Текст книги "Слой-2"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Да, – сказал Виктор Александрович.

– Вот и закусите вместе.

Сын застегнул сумку, козырнул не по уставу и пошел к дверям.

– Слышь, батя, – сказал он, полуобернувшись в проеме. – Может, ну его на фиг, поедем со мной? Что тебе здесь ночевать в холодине?

– В комнате тепло.

– И это, знаешь... Мама расстраивается. Она меня, конечно, не просила, но я же чувствую... Может, поедешь? Извинись перед гостем, бывает.

– Я не поеду, – сказал Слесаренко.

– Ну я тебя прошу, бать, поехали. Знаешь, как она обрадуется! Ну чего ты, в самом деле... Чего тебе здесь торчать?

– Так надо.

– Слушай, папа, – сказал сын и убрал с косяка руку. – Есть вещи, которые надо делать, хочется или нет. Сейчас тебе надо домой.

– Не учи меня, пожалуйста, – повысил голос Виктор Александрович. – Иди и жди в машине.

– Хорошо, – серьезным голосом ответил сын и спустился с крыльца.

– Надо ехать, – сказала Оксана, едва он ступил на порог. – Оставь мне денег, я что-нибудь поймаю на шоссе. Здесь большое движение, даже ночью, я обратила внимание.

– Не глупи. Мы поедем все вместе.

Оксана подошла и взяла его за подбородок двумя пальцами.

– Езжай. Я доберусь.

Слесаренко достал сто тысяч, вспомнил вдруг про ключи.

– На, закроешь. Я завтра заеду и заберу.

– Я положу под крыльцо. Отыщешь?

– Найду. Как обидно... Зря тебя вытащил.

– Что ты, Витя. Был прекрасный вечер...

– А свет, а дверь? – спросил сын, когда Виктор Александрович усаживался на сиденье и устраивал в ногах дурацкую кастрюлю.

– Там сосед. Он все выключит и закроет.

– Давай оставим ему картошку? Давай, прекрасная идея!..

– Поехали, – сказал Слесаренко.

Глава шестая

Как и ожидалось, Юрий Дмитриевич прилетел из столицы в понедельник, ближе к вечеру, в компании с госдумовским депутатом Луньковым и двумя скромно, но уверенно держащими себя москвичами средних лет.

Поселили москвичей в «конспиративной» квартире на Немцова, арендованной фондом под гостиницу для приезжавших; таких квартир у фонда было еще две – в одной проживал сам Юрий Дмитриевич, в другой вот уже месяц корпела над бумагами команда столичных аналитиков, регулярно менявшая свой состав. Откровенно говоря, Кротов даже не знал, чем они занимались и за что получали деньги, притом немалые; последнее было известно Кротову доподлинно – он сам составлял платежные ведомости по Юриным указаниям. Ведомостей было две: официальная, по которой москвичам платили через бухгалтерию фонда, и тайная, предмет строгой секретности. Деньги по второй ведомости выдавал лично Кротов из своего сейфа. Понятно, что суммы в ведомостях отличались друг от друга на порядок. «Аналитики» приезжали и уезжали, не забывая получать и расписываться, и Кротову подчас казалось, что Юрий Дмитриевич таким образом попросту дает возможность «подкормиться» в Тюмени своим московским друзьям и приятелям. «Даже если и так, – решил для себя Кротов, – какое мне дело?» И не стал задавать вопросов Юрию Дмитриевичу.

Так было и с договором по Лунькову. Кротов не забыл настойчивую просьбу Юры подготовить всё к его прилету, и Луньков был приятно удивлен, когда банкир после обмена приветствиями сразу достал из сейфа расходный ордер и деньги – сто пятьдесят миллионов с лишним, полный расчет по договору. Луньков расписался, убрал деньги в портфель и протянул руку:

– Спасибо! Очень кстати. Поиздержался там, в столицах.

– Тяжела и неказиста жизнь политика-артиста, – нараспев произнес Юрий Дмитриевич. Даже Кротову стало неловко от подобной беспардонности, однако депутат и бровью не повел, поддернул брюки и уселся в кресло с устало-домашним видом.

