Текст книги "Слой-2"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

«Белорус» смотрел уверенно, вид имел бравый, след от пощечины растворился в розовой щеке. «Быстро оклемался», – отметил Кротов.

– Поделом, поделом!.. – веселым голосом сказал Валентин Сергеевич. – Представляю, как этот Шварц сейчас умывает Липицкого.

Кротов пожал плечами; слова «белоруса» больно ударили в незащищенное, потому что сам Кротов минуты назад именно это и представлял себе: как седой учит Липу уму-разуму, и картинка эта ему нравилась, а теперь стало стыдно.

– В «ЮКОСе» собрание акционеров. Под эту дудочку народ и гуляет. Они тут квасят неделю, а там Муравленку съедают. И сожрут ведь рано или поздно.

Кротов снова шевельнул плечами. Судьба президента компании «ЮКОС» его мало беспокоила: ну, сожрут и сожрут. Он повернулся на бок, подпер щеку ладонью и спросил:

– А вот скажите, Валентин Сергеевич, эти ваши колхозники, которые гэсээмом торгуют, на чем они пашут, чем трактора заправляют? На что вообще живут?

– На сдачу, – угрюмо буркнул Валентин Сергеевич. – Какое вам дело до наших колхозников, друг мой Сережа...

– Да никакого, – согласился Кротов. – Так, спросил из любопытства... А как насчет объединения? Лукашенко серьезно настроен войти в состав России?

– Да вы что? – «Белорус» по-отечески глянул на Кротова. – Кто же ему даст? Так и будем качаться на границе, пока это экономически выгодно и нашим, и вашим.

– Народам, что ли?

– Вы же не в Думе, дружище...

– А, кстати, вы и в самом деле консультант президента?

– А вы помощник депутата Госдумы.

– Ну, это так, ради «корочек».

– Вот и мы ради «корочек».

– Понятно, – сказал Кротов. – Вопросов нет.

– У меня просьба, – сказал «белорус». – Давайте не будем посвящать Юрия Дмитриевича в детали сегодняшнего происшествия. Зачем осложнять жизнь занятому человеку.

– Согласен, – ответил Кротов. – Не будем осложнять.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвался мужчина в разодранной белой, в красных пятнах, рубашке, забрызгал кровью и слюной с опухших разбитых губ:

– Ты – сука, Валентин, тварь продажная!..

Мужчина пнул «белоруса» ботинком под колено и стукнул кулаком по уху. Валентин Сергеевич повалился вбок, молча отмахиваясь одной рукой. Кротов схватил Липицкого сзади за локти, оттащил к дверям и вытолкнул в коридор. Липа упал на колени, тут же вскочил и бросился к двери, но Кротов уже поворачивал защелку замка.

– Убью, сука, жив не будешь, падла!..

Липицкий стучал в дверь башмаками, наскакивал плечом. Потом удары прекратились. Кротов прислушался: мужчина за дверью плакал от злости, боли и унижения. Потом эти звуки стихли, и Кротов сказал:

– Не слабо его, однако.

– Подонок, какой подонок, – сказал Валентин Сергеевич и встряхнул головой, как спросонья.

– Надо бы сменить гостиницу, – сказал Кротов.

Валентин Сергеевич ушел в ванную, плескался там, бормоча и охая. В дверь снова забарабанили, раздался под севший голос Липицкого:

– Валентин! Валентин, сука, слышишь меня?

– Он в ванной, – объявил Кротов.

– Пусть скажет своему громиле, сволочь, чтобы пистолет вернул! Это не мой пистолет, понял?

– Понял, – ответил Кротов. – Давай топай, разберемся!

– Сука, вот сука, – сказал Липицкий за дверью и ушел. Мокрый «белорус» выглянул из ванной, сделал вопросительные глаза. Кротов успокаивающе помахал ему рукой, тот облегченно вздохнул и снова скрылся в бульканье и плеске.

Юрий Дмитриевич позвонил из машины в начале седьмого, скомандовал сбор. «Белорус» после стычки развил бурную деятельностью, бегал куда-то на глажку костюма, долго вязал перед зеркалом новый блестящий галстук. И когда в номер вошел приехавший Юра, тоже в блеске вечерней одежды, Кротов в мятых от лежания брюках, не смененной рубашке и забрызганной обуви почувствовал себя деревенщиной.

