Текст книги "Слой-2"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Это не значило, что банкир подозревал друга в стяжательстве, хотя обстоятельства вполне допускали подобное. Невозможно было проверить, действительно ли Лузгин передавал деньги по адресам или клал их в собственный карман: ни один из списочных журналистов никогда и никому не признался бы в получении – таковы были правила игры, и все это знали. Просто Кротову была хорошо известна лузгинская манера благодетельствовать без особой нужды, а потому, заглядывая в список, он частенько выговаривал коллеге: «Ну а этому-то зачем? Он же и так куплен с потрохами, пусть старое вначале отработает». Лузгин взрывался, орал на банкира, обзывая его жмотом и деревенщиной, но про себя соглашался с холодным кротовским расчетом. К тому же денежный лимит при всем «московском» размахе «Политпроса» был отнюдь не безграничен, и денег в сейфе чаще не было, чем было, но это уже являлось заботой и головной болью Кротова и его столичных начальников.

– Я смотрю, ты опять с бензином связался, – сказал Лузгин, присаживаясь на стул, где раньше сидел Тимофеев.

– А куда денешься! – Кротов убрал «бензиновую» бумагу в нижний ящик стола. – Наличка нужна, ты же килограммами раздаешь кому попадя. Учти, в десять придут опросники за деньгами, это твоя смета, я не дам ни рубля, понял?

– Да успокойся ты, все просчитано! – небрежно отмахнулся Лузгин. «Опросники» его не пугали: пятьдесят человек, по двести тысяч на нос – это десять «лимонов» на круг, семечки, и вообще в ближайшие дни крупных выплат не намечалось, все направления Лузгин уже «позакрывал», оставалась оперативная мелочевка вроде сегодняшних «опросников» – команды распространителей анкет, занимающихся регулярным выявлением общественного мнения на улицах, в магазинах, на автобусных остановках. «Политпрос» получал данные от нескольких социологических агентств, но предпочитал проверять их объективность собственным опросом населения в наиболее напряженных и показательных по обстановке местах.

– Дело твое, – развел руками Кротов. – Давай прикинем, что у нас на сегодня.

Банкир раскрыл толстенный ежедневник, с неодобрением покосился на хилый лузгинский блокнот, который тот уже исписал в одну сторону, а теперь перевернул и писал на чистых оборотах использованных листков.

– Может, Юру подождем? – предложил Лузгин. – До девяти не так уж много осталось.

– Юра будет давать указания, а нам надо день прошерстить. Короче, поехали... Девять тридцать: Ефремов из «Независимой газеты». Встретил вчера, разместил?

– Да, поселили в «Кволити-отеле», доволен, просит график встреч по Тюмени и командировку в Ханты и Салехард.

– Решай сам. Если надо лететь – пусть летит, командировку выпишем официально, на харчи подбросишь из своих. Дальше... С «опросниками» ясно. Двенадцать пятнадцать: встреча Черепанова на судостроительном заводе. Готов?

– Вроде бы да. У нас есть свой человек в профкоме, мы ему дали бытовую телекамеру, он все заснимет. Будут три «подсадки» в зале с нашими вопросами.

– Пресса, телевидение?

– Игнорируют.

– Ну и ладно, – сказал Кротов. – Без прессы будет чувствовать себя свободнее, может, нагородит чего лишнего – пригодится. Где Рэ-Рэ? По Северам шастают?

Звукосочетанием «рэ-рэ» в организации определяли двух местных депутатов Госдумы – Райкова и Рожкова: первый баллотировался в областные губернаторы, второй его активно поддерживал и пропагандировал.

– По нашим сведениям, сегодня они перелетают в Нефтеюганск. Надо сказать Юре, пусть выйдет на пресс-службу компании «ЮКОС» и закажет полный отчет.

– Вот ты и скажи Юре, – подвел итог банкир. – Так, поехали... Четырнадцать тридцать: пресс-конференция Рокецкого. Вопросы прессе забросил?

– Забросил, – ответил Лузгин. – В щадящем режиме.

– Это ваши игры, ребята. Так, ориентировочно в шестнадцать – прием Купцова, секретаря КПРФ. Готовы?

– Встречаем без помпы, но глаз не спускаем.

