Текст книги "Круги жизни"

Автор книги: Виктор Виткович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Роман о Гарибе и Шасенем

1

Все начинается с игры в этом подлунном мире и кончается бедою.

Это случилось в тот час, когда веревки шатра мрака натянулись на колышки светил и звезд, попросту было вечером. О, Диарбекир, без которого не могут жить хоть раз здесь побывавшие! Пахло полынью, позвякивали бубенцы на шеях еще не уснувших верблюдов, и всюду слышались детские голоса.

– Гариб! – сказала Шасенем, прыгая на одной ноге. – Давай играть в поцелуи. Если завтра я приду в мектеб первая, ты проиграл два поцелуя, ты первый – я проиграла!

– Зачем буду играть в эту игру? – сказал Гариб. Он уже носил папаху на голове – ему шел пятнадцатый год, ей не исполнилось четырнадцати.

– Боишься проиграть? – засмеялась Шасенем.

– Хочешь, сыграем, мне все равно.

– Гляди же, не проиграй! – сказала Шасенем и побежала к башенкам, обрамлявшим ворота Золотой крепости шаха Ахмада.

А Гариб свернул к стойбищу войлочных кибиток, которые едва виднелись во тьме.

Всю ночь прохлада поглаживала землю. В воздухе, забираясь в кибитки, реяли сны. Пришел час, когда небо положило, как подарок на блюдо, золотой диск солнца. Шасенем вбежала во дворик мектеба – еще нет Гариба! – и стала поджидать, глядя на ворота. Один за другим входили ученики: меньшие принялись метать альчики – бабки. Долговязый Шавелед спросил:

– Хорошо ли сегодня почивал ваш отец, шах Ахмад, да не сядет ни одна пылинка на пути его совершенства?!

Шасенем в ответ только тряхнула косичками, а когда в ворота вошел Гариб, запрыгала:

– Ты проиграл! Ты проиграл! Плати два поцелуя! – и подставила щеку.

Гариб не знал, куда деть глаза от стыда: ведь на него смотрел Шавелед! Гордо Гариб два раза прикоснулся губами к щеке Шасенем и сказал:

– Давай сыграем еще!

– Опять проиграешь! – сказала Шасенем.

К ним подошел Шавелед:

– Примите и меня в эту игру.

– Нет, – сказала Шасенем.

– Почему?

– А ты подумай! – сказала Шасенем и засмеялась. – К долговязому долго ум не приходит! – и убежала в мектеб.

Мир потемнел для Шавеледа, как бычок кинулся он на Гариба. Удар Гариба сшиб его с ног, Шавелед вскочил, готовясь нанести ответный удар. Но в воротах показалась чалма, за нею рыжая, крашенная хной борода, а потом и весь целиком домула Сеитнияз-мюнеджим. Ученики исчезли в помещении.

Они расстелили там свои кошмы и коврики – мальчики с одной стороны, девочки с другой, прислонили тетради и книги на доски-подставки, открыли пеналы с чернильницами, поджали под себя ноги и начали зубрить каждый свое, покачиваясь вперед и назад, сгибаясь и разгибаясь. Младшие учили азбуку, старшие – священные стихи. Домула Сеитнияз-мюнеджим уселся, возгласил:

– Благословение над шахом Ахмадом и над семьей его, пока сверкает молния и солнце восходит с востока! – и посмотрел одним глазом на Шасенем.

2

О, комната шахини, драгоценный алмаз! Сколько в ней ковров! Сколько одеял! Сколько сундуков! И все блестит, будто смазано салом. Шах Ахмад сидел на сундуке. А шахиня, разодетая – одних колец на ее руках было шестнадцать, нарядная, как курица, которая привела себя в порядок клювом, ходила по комнате и жалобно говорила:

– То кровь льется из моих глаз, то сердце горит от скорби…

– Что случилось? – спросил шах.

Шахиня хлопнула в ладоши, и в комнату вошел Шавелед. Он упал на колени:

– Милостивый шах! Если сказать – язык жжет, не сказать – тоже плохо.

– Говори!

– Гариб осмелился солнце измазать грязью, он играет с луной в поцелуи!

Шах швырнул Шавеледу серебряную монету:

– Бери и убирайся!

Подобрав монету, Шавелед удалился. Шах походил, походил и сказал:

– А почему бы им не играть в поцелуи? Всем известно, их обручили еще в колыбели.

Шахиня пришла в великий гнев:

– Как? Вы согласны, чтобы они играли в поцелуи?! Но Гариб так беден, что его кибитку можно на одной курице перевезти!