– Да, Сергей Витальевич, – сказал без перехода бородатый, – распорядитесь в бухгалтерии быстренько посчитать и выдать командировочные недели на две: Алексей Бонифатьевич летит на Север, в родные пенаты. Цель поездки – встречи с избирателями, лекционная работа.

– Встречи не надо, – сказал Луньков.

– Я понял, – быстро отреагировал Юра. – Тогда просто лекции о... ...перспективах развития российской демократии в двадцать первом веке.

– Такое в командировочных удостоверениях не пишут, – усмехнулся Юрий Дмитриевич. – Поставьте так: региональные проблемы.

– Согласен, – сказал депутат. – Это ближе.

Кротов не видел Лунькова с весны до осени, но за последний месяц они встречались уже в третий раз, и он снова отметил, что в поведении депутата за этот срок произошли существенные перемены. Исчезла драматичная нервозность, страсть к эффектным жестам и словам, в общении убавилось напора. Луньков даже научился не замечать чужого хамства, что и продемонстрировал с блеском минуту назад. Было впечатление, что он действительно стал кем-то в Москве, в Госдуме, у него теперь есть вес и цель, он движется к этой цели размеренно и уверенно, не обращая внимания на сопутствующие помехи и погрешности. Кротов давно заметил, что жизнь в столице дает провинциальному политику чувство приобщенности к неким тайнам, некой истине, сокрытой от простого населения. Народ не знал и не понимал, куда его ведут или толкают, а эти знали, сокровенное знание наполняло их, сквозило в каждом жесте и взгляде. Они были как врачи: иногда отвечали на вопросы больных, ободряюще трепали по щеке или сурово корили за непослушание, но никогда не говорили всей правды о курсе и смысле лечения. Зачем? Больному будет только хуже. Не дай бог, больные станут решать сами, какие им глотать таблетки и не заменить ли рвотное на клизму. Одно лишь было новым: в последние годы «больным» разрешили выбирать себе «врачей» разных уровней на основе всеобщего, тайного и так далее.

Даже вечные свои светлые костюмы с жилетами Алексей Бонифатьевич сменил на традиционную для истеблишмента синюю пару; вот каблуки остались прежними: физически Луньков не вырос и от комплекса малорослости не избавился, однако его башмаки уже не сверкали лаковым вызывающим глянцем, а неброско матово светились дорогой, хорошей кожей, и носок был не острым, а как бы слегка стесанным. Плюс яркий галстук в горизонтальную полоску и старый добрый портфель – раз в пять дороже «дипломата». «Да, – подумал Кротов, – столица есть столица».

– Что слышно про Слесаренко? – спросил Юра. На всякий случай Кротов позвонил с утра в мэрию Терехину, информации не было. Но после двух Терехин сам позвонил и сказал, что Слесаренко отправили в отпуск, о чем Кротов сейчас и доложил.

– Страхуются, – сказал Луньков. – Это понятно.

– Да перебздели просто, – процедил Юра. – Вот так, по дурости, возьмут и угробят нормального мужика.

– Юрий Дмитриевич, вы как всегда упрощаете. Слесаренко – доверенное лицо Рокецкого. Его контакт с Кулагиным сам по себе, так сказать, бросает тень. Всем известно, чем Кулагин занимался, по нему дважды заводили следственное дело, каждый раз с трупами и вымогательством. Могло ведь сложиться впечатление, что Слесаренко встречался с Кулагиным, так сказать, по вопросу теневого финансирования избирательной кампании. Вы представляете, какой может быть резонанс? Не удивлюсь, если Рокецкий лично вычеркнет его из списка доверенных лиц. И правильно сделает, позвольте вас уверить.

– Но это же чистая случайность, – подал голос Кротов. – Он говорил Терехину, лет десять, если не больше, не виделся с этим Кулагиным и даже не знал, что он опять в Сургуте. Кулагин сам на него вышел.

– Не вышел – его вывели, – уверенно сказал Юрий Дмитриевич. – И как же вовремя исчезли из Сургута Сидоров с Богдановым!..

– Вы полагаете?.. – удивленно поднял бровь Луньков. – Нет, батенька, это уж слишком. Это уже византийщина какая-то. Вот здесь как раз элементарное совпадение. Мне так представляется. Уж не думаете ли вы, Юрий Дмитриевич, что всё это планировалось, вплоть до убийства, именно в этот день... Да что вы! На этом уровне так действовать не принято. Слишком по-гангстерски, плохие манеры...

