складывалось, как того желали, только болезнь не выпускала Жидикина из своих объятий, не хотела смилостивиться. Вот уж верно, кому счастье на роду написано, того и на печи оно найдет. Другой же бьется, горемычный, а вырваться на свет не может. Коль неудача, так полосой, не выпрямиться.

Закончив университет, устроился Петр Федорович математиком в НИИ. Работа сидячая, восьмичасовой день да два часа на дорогу в оба конца. Три месяца и выдержал, после чего девять пролежал в госпитале. Не только неимоверные нагрузки свалили – раны открылись, отказывать начали почки.

Врачи подлечили, но предупредили: рискует, паралич может развиться дальше. Центральная нервная система, все взаимосвязано. Работу по силам и физическому состоянию найти не удалось. Куда только не обращались! Выслушивали внимательно, а узнав о ранении в спину, о поврежденном спинном мозге, параличе ног, теряли интерес. Чувствовалось, дело для него есть, но не берут из предосторожности. Как же, инвалид, будет отсиживаться на больничных да по курортам, а здесь план, на подмену ставить некого. Кто согласится тянуть лямку за здорово живешь?

Сколько их было, попыток? Десять? Нет, кажется, пятнадцать. И во всех пятнадцати отделах кадров разводили руками. Чем дальше, тем безнадежней вырисовывалось положение. Все возвращалось на круги своя, как когда-то в госпитале.

Жидикин чувствовал себя беспомощным в сложившихся обстоятельствах, лишним в обществе. Ни военное прошлое, ни университетский диплом с отличием не играли роли. Тяжело для мужчины – иметь семью и быть не в силах ее содержать. Петр Федорович замкнулся, молчал и курил, курил. Безучастным стал даже к дочке.

Детям, видно, больше, чем взрослым, присуще чувство такта. Таня, оставаясь с отцом наедине (даже при матери этого себе не позволяла), пыталась его развеселить, приободрить.

– Ты хмурый, потому что не умеешь ходить? – спрашивала и присаживалась к отцу.

– Немного и поэтому…

– Смотри, как я. – Поднималась и прохаживалась от окна до двери. – Видишь, я не падаю. Не бойся и ты.

Петр Федорович оттаивал, пытался встряхнуться. Тем более что в поддержке нуждалась жена. Ей надо было вылететь в экспедицию для работы и сбора материала. Вот и впрямь, пришла беда – отворяй ворота. Отказываться Надежде Васильевне от поездки – значит отстать в научной работе. Да и расценить могли отказ по-разному: мол, за мужнину спину прячется. Откладывать командировку никак нельзя. Ко всему в той ситуации, в какой оказалась семья, когда Петр Федорович лишился зарплаты, следовало еще и дорожить работой Надежды Васильевны.

Не мог Жидикин допустить, чтоб и у жены пошли неприятности. Очень выручила знакомая. Таню она устроила на дачу с домом малютки, сама там работала.

– Коль так, – сказал Петр Федорович жене, – отправляйся на полный срок. Ты у меня молодцом, управишься.

– Денег на билет где возьму?

В Геологическом музее имени А. П. Карпинского АН СССР – Надежда Васильевна проходила там аспирантуру – проблему разрешили просто. Коль Толстикова из-за мужа поехать в поле не может, то ее экспедиционные деньги распределили на других сотрудников. Явилась Надежда Васильевна в бухгалтерию, а там отвели глаза: «Не мы распорядились, спрашивай у руководства. Только имей в виду: деньги выданы». «Болезнь загребущих рук!» – так квалифицировал подобные поступки Жидикин. Он был прав. Болезнь страшнее паралича ног. При параличе страдает один, а тут страдают многие – у них парализует совесть.

– Сколько у нас своих денег? – принял решение Жидикин. – Покупай билет на свои. Я перебьюсь до пенсии.

