Текст книги "Круги жизни"

Автор книги: Виктор Виткович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– Гариб…

– Сенем…

Он и она были и до этого красивы, а счастье еще увеличило их красоту. Гюль-Нагаль расплакалась,

– Что с тобой?

– Да-а, вы счастливы… – сказала Гюль-Нагаль. – А я как одинокая уточка… Где Эзбер-ходжа?.. Где любимый мой муж?..

– Не плачь, – ласково сказала Шасенем.

– Он был настоящим шахом красавцев, – говорила Гюль-Нагаль; всхлипывая. – И вдруг переодетые разбойники…

– Если бы разбойники напали на Шасенем, – сказал Гариб, – я бы умер, а не отдал ее!

Гюль-Нагаль сказала:

– Посмотрела бы я на тебя, если бы у тебя было триста шкурок каракуля, бросил бы ты каракуль, чтобы спасти жену, которую все равно нельзя спасти, или не бросил бы!

Гариб хотел что-то ответить, но в ворота загремели, и послышался голос;

– Шах Ахмад повелел, чтобы его дочь прибыла в Золотую крепость.

15

В маленькой комнатке при огоньке светильника сидели шах Ахмад и рыжебородый домула Сеитнияз-мюнеджим. Шах говорил:

– Мне не важно знать, кто ошибся: твои звезды или ты сам. Но слова шаха не должны зря падать на землю. Если тебя пощажу, меня никто не будет бояться.

– О солнце солнц…

– Молчи, когда говорю! Если бы вид крови был мне приятен, не стал бы с тобой и разговаривать. Возьми!.. – Шах протянул ему кошелек. – Встань, уйди, пока еще на дворе нельзя различить лиц и беги из Диарбекира.

Домула встал, судорожно сжимая кошелек и кланяясь.

– И постарайся, чтобы тебя не поймали. А то придется рубить тебе голову. Не доставляй мне эту неприятность.

– Я постараюсь… постараюсь…

Пятясь, домула скрылся в дверях, а на пороге вырос ясаул:

– О повелитель! Твоя дочь! Вошла Шасенем.

– Дитя мое, – сказал шах. – Возьми вон ту книгу и почитай мне, чтобы сердце мое успокоилось, а душа возвысилась.

Шасенем взяла со столика книгу, подсела к светильнику, начала читать:

 
«О птица сердца, тайных слез не проливай, не проливай:
А коли вылетела, – тайн не выдавай, не выдавай…»
 

Шах прервал ее:

– А может, Гариб у тебя был? Говори правду. Я сразу вижу, кто врет, кто не врет.

– Клянусь, не был!

– Ну, ну, не сердись… Верю тебе… Читай! Шасенем читала дальше:

 
«Из-за любимой умереть – нет лучшей доли на земле;
Того, кто стал рабом любви, не отвергай, не отвергай…»
 

Шах вздохнул:

– Подумать только, я по ошибке чуть не отрубил тебе голову…

Шасенем читала:

 
«Иди же, сердце, в смертный бой с толпой напастей, мук и бед,
Но тайных горестей любви не разглашай, не разглашай…»
 

16

О, царь певцов! Из-за тебя умирают и те, кто вдали, и те, кто около тебя. Гариб и Гюль-Нагаль, дожидаясь Шасенем, сидели в саду. Вдруг Гюль-Нагаль сбросила с себя платок, и ее черные косы упали на грудь:

– Гариб, посмотри на меня, ведь я не хуже Шасенем.

Гариб глянул на нее и опять вперился в ночь. Гюль-Нагаль встала и сняла халат, оставшись в длинных штанах и рубахе:

– Разве в моем присутствии не кажутся дурнушками красавицы?

– Ты красивая… – сказал Гариб.

– Нет, нет, не подходи! Гариб уставился на нее:

– Я не думал…

– Смотри на меня издали, чтобы не сгореть.

– О чем говоришь? – удивился Гариб.

Глядя из-под опущенных ресниц, Гюль-Нагаль нежно заговорила:

– Удобный случай проносится как облако. И кто видел льдину, не тающую от огня… – Она приблизила свои волосы к глазам Гариба. – Посмотри на мои кудри: ты найдешь в них шесть достоинств – локоны, завитки, узлы, изгибы, извилины и извороты.

– Гюль-Нагаль! Ведь Шасенем любит тебя!

– Не бойся, я ничего ей не скажу. И потом, кто боится шипов, – не срывает роз.

– Не думал я, что ты из такого сада плод! – сказал Гариб и вскочил, чтобы уйти.

Гюль-Нагаль расхохоталась:

– А ты мне и поверил. О Гариб! Я сказала это в шутку. Я хотела тебя испытать. Клянусь, в шутку! Ну, что глядишь на меня? Мое сердце чище зеркала!