Шах сказал:

– Я написал бумагу визирю, отцу Гариба, что выдам за его сына свою дочь.

– Раз визирь умер, его бумага тоже умерла, – сказала шахиня. – А украшать райской розой верблюда… Вы хотите, чтобы все шахи и падишахи перестали посылать к вам послов?

– Не хочу…

– Ну а если не хотите, так нечего выдавать Шасенем за безродного сироту! А я… я Шасенем не пущу больше в мектеб. Нечего ей учиться!

– Пусть не учится… – сказал шах.

– Да! Она уже достигла брачного возраста, – сказала шахиня и дернула шаха за рукав. – О мой шах! Выдайте ее за Шавеледа, его отец как-никак мой брат, а не какой-то там сын чабана.

– Нет, – сказал шах. – Шавелед доносчик, а доносчиков награждают деньгами, за них не отдают дочерей.

3

И еще один черный ворон ночи скрылся в гнезде, и взлетел еще один белый гусь утра. Гариб вбежал во дворик мектеба, заглянул во все углы, обрадовался, что пришел первым, и стал поджидать, глядя на ворота. Один за другим входили ученики, меньшие начали метать альчики-бабки. Шавелед сказал:

– Мечтаешь, Гариб? Как бы к дырявому халату пришить золотую заплату? – захохотал и ушел в помещение мектеба.

А Шасенем все еще нет. Нет и нет Шасенем! Где же, спросите, была Шасенем? Во дворце. Она была во дворце и металась по комнате, и в ее уши входили, не достигая сердца, слова шахини:

– Дитя! Я тебе говорю, а ты меня слушайся!

– Ну в последний раз! – крикнула Шасенем.

– Нет! Ты уже достигла брачного возраста. Хватит тебе буквами да звездами баловаться.

– Только на сегодняшний день пусти!

– Нет, теперь ты займешься другим: настало время тебе готовиться к свадьбе.

– Ты хочешь отдать меня замуж? – удивилась Шасенем, ибо эти слова достигли дна ее души. – За кого?

– Благонравная дочь не задает такие вопросы, – сказала шахиня, вышла и заперла снаружи комнату Шасенем на запор.

О Гариб! Не оглядывайся на ворота, не ожидай, что в них покажется солнце! Не солнце, крашенная хной борода в них показалась. Ученики бросились в дверь, домула Сеитнияз-мюнеджим скрылся за ними, лишь тогда Гариб оторвал глаза от ворот и вошел в помещение.

Покачиваясь, ученики уже зубрили каждый свое. Только успел Гариб постелить свою войлочную кошму, как услышал:

– Эй! Гариб! Ты выучил свой урок?

Гариб подошел к домуле, но взор его все еще блуждал возле дверей.

– Ты думаешь, что урок за тебя мне ответит вон та дверь? – спросил домула.

Ученики захихикали. Гариб бросил вокруг отчаянный взгляд и неожиданно для себя запел:

 
О друзья мои дорогие,
Что случилось? Любимой нет!
Мусульмане, братья родные,
Что случилось? Любимой нет!..
 

Домула выпучил глаза, ученики разинули рты. Гариб пел.

 
«Я приду», – она обещала,
Но минут утекло немало,
Время завтрака миновало…
Что случилось? Любимой нет!..
 

Домула взвизгнул:

– Ты что?! – поднял палку.

Гариб увернулся и выскочил вон. Нахлобучив папаху, слетевшую с его головы, он помчался прямо к крепости шаха Ахмада; крадучись, проскользнул за спиной ясаула с золотым копьем, охраняющего ворота; вскочил на коня с золотой попоной: конь стоял под окнами дворца возле золотых яслей с кишмишем и горохом. Со спины коня Гариб взобрался в окно и очутился в комнате Шасенем.

– Гариб?! – воскликнула Шасенем. – Давай свою щеку! Я проиграла! Скорей! А то нас могут увидеть, и тогда все пропало. Меня больше не пускают в мектеб! Говорят, я достигла брачного возраста. Скорей давай щеку!

– Нет, Сенем, мы не будем больше играть в эту игру. Всем известно, мы предназначены с колыбели друг другу. Завтра же пошлю мать к шаху Ахмаду сватать тебя.

– А если отец меня тебе не отдаст?

– Тогда я тебя украду! – сказал Гариб и выпрыгнул в окно.

Шасенем выглянула: вздрагивая кожей, стоял конь возле яслей с кишмишем и горохом, но Гариба и след простыл.