Надежда Васильевна связалась с геологами Узбекистана, договорилась, что возьмут в партию хотя бы рабочей, но при этом она должна сделать палеонтологические определения. Созвонилась с аэропортом Ленинграда, узнала стоимость билета до Кушки. Денег в обрез, но хватало. Окрыленная, помчалась к самолету, а цена билета вдвое дороже – ошиблись в справочном.

– Но мне же назвали… – И расплакалась. Поездка срывалась. Но тут пришла спасительная идея. – Билет до Ташкента.

В Ташкенте разыскала геологическое управление и прямо – к Раисе Кузьминичне Макаровой, с ней познакомилась у себя на кафедре. Увидела та ленинградку, обрадовалась:

– Каким ветром к нам?

– Не расспрашивайте, а то разревусь. До Кушки мне надо, а денег нет. В институте командировку на следующий год перенесли. Сорвалась за свой счет, да не рассчитала…

– Нашла из-за чего плакать. Посиди минуту.

Возвратилась Макарова с нужной суммой.

– Бери и лети. Удачи тебе.

– А как же долг, Раиса Кузьминична? Хоть расписку оставлю.

– Обидеть меня хочешь?

Полевой сезон Толстикова провела успешно, собрала богатый материал и управилась быстрее остальных. Ворчали, конечно: гонит и гонит без передышки, может, выслуживается? Из-за нее остальным морока – два месяца в поле пробыли, а вдвое меньше сделали. Деньги государственные, выходит, зря текли. На косые взгляды не обращала внимания.

Приехала в Ленинград и купила путевки на теплоход, решила отправиться по Волге. Сама повидала реку, хотелось показать и мужу. На теплоходе, как потом выяснилось, они оказались единственной парой, которая приобрела путевки за полную стоимость. Так уж везло им.

Вид у путешественников более чем странный: он на костылях, она – с раскладушкой, которую таскает с собой на всех стоянках.

Сели на теплоход в Калинине. Начало не предвещало ничего хорошего. Каюта на четыре человека, в иллюминаторы только воду в солнечных бликах и видать. На счастье, руководителем туристской группы оказалась понимающая женщина, она подобрала каюту получше.

Маленькая удача повлекла за собой и другие приятные неожиданности. Узнав, что на борту бывший флотский старшина, воевавший на торпедном катере, команда теплохода постаралась облегчить его плавание. Матросы выносили Жидикина на верхнюю палубу, и он час проводил там, лежа на раскладушке. Красота окрестных мест, плесы, добрые знакомства развеяли тягостное настроение. Сталинград и вовсе покорил.

– Только из-за этого города надо было отправиться по Волге, – сказал Петр Федорович. – Спасибо тебе, Надюша. Как бы я жил без тебя…

– Разве у нас мало хорошего? Дочка какая растет! Переборем невзгоды и с твоим трудоустройством. Не думай о том сейчас. Уверена, все образуется. Добрых людей, Петя, много на свете, уж мы-то с тобой не раз убеждались. Смогли бы разве без них все осилить?

– Ты права. Главное – не падать духом.

– Будем жить – не тужить?

– Будем!

Жидикин отошел, словно отогрелся сердцем. Возле него постоянно собирались мужчины – покурить, потолковать. Тем более что собеседник много знал интересного, увлеченно рассказывал о писателях, певцах и художниках, которые жили и творили на Волге. С ним можно было всерьез потолковать и о жизни.

Подошли две девушки, посмотрели со стороны на лежащего и не утерпели:

– Простите, где вы раскладушку взяли?

– Раскладушку? У капитана есть! Раскладушки, велосипеды. Туристскую путевку предъявите только.

Девушки убежали. Жидикин и позабыл о розыгрыше. Но спустя какое-то время подошел капитан теплохода.

– Не отпирайся, Петр Федорович, твоя выдумка. – И не сдержал улыбку. – Прибегали тут ко мне два юных создания и велосипеды требовали. «Нет их у меня!» – отвечаю. «Не имеете права отказывать! Мы по туристским путевкам».