Она гордо подняла голову и принялась надевать халат и платок:

– Теперь я убедилась, ты истинный влюбленный и достоин любви Шасенем.

Гариб сощурился:

– Эх… – Недоговорил и пошел в глубину сада. Гюль-Нагаль сказала вслед едва слышно:

– Никогда не забуду…

17

Если бы писал Эзбер-ходжа, а не мы, он бы сказал: «Приходит утро, листья золотит, дворец камфарный в небесах блестит, в шатер луны вонзились копья солнца, луна укрыла голову под щит». И все только ради того, чтобы сообщить, что наступило утро.

В это утро все женщины и девушки Диарбекира рисовали себе брови сурьмой: кто сурьмился перед зеркалом, кто, склонившись над своим отражением в водоеме. Даже шахиня в Золотой крепости, глядясь в свое большое, хотя и мутное зеркало, рисовала себе брови толщиной в палец.

Шасенем сидела в кибитке, Гюль-Нагаль тоже рисовала ей брови. А в глубине сада Гариб перебирал струны саза и напевал:

 
Весна! Раскрылись розы вновь!
Ну а моя не развернется ли?
У соловья струится кровь,
Моя ж из сердца не прольется ли..
 

Вокруг расхаживали павлины, покачивались влажные чашечки роз, две ладони опустились ему на глаза, Гариб засмеялся:

– Я так рад, что ты пришла, Сенем.

– Скажи еще что-нибудь.

– Мое сердце опьянено любовью и поглупело, – сказал он.

– Как раз это я хотела услышать.

Она сняла ладони с его глаз, и он увидел Шасенем: ее брови соединяла полоса сурьмы.

– Что ты сделала! Твоей красоте сурьма не нужна! Гариб протянул руку стереть нарисованную бровь,

Шасенем отпрянула, Гариб – за ней. Смеясь, они побежали к кирпичной стене, которой был обнесен сад.

Но тут через стену к ним перепрыгнул Шавелед, Шасенем взвизгнула, Гариб бросился на Шавеледа, повалил прижал к земле.

– Подожди… Подожди, Гариб… – хрипел Шавелед, не пытаясь вырваться. – Я пришел предупредить тебя о беде!

– Пусть скажет, – сказала Шасенем. Прижатый к земле, Шавелед с трудом повернул голову к Шасенем:

– Смягчи свое сердце, это не подобает твоей красоте.

– Что ты пришел сказать? – спросила она.

– Гариб, то, что было между нами, забудь. – сказал Шавелед. – Я пришел предупредить тебя: шах Ахмад придумал хитрость, как тебя изловить и казнить.

– Отпусти его!

Гариб разжал руки, Шавелед поднялся и, отряхиваясь от земли, сказал:

– Уже скачут в Змеиные пески ясаулы, чтобы перевезти обратно в Диарбекир кибитку твоей матери и сестры. «Волчонок придет в свое логово, – сказал шах. – Тут ему и голову с плеч». Я пришел предупредить: ведь я тебя люблю как брата, а Шасенем как сестру.

Шасенем сказала:

– В твоих словах где-то есть ложь.

– Пусть мою печень разорвут собаки, если я говорю неправду!

– Не верю тебе, – усмехнулась Шасенем.

– Я всегда держу в руках веревку истины! Не убежит: сам будет виноват, что остался без головы! – И полез обратно через стену.

Гариб хотел его задержать, но Шасенем махнула рукой – пусть уходит. Сидя на стене, Шавелед сказал:

– И еще я хотел похвалить сурьму на твоих глазах, Шасенем. Твои брови, как лук, ресницы, как стрелы, а…

Договорить ему не пришлось: Гариб бросился к нему, и Шавелед провалился за стену. Морщась, Шасенем стерла с лица сурьму.

– Его клятвам нельзя верить. Но если в его словах есть правда… Тебе надо бежать. Уезжай, Гариб! Потом отец забудет, и ты вернешься…

– Позор, спасая жизнь, уйти от любимой! – сказал Гариб.

– Но ты погибнешь!

– Умру, а тебя не оставлю!

– Ты не любишь меня. – Шасенем опустила голову и пошла.

Гариб одним прыжком догнал ее:

– Сенем! Скажи, и я достану с неба солнце! Скажи, и я…

– Тебе надо уехать, а не лазить на небо за солнцем. Раз Шавелед тебя видел, против тебя нацелится каждое копье, каждый камень!

Гариб сказал:

– Если стены твоего сада будут даже из раскаленного железа и вся земля будет пропитана ядом, и тогда не покину тебя! Я не страшусь смерти!

– Пустые слова!