4

– Что стрела минует цель, видно по натянутой тетиве. Перед шахом Ахмадом стояла мать Гариба, теснились придворные, старая Абадан говорила:

– … Шасенем и Гариб достигли брачного возраста. Настало время, справедливый шах, исполнить бумагу.

Она протянула шаху бумагу, на ней две подписи и печать. Шах Ахмад поморщился и сказал:

– Раз твой муж умер, бумага тоже умерла, – разорвал бумагу и швырнул клочки на ковер.

Держатель царственного кувшина полил шаху воды – вымыть руки после бумаги, и держатель царственного полотенца стал их вытирать. Абадан поправила клок седых волос на голове и сказала:

– О шах! Каждое неисполненное обещание – это безводное облако, ненаточенная сабля и бесплодное дерево. Не будет тебе удачи! – и повернулась, чтобы уйти.

Но ясаулы подхватили ее под руки и поставили перед троном.

– Вот, оказывается, какой у тебя злодейский умысел! – сказал шах.

Держатель царственного полотенца воскликнул:

– Наш шах – по ярости и мести Сатурн! По милости – Юпитер! По силе и стремительности – Марс! А по могуществу таков, что солнце является его рабом!

– Повелеваю! – сказал шах. – Имущество у этой презренной старухи отобрать. А ее, и ее сына Гариба, и ее дочь изгнать в Змеиные пески. Пусть пасут там наших овец.

5

О превратный мир! Дудели трубы, гремели барабаны, толпились люди, ясаулы уводили в изгнание Гариба, его старую мать Абадан и его сестру смуглую Гюль-Джамаль: у всех троих руки были связаны за спиной. За ними ясаул вел под уздцы клячу, такую худую, что и вороне клюнуть некуда. На клячу была навьючена ветхая кибитка: рваные кошмы трепались на ветру и торчали колья.

В окне Золотой крепости стояли шах, шахиня и Шасенем. Шасенем крикнула:

– Гариб!

Гариб услышал, обернулся, крикнул:

– Не забывай меня! Помни, что я живу!

Ясаулы копьями подтолкнули Гариба. Шасенем вцепилась руками в подоконник, да так, что шах и шахиня не могли оттащить ее от окна. Она смотрела, как ясаулы все дальше уводили в пески Гариба, его мать, и сестру, и навьюченную кибитку. И когда все исчезло среди песчаных барханов, Шасенем сказала:

– О великий аллах, охрани его от бед и несчастий и не посылай ему другого горя, кроме любви ко мне!

6

Жаждущему судьба посылает воду не только в золотом сосуде, но и под камнем в пустыне. Смуглая Гюль-Джамаль, сестра Гариба, пасла шахских овец, свистел и щелкал в ее руке бич, вился дымок над рваной кибиткой, старая Абадан готовила пищу, выходя из кибитки и вновь в ней скрываясь. Из-за барханов появился путник, он был в простой одежде, с посохом, в пастушьей папахе, борода его была одета серебром.

– Мир этому дому, – сказал путник.

– Добро пожаловать, здравствуй, – ответила Абадан. – Войди в кибитку, странник. Сядь, отдохни, сними свою обувь.

Путник вступил в полумрак кибитки. В ней было пусто, только на очаге в казане варилось мясо, на решетчатом остове висело несколько кожаных бурдюков и сосудов, да в стороне на кошме лежал Гариб: его глаза были широко открыты, но в них не было жизни. Путник сел возле очага и снял свои грубые башмаки. Абадан кивнула на Гариба:

– Сынок. Уже целый год лежит.

– А какова причина болезни?

Абадан положила гостю в миску кусок мяса и сказала:

– Хотя тело его здесь, но его сердце там. Только раз в сутки, вскоре, как загорится звезда Зухре… он сядет, возьмет в руки саз и запоет. Но и тогда он нас не узнает…

Гариб пошевелился.

– Вот… Сейчас… – прошептала мать.

В дверном проеме на небе начала разгораться Зухре, вечерняя звезда. Гариб привстал, мать сунула ему в руки саз, Гариб ударил пальцами по струнам и запел:

 
Я сбился, о Зухре, с дороги,
Сведи меня на верный путь,
Я, как Меджнун, лежу убогий.
Как мне Лейли мою вернуть?..
 

Гюль-Джамаль пригнала к кибитке отару овец на ночлег, вошла, поклонилась гостю, взяла в руки мясо, стала с жадностью есть. Гариб пел:

 
Без милой плача и рыдая,
Я на костре лежу, сгорая.
Я – лебедь, вкруг – пустыня злая,
Дай мне в воде крылом плеснуть.
Ответа просит раб гонимый,
Лежащий здесь, огнем палимый:
Соединимся ль мы с любимой,
Увидимся ль когда-нибудь?
 

