Текст книги "Фемистокл"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

Глава вторая. КАЗНАЧЕЙ БОГИНИ АФИНЫ.[47]  [47] Афина – вечно девственная богиня, дочь Зевса. Покровительствовала ремёслам, была богиней мудрости. Её культовыми животными были сова и змея.


[Закрыть]

Аристид мучительно и тяжело переживал своё поражение не только потому, что эта победа невероятно возвысила Фемистокла. Печалило то, что ему стало известно о неоднократных попытках Стесилая сблизиться с Фемистоклом.

И тут судьба улыбнулась Аристиду, не знавшему, куда девать себя в приступах мрачной меланхолии. Неожиданно умер казначей богини Афины. Были незамедлительно проведены выборы, в результате которых эта должность досталась Аристиду.

Вся казна афинян хранилась на Акрополе в сокровищнице богини Афины, покровительницы города. Потому-то государственный казначей назывался попросту казначеем богини Афины.

Обязанностью казначея было не только вести учёт поступающих в казну средств и текущих расходов на нужды государства, но и инспектировать всех должностных лиц, причастных к расходованию денег. Казначей также должен был следить за добросовестностью тех чиновников, на которых лежала обязанность собирать налоги и штрафы в пользу государства. Помощниками казначея являлись логисты[48]  [48] Логисты – чиновники низшего ранга в Афинах.


[Закрыть], их было трое. Логистов казначей, как правило, выбирал себе сам, но утверждал в должности совет Пятисот.

Аристид выбрал себе в помощники людей бескорыстных, как и он сам. Репутация их не была запятнана ничем предосудительным.

Пританы без малейших возражений утвердили в должности новых логистов, несмотря на то что один из них доводился Аристиду дальним родственником. Это было не совсем законно, однако авторитет честнейшего из афинян помог Аристиду и на этот раз.

Казнокрадство было бичом всех древних государств. Страдали от этой беды и Афины. Несмотря на огромные штрафы, конфискации имущества и наложение атимии[49]  [49] Атимия – процедура лишения гражданских прав.


[Закрыть] на уличённых в хищении государственных денег, искоренить зло никак не удавалось.

Аристид приступил к исполнению своих обязанностей с присущей ему добросовестностью. В первый же день, проверяя отчётность своего умершего предшественника, Аристид обнаружил большую недостачу в части выплат за аренду государственной земли и помещений. Все денежные суммы, поступавшие в казну, заносились на особые нумерованные медные таблички. На такие же таблички заносились и расходные суммы. Золото и серебро, поступавшее в казнохранилище, раскладывалось по сундукам, также пронумерованным. Для каждого месяца года имелся свой сундук. Проверка всех сундуков и медных табличек показала, что деньги из казны просто-напросто уплывают направо и налево.

После тщательного обыска в казнохранилище Аристиду и его помощникам удалось отыскать тайник, где были спрятаны чеканные серебряные монеты на сумму в семь талантов[50]  [50] Талант – здесь: денежная единица, равнявшаяся 100 минам.


[Закрыть]. Там же была обнаружена навощённая табличка, на которой, по всей видимости, была запись чистых денежных поступлений за прошедшие полгода, а также были указаны истинные расходы и суммы, присвоенные незаконным путём как ныне покойным Софенетом, так и другими людьми, причастными к его махинациям. Аристид нисколько не удивился, увидев в этом списке имя Фемистокла, сына Неокла.

Очень скоро Аристиду стало ясно, что в хищении государственных денег участвовали и логисты, состоявшие при покойном ныне Софенете. Все трое оказались в том потайном списке. Один из отстранённых логистов, по имени Эвмел, был давним другом Фемистокла и уже привлекался к суду по обвинению в подделке какого-то завещания. Правда, благодаря красноречию Фемистокла, Эвмелу тогда удалось выпутаться.

«Поглядим, поможет ли Фемистокл Эвмелу на этот раз! – усмехался про себя Аристид. – Интересно, как станет выпутываться он сам, оказавшись в компании отъявленных казнокрадов?»

Семья покойного Софенета надеялась, что государство возьмёт на себя все расходы, связанные с погребением столь уважаемого гражданина. В молодости он был победителем на Истмийских играх[51]  [51] Истмийские игры – состязания, проводившиеся на Истме близ Коринфа начиная с 582 г. до н. э. Справлялись в честь Посейдона.


[Закрыть], а в зрелые годы удостаивался чести заседать в пританее, дважды был агораномом и один раз архонтом. Помимо этого покойный Софенет отличился в Марафонском сражении: будучи раненым, он не покинул боевой строй. Однако вместо ожидаемой денежной помощи от государства старшему сыну Софенета пришлось держать ответ перед судебным следователем по обвинению покойного отца в крупном хищении государственных средств.

Судебное разбирательство было затеяно Аристидом, который припёр к стенке бывших логистов, пособничавших Софенету. За такое преступление грозило изгнание с конфискацией имущества, поэтому, дабы смягчить себе наказание, они валили всё на покойного Софенета, а также на Фемистокла, который, по их словам, распоряжался государственными деньгами как хотел, пользуясь своей неограниченной властью. Аристид, осознав, сколь сильное оружие у него имеется, действовал решительно и без промедления. Скоро вызов в суд получил и Фемистокл.

Главным обвинителем выступал не столько Аристид, сколько Эвмел, желавший таким способом облегчить свою вину. Помогали Аристиду вести расследование и двое других отстранённых от должности логистов, через их показания удалось значительно расширить круг людей, причастных к хищениям государственных денег. Среди этих людей оказалось немало аристократов, на первый взгляд имевших безупречную репутацию, что неимоверно изумило и огорчило Аристида. Более всего его поразило то, что все эти люди исключительно из корыстных побуждений помогали Фемистоклу проводить в жизнь его морскую программу, хотя в народном собрании они, как истые эвпатриды, голосовали против предложения о закладке большого военного флота.

Оправдывая прозвище справедливого, Аристид предъявил обвинение и своим единомышленникам-аристократам, невзирая на дружеские отношения, смазывающие его со всеми обвиняемыми. Кое-кто из фесмофетов[52]  [52] Фесмофеты – букв, «законодатели», коллегия фесмофетов состояла из шести человек и избиралась ежегодно вместе с архонтами. Фесмофеты занимались правовыми вопросами и вели уголовные дела.


[Закрыть], обычно председательствующих на суде, счёл своим долгом предостеречь Аристида: мол, дело пахнет большими неприятностями.

Уже то, что Аристид собирался привлечь к суду архонта-эпонима, состоящего в должности, а вместе с ним и трёх проворовавшихся логистов, наделало бы немало шума в Афинах.

Если ещё начнётся судебный процесс над нечистыми на руку эвпатридами из столь почтенных семейств, тогда и вовсе получится неслыханный скандал. И скандал этот может выйти боком прежде всего самому Аристиду. Народ озлобится на него за преследование Фемистокла, любимца демоса, а знать обидится на Аристида за то, что он, желая выглядеть беспристрастным, топит в одной луже и друзей и врагов. 'Гак говорили Аристиду многие его сограждане, вынужденные по должности заниматься этим расследованием. Они были бы признательны Аристиду, если бы он не стал предъявлять обвинение и Фемистоклу, поскольку изворотливость последнего всем хорошо известна. Судебные следователи с радостью согласились бы произвести дознание лишь над тремя несчастными логистами, взвалив всю вину на них и на покойного Софенета.

Однако Аристид упрямо стоял на своём: он будет в полной мере следовать закону, не делая никому ни уступок, ни поблажек.

– Если мои проворовавшиеся друзья невзлюбят меня за то, что я привлёк их к суду, значит, в душе они заранее готовы к тому, что ради них я соглашусь преступить закон. В таких друзьях я не нуждаюсь, – говорил Аристид. – Я не хочу, чтобы афиняне думали, будто я придираюсь к Фемистоклу из неприязни к нему. Но афиняне так и подумают, если я вдруг закрою глаза на преступления своих друзей-аристократов и займусь только делом Фемистокла.

Впрочем, говоря так, Аристид слегка кривил душой: от неприязни к Фемистоклу он не мог избавиться всю свою жизнь.

Аристократы, которым было предъявлено обвинение в хищении государственных денег, через своих родственников и знакомых всячески старались воздействовать на Аристида. Понимая, что подкупить деньгами его бесполезно, они старались разжалобить казначея либо взывали к его великодушию. Каждый день с раннего утра у дверей Аристидова дома толпились просители, не гнушавшиеся самой грубой лестью и откровенными рыданиями в присутствии хозяина. Это раздражало и возмущало Аристида, который полагал, что знатный человек обязан быть честным. Если всё же получилось так, что ты провинился перед законом, то и наказание надлежит принять с достоинством, не прибегая к попыткам разжалобить судей.

Однажды под вечер в гости к Аристиду пожаловал и Фемистокл.

Тот был несказанно удивлён этим визитом и уже было восторжествовал в душе, надеясь услышать призывы к жалости и состраданию.

Однако Фемистокл повёл речь о другом.

– Сейчас ты находишься меж двух огней, Аристид, – начал он, – и рискуешь сгореть. Ты затеял дело, с одной стороны, законное, а с другой – нелепое и ненужное. Посуди сам…

Аристид раздражённо прервал Фемистокла:

– Это я уже слышал! Ты, погрязший в воровстве и интригах, будешь учить меня жизни! Твои речи для норов и негодяев. У меня совсем другие принципы.

– Я не собираюсь учить тебя жизни, – невозмутимо возразил Фемистокл. – Я хочу лишь предостеречь тебя…

– Тронут твоей заботой! – резко бросил Аристид. – Однако мне кажется, что тебе сейчас лучше поразмыслить над довлеющим над тобой обвинением, сын Неокла. Ты же суёшься с нравоучениями к людям честным и непогрешимым. Мне смешно тебя слушать, клянусь Зевсом!

– А мне смешно глядеть на тебя, сын Лисимаха, – не остался в долгу Фемистокл. – Вернее, на то, как ты изображаешь из себя справедливейшего из людей и при этом в государственных делах не видишь дальше своего носа. Нашему государству давно пора усилиться на море, чтобы впредь не страшиться набегов с Эгины и не испытывать перебоев с привозом понтийской пшеницы. Я не стану отрицать, что часто брал деньги из казны сверх сметы. Но разве я на эти деньги построил себе новый дом, купил четвёрку лошадей для участия в Олимпийских играх[53]  [53] Олимпийские игры – состязания, справлявшиеся в честь Зевса каждые четыре года летом в городе Олимпия. Победным призом был венок из ветви священной оливы.


[Закрыть] или подарил жене золотые украшения? Все деньги пошли на постройку флота. Не скрою, мне приходилось давать взятки из этих же денег подрядчикам и торговцам корабельным лесом, но всё это было для пользы дела. В наше время без взяток не обойтись. И ты зря усмехаешься, Аристид. Честным и неподкупным хорошо быть, сидя в кресле главного казначея и особо не вникая в государственные нужды и в истинные денежные затраты на тот же флот.

– Фемистокл, если ты то же самое скажешь на суде в свою защиту, это тебе не поможет, – заметил Аристид. – Полагаю, ты сам понимаешь это.

– Понимаю, – согласился Фемистокл. – Потому и пришёл к тебе домой, чтобы договориться.

– О чём договориться? – удивился Аристид.

– Ты прекращаешь судебное расследование, а я, со своей стороны, обещаю тебе на выбор кресло притана или фесмофета в следующем году.

– Разве назначением на столь важные государственные должности распоряжаешься только ты? – съязвил Аристид. – Разве в Афинах ныне не демократия, а тирания?

– Ты знаешь, Аристид, что у меня много друзей, а также есть немало людей, мне обязанных. – Фемистокл вздохнул. – Я в отличие от тебя дорожу дружбой, поэтому имею возможность в какой-то мере влиять на жеребьёвку и распределение голосов при голосовании. Подумай, Аристид. Моё предложение верное!

– И думать не стану! – сердито отрезал Аристид. – Ты приобрёл большое могущество, обворовывая государство и потакая толпе. Поглядим, достанет ли твоего могущества оказаться сильнее закона. Ступай, Фемистокл. Нам не о чем больше разговаривать!

Перед тем как уйти, Фемистокл не удержался и кольнул Аристида замечанием:

– Знаешь, какая между нами разница? Я – друг закона, а ты – его раб. Два друга всегда смогут договориться. А вот господин и раб – никогда. Скоро ты на себе почувствуешь, что афинские законы столь же несовершенны, как и афинская демократия.

Аристид сдержал себя, не желая вступать в полемику и зная, что это может затянуться надолго. И самое главное, ему вряд ли удастся убедить своего извечного соперника в том, что законы Клисфена гораздо совершеннее древних законов Драконта[54]  [54] Драконт – афинский законодатель из аристократического рода, при котором в 621 году до н. э. были записаны необычайно суровые законы, каравшие смертью как за убийство, так и за мелкую кражу.


[Закрыть] и Солона.

Прошло немногим больше месяца после этого разговора.

Затем случилось то, чего Аристид меньше всего ожидал. Судебный процесс не только продемонстрировал ему несовершенство афинского законодательства, но и в полной мере подтвердил правоту Фемистокла.

Последний, благодаря хитростям и уловкам, сумел и дело повернуть в нужное ему русло, и судей заговорить длинными цветистыми речами, и даже влезть в доверие к аристократам. Они обратились к нему за помощью, видя, что Аристид не собирается им помогать и даже старается не замечать тех, кого ещё недавно называл друзьями.

Сначала состоялся суд над проворовавшимися логистами, двое из которых сумели свалить всю вину на покойного Софенета. В результате огромный штраф пришлось платить старшему сыну Софенета. Третий из логистов, Эвмел, отделался незначительным штрафом, поскольку его защищал лучший друг Фемистокла Эпикрат, поднаторевший в такого рода делах. Аристид поначалу даже решил, что Эпикрат пребывает во вражде с Фемистоклом, ибо тот на суде всё валил на архонта-эпонима, выгораживая Эвмела. На самом же деле Эпикрат переиграл и Аристида, и председателя суда. Они оба полагали, что теперь-то Фемистоклу придётся очень плохо: груз доказательств против архонта-эпонима был слишком велик.

Однако Фемистокл с блеском выпутался из сложнейшей паутины обвинений. Ничего по сути дела не отрицая, он настроил в свою пользу большинство присяжных, разглагольствуя о том, сколько сил потрачено на постройку флота, благодаря которому афиняне скоро будут господствовать на море. Председатель суда был настроен явно против Фемистокла, так как был сторонником Аристида, но среди присяжных преобладали люди из афинской бедноты, которые слепо верили каждому слову. Присяжные приговорили архонта-эпонима к такому ничтожному штрафу, что Аристид от возмущения на какое-то время потерял дар речи.

Домой из гелиэи[55]  [55] Гелиэя – народный суд в Афинах, созданный Солоном.


[Закрыть] Аристид пришёл еле скрывая клокотавшую в нём ярость. Он наорал на слуг, а за обедом излил супруге своё невысказанное недовольство.

– Прав был Солон, утверждавший, что судить и властвовать должны люди знатные, получившие это право от богов, самых первых устроителей Афинского государства, – кипятился Аристид. – При Солоне так и было. А ныне в суде заседают голодранцы, неучи и мужланы! Любой мало-мальски обученный оратор способен забить этим горе-судьям мозги откровенной ерундой, отвлечь их от сути дела и выиграть процесс, понося эвпатридов и превознося свои заслуги перед демосом. О Фемида![56]  [56] Фемида – богиня права и законного порядка.


[Закрыть] Ты и впрямь слепа, коль позволяешь негодяям вроде Фемистокла трактовать законы себе в угоду и дурачить суд. Сегодня он обворовал государство на двадцать талантов и убедил почти всех присяжных в своей правоте. Завтра он обворует казну уже на шестьдесят талантов, а тупоголовые судьи будут стоя рукоплескать, восхищённые речью о величии Афин!

Кусок не лез Аристиду в горло. Он придирался к поварихе, говоря, что лепёшки пригорели, рыба несвежая, а сыр – твёрдый, как камень!

Досталось от Аристида и законодателю Клисфену, который, по его мнению, совершил непростительную ошибку, отняв гражданское судопроизводство у Ареопага и передав в народный суд – гелиэю. Злость распирала Аристида от осознания того, что Фемистокл вышел практически сухим из воды, а виноватым оказался покойный Софенет, за которого теперь отдувается его старший сын.

Судебные процессы грозили затянуться ещё на несколько месяцев, поскольку в списке обвиняемых числилось ещё много людей. Однако в Аристиде что– то надломилось. У него уже не было прежнего желания докапываться до истины, поскольку он видел, что всё отдано в руки случая, а не правосудия. Аристид закрыл глаза на то, как его друзья, проходившие по обвинению, скрывают улики, договариваются с судебными следователями о снисхождении, суют взятки направо и налево. Часть улик он уничтожил сам, устав от просителей, обивавших порог его дома. Шум вокруг процесса и вовсе стал стихать после того, как Аристид снял обвинение с самых знатных виновных. Народ, не получивший любимого зрелища, когда выносятся суровые приговоры отпрыскам знатных семейств, был разочарован в Аристиде и выражал ему своё недовольство. Знать же, наоборот, расточала похвалы человеку, который, по её мнению, вовремя одумался.

Аристиду же были одинаково неприятны и гнев народа, и признательность эвпатридов, поскольку он впервые в жизни пошёл на сделку с самим собой.

Но самый страшный удар ожидал Аристида по окончании срока его полномочий главного казначея. Фемистокл предъявил ему обвинение в растрате государственных денег. И когда специальная комиссия сделала проверку, то, к изумлению Аристида, выяснилось, что в казне действительно имеется небольшая недостача. Дело дошло до суда. И, несмотря на псе красноречие Аристида, присяжные присудили его к огромному штрафу и конфискации имущества. Так народ мстил казначею за преследование Фемистокла и за снисхождение к проходившим по этому же делу эвпатридам.

Аристид был раздавлен. Афинское правосудие казалось ему каким-то злобным фарсом! Фемистокл, укравший из казны двадцать талантов, отделался ничтожным штрафом. Аристид же, не взявший из казны ни обола[57]  [57] Обол – мелкая серебряная монета, в драхме было шесть оболов.


[Закрыть] и пострадавший по недобросовестности одного из своих помощников, присвоившего горсть серебряных монет, получил самое суровое наказание.

Судебная комиссия уже отправилась производить опись имущества Аристида, когда первые и лучшие из афинских граждан возмутились. Возмущение это достигло такого накала, что Аристид был немедленно оправдан и даже вновь назначен на прежнюю должность.

Но он не только отказался от должности казначея, но и произнёс перед согражданами речь, полную обиды и недовольства существующим положением вещей в Афинском государстве.

– Когда я старался следовать закону и покарать главного вора Фемистокла, то на меня ополчились и бедные и богатые, – с горечью говорил Аристид. – А из-за недостачи в несколько драхм я опозорен на все Афины. Теперь, спохватившись, сограждане удостаивают меня честью вновь стать казначеем. Однако я сам отныне стыжусь этой чести и сожалею о вас, граждане афинские, ибо вы охотнее одобряете того, кто угождает негодяям, нежели того, кто охраняет государственную казну. В результате наша демократия более похожа на червивое яблоко. Причём сами черви, разъедающие его, громогласно возмущаются тем, что всё подвержено наговорам, воровству и подкупам. А кто виноват? Виноват, оказывается, я, поскольку один желаю быть честным и следовать закону.

Когда Аристид кончил говорить, то площадь перед зданием Пританея, полная народа, хранила гнетущее молчание. Тысячи собравшихся здесь граждан разом словно онемели. И только Фемистокл и кучка его друзей, среди которых были Эвмел и Эпикрат, рукоплескали Аристиду.

Этим рукоплесканием Фемистокл хотел напомнить недавний разговор о несовершенстве афинского законодательства.

И Аристид понял это.

Он удалялся с площади с высоко поднятой головой, и люди расступались перед ним. Кто-то выкрикивал ему похвалу, кто-то просил прощения, кто-то заверял в своей дружбе… Аристид никому не отвечал. И хотя лицо его было непроницаемо, в голове вертелись мысли: «О сборище воров, льстецов и завистников! Сейчас вы меня превозносите, а три часа назад были готовы топтать ногами! Вы готовы восхищаться моей честностью только при условии, что я не Пуду мешать вам расхищать государственное добро. Воистину, вам надлежит жить по законам Драконта, а не по законам Клисфена. Только страх смертной казни способен удержать негодяев всех мастей от воровства и нарушения закона!»

Глава третья. ОСТРАКИЗМ

После всего случившегося неприязнь между Аристидом и Фемистоклом переросла в самую явную вражду. Аристид считал своим долгом отплатить недругу за козни, с помощью которых Фемистокл его умилил, доведя до суда. И главное, старался воспрепятствовать начинаниям Фемистокла, чтобы уменьшить его всё возрастающее влияние на толпу. Пусть лучше народ, рассуждал Аристид, оставит без внимании некоторые из полезных для государства советов, лишь бы Фемистокл не сделался всесилен, одерживая в общем собрании победу за победой.

Нередко Аристид обращался к собранию через подставных лиц, чтобы Фемистокл из чувства соперничества не помешал полезному начинанию. Как-то раз Аристид взял верх над Фемистоклом, когда тот действовал разумно и целесообразно. Уходя из собрания, Аристид не сдержался и сказал, что афиняне до тех пор не будут в безопасности, пока не сбросят обоих – и Фемистокла, и его самого – в пропасть.

Сказанное сгоряча запомнилось в тот день многим афинянам, в том числе архонтам и фесмофетам.

Непрекращающееся соперничество до такой степени сеяло вражду между демосом и эвпатридами, что сходки граждан на Пниксе часто превращались в кулачные потасовки. Тогда, чтобы разрядить враждебную обстановку в городе, архонты сделали запрос в народное собрание: не пора ли провести голосование черепками.

Такое голосование называлось остракизмом, поскольку черепок от разбитой глиняной посуды по– гречески «остракон». Остракизм не был наказанием за какой-нибудь низкий поступок. Благопристойности ради остракизм назывался в кодексе афинских законов «усмирением и обузданием гордыни и чрезмерного могущества кого-либо из граждан». Но по сути дела он оказывался средством уменьшения ненависти между гражданами, и средством довольно милосердным: чувство недоброжелательства находило себе выход не в чём-то непоправимом, но лишь в десятилетнем изгнании того, кто это чувство вызывал.

И вот, сойдясь со всей Аттики в Афины, люди стали писать на черепках имя того гражданина, влияние которого наносит вред государственным делам. Всем было понятно, что самых влиятельных из афинян двое: Фемистокл и Аристид. Поэтому каждому голосующему нужно было нацарапать на черепке имя одного или другого.

Рассказывали, что, когда надписывали черепки, какой-то неграмотный селянин протянул Аристиду – первому, кто попался ему навстречу, – черепок и попросил написать имя Аристида. Тот удивился и спросил, не обидел ли тот его каким-нибудь образом.

«Нет, – ответил селянин. – Я даже не знаю этого человека, по мне надоело слышать на каждом шагу «Справедливый» да «Справедливый»!…»

Аристид ничего не ответил, написал своё имя и вернул черепок.

Сначала архонты подсчитывали, сколько всего опиралось черепков: если их было меньше шести тысяч, то остракизм признавали несостоявшимся. Затем все имена, написанные на черепках, раскладывали порознь, и тот, чьё имя повторялось наибольшее число раз, объявлялся изгнанным на десять лет без конфискации имущества.

К изгнанию приговорили Аристида.

Уже покидая город, он воздел руки к небу и взмолился: пусть никогда не придёт для афинян тяжёлый час, который заставит их вспомнить об Аристиде.

Коротать десятилетнее изгнание Аристид отправился на остров Эвбею, в город Эретрию, где жил его давний друг и гостеприимен,[58]  [58] Гостеприимец – или по-гречески ксен. Граждане различных греческих городов заключали между собой союзы гостеприимства. Благодаря таким союзам гостеприимства человек, приехавший в чужой город, находил кров и покровительство у своего ксена.


[Закрыть] Эсхин, сын Нофона.

Свою семью Аристид взял с собой. В Фалерской гавани он и его домочадцы поднялись на торговый афинский корабль и ранним весенним утром покинули землю Аттики. Присматривать за своим домом и загородной усадьбой Аристид поручил двоюродному брату Пасиклу.

Остров Эвбея, самый большой из островов Эгеиды, был отделен от берегов Эллады узким проливом. Этот остров протянулся с северо-запада на юго-восток почти на тысячу двести стадий[59]  [59] Стадий – мера длины, равная 178 метрам.


[Закрыть]. В горах Эвбеи добывали прекрасный белый камень для постройки домов и храмов. На обширных пастбищах острова разводили местную породу выносливых низкорослых лошадей. Большую часть Эвбеи издревле населяли родственные афинянам ионийцы. Только на северной оконечности острова жили абанты, древний народ, ещё до прихода ионийцев расселившийся на Эвбее.

От Фалера до Эретрии даже тихоходное судно доходило за полдня.

Прощаясь на берегу с друзьями и родственниками, Аристид выглядел спокойным и невозмутимым, как всегда. Но едва корабль вышел в море и скалистый берег Аттики стал отдаляться, постепенно превращаясь в далёкую гряду горных вершин, подёрнутых неясной туманной дымкой, невозмутимость сменилась приступом сильнейшего отчаяния.

Аристид спустился под палубу, в тесное низкое помещение на корме, и там дал волю слезам, которые неудержимо полились из его глаз.

Харикло, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, тоже сошла вниз под палубу, оставив детей на попечение служанки. Вид рыдающего Аристида до такой степени поразил Харикло, что она просто остолбенела на несколько мгновений. Затем она вернулась обратно на палубу, так и не сказав супругу ни слова утешения и не в силах подавить в себе злорадное удовольствие. Мстительная Харикло не могла простить Аристиду его увлечение Стесилаем. И тем более не могла простить его неудачное соперничество с Фемистоклом, из-за чего гордая и своенравная Харикло была обречена, разделяя долю неудачника-мужа, в течение десяти лет жить на чужбине. Дочерям же предстояло стать невестами в чужом городе без всяких перспектив на выгодный брак.

Харикло выросла в семье, где выгода и богатство ставились выше честности и бескорыстности. Отец её был чистокровным аристократом. Поскольку Харикло не блистала красотой, да к тому же была вспыльчива и своенравна, все завидные женихи обходили её стороной. Харикло уже перевалило за двадцать, когда наконец состоялась её помолвка с Аристидом. Об этом хлопотал его дядя со стороны матери, поскольку отца Аристида к тому времени не было в живых. Аристид был старше Харикло на двадцать лет и тоже находился и ситуации, когда ему нужно было срочно жениться, чтобы не остаться вечным бобылём.

Семья жениха после смерти его отца прозябала и бедности. Однако его предки были очень знамениты и Афинах, а о самом Аристиде шла молва как о честнейшем на афинских граждан. Потому-то Афинагор, отец Харикло, согласился выдать свою дочь за Аристида в надежде, что со временем зять разбогатеет, занимая высшие государственные должности.

Один из сыновей Афинагора был убит в пьяной драке, другой дважды проходил по суду за мелкое мошенничество. Никакой надежды на то, что младший сын когда-нибудь станет стратегом, или фесмофетом, или хотя бы секретарём Ареопага, у Афинагора давным-давно. Поэтому он радовался за дочь, супруг которой неизменно первенствовал и в народном собрании, и в совете Пятисот, и на заседаниях различных коллегий, покуда соперничество Аристида с Фемистоклом не завершилось столь печально.

Расставаясь с дочерью и внучками на пристани, Афинагор с трудом сдерживал слезы. Честность Аристида казалась ныне корыстолюбивому Афинагору не достоинством, а худшим из недостатков, о чём он не замедлил сказать прямо в лицо своему зятю.

В Эретрии же Аристида встретили как дорогого гостя. Люди не забыли, как после разорения их города персами семь лет тому назад именно он уговорил афинское народное собрание способствовать восстановлению Эретрии. Афиняне ссудили разорённых войной эретрийцев деньгами и помогли им восстановить храмы как в черте города, так и за городской стеной. Немало афинских каменщиков трудились в Эретрии, возводя на месте разрушенных и сожжённых жилищ новые дома и портики. Поскольку персы увели в рабство множество людей, власти обезлюдевшего города стали призывать жителей Аттики и близлежащих островов переселяться во вновь отстроенную Эретрию. Всем переселенцам были дарованы права гражданства.

Дом Эсхина, Аристидова гостеприимца, стоял в самом центре города, близ рыночной площади. В этом районе жили в основном зажиточные граждане. Дома здесь стояли плотно друг к другу, теснясь на плоской вершине обширного холма. Единственная широкая улица тянулась от южных городских ворот через кварталы бедноты и далее мимо домов знати к агоре[60]  [60] Агора – рыночная площадь.


[Закрыть]. Поскольку в глубокой древности на этой широкой и прямой улице проводились состязания в беге, за главной улицей Эретрии закрепилось название Дромос.

Другая столь же длинная, но не столь широкая и прямая улица пересекала Эретрию с запада на восток. Эта улица называлась Скиада, что значит «Тенистая». Вдоль Скиады росли дубы и буки, а также кипарисы, вырубать которые было запрещено законом. Это повелось с момента основания Эретрии, когда сюда пришли из Аттики первые ионийцы. В месте пересечения Скиады и Дромоса[61]  [61] Дромос – букв, «беговая дорожка».


[Закрыть] находилась главная площадь, где стояло здание Совета и проходили народные собрания.

Эсхин, сын Нофона, довольно часто бывал в Афинах, неизменно останавливаясь в доме Аристида. Последний за всю свою жизнь побывал в Эретрии лишь дважды, и то ещё до нашествия персов.

Волею судьбы вновь оказавшись здесь, Аристид стал приглядываться к облику города. Он сразу обратил внимание на изменившуюся во многих местах планировку улиц. Район порта и центральные кварталы были застроены большими роскошными домами из белого камня. Если раньше дома бедноты зачастую были покрыты сухим камышом, то теперь крыши даже небогатых домов и в центре, и на окраинах сверкали на солнце блестящей красной черепицей.

– Дабы уменьшить пожароопасность, власти на государственные средства закупают черепицу в Афинах и бесплатно выдают её всем, кто уже построил или собирается строить жилище в черте города, – не без гордости сообщил Эсхин Аристиду, когда тот восхитился добротностью здешних крыш.

Пройдя от гавани почти полгорода, Аристид не заметил ни одной камышовой кровли, ни одного строении со старой, прохудившейся черепицей. В Афинах такого не было. Добротная черепица стоит недёшево, по грому бедняки крыли свои лачуги по старинке камышом или соломой, скрученной в жгуты.

– Когда персы ворвались в Эретрию, то принялись повсюду разбрасывать зажжённые стрелы, – рассказывал Эсхин. – Камышовые крыши вспыхивали очень быстро, ветер раздувал пламя. Сильнейшим пожар очень быстро поглотил город. Жители в панике спасались бегством и попадали в руки варваром, которые были повсюду. Спаслись лишь те, кто сел на корабли и уплыл в море. Да ещё те немногие, кто покинул город загодя, укрывшись в окрестных горах.

Аристид с молчаливым сочувствием кивал головой.

Бедствие эретрийцев в недалёком прошлом было у всех на устах не только в Афинах и других городах Эвбеи, но и по всей Элладе. Больше половины жителем Эретрии персы погрузили, как скот, в трюмы кораблей и переправили в Азию. По слухам, персидский царь поселил пленных где-то в Месопотамии среди азиатских племён, покорённых персами силой и обречённых на рабскую жизнь.

В первые дни пребывания Аристида в доме своего гостеприимна сюда зачастили не только друзья и родственники Эсхина, но и государственные мужи Эретрии, члены совета Четырёхсот и пританы, имевшие такие же полномочия, как архонты в Афинах. На Аристида обрушился поток соболезнований и утешительных слов. Звучали и откровенно враждебные речи против Фемистокла и афинского народного собрания. Друзья Эсхина недоумевали по поводу того, что афиняне отправили в изгнание лучшего и честнейшего из своих граждан, закрыв глаза на многие недостойные проделки Фемистокла. Многие открыто насмехались над законодательством Клисфена, который ввёл процедуру остракизма в политическую жизнь Афин.