– Лады. Семнадцать – общий сбор. Порядок. – Кротов прихлопнул ладонью ежедневник. – Кофе заварил?

Секретарши ещё не было, и они сами кухарничали в приемной, когда пришел Юрий Дмитриевич и с порога потребовал себе самую большую чашку.

С весенних времен московский эксперт Юра изрядно переменился: укоротил бороду и космы, сменил вечные джинсы и свитера на хороший неброский костюм при рубашке и галстуке. Свой новый наряд Юра именовал маскировкой и был совершенно прав: теперь он легко растворялся в любой чиновничьей толпе.

Тогда, в марте, после известных событий, вместе с Юрой исчез с горизонта лузгинской жизни и депутат Госдумы Луньков. Просто исчез и все. Лузгин помнил о полученных от нардепа пяти тысячах долларов, о грандиозных планах покорения Луньковым губернаторских высот и все время ждал, когда же эти люди снова появятся и натянут постромки, но время шло, закончилась регистрация кандидатов в губернаторы, и Лунькова в списке не оказалось. Лузгин ни черта не понимал в происходящем, а потом явился Юра, но уже без Лунькова, походя заметил, что «планы изменились», и предложил поработать в пресс-службе «Политического просвещения» – малопонятном Тюменском филиале ещё более непонятной московской организации «Россия – XXI век». Филиал выплыл словно ниоткуда, но моментально оброс деньгами и людьми, получил престижную прописку в Доме Советов. Лузгин поначалу все лез к Юрию Дмитриевичу с вопросами, и первым из них был такой: на кого из кандидатов мы работаем? – пока не уразумел главного. Это главное заключалось в том, что организация работала на победу независимо от исхода выборов.

В основном они занимались сбором информации обо всех кандидатах в тюменские областные губернаторы. Куда эта информация уходила и как она использовалась – ни Лузгин, ни тем более Кротов не знали. Всем заправляли эксперт Юра и постоянно сменявшие друг друга московские ученые вояжеры – бесконечно манерные, даже комплиментарные без причины, напоминающие воспитателей в детском саду: готовы гладить всех детей по головкам, лишь бы те слушались и делали, что им говорят старшие.

Кротов был в этом раскладе кем-то вроде диспетчера напополам с раздатчиком – добытчиком средств. Собственным банком он почти не занимался, свалив повседневную рутину на главбуха. Правда, именно кротовский банк аккумулировал деньги «Политпроса», и первоочередной задачей Кротова было крутить их и накручивать, а уже потом распределять по указанию. Истинного объема вращающихся вокруг «Политпроса» денег Лузгин не знал и узнать не мог – Юрий Дмитриевич на провокации не поддавался, банкир же был откровенен до грубости: «Не лезь, куда не надо». Лузгин на друга не обижался; в секретах тайной дипломатии и информационной разведки «Политпроса» Лузгин был куда посвященнее Кротова, но в силу полученных от Юрия инструкций ничем серьезным с банкиром не делился. Кротов как диспетчер отвечал за распорядок дня и исполнение работ, но не более, хотя вид имел начальственный и хмурый от забот.

– Ефремова встретили? – спросил Юра, закуривая сигарету из кротовской пачки.

Лузгин ответил, что да, будет здесь в половине десятого, просится на Север. Судя по первым разговорам, местной ситуацией не владеет, людей знает поверхностно.

– Пусть летит, опишет предвыборную ситуацию, мнения разных людей, позиции нефтяников и газовиков, окружных властей...

– Для этого никуда лететь не надо, – сказал Лузгин. – Работягам на буровых и промыслах на все выборы вообще наплевать, им до области дела нет, лишь бы деньги платили, а чиновники в округах настроены против выборов, им областной губернатор не нужен. Все это я могу рассказать Ефремову за десять минут. А если нужны фамилии – дам ему северные газеты, пусть цитирует.

– Рвение достойно похвалы. – Юра поднял указательный палец на уровень переносицы. – Отправьте Ефремова завтра первым рейсом на Сургут, потом Нефтевартовск, Нижнеюганск....