– Увидитесь! – сказал странник. Гариб медленно повернулся к гостю:

– Кто ты?

У Гюль-Джамаль от удивления выпало мясо из рук, мать ахнула:

– Заговорил… Гариб заговорил! Мой верблюжонок! Вглядываясь в странника, Гариб спросил:

– Ты Хидыр, покровитель пустыни?

– Для тебя куда важней, что я прибыл из Диарбекира и видел Шасенем, – уклончиво сказал странник.

– Горе мое выше головы моей! – воскликнул Гариб и вскочил. – Где ты видел Шасенем?

– В саду… И красоту ее сада невозможно описать: войдешь в него – грусть переходит в радость, слезы в смех. Шах подарил этот сад Шасенем, чтобы она могла выбрать там себе жениха. Но Шасенем всем отказывает, она ждет тебя, Гариб!

Гариб схватился руками за сердце и бросился вон из кибитки. За ним под шатер ночи выбежала старая Абадан.

– Гариб! – крикнула мать.

Гариб повернул обратно, подбежал к страннику, который уже стоял у входа в кибитку:

– Может быть, это была вовсе не Шасенем?

– Эта девушка такой красоты, что ни ешь, ни пей, только любуйся, а идет она такой плавной поступью, как будто раздумывает – наступить или не наступить.

– Да, это Шасенем! – убедился Гариб и склонил голову перед матерью. – Прости меня, мать.

– Не уходи, сынок! – воскликнула Абадан и заплакала.

Гариб обнял ее:

– Не плачь, мать.

– Не обращай внимания на мои слезы, сынок. Иди, только помни… – Она отерла глаза. – Где бы ты ни был – даже в кривом переулке, всегда говори прямо. И еще помни: короткий меч в руках храбреца становится длинным. И еще… – Абадан зашла в кибитку, вынесла саз и папаху, дала сыну в руки саз, надела ему на голову папаху. – … Если нет советчика, положи шапку на землю и хоть с ней посоветуйся.

Она обняла сына, и Гариб под шатром звездного неба пошел по пескам.

7

Сказано: «Полнота удовольствий и услада от богатств этого мира в том, чтобы повидать невиданное, и поесть нееденное, и найти не найденное, а это все возможно только на базаре». О, базар в Диарбекире! Чего там нет: и ковры, и седла, и украшенные переметные сумы на верблюдах, и детские колыбели, и глиняные сосуды с шербетом, и дыни с пестрой в родинках кожурой, и белые шарики крута – сухого сыра пустыни, и высушенные бараньи желудки, и бархатные чувяки, отделанные серебром, и плиточный чай, который снимает усталость, и украшения женщин, и бисер, о котором говорят, что это слезы девушек, подвешенных злым дэвом за косы, и парча, и чекмени, и многое другое.

Посреди базара лежали верблюды, возле них суетились купцы-караванщики, под грудами хвороста махали хвостами ослы. Всюду сновали на лошадях покупатели, расталкивая толпу окриками. А позади всего высилась Золотая крепость шаха Ахмада. Гариб ходил по базару, когда услышал голос глашатая:

– Э-эй! Шасенем, дочь шаха Ахмада, купит раба!.. Э-эй! Нужен раб, искусный в деле выращивания цветов!..

Гариб сорвал с головы папаху, положил на землю:

– Шапка моя! Посоветуй! Надо ли делать, что задумал?.. Надо! – надел папаху и пошел прямо к лежащим посреди базара верблюдам.

Молодой купец, судя по маленькой шапочке приехавший из Ширвана, нарядный, с закрученными усами и расчесанной бородой, укладывал в переметные сумы своих верблюдов каракулевые шкурки.

– Уважаемый купец, у меня к вам дело, – сказал Гариб.

– Если ты намерен предложить мне гнилой горох, не начинай разговора!

– Я хочу, чтобы вы заработали тысячу червонцев. Продайте меня как своего раба Шасенем, дочери шаха Ахмада.

Купец засмеялся:

– Ты что, дурак или влюбленный? Лучшему рабу цена сорок динаров, – он посмотрел на Гариба. – Мне как раз нужен погонщик верблюдов. Поедем со мной в Халап-Ширван, там так много красавиц, что ты не будешь знать, какую выбрать.

– Мне нужна одна! – сказал Гариб и повернулся, чтобы уйти.