– Каюсь, – сознался Жидикин. – Не хотелось, понимаешь, огорчать девушек. Одному мне исключение.

Домой возвращались отдохнувшие и окрыленные. Отчего-то была уверенность, что все устроится лучшим образом.

Так оно и получилось: зашла Надежда Васильевна в Ленинградский инженерно-строительный институт, а там на кафедре высшей математики требуется срочно преподаватель. Для работы с заочниками. Рассказала о муже, что окончил матмех ЛГУ.

– Подойдет нам, – ответил буднично заведующий кафедрой. – Заочники вот-вот начнут контрольные, зачеты сдавать, а специалиста по математике нет.

Спокойный тон и обескураживал. Может, не понимает чего-то, значения не придает. Сказала, что муж инвалид.

– Познакомить вас?

– В процессе работы и познакомимся.

Не могла Надежда Васильевна поверить, что так легко все разрешилось. Поднялась с Петром Федоровичем, привела его в кабинет.

– Да, да, нужен нам математик, почасовик, – подтвердил опять заведующий кафедрой. – Вас не устраивает что-то?

– Устраивает!

– Вести будете у нас курсовые, контрольные, проверять выполнение присылаемых заданий. Все по программе.

– Могу и на дому?

– Если вам так удобнее, не возражаю. Студенты, знаете, народ беспокойный. Они хоть и заочники, но характеры одинаковы. Когда надо зачет получить, все ходы и выходы испробуют. Так что зачастят к вам домой. Вы сами у кого учились?

– Фаддеев, Фихтенгольц, Матвеев…

– Наша профессура! Басов читал «Дифференциальные уравнения»? Подтянут, белоснежная рубашка, накрахмаленные манжеты.

– Точно!

– А Фихтенгольц и при вас повторял студентам излюбленную загадку? Как это у него…

– Маленькое, красненькое, а внутри вишневая косточка!

– Вот-вот! Большой культуры люди. И нас старались сделать такими, чтобы не только предмет знали, но и собственным достоинством дорожили.

– Фаддеев увидит списывающего студента, отвернется – так унизительна была для него шпаргалка. И действовало сильнее разносов, «неудов». У него старались отвечать без ухищрений.

Расстались довольные друг другом. Уже на лестнице Петр Федорович спохватился:

– Документы мои! Я же забыл их оставить!

– Эх ты! – Надежда Васильевна звонко рассмеялась, довольная, что так все хорошо устроилось. – Посиди, я сбегаю…

Поскольку Жидикин работал часто дома и выполнял определенный объем работы, дали ему поначалу полставки. Мол, освоится – возьмет на себя и полную нагрузку. Возражать Петр Федорович не стал. Понимал: право на полную ставку надо доказать трудом.

Восемьдесят рублей в месяц оказались весомой прибавкой в семейном бюджете. Надежда Васильевна спокойно могла заканчивать диссертационную работу, защищаться. Много ездила по командировкам, побывала в Сибири, на Камчатке. Мечтала свозить на Байкал когда-нибудь и мужа. Оставляла Петра Федоровича со спокойной душой, в доме за нее хозяйничала дочь.

С четырех лет Таня уже помогала отцу – ходила в магазин, подсобляла при стирке. Напишет Петр Федорович записку – сколько и чего купить, даст дочке сетку и деньги. Таня вручит записку и деньги продавцу, а та все взвесит, аккуратно уложит. Несет девочка продукты домой. За стирку примется отец – она носит воду.

Анна Васильевна стала тоже наведываться. Иной раз поможет по хозяйству, обед состряпает. Придет вроде на минуту, а займется делами и забудет о времени. Чувствовалось, гложет ее совесть. Как-то перед уходом не сдержалась. Вернулась от двери, присела на краешек стула. Платок с головы опустила на плечи.

– Сказать тебе хотела, да все не решаюсь… – И приложила уголок платка к глазам. – Прости меня, старую, если можешь… Виновата перед тобой до смертного часа моего.