– Постойте, постойте! – перебил депутата Кротов. – Неужели никто не понимает, что, убрав сейчас Слесаренко, они только усилят подозрения и слухи?

– Ну и что? – улыбчиво спросил Луньков. – Слухи будут так или иначе. Но вы представьте, батенька, себе хоть на мгновение, что этим слухам действительно есть повод и причина. А вдруг и вправду Слесаренко ездил в Сургут за деньгами? Или вы думаете, что губернаторская команда сможет обойтись без «черной кассы»? Святая наивность, батенька. Уж мне вы можете поверить, я сам сквозь выборы прошел.

– Верьте ему, верьте, Сергей Витальевич, – голосом пастыря сказал бородатый. – Какой вообще смысл в этом сургутском визите? Там давно все схвачено Галиной, женой Рокецкого. Кстати, я думаю, это ошибка. Синдром, так сказать, Раисы Максимовны, народ этого не любит; но речь о другом: зачем туда полетел Слесаренко? Не вижу смысла, не вижу.

– Согласен с вами, Юрий Дмитриевич, но попробуем взглянуть на проблему пошире. Вы курите, Сергей Витальевич, не стесняйтесь, я же вижу, как вы на пачку коситесь...

Кротов молча закурил; разговор был ему интересен.

– Давайте проанализируем активность команды Рокецкого в автономных округах. Она представляется мне напрасной тратой времени и денег. Это же, кстати, касается и других кандидатов. Как бы парадоксально это ни прозвучало, но Рокецкий, добиваясь проведения выборов на всей территории области, увеличивает шансы своего поражения. И если у него в команде сидят не дураки, они просто обязаны просчитать и такой вариант. Предположим, Роки своего добился, Москва дала округам по рогам – а, красиво сказано, рифма какая: округам по рогам! – сломала их через колено и заставила проводить выборы. Как вы думаете, тамошние элиты будут агитировать за Рокецкого? Ответ очевиден, его даже незачем произносить вслух.

– Но это тупик, – помахал сигаретой Кротов. – Без округов выборы не состоятся, с округами – Рокецкий проигрывает.

Луньков пожал плечами: ну и ладно. Юрий Дмитриевич повернулся к банкиру.

– Очень плохо, Сергей Витальевич, что у нас до сих пор нет хорошего информатора в штабе Рокецкого. Передайте мое неудовольствие господину Лузгину. В штабе у Роки есть журналисты – пусть не жадничает, пусть купит кого-нибудь.

– Ну прямо уж так: пойдет и купит...

– Сергей Витальевич, хоть Лузгин вам и друг детства, но журналистов вы не знаете совсем. Это же профессиональные рассказчики. Их жизнь – узнавать что-то и рассказывать об этом другим. И наивысшее удовольствие они получают, когда рассказывают человеку то, чего человек не знает. А он, журналист, знает. Головою заложусь, что сейчас эти парни бегают по городу, сжав зубы и сделав таинственный вид, но готовы всё выложить первому встречному. Нужны лишь две вещи: благовидный предлог и хорошие деньги. Деньги я вам дал, предлог придумаете сами. Кстати, они печатают свои листовки в типографии «Пеликан». Купите там у любого рабочего полный комплект, и уже по одним лишь листовкам мы сможем определить многое. Удивляюсь, почему вы не сделали этого раньше.

– Информация – не моя сфера, – возразил Кротов.

– Так передайте это Лузгину. Да, почему его нет на работе?

– Он вчера звонил. Сказал, что заканчивает обзор, принесет часам к шести или завтра с утра.

– Лучше завтра. Вечер у нас с вами будет занят. И не пора ли нам заслушать отчет господина Лузгина по финансовой стороне его дела? Не слишком ли много свободы и денег мы ему предоставили?

По всему было видно, что Юрий Дмитриевич недоволен, и Кротов решил защитить друга, пусть и ругал его мысленно в этот момент.

– Есть план, его мы с вами утвердили. Лузгин работает строго по плану, я контролирую.