С неожиданным проворством купец его остановил:

– Куда ж ты? Если настаиваешь, так и быть – продам тебя… Только надо сперва, чтоб стражники не придрались, превратить тебя в плешивого негра. Сейчас достанем бараний желудок и… Эй, мальчик!

Купец бросил невесть откуда вынырнувшему мальчику несколько монет, что-то вполголоса сказал. Мальчик, сверкая пятками, исчез в базарной толпе, а купец взял Гариба за руку и ввел его в кольцо лежавших и стоявших верблюдов, так что они отгородили их от базара. И это было как раз вовремя, потому что со стороны Золотой крепости к базару подошел долговязый Шавелед: за год из юноши он превратился в мужчину. Он шел, покручивая маленькие усики, нюхая воздух, как шакал, зорко вглядываясь по сторонам. Мимо пробежал мальчик, держа в одной руке высушенный бараний желудок, в другой – глиняную баночку с краской и кисть, но Шавелед не удостоил его взглядом.

А Гариб и купец сидели на коврике в кольце верблюдов. Купец похвалялся:

– … Я опытный человек в делах любви. Если женщина увидит меня, сразу теряет разум. Не веришь? Так слушай… Три дня назад иду я тут по базару, а навстречу…

Меж верблюжьих голов и горбов вынырнул мальчик, купец взял у него желудок, краску и кисть, бросил ему еще монетку, и мальчик умчался.

– Давай голову!

Гариб подставил голову, купец стал натягивать на затылок Гариба и прилаживать высушенный бараний желудок:

– Так вот, иду я… Навстречу девушка. Посмотрел я на нее, она в ответ приоткрыла покрывало. И я увидел, что волосы ее, как полчища эфиопов, лицо, как снег, а уста, как бальзам для больных тысяч городов…

Приладив желудок, купец взялся за кисть, обмакнул ее в баночку и принялся красить Гарибу лицо:

– … Я пошел следом и говорю ей стих: «Золотым блестя халатом, милая, иди сюда, с подбородком розоватым, милая, иди сюда!» Молчит. Я говорю еще стих. Опять молчит. Тогда я протянул ей кинжал: «О красавица! Или пронзи мне кинжалом печень, или заговори!» И она заговорила. Когда я услышал ее голос, осел убежал и веревку унес, пропала петля! Я пошел к ее отцу, положил перед ним саблю и саван и сказал: «Или убей меня и заверни в этот саван, или отдай мне свою дочь в жены!»

Эзбер-ходжа стал докрашивать Гариба, поворачивая его, рассматривая свою работу придирчивым оком.

– Ну и что отец? Купец усмехнулся:

– Мне некогда делать подарки и ждать. Я купец, я заплатил за нее сто червонцев и на следующий день сыграл свадьбу. Но тут прибежал какой-то человек и сказал: «Шах Амад прослышал про красоту твоей жены и велел привести ее во дворец!» И мы с Гюль-Нагаль решили бежать!

Слова эти вошли не только в уши Гариба, их услыхал еще и Шавелед. Просунув голову меж верблюжьих горбов, он увидал купца, который говорил какому-то плешивцу:

– Думаешь, хвастаю? Вот Гюль-Нагаль!

С переметной сумы лежащего верблюда купец снял шкурку каракуля. И Шавелед издалека увидел лицо красавицы Гюль-Нагаль. Купец нежно сказал:

– Прости, моя любимая. Но глаза раба не в счет.

И вновь прикрыл ее шкуркой. Шавелед пригнулся, отскочил и пустился бегом к Золотой крепости шаха Ахмада.

8

На базаре ясаулы расчищали палками дорогу для Шасенем. Ее подружки, закрытые шелковыми покрывалами, шли пересмеиваясь. На Шасенем было надето десять разноцветных вуалей, но и через десять вуалей ее красота спорила с красотою луны. Подталкивая плешивого раба, к Шасенем подошел купец и низко склонился.

– Чего тебе, купец?

– О похитительница красоты красавиц! Я Эзбер-ходжа, прибыл из Ширвана. Как сказал поэт: «На родине оставив дым обыкновенных дров, пришел в страну, где амброй пахнет даже дым костров». И я хочу продать вам раба.

– А он умеет выращивать цветы? – спросила Шасенем.

– Он сын садовника, внук садовника и правнук садовника! Его отец выращивал нарциссы еще в его колыбели, чтобы приучить к ремеслу с детства!..

– Сколько же ты хочешь за него?

– Я прошу… Пусть не рассердится госпожа… Я не из тех торговцев, которые показывают пшеницу, а продают ячмень… Я прошу за него…

– Сколько?