Они поужинали в ресторане «Эльдорадо» – обильно, вкусно и нетяжело. Валентин Сергеевич снова обнаружил понимание в тонкой еде, был знакомо вальяжен и остроумен светски. Затем под Юрино интригующее нашептывание: «Сюрприз, сюрприз...» поехали в клубную «закрытую» баню с кабинками для развлечений и бассейном, где вода лилась со стен водопадами.

«Сюрпризом» оказался известный ранее на всю страну академик-экономист, «прораб перестройки» и мировая знаменитость, ныне успешно прозябающий в одном из многочисленных российско-иностранных фондов. Академик пил коньяк под «сельтерскую», кутался в белую махровую простыню и с раздражающей монотонностью протирал краем простыни запотевающие сильные очки.

– Исторически компромисс между левой и правой частями расколотого российского общества, – излагал академик, – может и должен идти через социально ориентированную экономику к рыночному социализму. В чем его отличие от так называемого марксистского социализма? Поясняю. Специфика рыночного социализма, когда уже не труд в непосредственной форме, а разум и наука как созидающая производительная сила...

Бородатый Юра в полотенце на чреслах и с бокалом в руке перехватил кротовский взгляд и лукаво подмигнул.

– Ещё восемьдесят лет назад немецкий экономист Сильвио Гессель считал, что дисфункция денег, сопровождающаяся быстрым ростом их массива, должна быть заменена их быстрым оборотом. Гессель был сторонником отмены процентных ставок по кредитам, ведущим к бестоварному производству денег...

– Грядет тебе хана, банкир! – вполголоса произнес сидевший рядом Валентин Сергеевич.

– Сегодня мир стоит на пороге новой денежной революции, заключающейся в отбрасывании, да, отбрасывании изживающей себя наличной формы денег и переходе на однокомпонентные безналичные электронные деньги...

Здорово излагает, – шепнул «белорус». – Я вот вернусь на завод и своим работягам, они у меня полгода без зарплаты, расскажу про однокомпонентные бабки. Вот обрадуются!

– А вы не ёрничайте, милейший, – сказал «белорусу» чуткий на ухо академик. – У нас ведь только два пути: или опять «грабь награбленное», возврат к административно-командной системе, снова «железный занавес» и «холодная война», переходящая в гражданскую, или решительное реформирование кредитно-денежной системы и восстановление социальной справедливости. Или господин банкир со мной не согласен?

Кротов понял, что вопрос адресуется ему и все вокруг с интересом на него смотрят. Но не нашел в себе ни сил, ни слов для поддержания разговора и ограничился надуванием щек и неопределенными жестами.

– Вот вам позиция, – огорчительно констатировал академик и запил коньяк «сельтерской». – Вы теорию Кейнси в вузе изучали, надеюсь? Так вот, Кейнси утверждал, что будущее больше заимствует из Гесселя, чем из Маркса, но Егор Тимурович – большой, кстати, кейнсианец в душе, Маркса-то похерил, а про Гесселя не вспомнил.

«Какой, в твою старую номенклатурную задницу, такой Гессель?» – мысленно ругнул академика Кротов. У него, похоже, начинался обычный московский синдром: если вы все такие умные, если всё знаете и понимаете, то почему страна в таком дерьме?

Он поднялся и пошел в парилку, но долго там высидеть не смог: спиртное и жар поднимали давление. Он вернулся нехотя в кабину, где академик уже отсутствовал, зато появились молодые девки в нахальных купальниках, числом отвечали компании штучно. Юра приглашающе кивнул на одну пышно-белую с короткой стрижкой, что кушала маслины с блюдечка, цепляя их крашеными ноготками. Кротов помассировал виски, намекая на нездоровье, и Юра сказал ему через стол:

– Поди, окунись в бассейн. Будет пользительно. Ну-ка, парни, искупайте банкира, что-то он закис у нас...

– Па-апрашу без рук! – принял подачу Кротов и поплелся к дверям, картинно вздыхая и покряхтывая.