– План, план... – с раздражением произнес Юрий Дмитриевич. – Где инициатива, где изобретательность? Вот случай со Слесаренко: надо не дома сидеть над обзором, а носом землю рыть. Знать надо, знать! Вот задача! Боюсь, я ошибся в господине Лузгине. С вашей, кстати, рекомендации. Сдается мне, вы просто решили трудоустроить своего приятеля, оставшегося не у дел.

«Своих-то лоботрясов кормишь вообще ни за что, сволочь», – подумал Кротов и вслух сказал:

– Я передам.

– Он передаст, – сказал Луньков. – И папа его передаст, и брат передаст...

– Я уже слышал этот анекдот, – сказал Кротов. – От такого же передаста.

– Вот и хорошо, – согласился депутат. – Где-то здесь есть приемная Райкова. Не подскажете?

– Я провожу, – сказал Юра. Когда депутат исчез за дверью, бородатый обернулся и сказал:

– Будешь вякать не по делу – уволю.

– Не уволишь. Уже не уволишь.

– Тогда убью, – сказал Юрий Дмитриевич, подождал немного и все-таки улыбнулся. – Никуда не исчезай.

«А ведь убьет – и глазом не моргнет», – признался себе Кротов, но в этом признании не было ни страха, ни обиды – лишь осознанное уважение к человеку, который всегда и везде идет до конца. Осталось ответить на один-единственный вопрос: куда идет бородатый московский «эксперт» Юра. Или еще скромнее: откуда он пришел. И зачем.

Вторгаясь под юриным патронажем все глубже и глубже в сферы нефтяного бизнеса, Кротов чувствовал и азарт, и опасность. Он отдавал себе отчет, что совершенно не является в этом бизнесе самостоятельной фигурой, что каждый его шаг контролируется и направляется, и в то же время с каждым новым днем, с каждым новым контактом, каждой новой подписанной им бумагой он врастал в систему, становился ее элементом, всё более полезным и в отдельных мелочах – да, мелочах, ну и пусть! – уже незаменимым. Потому он сознавал за собой право сказать Юрию Дмитриевичу: «Уже не уволишь». Выведение Кротова из оборота стоило бы юриному фонду существенных потерь, а Юрий Дмитриевич не любил терять деньги – он любил их делать, но, что было удивительно и непонятно Кротову: сами деньги Юра не ставил ни во что. Однажды он сказал банкиру такую фразу: «У нас абсолютно отсутствует культура богатства». Кротов долго обдумывал сказанное, фраза запала в душу. Вспомнилась позавчерашняя сцена в корейском ресторанчике, тупое и бессмысленное хамство разжиревших мелких сволочей. Да, он не был вхож в элиту «новых русских», видел их только по телевизору и мог лишь предполагать, что на самом верху всё не так, и есть там, есть эта самая «культура». Ему нравился Боровой, нравился Федоров, но ужасал Брынцалов и настораживал Березовский. Он уважал за деловые качества директора своего головного банка Филимонова, но считал его бездушным грабителем, эдакой деньго-выжималкой, а Филимонов был в Москве не последний человек, хоть и не мелькал в теле-ящиках. Он бывал у Филимонова в гостях, всё увидел и оценил, но больше гостить у него не хотелось.

Очевидно, он, Кротов, был неправильный банкир.

Самое главное: во всём, что говорили и делали эти люди, был какой-то второй, скрытый смысл.

И еще: о культуре богатства. Как можно обрести ее, не будучи богатым?

«Всё, хорош, заработался», – сказал себе Кротов.

Понедельник выдался тяжелым, как и всякий другой понедельник. Рисовалась иногда такая Кротову картина: всё это множество разных людей сидит в выходные и думает, как создать друг другу максимальное количество проблем, и спозаранку в понедельник с остервенением бросается претворять в жизнь свои гадкие планы.

Он проснулся в семь и через час уже был на работе и разговаривал по телефону с Омском. Вместо шести цистерн с бензином омичи залили и отправили десять. Да, за ними числился долг, но надо ведь предупреждать! Четыре цистерны сразу переадресовывались из Тюмени на Север, две он договорился слить на одну из городских нефтебаз и пустить в розницу через заправки, но куда девать четыре лишних? Омские партнеры извинялись за перегруз, но требовали немедленно вернуть пустые цистерны обратно. Кротов позвонил сельхозникам; те, как обычно, готовы были взять хоть двадцать, но просили три месяца отсрочки платежей, а деньги нужны были немедленно, потому что через месяц выборы заканчивались: что будет потом с фондом – неизвестно.

В доброй половине нужных фирм и контор шли извечные понедельничные планерки, и Кротов прорывался до начальства, льстя и угрожая секретаршам. К началу одиннадцатого он понял, что утопает, и позвонил Тимофееву.

Потом из Дома Советов он поехал на «точку» и до обеда просидел с бухгалтером, сбивая месячный отчет за октябрь и сочиняя хитрые бумаги для Лунькова. В два часа он вернулся в Дом Советов и заскочил пообедать в местную столовую, успев перехватить там за столом знакомого мужика из комитета по ценным бумагам и обсудить с ним вопрос погашения векселей. В два тридцать он уже беседовал в своем кабинете с директором местного престижного колледжа: директор просил у фонда полмиллиарда спонсорских, оперируя высокими фамилиями. Кротов посоветовал поставить на письме-прошении хотя бы одну из перечисленных фамилий – в качестве визы, и директор ушел, намекая на большие неприятности. В три позвонил Тимофеев и сказал, что делать и с кем. Кротов вздохнул с облегчением и за сорок минут телефонной ругани и торгов действительно растолкал все цистерны, которые уже стучали колесами на входных стрелках станции Войновка. Он положил нагревшуюся трубку и тут же снял её: звонил обладатель высокой фамилии, выражал неудовольствие. Кротов прикинулся «шестеркой» и всё свалил на Юрия Дмитриевича. Спустя минут десять в кабинет зашел директор и злорадно ткнул на стол завизированное письмо. Кротов сделал многозначительный вид и солидно кивал: ну вот, совсем другое дело.

В пятом часу приехали из аэропорта Луньков и Юрий Дмитриевич.

По ходу дня Кротов дважды звонил домой Лузгину. Никто не снял трубку. Он позвонил снова – молчание.

Вернулся Юрий Дмитриевич. Кротов посмотрел на часы: скоро шесть, день заканчивается, слава богу.

Вызывай машину, – сказал Юра, доставая из шкафа кожаный плащ. – Мы едем к товарищам специалистам.

Машина внизу. Надолго? – поинтересовался Кротов; ему хотелось домой.

Вечер встреч и воспоминаний, – объявил Юрий Дмитриевич.

Дверь распахнулась, и в кабинет вбежал Вовка Лузгин в своей пижонистой парижской куртке, растрепанный и озадаченный, с толстой папкой в руках. Скрытый за дверью шкафа Юрий Дмитриевич сказал ему в затылок: – Здрасьте, Владимир Васильевич. – Лузгин вздрогнул и обернулся.

– О, с приездом. Вот, готово, как и обещал.

– Вы обещали в пятницу.

– Два дня – какая разница. Всё равно вас не было в Тюмени.

– Давайте, – Юра протянул руку за папкой. – Завтра утром встретимся и обсудим. Утро у нас начинается в восемь. Поехали, Сергей Витальевич, нас ждут.

– Э, братцы, минуту!..

Лузгин замялся, глядя то на москвича, то на друга.

– Перемолвиться надо, Серега.

– Завтра, завтра перемолвитесь, – нетерпеливо сказал москвич и поманил Кротова рукой. – Темп, темп, темп, ребята! Кто не успел – тот опоздал.

– Ладно, давай завтра, – Кротов походя ткнул Лузгина кулаком в плечо. – Ключ есть? Закроешь тут все и выключишь. Да, тебе кое-что принесли еще в пятницу – посмотри; может, что сгодится.

– Да видел я всю эту ерунду! – заорал Лузгин, бросаясь к своему столу. – Вы сами гляньте, что эти остолопы предлагают!

Разбросав бумаги, Лузгин достал яркий цветной плакат размером в газетный лист и вывесил его перед собой на вытянутых руках.

– Любуйтесь, вашу мать!

Кротов вначале не поверил увиденному.

На плакате попкой к зрителям стояла девочка лет шести. Привстав на цыпочки (чулочки, трусики, подтяжечки), девочка роняла в ящик бумажечку и смотрела через плечо глазами набоковской Лолиты. Поперек всего плаката маршировала ее прямая речь: «Дедушке Рокецкому я сказала «да».