– Нижневартовск и Нефтеюганск, – поправил москвича Лузгин и услышал в ответ:

– Какая разница? Задача в следующем: все нефтяные и газовые «генералы» на последней встрече в Москве у министра Шафраника высказались за проведение выборов губернатора на всей территории области. Высказались кулуарно, без протокола. Нас это не устраивает. Поэтому задача Ефремова взять интервью у наиболее влиятельных газовиков и нефтяников. Пусть умрет, но привезет пленки с конкретными ответами: я, Богданов, за выборы, или я, Городинов, против.

– Городилов, – снова вмешался Лузгин, но Юра просто махнул на него рукой.

– То же самое мы обязаны получить от окружных губернаторов. Понимаете? Да или нет! И все должно быть зафиксировано на пленке. Нам не важно, что он потом напишет для своей якобы «Независимой газеты». Получим текст – откорректируем. Он может вообще ничего не писать – сегодня это значения не имеет.

– Тогда зачем мы его вообще вызывали? – удивился Лузгин.

– Потому что ни с вами, Володя, ни с любым другим тюменским журналистом северные начальники разговаривать не станут. Вы для них – областные шпионы и провокаторы. Вас в округах не любят и не уважают, за исключением отдельных фигур типа Горбачева. Но мы же не решимся послать Виктора Семеновича на столь неблагодарную работу? А тут прилетный столичный автор, ни разу до сих пор в Сибири не бывавший. И это даже хорошо, что он ни бельмеса не смыслит в региональных проблемах. Пусть прет буром, у него получится то, что надо. Ещё раз повторяю: нужны зафиксированные высказывания. Придет время – мы их используем. Вопрос закрыли. Выдадите ему на расходы штуки три-четыре «баксов», но никаких командировочных удостоверений! И посадите на рейс, который идет через Тюмень на Север транзитом из Москвы.

Юрий Дмитриевич поднялся и ткнул окурок в пепельницу.

– Чтоб никаких наших хвостов за ним не прослеживалось! На связь не выходит, из округов улетает прямо в Москву, там мы его сами найдем. Если вдруг откроется, что он сутки провел в Тюмени, версия такая: хотел взять интервью у Рокецкого, ему отказали. Пусть ругает там областных бюрократов в хвост и в гриву – это понравится. Я буду в пять.

– Минутку, Юра, – остановил его Лузгин. – В Нефтеюганск, по нашим данным, нагрянули Рэ-Рэ, можно дать команду «юкосовцам» отфиксировать их «гастроли»?

– Команду дать нельзя, – ответил Юра. – Но попросить можно.

– Ну так... – промямлил Лузгин.

Юрий Дмитриевич задержался у дверей, искоса глянул оттуда на банкира и журналиста.

– Что-то я никак не пойму: кто из нас сто лет прожил в Тюменской области – вы или я? Кто тут должен знать всех и вся?

– Да были у нас концы в Юганске, были! – в сердцах воскликнул Лузгин. – Но там же сплошные перетряски, все люди новые.

– И за что я вам деньги плачу? – сокрушенно сказал Юра и вышел из кабинета.

– Ты смотри, как мужик поменялся, – сказал Лузгин банкиру после неприятной вязкой паузы. – А как обхаживал по-первости. Все у него было «достойно похвалы».

– Ничего, стерпишь, – буркнул Кротов. – Полтора месяца осталось, потом опять на диван завалишься, весь независимый и гордый. Или на студию вернешься, морда вон разглаживается, сойдешь за третий сорт.

– Как ты думаешь, – спросил друга Лузгин, – кофе «Голд» лучше отстирывается, чем «Классик»?

– Да пошел ты, – сказал Кротов, покосившись на чашку в лузгинских пальцах. И пока Лузгин думал, то ли допивать кофе, то ли поиграть в Немцова с Жириновским, пришел московский спецкор Ефремов, невыспавшийся и помятый. Лузгин налил ему кофе, уселся напротив и принялся объяснять учтиво-механическим голосом:

– Ямало-Ненецкий и Ханты-Мансийский (ранее Остяко-Вогульский) автономные округа образованы в тысяча девятьсот тридцатом году. В тысяча девятьсот сорок четвертом году при образовании Тюменской области округа вошли в ее состав. По действующему ныне федеральному законодательству являются равноправными с областью субъектами Федерации. Образовавшаяся юридическая коллизия, едри ее мать, пива не хочешь?