В бассейне поддали напора, и вода рушилась со стен скрещенными струями. Кротов бухнулся с бортика, дыхание сбило от холода, но вскоре он свыкся, прыгал в воде и барахтался, потом сунул голову под крутую струю, и вдруг возле ног его из воды вынырнул голый мальчишка, утер мордочку ладонью, глянул на Кротова и снова нырнул, и опять вынырнул рядом, суетился молча и близко, и Кротов рывком поднялся на бортик бассейна, пинком босой ноги открыл двери, вошел в кабинку и сказал Юрику:

– Это что, мать твою, за подставки голубые?

Публика разом смолкла, бородатый перестал тискать девицу.

– Не понял, батенька.

– На хрена этот мальчик в бассейне?

Юра посмотрел на него в задумчивости, мелко затрясся в придушенном хохоте.

– Да что вы, батенька, – сказал Юра, отдышавшись. – Это сын банщика. Ну и воображение у вас... Однако хорош, хорош... А, девки?

И только сейчас, стоя руки в боки под взглядами всей компании, Кротов сообразил, что оставил полотенце на вешалке у бассейна.

– Какой он волосаты-ый! – пропела пышно-белая, и Кротов ощутил в паху бесстыдное шевеление. Потом он долго тянул пышно-белую на клеенчатом массажном столе в соседней комнате под бесконечные разговоры пышно-белой о её большом клиторе и о том, видит ли, ощущает ли Кротов, какой он у нее большой. Кротов сопел и поддакивал, пока не наплыли спасительные судороги.

Вышли на воздух уже за полночь, в голый свет уличных фонарей и ночной свежий заморозок. Сервис в бане был поставлен не только в смысле девок, и выстиранное и выглаженное белье приятно облегало чистое тело, сигаретному дыму вернулся чистый вкус. Юрина машина куда-то задевалась. Они махали руками проезжим, и тут из-за поворота возникла со стуком ремонтная трамвайная платформа. Юра выскочил на рельсы, утихомирил купюрой водительский мат и начал что-то объяснять. Мужик в оранжевом жилете тряс вислыми щеками. Юра совал ему в карман бумажку за бумажкой, и наконец мужик хлопнул кепкой об колено и сказал:

– Черт с вами, ненормальными.

И они поехали через ночную Москву, стоя втроем на открытой платформе. На стрелках водитель тормозил, бежал вперед с ломиком и замыкал им нужные рельсы, и они ехали дальше, пружиня ногами в шатком балансе и роняя окурки на грязные доски платформы, плечом к плечу, как в кинофильме «Никто не хотел умирать», и лучшего путешествия не было в жизни, только ноги устали под занавес, и Кротов весьма неловко и больно спрыгнул на мокрый асфальт, когда приехали и встали на Ленинском.

В холле гостиницы Юрий Дмитриевич пошел к дежурной звонить – разыскивал свою пропавшую машину. Кротов с удовлетворением отметил, что у великих мира сего тоже бывают накладки, и увидел в дальнем краю холла, возле ресторанных дверей, памятный ежик седых волос и прямую спину в темном пиджаке. Седой тоже увидел его и кивнул, «белорус» отвернулся и стал читать на оконном стекле правила проживания.

– Добрый вечер, – сказал Кротов, приблизившись. – Вы не могли бы вернуть пистолет моему коллеге?

– Вы съезжаете утром? – спросил седой. – Пусть перед отъездом ваш «коллега» зайдет в комнату охраны. Это здесь, на первом этаже за углом.

– А если я? – предложил Кротов. – По-моему, вы вполне достаточно...

– Не возражаю. Но только утром.

– Спасибо, понимаю, – сказал Кротов. – И ещё, если позволите: вы заложили моего соседа этому Липицкому. Он ведь его бить приходил.

– Педагогика, – сказал седой.

– Зря вы это, – помотал головой Кротов. – Перебор получился. Учить человека – ладно, но унижать зачем?

– Унижение – мать учения, – сказал седой. – Повзрослеете, поймете. Спокойной ночи.

Юра отыскал по телефону пропавший автомобиль. Они простились у лифта, договорившись о раннем выезде. Спать оставалось совсем ничего, и Кротов нервничал, что не поднимется ко времени, но «белорус» достал из багажа будильник, завел его и поставил на тумбочку у телевизора. Лежали молча в темноте, Валентин Сергеевич первым начал похрапывать. Раздосадованный Кротов привалил ухо второй подушкой и проснулся от грохота будильника без пятнадцати пять.