Жидикин отложил работу, приподнялся. Обычно трудился лежа на животе, опираясь локтями на чертежную доску – она служила ему вроде стола. Сидеть долго не мог: не заживали раны на пояснице.

– Зла я не держу. И вы, мама, дурное выбросьте из головы. Забудьте о прошлом.

– Как можно забыть, сынок! А за доброе слово спасибо тебе. Кто же тогда мог понять, что у Нади с тобой жизнь сложится не хуже, чем у других. Наговаривали женщины разное, сама невесть что передумала, все дочке счастья хотела. А счастье, вот оно. На пьянчуг посмотрю – врагу такого житья не пожелала бы. Деньги до копейки спускают, детишек, хозяйку бьют, из дому выгоняют.

Он не помнил обид, прожил с тещей последние ее годы в ладу. Надежда Васильевна в беседах, когда заходила речь о муже, не раз подчеркивала: доброта и ум в нем жили всегда. Только говорила несколько по-своему:

– Свет и ум в нем изнутри шли.

Никто лучше ее и не знал Петра Федоровича. В университете о болях и муках, какие терпел Жидикин каждодневно, и не предполагали. Дома тоже не любил жаловаться. Надо сказать, что последние десять лет он мог лежать только на животе: старые раны вскрывались и не заживали. Подскочило кровяное давление, на грани отказа работали почки, подводили все чаще легкие. А внешне человек веселый, жизнерадостный, отзывчивый на чужое горе.

– Как ни странным может показаться, – призналась однажды Надежда Васильевна, – но именно Петя помогал мне в работе и в жизни. По натуре я робкая, а с ним менялась. Себя порой не узнавала. В экспедицию уеду, интересного много, а чувствую: не хватает Пети. С ним бы все иначе у меня двигалось. И впитываю, как губка, стараюсь докопаться до сути, дать максимально точные сведения – мне ведь потом мужу первому отчет давать. Хотелось, чтоб одобрил. Кажется, мне это удавалось, хотя особой памятью не обладала. Как у всех память. Но однажды мои рассказы Петру услышала знакомая по экспедиции. Она была удивлена, как много я успела запомнить. Секрет, думаю, в целеустремленности. Знать все основательно стремился муж, к этому постепенно привыкла и я. Иначе не могла: Петя был моей совестью.

Он был совестью для многих. Искалеченный, но не сломленный духом. Окончил университет, научился водить машину, много путешествовал, растил и воспитывал дочь. Каждый его приход в институт на кафедру высшей математики подтягивал коллектив, отбрасывал наносное, мелочное. И все понятно: перед глазами у людей стоял живой пример – жизнь трудная, но честная. Не слова и призывы, когда говорили одно, а поступали по-другому, как себе выгоднее. Здесь был человек, не покорившийся невзгодам, знающий цену добру и злу, не потерявший уважения, сочувствия к другим.

– Однажды я читала его рецензию на контрольную работу, – вспомнит годы спустя на встрече с однокурсниками Людмила Александровна Шушарина. Она училась вместе с Жидикиным, а после университета так получилось, что оказалась с ним на одной кафедре и проработала двадцать лет. – Контрольная была выполнена в тетради без полей. Тогда этому придавалось значение. Петр, помню, написал: «Вашу работу я вправе не проверять, так как она неверно оформлена. Но я понимаю вас – работаете, не всегда и время удается на учебу выкроить, поэтому я ее вам проверил. Но прошу впредь оформлять задание в отдельной тетради, оставляя поля для замечаний…»

Ранение не давало забыть о себе. Организм уставал сопротивляться, наступал кризис, когда болезнь брала верх – все чаще отказывали почки, а то вдруг вспыхивало воспаление легких. Укрепить здоровье после госпитальной койки удавалось летом. И Жидикин использовал шанс. Обычно Петр Федорович выезжал с семьей к знакомым в деревню. Много раз предоставляла кров и хлеб мать бывшего его ученика Александра Боровского, она жила под Тихвином.