– Ваши люди сотворили, Юрий Дмитриевич, – со смаком сказал Лузгин. – Советуют мне пойти в штаб к папе Роки и продать сию предвыборную агитацию за огромные деньги. Я, конечно, пойду, но только под охраной и в бронежилете.

Кротов устал смеяться, но сумел выдавить из последних сил:

– Да, Роки во многом обвиняют, но... в растлении малолетних... такого еще не было!

– Сохраните сие для истории, Владимир Васильевич, – торжественно произнес Юрий Дмитриевич. – После выборов вы каждый такой плакат сможете продавать особо доверенным лицам по тысяче баксов за штуку. И тогда сбудется ваша мечта.

– Какая мечта? – спросил Лузгин, как бы заслоняясь от них дурацким своим плакатом.

– Вы разбогатеете, – сказал Юрий Дмитриевич и пошел из кабинета, ухватив Кротова за рукав.

– Эй, Серега!..

– Завтра, завтра! – замахал ему свободной рукой друг-банкир. – Давай тут энергичнее...

Он не обернулся у двери, чтобы не видеть растерянный взгляд Лузгина. Тот, конечно, лентяй и растяпа, но если бы не настойчивость москвича, он бы остался и поговорил с Вовкой: что-то в нём было тревожащее. «Деньги! – вдруг остро вспомнил Кротов. – Но он же говорил: до среды...»

– Надо что-нибудь прикупить? – спросил Кротов, когда шел гулким коридором за Юрием Дмитриевичем.

– Спасибо, нет надобности. Сегодня ребята нас потчуют.

Так вкусно сказал бородатый это старинное «потчуют», что у Кротова желудок свело судорогой: где ты, столовский поспешный обед?

Из машины Кротов позвонил домой. Он давно уже сменил свой старый тяжелый радиотелефон на новый сотовый, у которого было еще одно преимущество, помимо размеров и веса: когда откидывалась крышка микрофона, потайная лампочка начинала подсвечивать наборную панель, очень удобно в темноте, вот только кнопки были маловаты и стояли тесно для кротовских пальцев.

Он предупредил Ирину, что задерживается. Восторга это не вызвало; Кротов, стесняясь попутчика, бормотал в телефон односложно, чем еще больше расстроил жену.

– Вы задолжали мне приглашение, помните? – сказал Юрий Дмитриевич. – Еще с весны.

– Всегда пожалуйста. Давайте хоть седьмого – даю обед для друзей и родственников.

– Принято, – с почтением поклонился москвич.

Дворами и поворотами они заехали на Немцова, пугая и расталкивая фарами вереницы бредущих с работы людей с авоськами и сумками. Остановились у подъезда панельной девятиэтажки; справа нависал угрюмыми темными бастионами огромный «спецпроектовский» дом с квартирами ценой от миллиарда и выше. Кротов, продавши поспешно коттедж, искал хорошую квартиру в центре и ходил сюда приценяться. Планировка понравилась очень, но цены были даже для него неподъемными.

Юрий Дмитриевич оглядел громадину, задравши голову кверху.

– Бастилия!

– Вот уж правда – Бастилия, – согласился Кротов, удивляясь точности образа.

– Вернутся санкюлоты – будут знать, что им брать и сносить. Пройдемте, господин хороший.

В квартире пахло жареной рыбой. Кротов поморщился и зашмыгал носом: «Да уж, потчуют...»

Московские «ребята» суетились на кухне, надев поверх рубашек пластиковые фартуки. «Откуда взяли? – подумал Кротов. – Или с собой привезли?» И отметил, что ранее здесь не бывал, хоть и знал о существовании этой «конспиративки» и лично платил проживавшим здесь разным людям.

– Всё в ажуре; мойте руки и за стол, – сказал, пробегая мимо с тарелками, один из москвичей. Другой крикнул вслед ему из кухни: – Уксус яблочный?

– Да, яблочный, и ложку «хеллманса»! И взбей хорошенько, творчески!

– Учи ученого...