– Тысячу червонцев! – сказал купец, глядя на кончик своего сапога.

– Дорого же стоит твой плешивец! – весело сказала Шасенем. – Почему он так удивительно дорог?

– Мой раб еще и музыкант, и певец, и вдобавок влюбленный. Но я могу цену сбавить…

– Вели ему спеть что-нибудь!

Эзбер-ходжа сделал знак плешивцу, тот ударил пальцами по струнам саза и запел:

 
Острым умом пойми странные мои речи.
Хочешь раба купить? Можешь купить, Сенем…
Я с красотою одной издавна жажду встречи…
Хочешь раба купить? Можешь купить, Сенем…
Только одних цепей ждут, томясь, мои плечи…
Хочешь раба купить? Можешь купить, Сенем…
 

Шасенем узнала Гариба и посмотрела на него взором, оставившим в нем тысячу вздохов.

– Куплю, пожалуй… – сказала, взяла из рук подружки расписной сундучок с червонцами, дала Эзберу-ходже, повелела рабу: – Следуй за нами!

И Гариб пошел за ней и толпой ее говорливых подружек.

Где найти слова, чтобы описать сад Шасенем?! Вы и сами знаете: соловьи в нем свистели, и горлинки ворковали, и павлины расхаживали, и попугаи пересмеивались, и журчали ручьи. Падал от солнца свет на розы, свет от роз на солнце падал, отливал сад всеми красками. Точеные колонки на террасе дворца Шасенем были подобны копьям, нацеленным в облака. Перед террасой стояли полукругом кибитки подружек: камышовые циновки были скатаны так, что кибитки провевал ласковый ветерок. А чтобы ни один любопытный взор не мог подсмотреть, сад с четырех сторон был обнесен кирпичной стеной…

Чернявая подружка Шасенем указала плешивому рабу на одну из кибиток, Гариб скрылся в ней. Чернявая убежала, но вскоре вернулась, неся таз с водою, поставила таз перед Гарибом:

– Умойся! И жди, чтобы ушло солнце. В тот миг, когда в верхнем отверстии кибитки покажется звезда Говхер-Жемчужина, ты увидишь в дверях совсем другую жемчужину, – она выскользнула из кибитки.

И Гариб начал смывать краску с лица.

9

Эй, купец! Береги свое счастье! Знай, шесть мешков, наполненных скорпионами, подстерегают его, и жадность готова развязать эти мешки. Было так. Шах Ахмад сидел в комнате шахини на сундуке.

– А она на самом деле красивая… эта… жена купца?

– Такая красавица, что, глядя на нее, можно только посвистывать, – сказал Шавелед.

Шах швырнул ему кошелек с серебром, и Шавелед покинул покои. Шах сказал:

– Сейчас же повелю схватить ее!

– Вот как! – сказала шахиня. – Если ты ее схватишь, весь базар будет говорить: «Это тот шах Ахмад, который отнимает жен у купцов!»

– Ну и пусть! Какое мне дело! Шахиня подбоченилась:

– Уж если начнут говорить…. Всем известно: беда валится на голову с языка.

– Но если она красавица, ей место в моем дворце, а не в мешке какого-то купчишки!

– Никуда она не денется, – сказала шахиня. – Когда караван уйдет, пошли вдогонку переодетых воинов. Под видом разбойников они нападут, схватят красотку, и пусть будет славен аллах в небесах!

И опять черный ворон ночи взял под крыло золотое яйцо небосвода. Мирно звякал бубенец в хвосте каравана. Жадно вдыхая ночной воздух, покачивалась на верблюде в кеджебе-паланкине белолицая Гюль-Нагаль. Впереди рядом с караванбаши шел Эзбер-ходжа, заткнув обе полы халата за пояс. Вдруг позади послышались топот копыт, разбойный свист, крик о помощи. Эзбер-ходжа бросился назад, подбежал к своим верблюдам и остолбенел.

Какие-то разбойники в лохмотьях, из-под которых выглядывала одежда ясаулов, схватили Гюль-Нагаль, заткнули ей рот и, перекинув через седло, приторачивали к коню. А она, стараясь отбиться, извивалась в их руках как змея.

Эзбер-ходжа смотрел, выпучив глаза. Разбойники захохотали, гикнули и умчались, и пыль от копыт их коней заслонила звезды. Эзбер-ходжа сказал:

– Эй, шах! Пусть и смерть тебе на здоровье будет! – подошел к остановившемуся каравану, взобрался в опустевшее кеджебе, вздохнул и поник головой.