Приехали в офис Юрия Дмитриевича. Пили кофе с бутербродами, «белорус» катал на ксероксе копии каких-то бумаг, звонил в диспетчерскую нефтяной компании. Хозяин офиса открыл металлический шкаф и кивком указал Кротову на стоявший там чемодан. Кротов подошел, потянул его за ручку и вопросительно посмотрел на бородача. Тот усмехнулся, и Кротов поднял одной рукой чугунную тяжесть, перенес к своему креслу. Когда укладывал в чемодан гостиничный пакет, увидел ровные упаковки квадратных блоков, обернутых черным полиэтиленом. Юра протянул ему бумажку, на которой были нарисованы два числа, дал прочитать и убрал бумажку в карман.

– Положишь в сейф на «точке», – сказал Юра. – Поедешь туда прямо из Рощино. Я прилечу в понедельник к вечеру. Встретимся в Доме.

Домом называли официальную резиденцию фонда «Политическое просвещение», расположенную в здании бывшего областного Дома Советов. «Точкой» именовался двухэтажный деревянный особняк на улице Володарского, арендованный фондом у одной полу-обанкротившейся коммерческой фирмы. На «точке» были кухня и бильярд и сауна в подвале. Второй этаж и подвал охранялись парнями в одинаковых черных костюмах.

– Я понял, – ответил Кротов и не стал спрашивать Юру, почему нарисованные на бумажке цифры были вдвое меньше запланированных.

– В понедельник с утра свяжитесь с Омском, пусть начинают отгрузку. Тимофеев нормально помог?

– Нормально. Вопросов не осталось.

– Достойно похвалы. Не стесняйся спрашивать его, если сам чего не знаешь. Бензиновый бизнес не терпит дилетантов.

– О господи! – громко сказал «белорус» у телефона и положил трубку. – Вчера вечером в Сургуте грохнули какого-то крутого из «ЛУКойла». Прямо в подъезде, два выстрела в затылок. С ним кто-то из ваших был, из тюменского начальства, по выборам приезжал...

– Слесаренко, – произнес бородатый и замер. – И его тоже?

– Нет, его не тронули, говорят. Но шуму в городе – пыль столбом.

– Неприятно... – процедил Юрий Дмитриевич. – Крайне неприятно... Хотя, впрочем... Ладно, оставим это. Всё, Сергей Витальевич, пора в дорогу. Я вас сопровожу до «депутатской». Прощайтесь с Валентином Сергеевичем. Можно без поцелуев, ещё не раз увидитесь. Да, вчера в бане, Валентин Сергеевич, вы произвели на академика очень хорошее впечатление. Он интересовался, нельзя ли заключить с вашим заводом договор на консалтинговые услуги? Миллионов так на триста в квартал? Академик, знаете ли, весьма вхож к Черномырдину, и мы могли бы способствовать его включению в состав комиссии по договору с Белоруссией. Перспективы улавливаете? О, кстати, о договоре!

Юра достал из сейфа два печатных листа бумаги, прошитых скрепкой в левом верхнем углу, и протянул их Кротову.

– Отдадите бухгалтеру, пусть оформляет немедленно. Дата подписания, как видите, сентябрь, так что поусердствуйте задним числом, это важно.

Кротов глянул на бумаги: договор о лекционной работе, тема – реформа местного самоуправления, исполнитель – незабвенный депутат Луньков, сумма за квартал сто восемьдесят пять миллионов рублей, плательщик и заказчик – фонд «Политическое просвещение».

– А что, – спросил Кротов, – депутатам Госдумы такое разрешается?

– Разрешается, – успокоительно ответил бородатый.

– И не только такое. Да, прикиньте график лекций, чтобы выглядел натурально, и сумму за октябрь готовьте к выплате. Луньков на праздники прилетит в Тюмень. И разузнайте подробнее насчет Слесаренко: обстоятельства, какова реакция «в кругах», сам замаран или нет. Мужик он хороший, но если вляпался – посадим на крючок. Всё, двинулись. Вы тут за старшего, Валентин Сергеевич. Трубку не снимать, к дверям не подходить. Кофе в приемной, где туалет – знаете. Тот крутой «лукойловец», которого завалили, сильно криминален?