Сели вкруг овального стола, сервированного по-ресторанному. Кротову страшно хотелось выпить и поесть, и он с печалью обнаружил отсутствие на столе водки и мяса. Какой-то салат, в основном из капусты и свеклы, резаные овощи, сыр, немножко соленой рыбы, неестественно тонко нарезанной. «Пижоны, – заключил Кротов и сказал:

– Желателен аперитив.

– Вкус перебьешь, – сказал Юрий Дмитриевич; прозвучало как «перебьешься».

В общении с Кротовым бородатый начальник прихотливо лавировал между «вы» и «ты». Если у Филимонова эти переходы означали неодобрение или доверительность и легко прочитывались Кротовым, то Юрины перемены тональности были глубже и многозначнее и соотносились в большей степени с внешними обстоятельствами; будто оба они – два актера, а сцена и зритель и пьесы постоянно меняются.

Юрий Дмитриевич разлил белое вино из длинной бутылки, обернутой салфеткой. Кротов пригубил бокал: холодное, с чистым вкусом, слегка напоминало выдохшееся шампанское.

– Пьем за встречу, – легко, без нажима сказал Юрий Дмитриевич. – Под салат и закуски я вас познакомлю, за главным блюдом поговорим.

– А за десертом? – спросил Кротов.

– Не будем спешить. Ваше здоровье, господа!

Кротов потянулся к салату, но сидевший от него слева москвич – Юра расположился напротив – вскочил с готовностью и, ловко орудуя двумя ложками сразу, подцепил и высыпал на кротовскую тарелку изрядную горку салата. Заметив ограничительный жест, москвич улыбнулся:

– Съедите. И добавки попросите.

Салат оказался необычайно вкусным. Кротов слопал всё в один прием и посмотрел на соседа с восхищением.

– В нем много секретов. – Сосед поднял взгляд на товарища, как бы испрашивая у него разрешения на разглашение. – Первый секрет – картошка. Режем очень мелкой соломкой и на десять секунд опускаем в кипящее масло.

– Предварительно высушив порезанный картофель полотенцем, – уточнил второй москвич.

– С ума сойти, – сказал Кротов. – Можно еще?

Юрий Дмитриевич коснулся губ салфеткой и снова положил ее на колени.

– Талантливый человек талантлив во всем. Автор этого салата, прошу любить и жаловать, – сидящий ошую... да, слева от вас Валерий Павлович: профессор, доктор философии, второй диплом – университет Беркли, Калифорния. Одесную от вас имеет честь восседать мой давешний друг Геннадий Аркадьевич, коллега по профессии.

– Вы имеете в виду журналистику? – намекающе подал голос Кротов.

– Что имею, то и введу, – Юрий Дмитриевич на миг угрожающе блеснул глазами. – А перед вами, друзья мои, тот самый Сергей Витальевич: преуспевающий банковский деятель и новая звезда нефтяного бизнеса.

– Ну вас к черту, Юра.

– Терпите, Сережа. Научитесь слушать правду о себе. Так вот, Сергей Витальевич: бывший прекрасный спортсмен – сейчас, заметим, немного обрюзг, терпите! – отличный семьянин, хороший друг, человек нежадный, но умеющий считать деньги; в партийной номенклатуре не состоял, преступных связей не имеет. А теперь, прошу внимания, самое главное: Сергей Витальевич по натуре не предатель.

– Характер нордический, твердый, – закончил тираду Кротов. Он испытывал ужасное чувство неловкости, как девица на выданье.

– Не предатель! – поднял палец Юрий Дмитриевич. – Всё вышеперечисленное вкупе с последним и явилось причиной появления вас, уважаемый Сережа, за этим дружеским столом. Предлагаю выпить здоровье Сергея Витальевича Кротова, банкира и человека.

– Спасибо, – ответил Кротов в полной растерянности чувств. – Именины, право слово...

– Попробуйте рыбу, – предложил Геннадий Аркадьевич, – и немного обжаренной петрушки.

– Разве петрушку жарят? А я гляжу, что это за хворост такой...

– Совсем чуть-чуть, для аромата... Ваш соленый муксун восхитителен, но жирноват слегка, знаете ли, жирноват, Сергей Витальевич. Но если сбрызнуть лимончиком...

– Кончайте, ребята, – рассмеялся Кротов. – Давайте просто поедим и выпьем. Ну вас на хрен с вашей кулинарной академией. И вообще, меня зовут Сергей.