– Хочу, – быстро ответил Ефремов. – И вообще я не завтракал.

Глава вторая

На свою «малую родину» Слесаренко прилетел в субботу.

Стыдно сказать, но Виктор Александрович вот уже лет десять не бывал в Сургуте – служебной надобности не случалось, как, впрочем, и личных мотивов, если не считать растущей ностальгии по местам зрелой молодости. «Лучшие годы – здесь», – думал Слесаренко, когда его везли из аэропорта в город; он несолидно вертел головой, отыскивая взглядом знакомые приметы, и развалившийся рядом на заднем сиденье московский корреспондент спросил с неприятной интимностью:

– Душа горит, а сердце плачет?

Строчки банального шлягера остудили Виктора Александровича, и он признался сам себе, что многого уже не узнает, город очень изменился за эти десять лет и словно отдалился от него. Другие дома, другие люди...

Московский корреспондент Ефремов встретился ему в утреннем тюменском аэропорту. Вернее, встретился провожавший Ефремова местный журналист Лузгин. Оба «писателя» были явно с похмелья, пили пиво из банок прямо в очереди на регистрацию, перешучивались неестественно бодрыми голосами. Слесаренко стоял немного впереди и, однажды заметив их, уже не оборачивался, но это не спасло: Лузгин его узнал, подошел сам и притащил с собой москвича; знакомил, объяснял и просил помочь Ефремову устроиться в Сургуте и встретиться с нужными людьми. В полупустом самолете они, уже как знакомые, сидели рядом, Ефремов мешал слесаренковской дреме столичными байками, а теперь ехал с ним в гостиницу на «Волге» городской администрации.

И раньше, на партийной работе, и нынче, в должности заместителя председателя Тюменской городской Думы, Виктор Александрович довольно часто общался с московскими приезжими и отмечал их вязкую, настойчивую вежливость: ужасно скромные, сплошные извинения, но ты уже опутан и словно в услужении у них.

Человек на переднем сиденье, встретивший Слесаренко в сургутском аэропорту (представился, но имя-отчество как-то сразу вылетело из головы, Виктор Александрович помнил только, что какой-то референт), полуобернулся и сказал:

– Мы вас поселим в «Венеции». Не бывали там, Виктор Александрович? Лучшая наша гостиница.

– Спасибо за заботу, – ответил Слесаренко.

По рассказам бывавших в Сургуте командированных он знал, что такое «Венеция»: обыкновенный панельный дом, отделанный изнутри итальянскими материалами и жутко дорогой. Без лишней мнительности Виктор Александрович отметил, что ни в привычном «Нефтянике», ни в «теремках» на берегу реки его решили не селить, хотя по рангу и былой сургутской биографии он рассчитывал на уют и доверительность «теремка» – двухэтажного деревянного коттеджа с забором, охраной и вышколенной прислугой, где обычно размещали гостей высшего ранга. «Ничего, потерпим», – решил Слесаренко.

Куда больше «Венеции» его расстроил и насторожил неожиданный улет в Москву сургутского мэра Сидорова – давнего знакомого, если не друга; в четверг Виктор Александрович созвонился с ним и сказал, что в субботу прилетит, Сидоров был радушен, обещал встретить и вдруг улетел в пятницу вечером, не позвонив и не объяснившись.

– Да, кстати, Виктор Александрович, – сказал референт и протянул через плечо записку. – Как устроитесь, позвоните Кулагину, вот его телефон, вы ведь хорошо знакомы, не так ли?

– С Кулагиным? – переспросил Слесаренко, удивленно глядя на записку с цифрами. – А разве Николай в Сургуте? Он же в Когалыме, если я не ошибаюсь...

– Был в Когалыме, сейчас вернулся. Очень хотел вас видеть, когда узнал, что вы прилетаете.

– Ещё бы! – весело сказал Слесаренко.