– Похоже, да, – сказал «белорус». – Специалист по вышибанию долгов.

– Какого же черта Слесаренко с ним связался?

– Может, это и не он? – подал голос Кротов.

– Дай-то бог, – вздохнул Юрий Дмитриевич. – Эдак у нас в обойме ни одного честного клиента не останется. Там, в Сургуте, вместе с ним должен быть этот репортер Ефремов, найдите его по связи и проследите, Сережа, чтобы ничего лишнего не брякнул в прессу. Озадачьте Лузгина – это его работа. Ну что за гадство: стоит уехать на сутки...

По дороге в домодедовский аэропорт Юра откровенно дремал на заднем сидении, а Кротов с деловым водительским удовольствием созерцал изнутри гладкий полет «ауди» и сожалеюще размышлял о Слесаренко. После скандального взрыва в кротовском коттедже у Слесаренко уже были неприятности по службе. Ничего конкретного, обычные в таком деле вопросы: почему как оказались там, что делали, что видели, кого подозреваете – применительно к заметному городскому чиновнику приобретали характер косвенной причастности чему-то нехорошему. Слухи по Тюмени ходили разные, будто бы у Слесаренко с Кротовым были какие-то левые дела, не поделили деньги и так далее. Они почти не встречались после того происшествия: Слесаренко подчеркнуто сторонился общения, но и это толковалось молвой не в его пользу.

Вообще, тот взрыв разметал не только стены и перекрытия кротовского семейного особняка. Даже профессиональный болтун Лузгин, с месяц походив в героях телевидения и прессы, вдруг залег на дно, выпал из публичного оборота и всплыл только осенью на выборной волне по причине полнейшего безденежья.

Слесаренко же с виду держался ровно, но и в нем ощущался некий надлом. И вот теперь это сургутское покушение. «Доломает мужика», – подумал Кротов. Был бы Слесаренко наглым вором – только сплюнул бы и утерся, и крепче зубами вцепился, и ему бы простили, сошло бы с рук, потому что наш русский народ, всё начальство считая ворами, топчет тихих и восторгается наглыми. Кто-то великий сказал, что на страшном суде одной лишь книги Сервантеса будет достаточно для оправдания человечества, но Господь не читает длинных книг.

«Так ничего и не купил ни детям, ни жене...».

Кротов со своего кресла оглядел «депутатскую» – никаких ларьков и киосков, столь привычных ныне для аэропортов, один лишь буфет за красивой деревянной дверью. «Хоть шоколадку куплю», – решил Кротов и поднялся, и протянул уже руку к чемодану, но понял, что это будет выглядеть нелепо – с чемоданом в буфет, но не оставлять же его без присмотра, а почему нет? Депутаты не воруют, ха! – и пошел в буфет налегке.

Шоколад был наш, русский, «бабаевский». Кротов купил две плитки и ещё стакан сока, две сосиски и чай. От Юриного кофе натощак уже постанывал желудок.

– Коньячку? Настоящий, армянский, – предложила буфетчица. Привыкла, видно, что публика в «депутатской» употребляет по чуть-чуть для бодрости с утра. Кротов благодарно отказался.

Он прихлебывал крепкий, отдающий лимонной корочкой пакетный чай «Твайнинг» и вяло перебирал в памяти подробности вчерашнего московского дня: седой Шварценеггер, кореец, езда на платформе, ствол в живот, пухло-белая, академик, плачущий за дверью Липицкий, опять платформа, кораблем плывущая по ночной Москве, женщина на рынке: «Вы приезжий?».

– Тюмень, пожалуйста, на посадку!

Подхватив напряженной рукой чемодан, он прошел за дежурной мимо стойки досмотра и сел в поджидавший микроавтобус вместе с двумя незнакомыми мужчинами. Подвезли прямо к трапу. Самолет был заполнен, ждали только их. Когда протискивал чемодан в узком проходе, кто-то сказал за его спиной: «Слуги народа...» – но Кротов не обернулся.

Глава четвертая

Давным-давно, в далекой молодости, всего лишь лет десять-пятнадцать назад, Лузгин очень любил выходные дни, когда ничего не надо было делать, но находилась масса веселых и разных занятий, и выходные пролетали – глазом не моргнешь, зато впереди маячила новая пятница. Они вечно куда-то ходили, кто-то к ним приходил, ездили даже зимой на турбазу, катались на лыжах, а летом купались в реке.

Но больше всего на свете Лузгин любил шумные выезды всем студийным коллективом в деревню Криводаново, где на отшибе, на пригорке стояла здоровенная изба – вроде студийная «дача»: с печкой, огромным столом и деревенскими лавками. Приезжали туда с женами, детьми и собаками, ели и пили в складчину, орали под гитару у ночного костра и на рассвете шли гуртом, не спавши, на рыбалку, ловили на червя разную бойкую мелочь, а потом спали в тенечке избы до обеда, покуда женщины потрошили рыбу и варили уху.

Однажды перед отъездом домой, когда ждали автобус со студии и варили в ведре «посошковый» чай, у кого-то запасливого обнаружилась целая бутылка водки – одна на тридцать с лишним человек; ее вылили прямо в ведро, и вкуснее чая Лузгин не пивал ни до, ни после. Пробовал дома добавить водки в чашку – бурда, пришлось выплеснуть, не повторяется...

Ранее по воскресеньям Лузгин просыпался к полудню, а теперь, уйдя с работы, после семи утра уже лежал на спине, смотрел в потолок и не знал, как собой распорядиться.

Он прошел на кухню в пижаме, включил кипятильник и от нечего делать стал смотреть в окно, на мусорные баки и грязный асфальт, клонящиеся на ветру деревья и редкие, скрюченные холодом и ветром фигурки ранних прохожих, бредущих куда-то по непонятным Лузгину воскресным утренним делам.

Во двор с фырканьем вкатился надраенный «мерседес», ткнулся толстым носом в парковочный квадрат напротив лузгинского подъезда. Мужчина в пальто вышел из машины с заднего сиденья и направился к двери; Лузгин узнал Обыскова и подумал: «Рановато».

Не дожидаясь звонка – разбудит жену, – он приоткрыл входную дверь и выглянул на лестничную клетку.

– Привет. Входи. Что стряслось?

– О, барин прохлаждается в пижаме! – улыбнулся Обысков, протискиваясь боком в узкой прихожей. – Извини, что «со сранья».

– Жена спит, – предупредил Лузгин. – Кофе будешь?

– Лучше чай, – ответил Анатолий, снимая пальто и туфли. Лузгин пихнул ему под ноги пару гостевых тапочек и кивнул в сторону кухни.

– Как дела? – спросил он, брякая чашками в. шкафчике над мойкой.

Анатолий присел на табуретку, положил на стол ладонь с растопыренными пальцами, тиснул ее, как печать, шумно выдохнул и сказал:

– Порядок. Всё закручено, всё на мази. Товар проплачен и уже переадресован. Вот накладные...

Толик полез во внутренний карман, но Лузгин махнул рукой – не надо.

– Кредитный договор подписан полностью, обещано выдать завтра. Хоть и не банковский день. Одна проблема, Володя.

Лузгин насторожился. Ему заранее не нравилась проблема, ради решения которой к тебе приезжают в воскресенье сразу после семи утра.

– Ну договаривай, договаривай...

Обысков поболтал в темнеющем кипятке чайным пакетиком и положил его в пепельницу. Лузгин едва заметно поморщился, впрочем, сам виноват – подал чашку без блюдца, по-домашнему. Он молча взял пепельницу и вывалил содержимое в мусорное ведро под раковиной.

– Ну, ты знаешь про систему ... – сказал Обысков. – Десять процентов – дело святое.

– Ну.

– Требуют вперед. И лучше сегодня. Тогда завтра в десять получаю кредит наличными в руки.

– Они что, не доверяют тебе?

– С чего ты взял? Их же не обманешь. Все равно в понедельник сразу свою долю отстегнули бы, волчары. В банках порядки жесткие.

– Тогда в чем дело? Непонятно...

– Да мне самому непонятно! – Анатолий шлепнул ладонью по столу. – Говорят: обстоятельства, человеку срочно деньги нужны сегодня.

– Какому человеку?

– Какому... Такому! Ну, Вова, ты же не маленький, там вопросов не задают. Сказано: сегодня.

– И у тебя в наличии нет двадцати «лимонов»? – Лузгин посмотрел на Обыскова с возрастающим недоверием.

– Да есть баксы в заначке, конечно, я предлагал – нет, говорят, рублями, а я на курсе знаешь сколько потеряю, если в обменном пункте сдам? Тут каждый рубль в деле...

У Лузгина у самого в заначке лежала последняя тысяча долларов, о которых жена не знала, и были общие десять миллионов в нераспечатанной пачке, спрятала жена среди белья – тоже последние, если не считать нескольких сотен по его и её кошелькам – остатки выплаченного бородатым Юрой аванса. Короче, с деньгами в семье было не ахти. Большим поплавком, правда, маячили над омутом относительного безденежья подконтрольные Лузгину фондовские миллионы в сейфе – хотя и не его бабки, но всегда можно взять с возвратом, а нынче и этих денег не было, всё выгреб в пятницу для того же Толика.

– Ну так перехвати у кого-нибудь. Что, друзей мало?

– Друзей много. Светиться не хочу. Поэтому снова к тебе и приехал. Найдешь сумму? Завтра к обеду верну как штык. Тебе ещё пять сверху.

– Да это копейки...

– Ну тем более.

– Не нравится мне эта хреновина, – сказал Лузгин.

– А кому нравится? – в тон ему добавил Толик. – Сидят на деньгах, сволочи, стригут свой шерстеклок.

Странное это слово – «шерстеклок» – Лузгин никогда не слышал ранее и сейчас подивился его фонетической точности в определении банкирского хапужества.

– Ладно, – сказал он, – десять «лимонов» у меня есть, остальные попробуем достать. Плохо, что воскресенье, люди по домам сидят, трубки не снимут...

– Все в тебя, начальник, – подлизнулся Толик. – Курить-то можно?

– Травись, – ответил Лузгин, пошел в коридор к телефону. Он уже давным-давно ни у кого не просил денег и вовсе забыл, как это делается, даже не мог сообразить, кому позвонить первому и кому звонить вообще. Обычно всё было наоборот – просили у него, и часто без отдачи. И вот теперь он сидел в коридоре у телефона и вспоминал, у кого из друзей или знакомых могут быть деньги дома.

Поначалу ему представлялось, что эта проблема будет решена в одночасье: знакомых и друзей значилось у Лузгина с избытком, на днях рождениях сидели за столом в две смены, хоть список приглашаемых и правился нещадно накануне. Одних коллег-журналистов, по нынешним временам уже не бедных, набиралось в наличии за два десятка, и были ещё банкиры и чиновники, торговцы и строители, а также множество разных людей с невразумительным, но прибыльным образом деятельности, именуемым частным предпринимательством на базе посредничества. Лузгин знавал таких среднего возраста среднего облика средних достоинств мужчин, сновавших челноками на международных маршрутах, пивших кофе и водку, куривших и шептавшихся в коридорах и офисах, без штампа в трудовой книжке, ежели такая вообще имелась, но с деньгами, гладкими рожами, сезонным билетом на Пальма-де-Мальорку и «евровизой» в нескольких загранпаспортах; советники, сплетники, стукачи и адъютанты для особых поручений.

Наличествовали в лузгинском «списке» и люди иного рода – например, городской фермер Иван, державший в окрестных деревнях три фермы, поля с кормами, цех по переработке мяса и два магазина в Тюмени для торговли своим товаром. Был у фермера Ивана в городе здоровый дом, больше миллиарда денег в обороте и почти ни рубля в кармане. Иван не пил и не шатался по тусовкам-презентациям.

И была ещё мило-маленькая одноклассница татарочка – предмет столетней давности каникулярного романа с обжиманиями, со временем пропавшая из виду. Два года назад вселилась в лузгинский подъезд, плакалась на дворовой скамеечке о скудном своем бухгалтерстве и пьянице-муже, потом устроилась в налоговую, за год купила две машины – «девяносто девятую» для выезда и «Оку» для разъездов, развелась и выставила мужа, помолодела на глазах и прикасалась грудками в подъезде, ожидая лифта и глядя снизу вверх, да вскоре съехала с квартиры – купила новую в огромном престижном доме по соседству. Перевозил татарочку маяковского роста красавец мужик в «адидасах» со стрелками, при куче «шестерок» и джипе «чероки». Лузгин тогда удивился, что этот светловолосый бандит-плейбой произносит название своей машины непривычно правильно – через ударное «и» в первом слоге.

Ни фермеру, ни однокласснице Лузгин звонить не стал. Прошелся звонками из памяти по номерам самых ближних друзей. Коллегов, как всегда, чинил машину; Жужгин рассмеялся и сказал, что его путают с Дроздинским; Мандрика болтался в Хантах; Горбачев ответил, что у жены есть миллиона полтора в загашнике и он готов если что; у Горшкалева не было домашнего телефона; Зуев сказал, что у него кредитные карточки; у Пантелеева просто не было денег; Дадыко не давал взаймы из принципа; Логинов гостил у сестры; Федотов был на работе и сказал, что даст, но у Федотова одалживать не хотелось; Садко сказал, что сможет собрать деньги по кусочкам в понедельник к вечеру; Строгальщиков уже отдал кому-то все имеющиеся взаймы, подозревая, что традиционно безвозвратно; Панин предложил взять у него кредит; Харитонов обещал занять у Токаря; Шкуров согласился, но «под разговор»; Зуеву он уже звонил; Коновалов был готов пропить их вместе...

– Твою мать, – сказал Лузгин и положил трубку.

Из кухни, где сидел Анатолий, не доносилось ни звука. Лузгин прошел к спальне, снял тапки, тихо отворил дверь и на цыпочках пробрался к бельевому шкафу. Дверца открылась без скрипа, но когда он полез ладонью между плотных слоев простыней, у спавшей на боку лицом к нему жены Тамары слегка дрогнули веки.

Вернувшись в коридор, Лузгин перезвонил Васе Федотову и сказал, что сейчас от него, Лузгина, к Федотову подъедут.

– А что не сам? – спросил Василий. – Совсем зазнался или берешь не себе?

Лузгин замялся, стал придумывать на ходу какую-то глупость про важный звонок: мол, должны подвезти на дом нужную вещь, наличных в доме не держит, а вещь хорошая, а тут друг заехал попроведать – в воскресенье, ну да, в семь утра, – согласился слетать туда-обратно за деньгами на своей машине...

– Пусть подъезжает, – подвел итог фантазиям Василий.

– Послезавтра верну, – неуместно поклялся Лузгин, и Федотов сказал:

– Твое слово, я не гоню.

Когда-то у них с Федотовым были прекрасные отношения, почти дружба и мелкий совместный бизнес, но потом Федотов резко рванул вперед по деньгам и связям и не то что забурел или заелся, но стал посматривать на Лузгина немножко свысока, как смотрел в прошлом веке богатый купец из крестьян на небогатого аристократа. Казалось бы, Василий ничего такого не говорил и не делал, но общение с ним тяготило Лузгина всё более, и они перестали встречаться. Федотов был вечно занят, а Лузгин просто не хотел и воспринял распад отношений с некоторым даже облегчением. Однако же вспомнил его, когда приспичило, в числе самых первых, и теперь терзался совестью и одновременно был раздосадован тем, что именно Василий согласился сразу, на полную сумму и почти без вопросов. Получалось, что Федотов хороший человек, а Лузгин не очень. Таких раскладов он не любил.

Лузгин дал Анатолию пачку стотысячных и федотовский адрес. Оказалось, что адрес не нужен, васина фирма была известна Анатолию.

– Куда тебе завтра деньги подвезти? Сюда или в контору?

Лузгин подумал и сказал:

– Вези домой.

Значит, двести плюс двадцать плюс двадцать... нет, плюс двадцать пять... минус десять, итого...

– Спасибо, Володя, – сказал Обысков, протягивая твердую ладонь. – Ты меня здорово выручил.

– Спасибо скажешь завтра, когда деньги вернешь.

– Да ты что, старик, сомневаешься?

– Давай рви к Федотову, пока тот не передумал.

– Яволь, генук! – дурашливо козырнул Анатолий.

– Не рявкай, жену разбудишь...