Текст книги "Человек рождается дважды. Книга 2"

Автор книги: Виктор Вяткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Прибор механической базы стоял по ключу выше. Алексеев увидел Колосова, тот катал уже тачку.

– Обгонят, черти, – бросил он тихо и уже озлобленно закричал конвоиру – Эй, кум! Шевели копытами!

Работали молча. Лёнчик постоянно подгонял бригаду и сам помогал вкатывать к бункеру тачки.

В обед пришла Таня Маландина. Увидев Алексеева, она помахала Ему рукой, предлагая спуститься с прибора.

– Лёнчик, поздравляю! Вот пропуск на круглосуточное, бесконвойное хождение по прииску. Я верю, что не придётся жалеть. Теперь за поступки Алексеева несёт ответственность и Маландина. – И она передала пропуск.

Ему… бесконвойное хождение по прииску! Он понимал, что это значит. И кто же поручился за него? Девушка. Первая мысль была – отказаться. Он просто не мог поручиться за себя и брать какие-то обязательства. Но она так радовалась. Лёнчик почувствовал, что к нему впервые в жизни отнеслись с таким доверием.

– Татьяна, клянусь свободой, вас не подведу, – прошептал он растерянно и, резко повернувшись, ушёл.

…Алексеев возвращался в поселок/ после проверки ночной смены. Шёл он неторопливо, весело посвистывая. Настроение было приподнятое. У него зародился план – вызвать на соревнование через газету/ бригаду Колосова. А почему бы и нет? Пусть у них большие возможности. Зато и почётнее будет победа. Бригада поддержала эту идею.

Лёнчик с каждым днем всё больше чувствовал полноту жизни. Странно, как может захватить работа! – часто задумывался он. С него сползала блатная шелуха.

Татьяну он боготворил. Позови она Его на подвиг – он пошёл бы не задумываясь. Прикажи воткнуть кому-нибудь в живот нож – он сделал бы и это.

Лёнчик перебрёл ключ и пошёл по тропинке. Было особенно душно. Пахло горелым автолом, выхлопными газами и кисловатым запахом комаров.

Он обогнул высокий отвал и неторопливо вытащил папиросы.

– Покурим, земеля. – На тропинку вышел золотозубый ухмыляющийся блондин.

– Смоли, – протянул Ему Лёнчик папиросы.

Золотозубый взял папиросу и уселся на отвал.

– Садись, Если не торопишься. Вижу, не признаёшь? – скривился он. – Да где тебе? Ты нынче – икона. Осталось поставить в угол…

– Не припомню, а где-то видал.

– Владивосток кича, да ушла добыча, – снова блеснул блондин золотыми зубами. – Вспомнил?

– А, Золотой? Откуда? – Лёнчик вспомнил побег из пересыльного пункта во Владивостоке.

– Откуда ветер, оттуда и тучки. Тогда ушёл, да по новой влип. Теперь уже по ксивам Турбасова числюсь. – Он засмеялся. – Была рыбка в руке, а нынче снова в реке…

– Звачит, гуляешь? Давно?

– Да уж с осени «во льдах», – ответил он тихо и, сжав челюсти, процедил – Я по делу. Колюха толкует: «Попел соловьем да кончай кречетом…»

– А что? – нахмурился Лёнчик.

– Пока ворона в чужих хоромах, кое-что обтяпать надо, – усмехнулся Золотой. – Мне лично немного рыженьких карасиков наблеснить. По этой тропиночке на второй участок премвознаграждение прогуливается.

– Я не барыга – карасей тебе добывать. Это что, у своей бригады? Дело не пойдёт. Не только вор, а и последний пёс не гадит, где спит. Не по-жигански так. Спроси у Копчёного, – резко ответил Лёнчик.

– А ты не ломай черепок. Колюха не меньше знает, толкнём и полезет, – оборвал Его тот. – Задаваться начал?

Алексеев сунул руку в карман.

– А ну вынь руку, тварь! – заорал Золотой.

Алексеев отпрянул к кустам. И тут что-то тяжёлое рухнуло ему на голову и придавило. В висках застучали глухие удары, и сразу всё стихло…

Колосов задержался на приборе и теперь торопился домой. Он пошёл прямиком на приисковую дорогу. Перепрыгнув через ключ, услышал странные, звуки, как будто кто-то мычал. Он заглянул за отвал и натолкнулся на Алексеева. Тот, стоя на коленях, отталкивался руками, но сразу же терял равновесие и падал лицом в грунт.

Пьяный, решил Юра и хотел уже уходить, как заметил на голове парня спёкшиеся следы крови.

– Лёнчик, что с тобой?

Алексеев непонимающе что-то бормотал.

Колосов прислонил Его к отвалу, зачерпнул фуражкой воду и вылил на голову, Лёнчик удивлённо захлопал глазами.

– Что произошло? – снова спросил Юра.

Тот схватился за виски и сосредоточенно наморщил лоб.

– Ничего, гражданин начальник. Порядок, уже очухался. Пришить, подлюки, хотели, да видно живуч.

– Кто это?

– Не скажу, не по закону это. Да я не из трусливых. Ещё посмотрим, чья возьмёт, – прошептал он, задыхаясь, и тут же резко добавил – Сделали, кому надо было, да знать вам не следует. Уходите, гражданин начальник, теперь я оклемаюсь. Только позвоните в лагерь, мол, на приборе задержался, а то Ещё искать будут.

– Пойдём вместе, я помогу.

– Нет-нет. Тут наше дело, чисто жиганское. Прошу, уходите. Так надо. – Он болезненно сморщился и поднялся.

Настаивать Юра не стал, а отошёл и притаился в кустах. Лёнчик, шатаясь и постоянно останавливаясь, поплёлся в лагерь.

Утром/ он вышел на работу вместе с бригадой, был задумчив и больше сидел.

ГЛАВА 8

Вечером Колосов зашёл в контору прииска. В комнате комитета Ещё горел свет. Ребята разошлись, только Татьяна читала письмо.

Юра рассказал Ей о происшествии с Алексеевым.

– Лёнчик злой на жульё, как чёрт. Расправу над собой он считает незаконной. Ты сама знаешь, какой он самолюбивый, а тут ведь затронут Его воровской престиж, – говорил Колосов, – Теперь дело за нами. Не прозевать бы.

Татьяна подняла глаза.

– Да, надо подумать! Я посоветуюсь. Алексеева мы должны отвоевать, а за ним пойдут и другие. Ты понимаешь, как это важно? – Она сдвинула брови и сообщила – А за поджог тайги тебе всыпали строгача. Огорчён?

Юра с шумом придвинулся к ней вместе со стулом.

– Конечно, не радуюсь, хотя и предполагал. Но мы всё-таки моем. Пожар дал оттайку. Горит кустарник и мох. В конце концов должен был кто-то рискнуть.

– Эх, Юра, Юра. Сложишь ты когда-нибудь свою буйную головушку, – Таня придвинула к себе отложенные листки письма. – Подожди: дочитаю – и пойдём вместе.

– Взысканий у меня, как ран у хорошего солдата, – ответил Юра серьёзно и, взглянув на толстую стопку страничек, засмеялся – О-оо, кто это такой писучий?

– Нина прислала из Магадана. Хочешь, посмотри. Там кое-что и тебя касается. – Она отделила несколько прочитанных листков и подала Колосову.

Письмо было написано на узких полосках, вырванных из блокнота.

«…Выезжая в Магадан, я не знала, насколько серьёзно запутался Сергей, не представлял этого и он. Всё раскрылось на следствии и суде. Ошибаться можно, но терять своё достоинство нельзя. А он совсем было раскис. Я старалась как-то помочь, ободрить. Не осуждаю его, – чувствую в душе и собственную вину. Ведь всё могло сложиться по-другому.

Родная моя Танюша. Видно, много Ещё в каждом из нас таится мелкого. Но я не лучше других. Всё это обсуждать легко только со стороны. Так что хватит об этом…»

Юра взял у Татьяны следующие листки.

«…Что за человек Левченко, до сих пор не понимаю. У неё ничего святого. Даже Улусов, или как он проходит по процессу Урмузов, по сравнению с ней – ангелок. Собственно, Ему-то терять нечего. Имел он десять лет, отбыл около четырёх и снова получил то же. И, как мне показалось, рад такому решению.

Левченко всё строила с расчётом – втянуть как можно больше людей, чтобы в случае провала/с помощью нажима и шантажа запутать следствие, завуалировать свою роль, переложить ответственность. Но этого не получилось. Ей удалось уговорить Сергея/ передать какую-то икону заключённому, минуя режимный отдел. Всё выглядело невинно. Но в иконе были документы, умело заделанные в дерево. Сергей об этом, конечно, не подозревал. А на суде Левченко утверждала, будто Фомин знал всё.

Впутала она и других и с такой наглостью давала показания, что вызвала возмущение членов суда, А она улыбалась.

Тяжёлым обвинением оказались патроны, переданные Фоминым через Колосова. Хорошо, Юра сразу сообщил. Заряжены они были не дробью, а золотом».

Колосов вспыхнул.

«„.Встретила тут и старых знакомых – Поплавского и Шатрова. Я когда-то тебе рассказывала о них. Оказались жулики. Они скупали у бывших старателей золото и занимались махинациями с мехами.

Теперь все волнения закончились. Виновники получили по заслугам, но пострадали и другие. Фомина осудили на три года, и такой приговор он сам считает мягким. Сегодня беспечность – тягчайшее преступление. Потому апеллировать он не собирается, думает уехать на разведку и заново начинать жизнь…»

Дальше Нина Ивановна описывала свои переживания, и Юра отложил письмо.

– Хорошая она женщина. Мягкая, добрая, честная, – проговорил он и встал.

Татьяна дочитала последнюю страницу, сложила письмо, сунула в сумку и поднялась.

Ночь была особенно тихой. Посёлок уже спал. На чистом небе светлячками перемигивались звёзды.

Попрощавшись с Татьяной, Юра Ещё долго бродил, чувствуя, что всё равно не уснёт.

Неожиданный порыв ветра взъерошил листья, пригнул траву, прошумел по вершинам деревьев и снова утих.

Юра вошёл в палатку. Ребята спали, разметавшись на постелях. Стараясь не шуметь, он тихо лег. По брезенту застучали первые капли, вначале робко, а потом, смелея, забарабанили хлёстко. Потянуло свежестью, и Юра впервые за лето сладко и быстро заснул…

Дождь не переставал. На вторые сутки ребята перебрались из палатки в барак. Спали по очереди, но в тепле.

На четвёртый день земля напиталась, заблестели лужи, забурлили ключи, и вода в Пятилетке стала быстро подниматься.

Юра вернулся из забоя мокрый до нитки. Сбросив одежду и не ужиная, забрался под одеяло. Постель была холодная и сырая. Он закрылся с головой, согрелся и задремал.

Разбудили парни, они пришли с работы, шуршали брезентовыми куртками, хлюпали сапогами, полными воды, и смеялись.

– Как в забоях? – выглянул из-под одеяла Колосов.

– Воды от пуза, только мой.

Пожилой дневальный барака/ принёс горячий чайник и поставил на стол.

– Тайга-матушка согреется, да напьётся, да даст оттайку и пойдёт куролесить своими речонками, тогда держись, – вмешался он в разговор. – Я ведь старожил. Осенний паводок всегда громадней. Так что, хлопцы, подсушитесь – да обратно. А то ведь оно всяко бывает, – он повернул ухо к окну. – Э-ээ! Вон что она делает…

Юра прислушался, шум воды нарастал.

– Пожалуй, и верно сходить. А то как бы чего не вышло, – согласился он и сбросил одеяло. В это время вбежала Татьяна.

– Размывает руслоотводную канаву. Хлынет вода в забои, заилит пески, и всё, – крикнула она, чуть не плача, и сразу же побежала к другому бараку.

Парни вскочили и, одеваясь на ходу, один за другим бросились к забою.

– Крепи стойки!

– Моторы, моторы сюда! А ну, взяли, подхватывай! Раз, два! Пошла! Пошла!

– Эй вы, там внизу! Трапы, трапы держите, черти! Эх, шляпы! Уже поплыли!

Юра перебрёл через залитый забой и вбежал на эстакаду. Ребята убрали всё что возможно. Между отвалами неслась вздувшаяся Пятилетка. Стонали ручьи. Люди засыпали мешки грунтом и укладывали их стенкой по берегу. За отвалом трещали трактора. Вода ударялась о насыпь, размывала и уносила грунт.

Мешками поднимали высоту дамбы, но прибывала и вода. Шла борьба стихии и человека. Казалось, что поток вот-вот прорвёт преграду, и тогда Его не удержит никакая сила.

Показалась новая группа людей. Впереди бежала Татьяна с пустыми кулями. Юра увидел Женю. В ночной пижаме, с непокрытой головой она тащилась позади всех с большим тюком на спине.

– Тоже мне грузчик, – обозлился Юра и спрыгнул в забой. – Ты бы захватила четыре тюка, Муромец, – проворчал он, вырывая у неё мешок.

Под стеной мешков показался ручеек и, заструившись по дамбе, покатился в забой. А за ним/ тут же хлынула целая речка.

– Сюда! Вали здесь! Давай камни! – Осепьян бросился в воду.

Полетели мешки, валуны.

Юра схватил огромный камень и, стараясь уложить плотней, опустил в воду руки до самых плеч. Кто-то рядом, сгибаясь под тяжестью ноши, поскользнулся и, схватившись за Его воротник, Едва не свалил с ног. Вместе с мешком плюхнулась маленькая фигурка человека в пёстрой пижаме, взмахивая руками, покатилась по течению.

– Женя?! – В несколько прыжков он нагнал девушку, вытащил и поставил на сухое место. – Пичуга, а тоже туда. А ну домой!

– Не пойду!

– Пойдёшь! – рявкнул Юра и подхватил Её на руки.

– Ну хорошо, – присмирела она и спрятала глаза.

Он перенёс Её через воду на тропинку и вернулся к дамбе. Перемычку продолжало подмывать. Крепили даже телогрейками. Вдруг кладка зашевелилась и начала сползать. Казалось, всё было кончено.

– Берегись! – раздался крик. Трактор рванулся и, влетев в середину прорыва, погрузившись, заглох. Двое парней кинулись и вытянули тракториста.

Две машины были затоплены, но разрушение дамбы приостановилось. Кто распорядился принять такое решение – и не разобраться. Как видно, сами трактористы, а может быть, предусмотрел Осепьян. Он уже командовал на экскаваторе, и в воду летели ковши, гусеницы – всё, что было под рукой тяжёлое. Прорыв был заделан.

– А ведь наша взяла, чёрт возьми! – засмеялся Осепьян, слезая с площадки экскаватора.

Прискакал на лошади Булычёв.

– Сплотки! Сплотки уносит! – кричал он, показывая на тонкие брёвна, несущиеся по воде.

Вылавливать сплотки бросилась группа ребят. Юра нагнал их за отвалом. Татьяна послала Алексеева спасать на складах продовольствие.

Кто-то пошутил: «Щуку бросили в реку».

– Нет, я Ему верю, – сказала Татьяна. Лёнчик зло посмотрел на говорившего, но промолчал. Он кивнул Татьяне и побежал напрямик, к плавающим на территории склада Ящикам…

Совсем незаметный ключик теперь превратился в реку. Прямо не пройти, и Колосов побежал вниз к дороге, где вода разлилась вширь. За поворотом в воде стояла подвода, залитая по возок. Лошадь жалась к берегу, положив на куст голову. На телеге лежала куча сбившихся на задок мешков, но возчика не было видно.

Что бы всё это могло значить? Лошадь устала и держалась на быстрине чудом. По стремнине неслись коряги и даже целые брёвна. Зацепись за телегу – и всё…

Юра поравнялся с подводой и увидел широкую спину, подпирающую телегу. Голову человека скрывала мешковина. Не Самсонов ли?

– Валерка, ты? Что случилось? – крикнул он.

– А, это ты, брат Юрка. На этот раз, кажется, кстати! – расслышал он спокойный голос. Плечи немного приподнялись, и телега зашевелилась и поползла. Лошадь испуганно прижала уши и тряхнула головой. – Вот видишь, отпустить нельзя. Теперь ты догадываешься, зачем мне нужен, – снова донеслось бормотание.

– Что ты тут делаешь?

– Держу мешки, чтобы не унесло, да заодно и лошадь с телегой.

– А что с лошадью?

– Она-то ничего, а вот мешки. – Валерка скосил глаза и заворчал – Если ты был бы способен соображать, то понял бы, что тут не так уж уютно и мне не до разговоров.

Юра перебрёл на другой берег и спустился к Самсонову.

– Ого, да тут круто, – он сполз на спине в воду и подхватил телегу.

– Ты выбрось на берег мешки и распряги лошадь, а с телегой я сам управлюсь, – распорядился Валерка, поворачиваясь боком. – Позавтракать бы, всё было бы хорошо. С этим авралом разве до того…

Лошадь выбралась и принялась отряхиваться. Валерка, пятясь, спустил телегу до дороги, легко развернул и вытащил на берег.

– Ну зачем тебе лошадь, – засмеялся Юра. – Если бы не подвернулся я, неужели так бы и стоял?

Самсонов потёр руки и снова стал запрягать лошадь.

– Конь, брат, нужен. На себе возить не научился. А стоять бы, конечно, пришлось – куда денешься. Материальные ценности;—говорил он, посмеиваясь. – Ну, теперь жарь к Татьяне, скажешь: всё в порядке. Скоро мешки привезу, – добавил он, разбирая вожжи, и, повернув подводу, поехал вверх по ключу.

С дороги был виден весь прииск. Небо очистилось, вода начинала спадать. Вся долина была залита. Забой казался озером. Даже посёлок плавал в воде. Краевский с рабочими крепил мостик, загружая Его булыжником. Лёнчик с группой парней бродил по складу и, вылавливая Ящики, укладывал их штабелями на стеллажи. Всюду велись спасательные работы.

У сплоток работали преимущественно женщины. Они загружали сплотки камнями. Здесь Юра снова увидел Женю. Она носила камни и, по-ребячьи растопырив пальцы, шла обратно. Сразу вспомнился Молтан. И это, пожалуй, Единственное, что сохранилось в ней с тех пор.

Он подошёл к ней и тихо сказал:

– Если бы я мог, то, пожалуй…

– Поколотил бы? – засмеялась она.

– Ты слишком хрупкая, сломаешься.

– А для другого? – лукаво сощурилась она и покраснела.

Смутился и Юра. К ним подбежала Татьяна.

– Всё закрепили, унесло только несколько пролётов. Завтра можно снова работать. Я так боялась, так боялась, – говорила она, устало опускаясь на землю. – А Лёнчик не подвёл. Всё цело до последней банки консервов.

На дороге показалась группа рабочих. Они устало брели в посёлок. Значит, на верхнем участке тоже всё хорошо. Солнце уже снова грело. Тайга после дождя сразу зазеленела. За отвалами протяжно загудел экскаватор. Он извещал об окончании чрезвычайного положения на прииске…

Снова установились солнечные дни. Август ласкал мягкими тихими вечерами. Прииск был накануне завершения годового плана по золоту.

Парни ушли в посёлок, а Юра задержался на приборе. Ещё немного, и можно будет бригаду отправлять в Оротукан. Скоро зима, а к ней следует хорошо подготовиться.

Он вымылся ключевой водой и зашагал к прииску. На душе было празднично. Поработали здорово. «Пятилетка» за сезон стала передовым прииском Дальстроя.

Из кустов с шумом вырвался молодой выводок чирков и, сделав круг, опустился в небольшую лужу рядом с тропинкой.

Ну не дурни? Уселись рядом с дорогой и застыли, как чучела. Обмануть думают? А глаза, как пуговки.

– Эх вы, глупышки! Допрыгаетесь и угодите в котелок. – Юра схватил голыш и швырнул в лужу. Оглашая воздух обиженным посвистыванием, утки низко полетели по долине. – Обиделись, а чего? Спасибо должны сказать.

У конторы Юра увидел большую толпу. На крыльце – руководители прииска и Дымнов. Он энергично размахивал руками и что-то говорил.

Митинг, догадался Юра, Что бы могло случиться? Люди слушают молча. Лица гневные, суровые. Голос секретаря парткома звучит резко.

– Раскрыто змеиное гнездо объединённого троцкистско-зиновьевского террористического центра. На карту ставилась не только жизнь руководителей партии и правительства, но всего нашего государства, Его народа.

Кулак Дымнова как будто заколачивал гвозди в самое сердце.

– Страшная ненависть охватила весь советский народ. Вся страна шлёт волны гнева и возмущения в судебный зал. Никому не отдадим ни пяди наших завоеваний. Ещё теснее сплотимся вокруг партии и Её вождя!

– Смерть предателям!

– Расстрел изменникам народа!

– Смерть, смерть, смерть! – гудит толпа, заглушая голос оратора. Это приговор, это голос народа.

Юра протиснулся вперёд.

Один за другим поднимаются на крыльцо инженеры, рабочие, домашние хозяйки. Звучат клятвы верности партии и делу социализма. Юра говорил горячо, пылко.

– Конец беспечности и благодушию. Клянусь всем, что у меня Есть, в верности партии и непримиримости к врагам. Присоединяю свой голос к требованию народа. Требую расстрела предателей! – Он повернулся к секретарю парткома. – Я прошу при возобновлении приёма в партию рассмотреть моё заявление первым..

– Комитет комсомола на подлое предательство отвечает комсомольской стахановской вахтой! Все в-забой! Укрепим золотыми запасами наше советское государство! – кричит Татьяна.

Люди потрясены. Всё кажется чудовищным. После митинга Ещё долго стоят, растерянные и возмущённые. Республика на пороге великих успехов, партия шла от победы к победе, и вот предательство – страшное, коварное. Сколько напряжённого труда и лишений! Люди отдавали всё, а шайка преступников одним махом хотела уничтожить самое святое.

Это предательский удар в спину. Тут уж не до благодушия…

Ненависть охватила и заключённых. Нескольких человек избили. Кого-то вышвырнули из барака.

На следующий день Юру отозвали с прииска.

– Готовься к зиме и займись строительством. Мастерские должны быть приспособлены для капитальных ремонтов. На «Пятилетке» теперь обойдутся и без тебя.

Юра занялся мастерскими.

Строить он любил. Особенно приятны звуки работ, когда стихает шум хлопотливого дня, когда спрячется солнце и вершины сопок растворяются в синеватых сумерках. Остановишься в стороне и слушаешь…

Где-то тихо долбит мерзлоту кирка. Загрохочет тачка, а то взвизгнет подъёмник и донесётся несколько фраз, брошенных рабочими. Здесь нет пустых, бесполезных звуков. Любой звук рождает что-то новое, ощутимое, нужное. На смену дню, цепляясь за верхушки сопок, выплыла полная луна. Осень затягивалась. В конце августа подкрался заморозок, но скоро снова установились тёплые дни.

Ветер чуть шевелил листья. Неровности закраин берега сгладила опавшая хвоя лиственниц, и речка казалась прямой, как дорога. Лес поредел и выглядел несчастным.

Юра зашёл в литейную. Плавильная печь светилась золотистыми Язычками, пробивающимися в стыки кладки. Пахло дымом и приятным перегаром земли.

Готовились к разливке. Формовщики собирали опоки, ставили литники. Заливщики сушили ковши и подбирали лом для следующей завалки.

Шайхула сидел на опоке и маленькой гладилочкой, посматривая на Юру, наносил на кусочке воска знаки.

– Ну как, Шайхула, доволен работой? – спросил Его Колосов.

– Шибко доволен. Если не выгонишь, буду тут работать весь срок.

Шайхула начал свою работу в мастерских жестянщиком. Он увлёкся литейным делом и перешёл в формовочное. Работа Его так захватила, что он почти не уходил в лагерь. Теперь он работал с таким же упорством, как в недавнем прошлом отказывался от работы. Кто знает, где таится призвание человека, где кроются Его дарования, а стал он безусловно талантливым формовщиком. Даже сверхтрудные детали с внутренними полостями и замысловатой конфигурацией не представляли для него сложности.

– Чего это ты мастеришь? – с любопытством спросил Юра и взглянул на Его работу.

– Приходи, начальник, вечерком, смотреть будешь, удивляться будешь, хохотать будешь. Всё будешь, только ругаться не будешь. Понял? – Он лукаво усмехнулся и снова начал подчищать, ковырять гладилкой.

В дверь заглянул Копчёный и поманил Шайхулу. Тот Ещё раз посмотрел на Юру и вышел.

– Вы посматривайте за этой братией. Чего-то они шушукаются, – заметил Юра пожилому мастеру Горину.

Тот подёргал седой ус и не сразу ответил.

– Любит дело парень, да и понимать хорошо начал. Теперь бы вроде и не до баловства. А с этим чёрным букет они делают. Ну и пусть, лишь бы не шкодничали.

Прибежал диспетчер и позвал Колосова к телефону.

Звонил Краснов. Готовился слёт передовиков производства лагеря. Запрашивали характеристики на Тыличенко, Прохорова и других. Значит, скидка сроков, подумал Юра. Парни работали хорошо, пора было хлопотать о досрочном освобождении.

Вечером Юра снова зашёл в литейную. Опоки курились паром, и на них вспыхивали голубые огоньки. Плавильная печь остывала. В открытое завалочное окно струился розовый свет и освещал Шайхулу. Он сидел на верстаке и, высунув Язык, старательно очищал металлической щёткой серебристую алюминиевую отливочку.

– Узнаёшь, начальник? – поднял он половинку коробочки. Юра увидел на крышке портсигара свой профиль, выполненный мастерски.

– Ого-оо. Да ты художник! Когда же ты успел?

– Шайхула всё может. Формовать может, лепить может, воровать тоже может, а ты всё – жулик да жулик. Хорошо, говоришь, сделано? А? – он хитро ухмыльнулся и снова принялся очищать отливку. – Сделано всё по памяти. А пока ты калякал с мастером, маленько поправил.

– Если человек захочет, он многое может.

– Факт. Вот освобожусь, учиться буду. Художником буду, а что?

– Мастером по формовке будешь хорошим. Всё остальное – видимость и пустяки, – вмешался в разговор Горин. – Глаз у тебя острый. Голова хорошая, только досталась дураку. – Мастер вытащил вторую отливку и бросил её на верстак. – Ну не разбойник? – погрозил он пальцем и, спрятав в усах улыбку, с деланной сердитостью завозился с моделями.

– Ну ладно, ладно, батя. Не буду. Зачем ругаешь? Моё начальство, надо, – пробормотал Шайхула.

Юра взял вторую коробку и посмотрел на портрет. Лицо неприятное, насторожённое. Юра сразу узнал Его. Это был заключённый, кладовщик инструментальной кладовой ОКСа Гайдукевич, по прозвищу Колюха.

– Расходись! – с надрывом прокричал конвоир, закрывая входные ворота и, перекинув винтовку за плечо, вошёл в проходную.

Заключённые торопливо расходились по баракам.

Колюха тоже вернулся с работы, но в барак не торопился. Он свернул закрутку, кося на изгородь, за которой помещался оперативный отдел. Заметив мелькнувшую в изоляторе фигуру Культяпого, усмехнулся.

Культяпый, он же Сокол-Крамелюк, преуспевал. Сначала он к уполномоченному пристроился, рабочим-истопником. Потом несколько краж, раскрытых с Его помощью. Теперь он уже неофициально выполнял обязанности помощника уполномоченного: сопровождал подследственных, распоряжался изолятором-карцером и даже принимал участие в отдельных операциях.

Сейчас пересматривались списки заключённых, проживающих вне зоны и обслуживающих дома инженерно-технических работников. Представлялась возможность протолкнуть туда своих людей. Всё зависело от оперотдела. Колюха раздумывал, как бы Ему встретиться с Культяпым. В жиденьком скверике из высаженных тополей он присел на скамейку. Подошел Сашка-бог и сел рядом.

– А ловко ты, земеля, приспособился, лучше и не придумаешь. Инструменталка – это лафа. Машины, шоферюги. Только теперь выдержи стойку, – учил Сашка-бог.

– Знаю, не учи, – резко оборвал Колюха. – Начальник доволен, да и порядочек у меня. Парней бы вытолкнуть из зоны. Культяпому надо шепнуть, да не придумаю как.

Сашка почесался.

– Да запросто. Там принимает прокурор. Запишись, раскинешь чернуху – и порядок. Перекинешься с Культяпым. Лёнчик хвост задирать начал, надо прижать. – Он наклонился к уху Колюхи и Ещё долго нашёптывал что-то.

Наутро Гайдукевич-Колюха поднялся и тут же записался на приём к прокурору. Надзиратель провёл Его в помещение оперотдела и передал дежурному. Там уже ждал народ. Одни сидели на скамейках в коридоре и покуривали в кулак. Другие бродили, бросая недоверчивые взгляды. Кто знал, зачем сидят эти парни здесь? Кто тут свой, кто чужой? Могли быть всякие, и заключённые настороженно помалкивали. Колюха наблюдал. Скоро с важностью прошёл Культяпый и, встретившись с ним глазами, перевёл взгляд на курносого беловолосого парня, забившегося в самый уголок.

– О-оо, Лыков? Ты чего опять здесь? – Тяжёлые веки Колюхи чуть приподнялись. Он подошёл к парню, вытащил папиросы и сел рядом. – Смоли, земеля, пока твоя неделя. Значит, всё Ещё по цирюльням да баням?

Лыков срывающимися пальцами вытянул папиросу и стал ощупывать карманы. Это был тот самый Лыков, который отбывал срок за убийство Красюка, ловко подсунутое Ему Гайдукевичем. Колюха продолжал держать Его в страхе, беспокоясь, чтобы парень не проболтался. Заметив, как Лыков запуган, он зажёг спичку, дал прикурить и, крутанув пальцами огарок, ухмыльнулся, – Была и нет. Вот так-то, милок!.. – сказал он многозначительно и снова опустил ресницы, заметив как бы между прочим – Тебя всё полощут?

Лыков несколько раз торопливо затянулся и проговорил:

– Всё Ещё с тем бельём, что пропало. Нашли всё, не пойму, чего Ещё нужно.

– Так, так…

Из дежурной комнаты выглянул Культяпый.

– Эй ты, служба! – крикнул Колюха, показывая на живот. – Где у тебя тут можно поразмыслить? А ну, проведи. – И тут же выругался с выкрутасами. Парни в коридоре заулыбались.

Культяпый открыл дверь во внутренний дворик и зашептал:

– Частишь, браток, так и засыпать можешь, смотри. Ну, что у тебя?

Колюха наклонился и принялся зашнуровывать ботинок.

– Парней в дневальные толкануть надо. Грибовского, Пикуля…

– Знаю, Ещё что?

– Золотая рыбка хвостом виляет. Как бы не нырнула в открытое море. Комсомолочка прибрала к рукам Лёнчика.

По лицу Культяпого скользнула усмешка. Он приложил палец к губе.

– Уголовка для оперативных целей запросила у начальника конюха. Смекаешь? Будет Ещё толковище, – проговорил он чуть слышно.

Колюха шепнул Ещё несколько слов и зашёл за фанерную дверку.

– Истопника вызывают, – крикнули из оперативного отдела. Культяпый заспешил. Он поторопил и Колюху.

Уполномоченный Увалов подшивал протоколы допроса к розовой папке. На столе лежали самодельные ножи, бумажники, портсигары, гирьки и целый ворох игральных карт. В углу куски резиновых шлангов. Как видно, уполномоченный не управлялся с делами и сидел заваленный бумагами.

– Слушаю, – поднял он голову, продолжая возиться с бумажками.

– Да вот чёртово добро завелось. Заберите. Ну Его к лешему, а то Ещё беды наживёшь. – Колюха положил на стол спичечную коробку и застыл в смиренной позе.

– Выиграл? – Увалов развернул бумажку, вынутую из коробки, и бросил на весы несколько самородочков.

– Не играю. Должок расквитали, пришлось взять. А то бы с меня же и спросили.

Уполномоченный посмотрел на него с недоверием.

– Откуда?

– Успело побывать у многих.

– Не верти. Затем ведь и пришёл.

– Да что я – легавый? – обиженно протянул Колюха. – От вас разве уйдёшь. Кто-то завалится, а меня потянут. Битый.

Увалов крякнул и потёр руки.

– Неважно, кто дал. Всё равно соврёшь. А вот с какого прииска? Говори, а то хуже будет.

Колюха для видимости помялся и как бы нечаянно обронил:

– Приисков-то много, кто его знает откуда. А такое золото на втором участке «Пятилетки». Да вы покажите геологу, он сразу скажет.

– Значит, на Алексеева косишь?

– Ну вот, гражданин начальник, опять нехорошо. При чём тут Алексеев. Скажешь по-честному – и сразу тень на плетень, – обиделся Колюха.

– Тогда откуда ты разбираешься, где какой металл?

– Будешь приглядываться, и не то узнаешь.

Увалов составил акт и протянул ему перо.

– Подпиши. Ох ты и стерва, Гайдукевич, – усмехнулся он устало. – Не верю я тебе ни на грош. Не нравишься ты мне, ой как не нравишься. Будь моя власть, держал бы я тебя весь срок на строгом.

Колюха расписался и с покорностью ответил:

– Тюрьма, гражданин уполномоченный, тоже не всем по нутру. А что делать? Приходится мириться.

Увалов сунул акт в папку и резко проговорил:

– А столкнёмся мы с тобой, парень. Чувствую это.

– Была бы спина, найдётся и вина, – усмехнулся Колюха.

– Н-да-аа, – протянул уполномоченный, давая понять, что можно уходить. Колюха покосился на угол с наваленным барахлом и вышел.

– Вот же бестия, – прошептал Увалов под нос и задумался.

Колюха раздал инструмент. Отправил в посёлок подводу с материалами. Выдал ожидающему дневальному метлу. Отпустив людей, принялся приводить в порядок кладовые. Чего только здесь не было: и вёдра, и Ящики, и груды ручек, и баулы с инструментом рабочих. В тёмных закутках – хитрые тайнички, сделанные ещё предшественниками. Привози, увози и прячь. Колюха понял это сразу и старался быть исправным в работе.