Николай Кулагин по прозвищу Колюнчик был лучшим другом и вечным «адъютантом» Виктора Александровича во времена их совместной строительной молодости. Двигаясь вверх по ступенькам служебной лестницы – от прораба в начальники строительного управления, – Слесаренко тащил Колюнчика за собой, потому что был без него как без рук. Выбить и закрыть, найти и уладить, напоить и дать разгону – все это делал Кулагин, ограждая друга начальника от неизбежной рутинной «чернухи». Дела в управлении шли хорошо; Виктора Александровича «двинули» вначале на местную партработу, потом «забрали в область». Когда решался вопрос о том, кто заменит Слесаренко в кресле начальника стройуправления, все вокруг полагали, что он порекомендует Кулагина, но Виктор Александрович назвал другую фамилию, и Колюнчик не обиделся, остался в «адъютантах», но с новым начальником не сработался и вскоре уехал в Когалым, где и вовсе на годы выпал из поля слесаренковского зрения. Легкое чувство вины перед брошенным другом некоторое время беспокоило Виктора Александровича, но объективно он поступил правильно – Колюнчик никогда бы не потянул работу «первого», есть такие люди: всегда сбоку и чуть-чуть позади, а потому предстоящей встрече с Кулагиным Виктор Александрович был искренне рад и уже ожидал её с лёгкой душою и некоторым даже нетерпением.

Когда подъехали к гостинице, человек на переднем сиденье сказал:

– Ну что же, с возвращением вас в родные пенаты, Виктор Александрович. Располагайтесь, отдыхайте... Ждем вас в администрации в четырнадцать тридцать. Да, и не вздумайте обедать – все предусмотрено. Машина будет у крыльца в четырнадцать пятнадцать. Завтраком вас покормят сразу после размещения.

– Вот это сервис, – отметился репликой сопутствующий Ефремов; референт даже не глянул на него, вышел из машины и открыл дверцу Виктору Александровичу.

В гостинице их поселили на разных этажах, и тем не менее «писатель» тут же позвонил Слесаренко в номер, приглашал на завтрак – уже знал, где накрыто и что бесплатно, все за счет хозяев, но Виктор Александрович от завтрака отказался, чем огорчил корреспондента до крайности: тот явно опасался, что Слесаренко исчезнет втихую и бросит его одного в незнакомом городе. «Вот ведь навязался», – угрюмо подумал Виктор Александрович и полез в карман за бумажкой с кулагинским номером.

– Нача-а-альник! – заорал Колюнчик на том конце провода. – С приездом, начальник! Ты где?

– В «Венеции», – ответил Слесаренко. – А ты где?

– На бороде, – захихикал в трубку Кулагин. – Давай руки в ноги и дуй ко мне.

– Куда дуть-то? – Виктору Александровичу показалось, что Колюнчик с утра навеселе, такое с ним бывало и раньше, Слесаренко смотрел на это сквозь пальцы. А вот сейчас не понравилось, задело.

– Во начальник! – уже в голос рассмеялся Кулагин. – Ты что, адрес своей квартиры забыл?

Виктор Александрович легонько шлепнул себя трубкой по лбу. И в самом деле, как он мог запамятовать, что оставил свою квартиру Колюнчику, когда переезжал на работу в Тюмень. Сделать это было непросто, на квартиру уже нацелился кое-кто из высоких людей, однако Слесаренко не сдался, ходил три дня по кабинетам и пробил-таки ордер Кулагину, вроде как бы прощальный подарок от друга начальника за все кулагинские подвиги.

– Слушай, Коля, – извинительно забормотал Виктор Александрович, – я без колес, а идти пешком далеко. Может, машину подошлешь? – И вдруг подумал: «А есть ли вообще у Колюнчика машина? И кто он сейчас в Сургуте?». Спрашивать об этом было неудобно, но Колюнчик, как в старые добрые времена, выручил начальника из неловкости, коротко сказав в трубку:

– Ладно, сиди в номере. Сейчас сам приеду.

Машиною здесь было минут десять-пятнадцать езды.

Виктор Александрович выпил воды из крана – белесоватая, невкусная, надо будет прикупить минералки, – стоял у окна и смотрел с высоты этажа на серый осенний, предзимний уже Сургут, какой-то неродной уже и холодный; в самолете все представлялось не так – теплее и волнительнее. И он подумал, что, как ни отстраивай северные города, – есть в них неистребимый налет отчуждения, привкус явной временности людского в них пребывания. Ну кончится нефть, а что дальше? Вот в какой-нибудь Рязани люди веками жили и будут жить, пусть бедно и скучно, без северных денег и северной страшной работы, но будут жить и дальше, а здесь – ничего неизвестно. Ведь пропал же со всех политических и географических карт воспетый некогда прессой комсомольско-молодежный город Светлый в приямальской газовой тундре, словно и не было его, даже в проекте, нигде и никогда.

Телефонный звонок оторвал его от окна и невеселых мыслей. Слесаренко решил было, что это опять звонит надоедливый москвич, и не хотел снимать трубку, но звонки не прекращались. Он в сердцах шагнул к аппарату. Звонила дежурная по гостинице: Виктора Александровича ожидали у стойки портье.

Все такой же невысокий и поджарый, смуглый и черноволосый, ничуть не постаревший за десять с лишним лет бывший лучший слесаренковский друг Коля Кулагин – в хорошем деловом костюме, при галстуке, не по-субботнему – поднялся с кожаного диванчика в холле и произнес, протягивая руку:

– С приездом, Виктор Александрович.

«Ага, вот так», – сказал про себя Слесаренко и ответил в тон, пожал поданную ладонь, но не удержался и приобнял левой рукой Колюнчика за плечо.

– Ключи оставьте, пожалуйста, – вежливо пропела девица за стойкой. Сто двадцать долларов в сутки, а все равно «совок» – один туалет на три комнаты в общем коридоре, «квартирная» схема.

– Надолго в Сургут? – спросил Кулагин, когда спустились по ступенькам и шли к машине.

– Дня на три. Да ну тебя к черту, Коля! Ты что, по службе меня встречаешь?

Кулагин легко рассмеялся и сказал, вставляя ключ в дверной замок:

– А ты, Витя, к нам просто в гости прикатил. Садись, поехали.

Слесаренко плохо разбирался в иностранных машинах. Эта была какая-то приплюснутая, разлапистая, вся в зализанных углах, изнутри непривычно просторная даже для Виктора Александровича с его нескромными телесными габаритами.

– Как тебе мой «сарай»? – поинтересовался Колюнчик, выруливая на дорогу. – У тебя, я слышал, девятьсотсороковая «вольвуха»?

«Откуда знает?» – удивился Слесаренко и тут же догадался: ничего странного, та партия бартерных «вольво» прошла через Сургут, концы не спрячешь от любопытных, а Колюнчик всегда был страшно любопытным, но не во вред Виктору Александровичу, а на пользу ему и делу.

– Как Вера, как дети?

– В порядке, – ответил Слесаренко. – Слушай, а ты-то хоть женился наконец?

– Не-а, – весело сказал Колюнчик.

Неженатость Кулагина была тогда главным препятствием в получении им освобождавшейся слесаренковской двухкомнатной квартиры. Колюнчик писал объяснительные про приезжающую мать и грядущее бракосочетание с обозначенной в тексте девицей, а жил он тогда в обычной общаге, хоть и был уже заместителем начальника стройуправления. Виктор Александрович с приятностью вспоминал те времена, когда личная бытовая скромность была не в тягость большинству начальников и ценилась большинством рабочих. Конечно, случалось и барство, но не стяжательное, а какое-то промотательное: взять катер, набить патронами, девками и водкой, куролесить на реке со стрельбой без добычи, посадить катер на мель и дергать вертолетом, рискуя утопить обе машины и покалечить людей... Бог знает почему, но все обходилось. И не было тайных квартир, купленных на чужое имя, не было толстой «зелени» в заначках и бриллиантов, закопанных на даче, не было этих прущих в глаза иномарок, «Волга» – предел мечтаний... Жизнь была непростой и работа тяжелой, но на душе было легче, потому что ты знал, что будет с тобой завтра и послезавтра, и через много лет – тоже знал, а сегодня нет.

– Как называется? – спросил он.

– Что?

– Да твой этот «сарай».

– «Краун Виктория». Фордовская модель.

Они подъехали к бывшему слесаренковскому дому, и Виктор Александрович узнал его сразу, только окрестности изменились, заполнились чужими деталями. Подъезд изнутри постарел, обшарпался, и почтовый ящик был тот же, слева от двери, а сама дверь была новая, железная, под дерматином.

Кулагин открыл дверь, полязгав большими ключами, и отстранился, пропуская друга вперед.

«Вот тут мы и жили»... Слесаренко пересек короткую прихожую и заглянул в «большую комнату», как называла ее жена Вера, и сразу увидел невысокий гэдээровский сервант, который они с женой оставили (подарили) Колюнчику вместе с четырьмя табуретками и самодельным кухонным гарнитуром, когда перебирались в Тюмень. «Ну зачем нам этот хлам тащить с собой?» – говорила Вера. Она стояла в центре комнаты, платье на просвет от окна, а он сидел на чемодане у стены и курил «Родопи», друг Колюнчик командовал грузчиками, таскавшими коробки и узлы в стоявший у подъезда контейнер на грузовике. Было легко, солнечно и ветрено, в кухне на столе их ждала теплая бутылка (холодильник уже загрузили) прощальной водки под беляши из соседней кулинарии. Впереди была другая жизнь.

– Раздевайся, – сказал Кулагин. – Пойдем кофе пить. Обувь не снимай, не надо.

Пристроив на вешалке кожаную теплую куртку, шарф и шапку, Виктор Александрович пошел за Колюнчиком в кухню, ожидая увидеть и действительно увидел свой самопальный гарнитур вдоль крашено-беленой стены.

– Что, удивлен? – спросил Кулагин, перехватив слесаренковский растерянный взгляд. – Не квартира, а музей памяти давних времен. Садись, Витюша.

Колюнчик открыл дверцу огромного холодильника, начал рыться на полупустых полках, и Виктор Александрович ещё раз огляделся и понял, что Кулагин здесь не живет, а если и живет, то редко, как в гостинице.

– Все правильно, – сказал Николай, трогая ладонью щеку электрочайника. – Я здесь бываю месяц-два в году. Коньячку выпьешь?

– Спасибо, Коля, рановато. А где же ты живешь сейчас?

– Живу в Москве, здесь бываю наездами по работе. Такие дела, Витюша.

– И где работаешь?

– В системе «ЛУКойла».

– Ого, – поднял брови Слесаренко. «Ну как же, все правильно: Когалым. Колюнчик тогда уехал в Когалым...».

– Большой начальник?

– Кому как, – усмехнулся Кулагин. – По московским меркам очень даже «кому как». Тебе кофе или чай?

– Лучше чай. Брюхо что-то...

Колюнчик достал коробочку пакетного «Липтона», разлил в чашки кипяток, ткнул в центр стола тарелку с готовыми бутербродами, уселся напротив, подпер ладонью левой руки подбородок и спросил с наклеенной улыбкой:

– Ну те-с, зачем пожаловали, сударь вы мой? Агитировать приехали? Тогда давайте агитируйте. Давно, знаете ли, нас тут никто никуда и ни во что не агитировал.

– Ты откуда узнал, что я приезжаю? Сказали?

– Сказали.

– И в гостиницу послали, да? Как лучшего друга, да?

– Ну почему... Я сам вызвался. И ты знаешь, особых конкурентов не было.

– Программа, значит, тоже на тебе?

– Какая программа? Прошено занять тебя до обеда, сильно не кормить и вернуть в гостиницу в два часа. Дальше тобой будет мэрия заниматься. Ну а вечером – по обстоятельствам. Клуб «Русская пирамида» знаешь, слышал о нем? Будут приглашать – соглашайся, очень любопытное местечко, – Кулагин сунул в рот половинку бутерброда. – Аыты оолам уастью.

– Чего-чего?

Колюнчик прожевал, глотнул и внятно произнес:

– Бандиты пополам со властью. Крайне интересно.

– Ну а ты там кто? – спросил Виктор Александрович, понемногу раздражаясь ситуацией.

– Я – гость, – сказал Кулагин. – Когда пускают.

– А с какой стороны гость-то? Судя по машине, с бандитской?

– Да ну тебя, Витя, – отмахнулся Колюнчик и снова забил рот бутербродом.

– М-да, – сказал Слесаренко и тоже взял бутерброд. – Похоже, мне здесь не очень рады. Вот и Сидоров смылся по-быстрому...

– Про Сидорова не знаю, там высокие дела, улетели вдвоем с Богдановым...

– И Богданов улетел? – Слесаренко положил недоеденный бутерброд на тарелку. – С кем же я встречаться буду? Какого хрена вообще мне тут делать?

– Да найдем чем заняться, Витя! Отчет составим – не подкопаются. Тебе же не начальники, тебе простые избиратели нужны. Вот как я, например. Да не боись ты, все организуем.

– Не сомневаюсь, – сказал Слесаренко. – Только зря вы меня за дурака держите, братцы.

– Это не мы, – замотал головой Кулагин. – Это не мы тебя за дурака держим. Понял, на что намекаю?

– Ты давай договаривай, договаривай...

– Ну тебя на фиг, Витя! Сидим тут, чаи гоняем, сто лет не виделись, а говорим о какой-то херне, никому не нужной... Чего надулся-то? А? Брось, брось!.. Ну-ка, закрой глаза. Давай-давай, закрой, тебе говорю! Закрыл? Так. А теперь вдохни и выдохни. Сделал? А теперь слушай, что я тебе скажу... Здравствуй, Витя!

Слесаренко ещё раз вдохнул и выдохнул, открыл глаза и улыбнулся.

– Здравствуй, Коля. Извини...

– Да ладно...

Они стали пить чай, Виктор Александрович больше спрашивал, а Колюнчик рассказывал с явным удовольствием, как разругался со слесаренковским «наследником», закрыл квартиру и уехал в Когалым – так, наудачу, но там было много сургутских и его пристроили, и он опять, что называется, «пошел», сдружился с местным нефтяным начальством и в конце концов попал в концерн «ЛУКойл» – самую первую и самую мощную ныне нефтяную компанию в России.

– С Алекперовым я был не очень, а вот со Шмидтом, его замом, дружили крепко. – Колюнчик допил чай и курил теперь нечто длинное и черное. – Потом Алекперов уехал в Москву, Шмидт стал «генералом», а этот хитрый еврей Вайншток, ну, зам его по быту, давай нас со Шмидтом стравливать. А Витя Шмидт, твой тезка, человек доверчивый, вот как и ты был. Короче, потом и Шмидт в Москву ушел, в компанию, остался «генералом» Вайншток. Я думал, сожрет с потрохами, а нет, нормально. Потом Шмидт и меня в Москву вытащил. Кстати, знаешь, с чего «ЛУКойл»-то начинался? Э, не знаешь... Сейчас расскажу.

И Колюнчик рассказал, как жил в когалымской гостинице, а соседний трехкомнатный номер занимали два московских молодых парня, впоследствии выяснилось – преподаватели академии имени Дзержинского, и у них регулярно бывали Шмидт и первый секретарь горкома партии Гмызин. Колюнчик был принеси-подай, «как и при тебе, Витя, без обид, все правильно»; пока было тепло, выезжали за город, к озеру на шашлыки. От души выпивали и шептались про какую-то компанию, а сегодня один из тех ученых гэбэшников – вице-президент «ЛУКойла», Серега Гмызин – в Салехарде, у Неёлова, а он, Колюнчик, – тоже при системе.

– Так чем ты занимаешься в «ЛУКойле»? – спросил Слесаренко, уловив паузу в рассказе. Кулагин поводил над столом руками.

– В двух словах не объяснишь: «ЛУКойл», старик, это целое государство. Конечно, не такое, как «Газпром», но все-таки. И я в этом государстве навроде посла. Если где возникает проблема, приезжаю я и стараюсь все разрешить ко взаимному удовольствию. Если у меня не получается – приезжают другие.

– И у них получается.

– Получается. А так как у них получается всегда и все об этом знают, то и у меня обычно получается с первого раза. Такая вот работа, друг Витя. А у тебя как?

– Примерно так же. Только вот этих «других» у меня за спиной, увы, нет.

– Тогда не получится, – сказал Колюнчик.

– Получится. В родном Сургуте, я полагаю, Рокецкий выиграет. Я мог бы вообще сюда не приезжать.

– А вот это правильно. Ешь бутерброды, там компоненты натуральные, не отравишься.