– Пустые слова?! – крикнул Гариб и кинулся к воротам.

– Гариб!..

Но его нельзя было удержать, ноги сами бежали туда, куда их вело сердце. Он выскочил из ворот и бросился через площадь к Золотой крепости шаха Ахмада. Шасенем выскочила за ним:

– Гариб!.. Гариб!..

Гюль-Нагаль и подружки схватили ее за руки, остановили.

А Гариб промчался мимо Шавеледа, мимо ясаулов, охраняющих ворота, ясаулы устремились за ним. По каменной лестнице Гариб вбежал на верх башни, закрыл за собой на болт тяжелую дверь. В нее с разбега уткнулись ясаулы, затрясли, загрохотали. С вершины башни Гариб крикнул:

– Э-эй, люди Диарбекира!.. – и, ударив пальцами по струнам саза, запел:

 
Что услышит отец – не страшись, моя нежная!
Пусть нас ждет даже смерть, Шасенем дорогая!
Пусть даже смерть нам грозит неизбежная, —
Счастья знали мы час, Шасенем дорогая…
 

К Золотой крепости сбегались толпы народа, с башни долетал голос Гариба:

 
Твой отец нам грозит, но не бойся, красавица.
Он тебя пощадит, лишь со мною расправится.
Мне не страшно: пусть шея моя окровавится.
Умирают лишь раз, Шасенем дорогая…
 

Молча слушал народ. В тяжелую дверь, запертую болтом, врезались топоры, летели щепки. Гариб пел:

 
Соловей свою розу забудет ли милую?
Ты сковала мне сердце волшебною силою.
Пусть мне голову рубят… И все ж над могилою
Будешь солнцем для глаз, Шасенем дорогая.
 

Тут ясаулы ворвались на вершину башни и схватили Гариба.

18

Пришел день конца его жизни и конца его смерти: Гариб стоял перед шахом, его держали ясаулы.

– Неужели ты забыл о страхе передо мной? – спросил шах.

Гариб сказал:

– Мир полон словами, а я знаю только одно слово: Шасенем.

– Ты безумен, – сказал шах. Гариб сказал:

– Безумие человека в том, что он скоро забывает и горе и радость. А я не безумен: как же могу забыть любимую?

Шах подумал и сказал:

– Отрубить ему голову!

И его слова пошли из уст в уста, пока не дошли до Шасенем.

– Шах приказал отрубить ему голову! – сообщила ей Гюль-Нагаль.

Вырвавшись из рук подружек, Шасенем выскочила на базар. Горожане пробовали остановить ее, уговорить, но она видела только их открывающиеся рты, а слышала «отрубить ему голову» – голос Гюль-Нагаль.

В воротах Золотой крепости ясаулы преградили ей путь. Отбросив их копья, Шасенем кинулась во дворец. Шахиня перехватила ее, тоже что-то говорила, но и ее Шасенем не слыхала, а слышала «отрубить ему голову».

Ничего другого не видя, ничего другого не слыша, вбежала Шасенем в комнату шаха. И он пытался ее успокоить, нежно гладя дочь по голове, что-то говорил, открывая и закрывая рот, пока Шасенем вдруг не заплакала. Сквозь ее плач все тише звучало в ее ушах «отрубить ему голову», все яснее делался голос шаха, сперва он журчал подобно ручью, потом она начала понимать слова:

– … Пойми, я и сам не хочу рубить ему голову. Но как я могу его не казнить? Я отослал его в Змеиные пески, он вернулся. Без головы он уже не сможет вернуться!

– А если я сделаю так, что он уйдет и не вернется никогда?

– Как так?

– А так…

И, наклонившись к отцу, Шасенем стала объяснять как.

19

В этом мире к сладости примешана горечь, за днем следует ночь, за пиршеством – горе, за радостью – печаль, за богатством – бедность, за дружбой – вражда. Когда ясаулы выпустили Гариба из темницы, он прибежал в сад и крикнул: «Сенем!»

Шасенем вышла к нему:

– Здравствуй, Гариб. Хорошо, что тебя выпустили. А теперь уезжай.

Гариб сказал:

– Меня не страшит ничего, пока ты любишь меня. Шасенем опустила голову:

– Гариб! Я должна сказать тебе правду. Видишь, я спокойна, и глаза мои уже не в слезах, Я тебя не люблю.

– Не говори так со мной, – улыбнулся Гариб. – Смотрю я на твое прекрасное лицо, Сенем, и нет у меня иного желания, как умереть, любуясь тобой.

– Я на самом деле тебя не люблю! Гариб удивился:

– Твое сердце не может чувствовать того, что говорит твой язык. Не верю тебе!

– Я отрезала тебя от своего сердца. Гариб вскочил:

– Сенем! Не шути со мной!

– Мои глаза теперь глядят на тебя как на доску!

– Что ты говоришь! Что ты говоришь! – Гариб потряс кулаками, не веря и не находя себе места.

– Не стучись напрасно в эту дверь, она из холодного железа, – сказала Шасенем.

Гариб обхватил руками ее голову, посмотрел ей в глаза, отшатнулся:

– Вот какова твоя верность. Меня жалеют камни, но не жалеет твое сердце.

– Это все праздные разговоры, – сказала Шасенем. – Ступай отсюда! Я запру за тобой ворота.

Гариб разорвал свой ворот:

– Зачем, зачем я остался тем же, а ты уже не та! И, подняв с земли свой саз, быстро пошел к воротам.

– Гариб… – окликнула его Шасенем, он обернулся, все еще надеясь на чудо. Она спросила: – Куда ты направишься? В какую сторону? В какой город?

Гариб сказал:

– У бродяги тысяча одна дверь! – И выскочил в ворота.

– Гариб! – крикнула Шасенем и тоже побежала к воротам.

Она выглянула, но Гариб уже скрылся среди базарных лавок.

И Шасенем начала молитву:

 
О милосердный боже мой,
Молю о помощи Гарибу!
О жаворонок голубой,
Молю о помощи Гарибу!
У снежных гор предел земной…
Ходжа-Ахмед, учитель мой,
Ты с золотою кочергой, —
Молю о помощи Гарибу!..
 

20

Судьба так затягивает узел, что его не развязать и тысяче мудрецов. Это было не первое, не второе, а третье или даже четвертое утро после того, как Шасенем рассталась с Гарибом. Шавелед сидел возле речки, что катила мутные воды среди песков, и делал вид, что не замечает Гариба, идущего по караванной тропе.

Гариб подошел:

– Шавелед?!

Шавелед подпрыгнул, словно его укололи шилом снизу, потом вскочил, будто за ним гонится тигр, потом замер, вглядываясь – кого это я вижу перед собой? – потом завопил: «Гариб» – и бросился к нему:

– Сам аллах послал мне тебя!

– Что случилось?

– Не спрашивай! – вздохнул Шавелед. – Шах Ахмад узнал, что я от его имени повелел ясаулам тебя выпустить. И…

– Это сделал ты, Шавелед?!

– … И шах так разгневался, что приказал лишить меня жизни. Я бежал. И уже четвертое утро в пути…

– Куда же ты?

– Еще час назад я знал. А теперь… Я не умею плавать…

– Иди за мной! – сказал Гариб, засучил штаны и вошел в речку.

Подойдя к воде, Шавелед остановился, умоляюще сложил руки:

– Гариб! Найди брод, а я подожду. Вот тебе палка. И сними-ка лучше одежду…

Гариб скинул верхнее платье, бросил его на песок, положил сверху свой саз, взял у Шавеледа палку и вошел в речку. Он брел, пробуя палкой дно. Становилось все глубже, уже вода по пояс, по грудь, по шею… но вот стало мельче:

– Брод! – сказал Гариб.

Он обернулся и увидел… Из-за песчаных барханов на конях вынеслись шахские ясаулы, с гиканьем подлетели к Шавеледу. Тот кинулся в сторону:

– Спасайся! Гариб!

Ясаулы догнали Шавеледа, схватили его, перекинули через холку коня. Потом подняли с земли одежду Гариба, его саз и унеслись, исчезнув среди барханов песка. Гариб из речки растерянно смотрел вслед.

21

Среди кибиток Диарбекира суетились старая Абадан – мать Гариба и сестра его, смуглая Гюль-Джамаль: им помогали соседки снимать с верблюда и крыть циновками деревянный остов кибитки.

Раздался топот копыт, подскакал Шавелед, соскочил с коня, бросил на землю одежду Гариба и саз и сказал:

– Твой сын утонул, вот его одежда…

Старая Абадан посмотрела на Шавеледа и упала на одежды сына. Из всех кибиток Диарбекира выбежали женщины и мужчины. Мать Гариба, распустив седые волосы, царапала себе лицо:

– О если бы вместо него умерла я!

Толпа расступилась перед Шасенем: простоволосая, она прибежала, когда Шавелед кончал свой рассказ:

– … И он крикнул так, что в небе замерли птицы, и скрылся под водой!

Сидя перед одеждой сына, мать Гариба била себя по коленям и причитала:

– Погас светильник жизни! Погиб мой Гариб!.. Увидав Шасенем, Шавелед подтвердил:

– Стрела небытия избрала мишенью его душу.

– Не верю тебе! – сказала Шасенем.

– Пусть конь наступит на мои глаза копытом, если я говорю неправду!

– Не верю тебе! – повторила Шасенем. – Где Гариб?!

– Утонул! Вот его одежда и саз…

– Все равно не верю. Гариб жив!

Шасенем наступала на Шавеледа, он пятился, Шасенем преследовала его:

– Где Гариб?! Отвечай!

Вокруг стоял народ, Шавелед криво усмехнулся:

– Постыдись… Дочь шаха… А говоришь такие слова…

22

– Дочь дома, а поступки ее наружу, – негодовала шахиня. – Она опозорила нас перед народом!

– Что же делать? – спросил шах.

– Отдать замуж, – сказала шахиня. – Надо выбить дурь из ее головы. Ей скоро шестнадцать, а она отвергает всех женихов. Если так пойдет дальше, у шаха не будет внука, и наше царство рассыплется в прах.

– Но Гариб умер, – сказал шах. – Весь народ – от семи до семидесяти – оплакивает его.

Шахиня сказала:

– Если бы Гариб стал вашим зятем, все – от семи до семидесяти – задрали бы носы. А теперь, когда Гариб все равно умер, Шасенем можно отдать за человека шахского рода.

– За кого?

– Хотя бы за сына моего брата, за Шавеледа.

– Это тот, который…

– То было раньше, – сказала шахиня. – А теперь он охотится на джейранов как тигр и как лев.

23

О злобный рок! Неужели он и нашу еду сделает горькой? Шасенем и ее подружки вошли в тронный зал.

– Дитя мое, – сказал шах. – Я позвал тебя сообщить нечто важное. Тебе скоро шестнадцать, а у нас до сих пор нет внука. Мы обдумали это и решили отдать тебя в жены Шавеледу.

Шасенем помолчала, потом, не глядя на Шавеледа, сказала:

– Если он хочет жениться на мне, согласна. Но пусть свадьба моя будет не раньше, чем через семь месяцев: в первую пятницу после осеннего праздника.

Шавелед поклонился:

– Я раб желаний прекрасной Шасенем.

Когда Шасенем и подружки вышли из Золотой крепости, Гюль-Нагаль сказала:

– Я бы тоже не стала держать клятву, данную бедному сироте.

– Ты меня не поняла, Гюль-Нагаль. Если Гариб жив, мы за семь месяцев разыщем его. Ты поможешь мне, ты одна, которой я могу довериться.

– А если он умер?

– Если Гариб умер, тогда и я в день моей свадьбы умру.

24

Сказано суфиями: «Кто о любви не болтает, тот недостоин блаженства любви». Торгуя в своей лавчонке в городе Халап-Ширване, Эзбер-ходжа болтал без умолку:

– Моя Гюль-Нагаль была такая красавица, что ей завидовали роза и жасмин… Два дирхема! Спасибо. Заходите еще… Брови у нее гладкие, как птичье перо, кожа, как сливки, нежная и ароматная, и вся красотой своей она была подобна четырнадцатидневной луне…

В лавчонке толпились халап-ширванские жители и их жены, закутанные в покрывала. Они рассматривали украшения и одежды, которыми торговал Эзбер-ходжа, и не без удовольствия слушали его болтовню.

– Если бы моя Гюль-Нагаль открыла лицо, от ее красоты люди обезумели бы… За кольцо – полдирхема, за жемчужину на кольце – пять, всего шесть дирхемов… А стан моей Гюль-Нагаль так тонок, что его можно продеть в это кольцо… Очень, очень хорошо на пальце. Носите на здоровье!

Какой-то человек просунул в лавку голову:

– Эй, Эзбер! Возле главного купола какой-то странник поет стихи о любви, да такие, что вся торговля остановилась.

Жены потянули своих мужей за рукава. Не успел Эзбер-ходжа мигнуть, как его лавчонка опустела. Эзбер-ходжа закрыл циновкой дверь своей лавки и вышел на базар.

В тени купола, и под навесами торговых лачуг, и прямо на земле под лучами солнца теснился народ. На каменных плитах сидел Гариб и пел:

 
… Из-за Сенем я обречен невзгодам.
И стало ядом то, что было медом,
Стал день неделей мне, а месяц годом,
Распался ум, связать – уменья нет…
 

– Ты рвешь нашу душу!.. – заливались слезами сидевшие и стоявшие. – Дай бог тебе много сыновей!..

Гариб пел:

 
И сердце сжато грезой бестолковой,
Кому нужда в моей судьбе суровой?
Нет уточки моей сизоголовой,
И в озере уже волненья нет.
 

Из базарной толпы вышел Эзбер-ходжа. Сияя, он подошел к Гарибу:

– Эге! Я вижу, ты оставил ремесло садовника!

– Эзбер-ходжа!

– Узнал! – засмеялся купец. – У нас в Ширване говорят: «Аллах создал братьев вместе, но разъединил их кошельки». Ты мне больше, чем брат, ибо на вырученные за тебя деньги я купил лавку. Пойдем, будешь жить у меня, – и повел Гариба по ступенчатой улочке, поднимающейся от базара.

25

Не отведавший пчелиного жала, в меде сладости не поймет. Подрагивал в светильнике язычок пламени, Гариб и Эзбер-ходжа сидели в лавке, купец говорил:

– … Если бы ты мне привез даже весть, что в Шемахе подорожали чувяки, это не обрадовало бы меня так, как твой рассказ о Гюль-Нагаль. Суметь обмануть шаха и выкрутиться, а? Настоящая жена купца!

Гариб блеснул глазами:

– На любимую напали, а вы не защитили ее!

– Э-э! – сказал Эзбер-ходжа. – От молнии кальяна не разожжешь! Какой купец может спорить с шахом? А я все-таки от молнии разжег свой кальян. Гюль-Нагаль обрадуется, когда узнает, что я на ее похищении получил хороший барыш. У прежнего хозяина этой лавки дела шли так плохо, что он зажигал днем лампу, иначе его лавку не замечали. А у меня всегда покупатели. Нет в городе женщины, которая не захотела бы похвастать: «Это я купила у того купца, у которого шах отнял жену».

И закончил Эзбер-ходжа так:

– Останешься торговать вместо меня. Я на каждой вещи напишу что почем. Сиди, пой песни о своем разбитом сердце и получай деньги. А я возьму самого быстроногого верблюда и помчусь к Гюль-Нагаль на крыльях любви!

26

О судьба! Одного она возвышает от рыбы до облаков, другого с соломы низводит в колодец. Размышляя об этом, сгорбясь и опираясь на посох, пыльной тропой брел рыжебородый домула Сеитнияз-мюнеджим. Он подошел к перекрестку дорог, осененному могучим чинаром.

Мимо по дороге шествовал караван: размашисто ступали костлявыми ногами верблюды, гремели бубенцы на шеях. В хвосте каравана выступал верблюд такой гордый, что казалось, голова его терлась о купол неба. Рядом шагал купец и говорил:

– Эй, верблюд! Потерпи немного. Дойдем до Диарбекира, досыта накормлю: дам тебе и траву, и персики, и розы из сада.

Домула Сеитнияз-мюнеджим сказал:

– Обманываешь верблюда?

– Откуда ты? – спросил Эзбер-ходжа, усмехнувшись.

Домула рассказал:

– Шах Ургенча обвинил меня, будто с помощью вредной звезды Миррих я навел мор на коров, и изгнал меня. Невежда этот шах! Где слыхано, чтобы по вине звезд дохли коровы? – Покачивая головой, он побрел вслед за караваном.

Эзбер-ходжа сказал верблюду:

– В Ургенче был мор коров, значит, там сейчас дешевы бычьи шкуры. Эй, верблюд! Надо ехать в Ургенч, – и свел своего верблюда с дороги на тропу, по которой пришел звездочет.

Надо ли удивляться, что он разминулся с Гюль-Нагаль, которую Шасенем послала в Халап-Ширван, как только до нее дошел слух, что Гариб там и поет на базаре песни.

27

«У нее два языка во рту» – сказано о таких. Гюль-Нагаль стояла в лавке Эзбера-ходжи перед Гарибом и говорила:

– И как только я с ним разминулась? Я осматривала каждый встречный караван от Диарбекира до Мерва, от Мерва до Тебриза и от Тебриза до Халап-Ширвана…

– Ты приехала от Шасенем?

– Ну да! И пришла за тобой. Целых два месяца добиралась!

Гариб сказал:

– Будь Шасенем даже солнцем, не взгляну на нее! Будь она даже живой водой, я и глотка не выпью!

– Почему?

– Нелюбимый к нелюбящей не пойду!

– Ты прав, – сказала Гюль-Нагаль, – Шасенем не достойна такой любви, как твоя. У нее нет сердца.

– Не надо так говорить!

– Тебе даже ее уродство кажется красотой!

– Красивей Шасенем нет никого на земле! Гюль-Нагаль засмеялась:

– Ты скажешь, что и талия у нее как у муравья, и рот как фисташка, и дым от ее вздохов поднимается до небес! А она о тебе даже не думает! В Диарбекире все веселятся. И Шасенем веселится!..

Так она вертела сразу двумя языками, не зная и не желая знать, что в этот утренний час в далеком Диарбекире Шасенем, стоя у ворот, говорила Эзберу-ходже:

– … Скажи ему от меня: «О Гариб! Если не поспеешь вовремя, не застанешь меня в живых! Не медли ни минуты, Гариб! Если сидишь – встань, если стоишь – не садись! Взнуздай коня и скачи день и ночь…» Запомнил?

– Да.

– А теперь езжай! Два месяца пути – туда, два – назад. Гариб только-только успеет прискакать! Спеши! Никуда не сворачивай с дороги!

– А бычьи шкуры? – спросил купец. Шасенем рассмеялась:

– Пока продашь бычьи шкуры, пройдет неделя. Ты же говоришь, что дня не можешь прожить без Гюль-Нагаль!

– Аллах свидетель, я спешил к Гюль-Нагаль, – сказал купец. – Все ночи в пути я не спал, скорбя о ней и стеная. Но в Ургенче были дешевы бычьи шкуры: мог ли не заехать туда?

– Вот и разминулся! Скачи же скорее к ней! И привези мне Гариба!

Купец сказал:

– За бычьи шкуры я выручу не меньше четырехсот червонцев.

– Ладно, – сказала Шасенем, – Давай твои бычьи шкуры!

Подружка подала ей сундучок, Шасенем вынула мешочек с. деньгами и протянула купцу, Эзбер-ходжа сбросил с верблюда переметные сумы, позвенев червонцами, повесил мешочек себе на шею – и за пазуху.

– Надеюсь, купец, на обратном пути ты не заедешь в Ургенч?

– В Ургенч нет, но я хотел посетить Бухару. Нынче там, говорят, дешевый урюк.

– Дешевый урюк, всемогущий аллах! – воскликнула Шасенем. – Я заплачу тебе всю цену не купленного тобой урюка, если ты поедешь домой, никуда не сворачивая, и привезешь мне Гариба!

– О роза среди роз! – воскликнул купец. – Я привезу тебе Гариба. Привезу! Мне известно, каково нетерпение любящих!.. – Он влез на верблюда. – … У меня самого от ожидания, что увижу Гюль-Нагаль, сердце прыгает как птичка джикджикий!

И верблюд повез его, покачивая змеиною головой.

28

Он был еще жив, Гариб, но завидовал мертвым. Сидя перед лавкой Эзбера-ходжи, он пел:

 
О Шасенем! В моей гортани
Родился стон: что делать мне —
Исчезла милая в тумане,
И нет ее! Что делать мне?..
 

Вокруг заливался слезами народ:

– Это Меджнун… Новый Меджнун, тоскующий по Лейли…

На базар вступил караван, возвращающийся из дальних странствий. Гариб пел:

 
Вода и пища стали ядом.
Душа была цветущим садом, —
Но ледяным ударил градом
Небесный свод. Что делать мне?
 

– Гариб! – крикнул Эзбер-ходжа, подходя во главе каравана.

– Здравствуйте, Эзбер-ходжа! Они обнялись.

– Я думал, ты давно в Диарбекире! – сказал купец. – Ведь Шасенем послала за тобой Гюль-Нагаль!

Тут в дверях лавки показалась Гюль-Нагаль.

– О, владычица моего сердца! – возопил купец, подбежав к ней. – Целый год я твердил: «Ты – розы ветвь, я – пойманный соловей, песню любви поющий в петле, дорогая…»

Гариб тронул его за рукав:

– Эзбер-ходжа… Вы что-то хотели сказать про Шасенем…

– Ну да! И я удивляюсь, что ты еще тут! Разве не знаешь, что у нее назначена свадьба?

– Свадьба?!

– Да. Шасенем сказала: если вовремя не приедешь, она примет яд и умрет.

– Когда свадьба? – спросил одними губами Гариб.

– Понимаешь ли… – смутился купец. – В Бухаре был дешев урюк. И я…

– Когда свадьба?! – повторил Гариб. Ему ответила Гюль-Нагаль почти весело:

– Сегодня.

– Сегодня?! Эзбер-ходжа сказал:

– Да, в первую пятницу после осенних праздников. Значит, сегодня.

Дикими глазами Гариб посмотрел вокруг и со всех ног ринулся неизвестно куда.

– Гариб! – крикнул Эзбер-ходжа. Куда ты? Где Диарбекир, а где Халап-Ширван. Туда два месяца пути!

Но Гариб скрылся за поворотом улочки. Купец поглядел на ширванцев, слышавших и видевших все, махнул рукой:

– Этот сгорел от любви, – и спросил у Гюль-Нагаль. – Но почему ты ему не сказала про свадьбу?

– Пусть поплачет, – ответила Гюль-Нагаль. – За то, что меня оскорбил.

– Он осмелился?! Гюль-Нагаль усмехнулась:

– Нет, на это-то он не осмелился. Просто он сказал… Но я уже забыла, что он сказал: я не помню обид.

– Ты хорошая, – сказал Эзбер-ходжа и обнял жену.

29

Разве может сравниться чья-либо быстрота с быстротою влюбленного сердца? Мир велик, есть в нем пустыни, есть сады, есть реки, и есть даже моря. И помимо того, мир полон чудес. Едва Гариб выбежал за город, слышит – топот, глядит – рядом всадник сдерживает коня, и конь бьется в узде, будто в челку ему забрался муравей.

– Юноша, – спросил всадник. – Куда держишь путь?

– Я хотел попасть сегодня в Тебриз!

– Садись позади меня на коня!

Гариб вскочил на седло позади всадника.

– Закрои глаза!

Гариб обхватил руками всадника, зажмурился.

– Теперь открой!

Гариб глянул и не поверил себе: перед ним белели стены и минареты Тебриза.

– Виноват, я ошибся… Я хотел сказать, мне надо в Мерв!

– Верблюд хорош горбатый, а слово прямое! Закрой глаза… Теперь открой!

Перед ними блестели голубые купола и минареты Мерва, Гариб слез с коня и упал на колени:

– Виноват, трижды виноват: но ты знаешь, если человек решил лгать с утра, то должен лгать до конца. На самом деле мне надо в Диарбекир!

– Экой ты неверный! – сказал всадник. – Ну да что делать: прощаю тебя в последний раз. Садись!

Гариб опять взобрался на коня.

– Закрой глаза… Теперь открой!

И Гариб вскрикнул от радости: перед ним была Золотая крепость шаха Ахмада. Смеркалось, в небе загорались звезды. Гариб слез с коня:

– Кто ты, чудесный всадник? И как мне тебя отблагодарить?

Всадник приподнял надвинутую на глаза пастушью шапку, Гариб узнал его:

– Хидыр? Покровитель пустыни?!

Да, это был он в своей простой одежде.

– Возьми из-под копыт моего коня ком земли, – сказал Хидыр. – Если тебе не поверят, что был сегодня в Халап-Ширване, вели привести слепую: помажь ей глаза, и она прозреет.

Гариб наклонился, взял из-под копыт коня ком земли, поднял голову: всадник и лошадь исчезли.

30

Небо стало совсем темным и покрылось звездным бисером, когда Гариб добрался до кибитки своей матери. Остановившись у входа, он громко кашлянул:

– Мать! Ради странствующего твоего сына впусти переночевать.

И услышал знакомый голос:

– У меня нет сына. Он утонул. А для ночлега есть дома богатых. Ступай в Золотую крепость – там свадьба.

– Мать, я твой сын, – сказал Гариб и вошел. Решетчатый остов кибитки был едва виден в красном отсвете угасающего очага.

– Мой сын утонул. Говорят тебе, утонул! – сердито сказала мать. – Его нет в живых.

– Не говори так со мной, о матушка, не прибавляй горя к горю!..

Гариб раздул угли очага, заплясали отблески пламени, и в их свете увидел лицо матери: она была слепа.

– С тех пор как я рассталась с Гарибом, я не расставалась со слезами о нем и ослепла. Садись, коли вошел! – добавила она сердито.

Гариб сел, оглядывая убогие стены кибитки, взгляд его остановился на сазе, висевшем на решетке:

– Что это висит у тебя на стене?

– Любопытный ты гость, – проворчала мать. – Это саз, это значит, что на нем играют и поют.

– Позволь мне взять его в руки.

– Нельзя, это саз моего несчастного сына. Уже семь месяцев ничья рука не дотрагивалась до него.

Гариб взял в руки саз и тронул струны:

– Позволь мне, матушка, пойти с этим сазом на свадьбу. Я там буду петь и играть, и все, что получу, принесу тебе.

– Не позволю, – сказала мать. – С тех пор, как нет моего сына, его саз не выходил из дома… – и добавила: – Хочешь идти на свадьбу – иди. Чего ждешь? Раз взял саз, так бери!

31

Перед Золотой крепостью шаха Ахмада теснился народ, из ворот доносились звуки свадебных барабанов. Какой-то старик, опершись обеими руками на посох, говорил:

– Таков этот мир: поет соловей, а роза достается колючкам.

А во дворце при свете факелов шел пир. Кто-то возгласил:

– Восхвалим невесту!

Все повернулись к пологу, за которым скрывалась невеста.

– Она словно солнце в созвездии Близнецов! Будто луна в созвездии Рака! – начал восхваления рыжебородый домула Сеитнияз-мюнеджим, вновь допущенный ко двору.

– И я бы сказал про нее «месяц», да рот у нее есть! – подхватил другой визирь. – Сказал бы «солнце», да глаза есть!