10

Шах Амад пребывал на троне. Достойные сидеть сидели, другие же остались стоять. На почетном месте восседали послы в чужеземных одеждах. Шахиншахский посол говорил:

– … На это я ответил шахиншаху так: «Правитель, который задумал сделать своих подданных хорошими людьми, должен прежде сам стать хорошим человеком, дабы не уподобиться тому глупцу, который решил выпрямить кривую тень, не выпрямив самого предмета, который дает эту тень».

– Мудро! Мудро! – закивал шах Ахмад. – Шахиншаху делает честь, что у него такие визири, как ты…

Пока шах вел беседу с послами, шахиня, посадив Гюль-Нагаль на один из своих серебряных сундуков, учила ее:

– Не отвечай взглядом на взгляд, ибо первый взгляд принадлежит тебе, а второй – направлен против тебя. Лучше бросайся прямо в ноги. Поняла?

– Да.

– При шахиншахских послах он не посмеет тебе отказать. Поняла? И тогда мы добьемся – ты своего, я своего!

Она набросила на голову Гюль-Нагаль покрывало, вывела ее за дверь, передала из рук в руки ясаулам, а сама подошла к решетчатому окошку, через которое был виден тронный зал. Она смотрела, как ясаулы ввели в зал Гюль-Нагаль, закрытую шелковым покрывалом, и как шах вежливо обратился к Гюль-Нагаль:

– Красавица! Ты цветок какого сада? Откуда улетела, где опустишься? Как тебя зовут?

Он протянул руку – приоткрыть ее покрывало, но Гюль-Нагаль бросилась ему в ноги:

– О защитите меня! Великий шах! Будьте мне отцом в день воскресения мертвых!..

Шах поглядел на чужеземных послов и опустил голову. Гюль-Нагаль лежала у его ног, рыдая и причитая:

– Будьте мне отцом!.. Будьте мне отцом в судный день!..

Горели факелы, послы смотрели на шаха.

– Что ж… – вздохнул шах. – Как видно, наше намерение не попало в круг исполнения, не совпало с центром возможности. Одна была у нас дочь, а теперь их стало две. Отведите ее к Шасенем.

Шахиня за решетчатым окном улыбнулась и пошла прочь.

11

Гариб ждал и ждал Шасенем, а она не шла. Он сказал: «Замолчите, соловьи! Я не могу слушать вас, потому что вы сидите на ветках вместе со своими подругами, а я тут один жду, жду!» А Шасенем все еще не было. Ум улетел из его головы, и он стал бесноватым от любви. Сверкали звезды в верхнем отверстии кибитки, но Гариб их не видел, так как душа его была охвачена дымом.

Птицей влетела Шасенем.

– Гариб! – сказала она и протянула к нему руки. Он сказал:

– Я раскаиваюсь, что пришел.

– Зачем же тогда пришел? Уходи, раз не любишь!

– Нет, это ты не любишь! Пять часов я жду тебя здесь, а ты там веселишься.

– Что ты говоришь! – сказала Шасенем. – Весь день я дрожала, ожидая ночи. А ты… Не любишь – прямо скажи!

– Это ты не любишь! На базаре ты даже не обрадовалась. Просто купила раба, чтобы развлечься. А мне и грязная дорога казалась ковром: так стремился к тебе!

– Это я не люблю?! Ночью я только и делала, что говорила: «Может быть, Гариб приедет утром». А утром говорила: «Может быть, он явится вечером». Так целый год! А ты там сидел и обо мне не думал.

– Это ты не думала! – крикнул Гариб. – Живешь в красивом саду. К тебе приезжают свататься женихи, ты смеялась с ними, веселилась!..

– Я притворялась радостной, хлопала в ладоши, но у меня в руках не оставалось ничего, кроме ветра. Днем и ночью думала только о тебе. А ты… Не любишь, ну и уходи!

– Нет! Я уйду, потому что ты не любишь! Уйду! И не вернусь никогда.

Шатаясь, Гариб пошел к выходу из кибитки. Стоя на пороге, Шасенем сказала нежно:

– О, Гариб! Убил ты меня. Уходи! Гариб обернулся:

– Сенем…

И, плача, они кинулись друг к другу.

12

Из пустых слов не сваришь плов, подавай рис да мясо. В укромном уголке разговаривали долговязый Шавелед и рыжебородый Сеитнияз-мюнеджим. Шавелед говорил:

– Узнав от базарных соглядатаев, я подумал – что же это за раб, за которого платят тысячу червонцев? Я проник ночью в сад Шасенем и увидал там… Гариба.

– И ты донес шаху? – спросил домула.