– Валера.

– Гена.

– Юра! – сообщил бородатый. – Прошу без слез и поцелуев.

– Это Сергей тогда Арутюна испугался?

Вопрос был задан москвичом Геннадием и адресовался Юрию Дмитриевичу; бородатый кивнул с улыбкой и внимательно посмотрел на Кротова, фиксируя его реакцию. Кротов жевал муксуна с жареной петрушкой.

– Не вижу хлеба, – сказал он, прожевав и проглотив. – Есть соленую рыбу без хлеба я не привык.

– Простите, не подумали, – огорченно проронил москвич Валерий. – У нас есть что-нибудь в кухне? Увы... Может, сбегать? Я видел здесь хлебную лавку.

– Сережа потерпит, верно? Начнем избавляться от плебейских привычек. Спокойно, Сережа, я никак не хотел вас обидеть. Могу принести извинения, ежели таковые потребны.

– Вам ли извиняться, Юрий Дмитриевич, перед...

– Ну, вы обиделись. Прости, Сережа, каюсь: есть у меня привычка поюродствовать,

– Раскаянье достойно похвалы.

– Сдаюсь, окончательно и бесповоротно сдаюсь, – Юра поднял руки; вилка и нож торчали державой и скипетром; «ребята» жевали, поглядывая друг на друга.

Случившееся обязательно повторяется, коснувшееся тебя прикоснется снова. Конечно же, он не забыл Арутюнчика, американского предпринимателя русско-еврейско-армянского происхождения, этого законченного космополита, гражданина планеты со штатовским паспортом. Помнил он и правительственную дачу в предместье Москвы, плетеную мебель под тентом, как в михалковских кино про помещиков, пристальное любопытство в глазах собеседников и сам толк неспешных разговоров – политика и культура, демократия и русская душа, нефть и доллары, Восток и Запад и Россия посередине, экономика как способ взаимодействия человека с природой – последнее удивило, было внове, его в институте учили по-другому: наука о воспроизводстве общественного продукта и так далее. Кротов больше слушал, чем говорил. Потом перешли к местной тюменской тематике, тут роли поменялись. Кротова спрашивали, он рассказывал с удовольствием, демонстрируя связи и знания: мол, и сибирские банкиры шиты не лыком. Американец неожиданно проявил изрядную осведомленность в тюменских проблемах и личностях, пару раз ставил Кротова в тупик своими точными вопросами; приходилось сознаваться, что информации нет или просто не думал об этом.

Юрий Дмитриевич был откровеннее: есть ли у Кротова прямой выход на областного губернатора, знаком ли с Неёловым, какие связи в «Газпроме». В конце концов, Кротов не выдержал и прямо спросил, чего от него хотят. Желали от него, в сущности, не так уж много: вывести Арутюнчика лично на ямальского губернатора. Кротов снова спросил: зачем? Ему сказали, что у американцев есть новинка – компактные ядерные электростанции разового пользования, без дозарядки и размером с железнодорожный вагон; одна такая способна питать электричеством целый северный район типа Пуровского (район был точно назван американцем). Он спросил, где они действуют. Нигде, ответили ему, это эксперимент. Тогда Кротов сказал: почему бы не провести этот эксперимент на Аляске? К нему сразу утратили интерес, и разговор вернулся к более безопасным и приятным темам.

Под занавес Юра предложил Кротову ежемесячные хорошие деньги. За что, спросил Кротов. Юра ответил: за то, что в Тюмени у нас будет наш хороший человек. Кротов сказал, что деньги привык зарабатывать. Юра бросил американцу: ты понял, бродяга, какие у нас люди в Сибири? Это вам не Брайтон паршивый...

Было это давно, но не слишком. Весною, во время второго контакта, Юрий Дмитриевич прокатил однажды имя Арутюнчика пробным осторожным шаром, но Кротов смолчал, и москвич понял всё и ни разу более Арутюнчиком не обмолвился. И вот полгода спустя Юрочкин «коллега по профессии» сделал новый вброс, и Кротов как-то сразу решил, что эту игру нынче следует доиграть до конца.

– Да, Юрий Дмитриевич, всё хочу спросить, да забываю: тогда у вас получилось что-нибудь?