– Нет. Шах Ахмад сказал: «Никогда не выдам дочь за доносчика». – Шавелед ухмыльнулся. – Если шах кривой, и ты прищурь глаз. Отныне я стану как будто я лев и тигр. Вот почему и пришел к вам.

– А я при чем? – насторожился домула.

– Вы ни при чем. А вот ваши звезды… Угадывать, узнавать, а потом и доносить… Это их дело. Поможете мне?

Домула сказал:

– Шайтана спросили: «Глину есть будешь?» Шайтан спросил: «Масла дать не забудешь?»

Шавелед засмеялся и протянул домуле кошелек.

13

Сказано: «Время благоприятствует, а звезда управляет». Увы, время не благоприятствовало Гарибу и Шасенем, зато звезд на небе было больше, чем надо, и каждая желала управлять чьей-то судьбой. Шах Ахмад, и послы, и придворные сидели на террасе дворца и, задравши головы, глядели в небо. Домула Сеитнияз-мюнеджим говорил:

– … И я установил положение звезд, которые господствуют над градусом движения звезд, и градус вредного воздействия, и узнал, что изгнанный в Змеиные пески Гариб вынул голову из ярма покорности и шею – из ошейника повиновения и проник к той, на белизне глаза которой надо писать чернотою зрачка и рисовать жидким золотом, – к самой Шасенем.

В сердце шаха вонзилось копье гнева:

– Клянусь, обоим отрублю головы!

– О солнце солнц! Шасенем не виновата, – сказал домула. – С ней это случилось просто потому, что луна находилась в созвездии Весов. Гариб! Вот, кто во всем виновен! И ему одному надлежит переселиться из мира живых в мир усопших.

Шах Ахмад сказал:

– Ясаулы! За мной! – и повернулся к домуле Сеитниязу-мюнеджиму. – Но если твои звезды ошиблись, я отрублю головы не им, а тебе! Так и знай!

14

Установив на голове золотое перо, пальцы по-китайски хной раскрасив, как павлин охорашиваясь, как попугай-птица разговаривая, Шасенем расхаживала по ночному саду. С нею гуляла Гюль-Нагаль.

Любуясь ими, Гариб играл на сазе и пел:

 
Две пери нежные, гуляя,
Идут, качаясь плавно-плавно.
Моя душа в преддверье рая:
Идут, качаясь плавно-плавно.
 
 
Как две луны в воздушных латах,
Как две волшебницы богатых,
Как бы два сирина хохлатых, —
Идут, качаясь плавно-плавно.
 
 
Одна – бутон, другая – роза,
Но у Сенем изящней поза.
Любуйтесь все! Как явь и греза
Идут, качаясь плавно-плавно…
 

В ворота загремели:

– Шасенем! Открой!

– Отец… – Шасенем заметалась. – Прячься скорей! – Она открыла перед Гарибом глиняную корчагу с шербетом. – Нет, сюда, – показала в громадный бурдюк для сбивания масла. – Нет…

К каждой кибитке возле входа была прислонена длинная, свернутая в трубку циновка. Гюль-Нагаль вместе с Шасенем, закатав циновку с Гарибом, опять прислонили ее к кибитке.

В ворота гремели. Из кибиток появились, протирая глаза, подружки Шасенем. Они открыли ворота, вошел шах, отстранил рукой дочь и пропустил ясаулов. Ясаулы устремились во все концы сада, завизжали и разбежались по своим кибиткам подружки.

– О тень над головой моей, любимый отец, – говорила Шасенем, идя за шахом. – Кого вы ищете?

Шах не ответил: сперва заглянул в корчагу с шербетом, потом в бурдюк для сбивания масла, и только тогда спросил дочь:

– Где Гариб?

– Какой Гариб? – сказала Шасенем. – Ах, тот? – и засмеялась.

Гюль-Нагаль сказала:

– Искать тут Гариба все равно что печь чуреки на лунном свете, его здесь нет.

– А чей это саз? – спросил шах, поднимая саз. – И кто тут пел?

– Это я пела, – сказала Гюль-Нагаль. – Это мой саз, о названый отец мой.

Шах Ахмад покосился на нее, а Шасенем сказала:

– Вы так разгневаны, что уже не отличаете зла от добра.

Подбежали ясаулы:

– О повелитель! Мы все перерыли. Его тут нет.

– Хорошо же! – сказал шах и пошел прочь.

За ним выбежали ясаулы, и Шасенем заперла ворота. Когда Гюль-Нагаль развернула циновку с Гарибом, Шасенем прошептала: