Текст книги "Слой-2"

Автор книги: Виктор Строгальщиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

«Все-все знает, – подумал Слесаренко. – Ну бог с ним, даже лучше».

Доверенным лицом Рокецкого, кандидата в областные губернаторы, Виктор Александрович стал по причине своей сургутской родословной. Рокецкий тоже был строителем в Сургуте, потом председателем местного горисполкома; так же, как и Слесаренко, «ушел в область» и в девяносто третьем году был назначен по указу президента главой Тюменской областной администрации. По сведениям, доходившим к Виктору Александровичу, бывшего «хозяина» в Сургуте не забыли, относились к нему с уважением и симпатией, да и нынешний сургутский мэр Сидоров считался наследником и чуть ли не «сыном» Рокецкого. Так что Слесаренко искренне не сомневался в сургутском успехе Рокецкого на предстоящих в декабре губернаторских выборах. И поехал сюда по формальной обязанности: встретиться с людьми, поагитировать, а затем доложить «обстановку» на заседании выборного штаба.

Виктор Александрович не был близко знаком с Рокецким, если не считать совместных сидений на разного рода мероприятиях. Стать доверенным лицом ему предложил тюменский мэр в присущей последнему манере вежливой просьбы-приказа. Слесаренко не стал отнекиваться, потому что знал: мэр поддерживает Рокецкого, да и сам он среди всех претендентов на губернаторский пост не видел другой реальной кандидатуры, а потому согласился сразу, без особых раздумий, и его включили в список доверенных лиц.

Немножко задело Виктора Александровича, что кандидат всего лишь раз встретился со своими «доверенными» и вел себя на этой встрече слишком официально, выступал как на собрании с отчетом, тогда как «лица» ожидали разговора без дистанции – не получилось. Слесаренко в числе многих не был даже узнан и назван, и не то чтобы обиделся на «хозяина», но ушел с этой встречи с легким холодком в душе. Позже, разбираясь в ситуации и в себе самом, он понял, что несправедливо ожидал начальственной близости как аванса-благодарности: лично он, Виктор Александрович Слесаренко, в своем выборе руководствовался головой, а не сердцем и был не вправе ждать в ответ иного. К тому же сам Рокецкий как человек не был ему симпатичен. Куда больше вот так, по-мужицки, ему нравился бывший тюменский мэр Райков, тоже выдвинувший свою кандидатуру в губернаторы, но Слесаренко не видел за ним особых шансов: за пределами города мало кто знал о Райкове, тогда как Рокецкий – плохо ли, хорошо ли – был известен всем или почти всем, и его не требовалось «раскручивать» с нуля.

«Головой, но не сердцем». Как только Виктор Александрович сформулировал это и честно признал, обид никаких уже не осталось. И он не возражал и не упирался, когда ему велено было лететь в Сургут на выходные не лучшие дни для организованной агитработы. Он созвонился и полетел. И даже московское исчезновение мэра Сидорова вместе с нефтяным «генералом» Богдановым – ключевыми в Сургуте фигурами – его не слишком обеспокоило. Куда больше заинтриговало Виктора Александровича это уж очень «случайное» появление старого друга Колюнчика.

– А это правда, что у «ЛУКойла» есть свои бандиты?

– Неправда, – сказал Колюнчик. – Мы не бандиты. Да, кстати, знаешь анекдот? Девушка ночью идет через кладбище, дрожит от страха. Тут мужчина, опрятно одетый, вежливый: «Вас проводить?». Идут под руку, девушка дрожит. Мужчина спрашивает: «Чего вы боитесь?» – «Покойников боюсь!..» – «Странно... И чего нас бояться?..». Ты хоть посмейся для проформы, Витя. Уж больно ты серьезен.

– Ты сюда специально ради меня прилетел, или так совпало?

Кулагин закурил новую сигарету и двинул пачку по столу:

– На, попробуй. Классное курево.

Виктор Александрович взял пачку в руки, повертел ее, прочел написанное латинскими буквами русское слово «Собрание».

– Да нет, начальник, не специально. Я здесь уже неделю, – сказал Кулагин.

– Но тебя попросили...

– Я уже сказал: да, попросили, ну и что такого? Я бы все равно тебя нашел, если бы узнал, что ты в Сургуте. Сколько лет ведь, а? Чего раньше-то не появлялся?

– Повода не было, Коля.

– Да ну, чихня. Захотел бы – нашел повод. Ты же начальник, Витюша.

– Начальник, да не очень... Как тут наши, много осталось, встречаешь кого?

– Сам увидишь, – интригующе подмигнул Колюнчик.

Собираясь в Сургут, Виктор Александрович хотел было позвонить в родное строительное управление, договориться о встрече, но застеснялся: подумают ещё, что приехал давить былым авторитетом, а раньше-то не объявлялся и не звонил ни разу. Это была правда – не звонил поначалу из ревности, а потом уже стало все равно, отболело-забылось.

– Что значит «сам»? – удивился Слесаренко.

– В десять часов в управлении сбор ветеранов. Тебя ждут.

– В десять? Ждут? Так поехали!

– Не суетись, ещё полчаса, успеем. Кофе подлить? Или коньячку для храбрости?

– Это ты организовал, Коля?

– Ну почему я? Ты же сам просил мэрию составить программу, вот и решили, что тебе будет полезно и приятно. Чего заволновался-то?

– Да как-то неожиданно... А кто будет?

– Сказано же: не суетись, увидишь... Помнишь Таню Холманскую, не забыл ещё, а?

Слесаренко вздрогнул и почувствовал, что краснеет. Колюнчик глянул на него быстро и весело и отвел глаза на холодильник.

«Боже ты мой...».

Много-много лет назад Танечка Холманская служила в управлении секретарем комитета комсомола. Был у Виктора Александровича с ней глупый неосторожный роман, никаких чувств, всё ниже пояса. Как-то в субботу поехали на катере рыбачить с девками, ночью вернулись в город, встали на якоре посреди реки, перепились в мат и заснули, катер сорвало с якоря и потащило течением, и когда в пять утра Слесаренко выбрался из душного кубрика на палубу подышать и покурить, то увидел, что их пригнало точно к пристани, метров пять между досками и бортом, а на пристани, на пустом тарном ящике сидит жена Вера и смотрит на него. «Ты что здесь делаешь?» – заорал Слесаренко. «Рыбу жду», – ответила жена. Он распинал и разбудил всех. Капитан дергал якорь и заруливал к пристани по швартовому. Танечку спрятали в моторном отсеке. Жена взошла на борт, спустилась в кубрик. Похмелялись оставшейся водкой, делили рыбу, купленную вечером за четвертной с проходившего мимо рыбацкого плашкоута. Слесаренко потом думал: зачем прятали? Две другие девки сидели рядом, хихикали и пялились на жену, могла ведь подумать на любую, результат тот же. Хотя что обидно: в тот раз ничего ведь и не было – тесно, шумно, много спиртного и комаров снаружи. Захмелев от выпитой Сызрани водки и совсем забыв про закрытую в солярной духоте Танечку, Слесаренко блатовал компанию плыть на острова, жарить шашлык из нельмы, но жена сказала: «Витя, пойдем домой!» – и он пошел, запихав в авоську четыре метровых «хвоста». Помнил как сейчас: солнце, песок дороги, прохладный ветер в спину от реки, жена идет рядом, ведет его под руку, рыбьи тяжести в авоське чиркают носами по песку. Про Танечку наплыло только дома, когда брился в ванной и смотрел себе в морду на зеркале. А дальше все продолжилось, ненадолго и без осложнений, и кончилось как-то само собой. Потом он уехал.

Танечка и тогда была крепенькой, а теперь стала просто толстой. Виктор Александрович сразу приметил ее в первом ряду, когда приехали с Кулагиным в стройуправление и вошли в «красный уголок». Люди ему похлопали и смотрели по-доброму. Слесаренко, улыбаясь и кивая по сторонам, уселся за старый, родной стол под кумачом, окинул взглядом стены: те же панели под дерево, стенды с обязательствами, только пустые; постаревшие знакомые лица. Танечкины глаза влажноватые, лысина главбуха, две лауреатки-бригадирши все так же рядом, мужик из ПТО – фамилии не вспомнить, все кляузы писал, – каменщик Горбенко и ещё человек пятнадцать.

По дороге Кулагин сказал ему, что никого из нового начальства не будет, только старые кадры. «Встретитесь по-домашнему, поговорите по душам... Ты же этого хотел?».

– У-у, а постарели-то как все! – сказал веселым голосом Виктор Александрович, и «кадры» засмеялись, заскрипели креслами, и Танечка тоже улыбнулась.

– Чё так долго пропадали? – гаркнул с дальних рядов каменщик Горбенко. – Али не тянет в родные-то места? Далека Тюмень-то от Северов...

– Э, дорогие мои, настоящие-то Севера – они там, повыше, за Салехардом, – попытался отшутиться Слесаренко, – а вы, так сказать, на полдороге. Вот в Когалыме, говорят, арбузы растут, а он посевернее вас будет. Растут арбузы в Когалыме, Николай Петрович?

Сидящий рядом Кулагин хмыкнул. Виктор Александрович посмотрел в зал и почувствовал, что взял не ту тональность, что первыми же фразами неумно отделил этих людей от себя нынешнего, уже не местного, не сургутского, и ему будет совсем непросто говорить этим людям заготовленное к произнесению. «А может, и не надо, – с внезапным облегчением решил Слесаренко. – Повспоминаем старое и разойдемся», – а вслух сказал:

– Ну и как вы тут живете без меня?

Лауреатки-бригадирши переглянулись и с умилением уставились опять на бог весть откуда снизошедшего «отца родного». Танечка смотрела на Колюнчика, Кулагин разглядывал ногти.

– Живем, как в Польше, – громыхнул Горбенко. – Тот пан, у кого больше. В смысле акций, ха-ха.

– Порядка не стало, – сказал лысый главбух.

Бригадирши снова переглянулись, потом одна из них выдала небабьим хриплым басом:

– При вас-то веселее было, Виктор Саныч.

– Ты, Ерёмина, когда горло вылечишь? – сурово спросил «отец родной». – Так все матом на ветру и ругаешься? Угробишь ведь голос насовсем.

– Да уже гробить нечего, – отмахнулась Ерёмина и зарделась от удовольствия.

– Можно мне? – в задних рядах встал с поднятой рукой кляузный мужик из ПТО.

– Глохни, Рябов, – сказал каменщик Горбенко.

«Точно, Рябов! Константин, как его... Ага!».

– Слушаю вас, Константин Михайлович.

– Спасибо, Виктор Александрович. – Рябов опустил руку и взялся ладонями за спинку переднего кресла.

«Сейчас наклонит голову, уставится в окно и начнет нести ахинею. И никогда ведь в глаза не смотрит, паршивец... Ну вот, так и есть».

– Тут нам давеча сказали, товарищ Слесаренко, что вы приехали агитировать нас за Рокецкого. Так?

– Ну так. А что дальше? Что вас волнует, Константин Михайлович?

– А нас, товарищ Слесаренко, как раз наоборот, ничего не волнует в смысле этих выборов. У нас уже выборы прошли, у нас уже свой губернатор есть – Филипенко.

– Все правильно, – согласился Виктор Александрович. – Выбрали, и на здоровье. Теперь ещё бы областного губернатора надо выбрать, и порядок.

– Кому надо-то? – спросил Рябов и впервые посмотрел в глаза Виктору Александровичу. – Вам надо, вы и выбирайте. Нас это не касается. Какая нам польза от этих выборов? Да никакой.

– Минуточку, минуточку! – Слесаренко слегка погрозил оратору указательным пальцем. – Это как вас понимать прикажете? Вы что, уже себя тюменцем не считаете? То есть области для вас уже не существует? Ну, знаете ли, так и до Чечни докатиться можно.

– А при чем здесь Чечня? – строго спросил Рябов.

– Да ладно тебе выступать! – грозно развернувшись в кресле, сказала бригадирша Ерёмина. – Чё ты пристал к человеку? Те чё, на выборы трудно сходить лишний раз?

– Гноби Рябого! – провозгласил Горбенко, и все засмеялись.

– Нет, правда, – сказала бригадирша, обернувшись уже к президиуму, – вы его не слушайте, Виктор Саныч. Надо пойти – значит, все пойдем, какой вопрос. Надо же понимать насчет единства области, я правильно говорю?

Говорила она все правильно, но Слесаренко был не так глуп, чтобы не понять: говорилось это для него и ради него, в память доброго к нему отношения. Но вместо благодарности Ерёминой он испытал чувство несправедливой обиды и нарастающую жажду спора – без поддавков, без жалости к сопернику и самому себе.

– Вы правы, Ерёмина, но и Рябов по-своему прав, – сказал он ко всеобщему, и рябовскому тоже, удивлению и замешательству. – Давайте разберемся...

В течение получаса – его никто не прерывал, не купировал репликами – Виктор Александрович рассказывал публике об исторически сложившейся единой области, едином народно-хозяйственном механизме; вспомнил первые годы освоения нефти и газа, когда юг области отдал северу лучшие силы и кадры, заплатив за это опустевшими деревнями и застоем «южной» экономики; говорил людям о грядущей их пенсии, о возможности и готовности Тюмени принять и расселить северян в южной зоне, дать кров и занятие, детям и внукам – учебу в местных вузах, старикам – лечение и уход в тюменских клиниках и профилакториях; напомнил об опасности превращения Ямала в откупную вотчину Газпрома, а Ханты-Мансийского округа – в удельные княжества нефтяных «генералов», о грабительской политике Москвы, которой на руку внутриобластной сепаратизм, вспомнил народную байку про веник и прутья... Не удержался и сказал, что, с точки зрения простого работяги, Ханты-Мансийск – столица округа – к Сургуту не ближе Тюмени, и это было встречено с пониманием, люди угрюмо кивали и переглядывались, а все остальное, что сказал Слесаренко, ушло без эха в стены, и только Танечка Холманская смотрела на него, как в телевизор, да бригадирши умилялись лицами – какой у них умный «отец родной», как высоко залетел...

– Ну ладно, – сказал Слесаренко, – это я вам говорил, а теперь хочу вас послушать. Вы-то сами что про все это думаете?

Почуяв шевеление склочника Рябова, каменщик Горбенко показал ему костистый кулак и встал сам. Рябов скривился и уставился в окно.

– Виктор Саныч, вы наше хозяйство знаете, чего рассказывать. Так вот, подрядов серьезных нет, сидим на мелочевке. Когда под нефтяниками были, ещё ничего, а тут, это, когда акционировались, значит, пошла херовина. Денег нет, одни налоги. Те дома, что ещё при вас построили, с тех пор не ремонтировались. Вы в подъезды зайдите, гляньте...

– Срам сплошной, – подала голос вторая бригадирша. – Не чинят, не убирают. Детский сад закрыли, говорят, денег нет содержать, там теперь какие-то крутые...

– Ну не весь садик, одно крыло, – вставил реплику незнакомый мужик в углу.

– Ага! Зато территорию ополовинили, детям играть негде!

– Дайте досказать, – попросил Горбенко, и шум перепалки стих. «Не растерял мужик авторитета», – подумал Виктор Александрович. – Город наше жилье на баланс не берет, у них самих денег нет. «Социалку», значит, тоже. А как спросишь, куда деньги деваются, ответ один: область грабит и Москва.

– Это неправда, – быстро сказал Слесаренко. – Насчет Москвы согласен, а про область – неправда.

– Как неправда? – возмутился Горбенко и нехорошо посмотрел на гостя. – Ну как неправда? Область с нас эту, ну, плату за недра дерёт? Дерёт.

– Роялти, – сказал Рябов.

– Да хоть в ...ети! Тюмень же сама ничего не бурит, не качает. Ну давайте ещё и Омску платить, Свердловску, кому там ещё, кто рядом? А? Люди это не понимают. Кто не работает, тот не ест.

Горбенко замолчал, глянул на Виктора Александровича с неким извинением.

– Вот вы говорили про выборы. А вы скажите, чем этот ваш губернатор нам... польза какая? Он нам работу даст, денег даст? Не-а. Бандитов из детсада выгонит? Квартиру даст? Не-а. То-то... А всякая политика, вы уж простите за грубое выражение, нам давно по херу, Виктор Александрович. Эти все депутаты, кандидаты, сэры-мэры... Мы же вас знаем, – вдруг улыбнулся Горбенко. – Вы же умный, хороший мужик, Виктор Саныч. Неужели вы сами не понимаете, что вся эта херистика ничего народу не дает, только хуже и хуже! Одни наворовались, теперь другие лезут... Да не буду я за них голосовать! Вот по мне бы, – Горбенко прижал руку к сердцу, – лучше партия вернулась. Коммунисты – они хоть не воры были.

– Зато быстро ворами стали, – снова вклинился незнакомый мужик в углу. – Ты посмотри на наших деловых-то: сплошь из старого начальства. Бандиты, которые при них шестерками бегают, – это новые, молодые, а крутят-то всем...

– Номенклатура, – сказал Рябов. – Партбилеты по сейфам рядом с долларами лежат.

– А ты видел? – спросил Горбенко.

– Есть и нормальные, – сказал мужик в углу.

Виктор Александрович склонил голову и шепнул в ухо Кулагину: «Это кто такой?». Колюнчик ответил уголком рта: «Муж Холманской. Теперь здесь работает».

«Муж Холманской...». Слесаренко и раньше, тогда ещё, знал, что у Танечки есть муж, служит где-то по профсоюзной линии, но никогда его не видел и как бы не принимал в расчет, словно мужа и не было, только слово такое и штамп в паспорте; никаких препятствий и заразных осложнений – крутить любовь с замужней женщиной считалось безопасным с медицинской точки зрения, это вам не шалашовка общежитская. «Грязь-то какая в башку лезет...».

Слесаренко тряхнул головой и понял, что потерял нить разговора. Клубок мотался как хотел, люди орали друг на друга и махали руками. Кулагин постучал ногтем по циферблату часов: пора заканчивать. Виктор Александрович и сам понимал, что пора. «Бесполезно все это...».

Толстая Танечка так и просидела молча и не подошла, когда прощались-обнимались на улице возле кулагинской машины. Слесаренко был ей за это благодарен, потому что ни к чему, не нужно, одна неловкость. Зато протиснулся насупленный Горбенко, забормотал сердито-извинительное, вполголоса и на «ты», как они были раньше начальник и лучший каменщик.

– Сам ты как, Саныч? Со стройкой совсем завязал?

– Ну почему совсем? Я как раз в Думе вопросы строительства курирую. Так что всё родное...

– Тогда ладно, – как бы успокоился Горбенко. – Ты, это, лишнего в голову не бери. Надо так надо, поговорим с народом. Когда выборы-то?

– Как это когда? – изумился Виктор Александрович.

– В декабре уже выборы. А вы что, не знаете?

– Откуда знать-то? Все же молчат.

– А газеты, а телевидение?

– Местная пресса выборы замалчивает, – раздался за спиной голос Кулагина, – а областная просто не доходит.

– Информационная блокада, – сказал многознающий склочник Рябов. – Так и доложите там, наверху.

– Вы вообще за кого, Константин Михайлович? – обратился к нему Слесаренко, и люди слегка расступились от Рябова. – Москву ругаете, Тюмень ругаете, а теперь и местных поносите. Не пойму я вас, Рябов. Вы что, на весь мир обозлились?

– А чего на него злиться? – Рябов поправил на голове лысоватую шапку. – Всему миру до меня, Рябова, никакого дела нет, жив я или помер – никакого. Вот и я так же! Сегодня вы приехали, одно говорили. Завтра другой приедет...

– Да приезжали уже, – махнул рукой Горбенко. – Ну такого, бля, наворотили! Ну все вокруг сволочи...

– А чё? Так и есть, – сказал Рябов.

– ...Кроме него, значит. Ты хоть не врешь, Саныч, и за то спасибо. А то ведь эти рожи агитаторские, ну бля, уже видеть не могу. Одна задача: мозги нам задурить и смыться.

– Ты не совсем прав, Горбенко, – покачал головой Виктор Александрович. – Будь по-твоему, власть вообще не нужна.

– Да я не о тебе, чего ты!..

– И я не о себе, Горбенко. Хотя, впрочем... – Слесаренко полез в карман за сигаретами, Кулагин демонстративно поглядел на часы. – Погоди, успеем... Вот у тебя, Горбенко, в доме свет горит, вода идет, батареи греют, да? Ты что же думаешь, это всё вот так вот само собой? Ведь чтобы всё так было, с утра до вечера крутиться приходится! Трубы старые, за газ платить нечем, цены на хлеб надо удерживать, старикам пенсии платить... Ты хоть представляешь себе, что это за работа?

– Это не работа, – сказал Горбенко. – Это бардак. Все должно быть совсем по-другому.

– Как по-другому? Как? Объясни!

– По-другому, начальник... Ладно, не расстраивайся.

– Да пошел ты!.. – улыбнулся Виктор Александрович и обнял Горбенко за плечи. Тот похлопал его по спине и сказал:

– Всё путем, начальник. Всё путем... Бывай. А этот что, снова с тобой? – Горбенко ткнул пальцем в Кулагина, и Виктор Александрович растерялся вдруг и не знал, что ответить.

– Поехали, – сказал Кулагин. – Всем привет, работнички.

Снова обнимались у машины, женщины измусолили Виктору Александровичу обе щеки. На людях не решился, но когда отъехали, Слесаренко достал платок и утерся. Колюнчик глядел на него иронически, дымил зажатой в зубах черной сигаретой, и Виктор Александрович с удивлением, а потом с неожиданным злорадством отметил, что с Кулагиным никто не попрощался. «Не любят Колюнчика? А раньше любили? Вот ведь штука: не знал, не задавался таким вопросом...».

– Ты что, с коллективом поссорился, когда уходил? – спросил Слесаренко.

– С чего ты взял?

– Да люди к тебе как-то...

– Люди... – процедил сквозь зубы и дым Кулагин. – Люди любят добрых начальников. А злых надсмотрщиков они не любят, Витя. Ничего, я не в обиде.

С нарастающим стыдом Виктор Александрович осознал, что никогда не придавал значения и даже не думал о том, кем выглядел в глазах работников его верный адъютант и цепной пес Колюнчик. И как бы заслоняясь от этой нехорошей мысли, Слесаренко поднял левую ладонь и похлопал ею Кулагина по плечу.

– А вообще, спасибо тебе, Коля, за эту встречу. Сам бы я постеснялся, а сейчас очень рад, что людей повидал. Все-таки хороший у нас с тобой был коллектив, а, Колюнчик?

Кулагин повел плечом – то ли отвечая на дружеский жест, то ли освобождаясь от него.

– Что, не согласен? Вон Горбенко, какой мужик, а? На таких земля держится...

– Это точно, – кивнул Кулагин, не поворачивая головы. – В управлении сейчас около двухсот пенсионеров, на общем собрании ещё года четыре назад решили им доплачивать от управления вторую пенсию.

– Здорово! Молодцы, не забывают ветеранов. Вот если бы все организации так...

– Погоди, доскажу, – прервал его Колюнчик. – Нынче весной на годовом собрании акционеров – я, кстати, тоже акционер, остался, не выгнали, – ну, денег мало, стали урезать расходы. И знаешь, что придумали? Из двухсот человек пенсионеров было где-то пятнадцать-двадцать таких, не строительных: бывшие уборщицы, воспитательницы, вахтеры там, ещё кто-то из торговли, по-моему. Так вот, решили с них вторую пенсию снять как с не работавших на профильном производстве. И что ты думаешь? Проголосовали почти единогласно. И твой Горбенко тоже.

– Не может быть! – сказал Виктор Александрович. – Ты что-то путаешь, Коля.

– Ничего я не путаю, я же там был. И после голосования сказал родному коллективу, что я о нем думаю. Ты бы видел, Витюша, как две старухи-уборщицы плакали, как просили, чтобы их не выбрасывали... И что смешно? Если эту «экономию» на всех разделить – двадцать три тысячи в месяц на каждого члена коллектива добавки получалось. Бутылка водки дороже, я считал. И ведь проголосовали, сволочи.

– Не может быть, – повторил Слесаренко.

– Я тебе сейчас ещё добавлю, – углом рта усмехнулся Кулагин. – Пенсионеры тоже были на собрании. И те, остальные, которые профильные, больше всех орали, чтоб вычистить лишних.

– Это бред какой-то...

– Это жизнь, Витюша, – Кулагин щелчком отправил черный окурок в окно. – Тетки-то эти, уборщицы, были в зале, видел их? Или в лицо не помнишь?

– Стыдно, Коля, но не помню.

– Не бери в голову, – сказал Колюнчик. – Ты тут не при чем.

Снисходительное всепрощенчество Колюнчика по отношению к бывшему другу-начальнику напомнило Виктору Александровичу схожую реплику каменщика Горбенко. У того, правда, был несколько иной подтекст: добродушно-презрительная жалость работяги к хорошему деловому мужику, зачем-то сменившему настоящую работу на никому не нужную и вообще вредную для простого народа «политику». Виктор Александрович даже поежился, вспомнив свою нелепую попытку объяснить каменщику суть его, Слесаренко, новых задач и обязанностей. «Это не работа. Это бардак. Все должно быть совсем по-другому...». Виктор Александрович и сам понимал, что по большому счету многое в его работе должно было и строиться, и делаться по-другому, и не раз пытался поступать и думать именно так, по-другому, но у него мало что получалось, совсем как в знаменитой фразе Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда».

Слесаренко опять и опять дивился противоречивости людского мыслеустройства: он всегда честно признавался сам себе в ошибках и неудачах, но не терпел и обижался, когда ему об этом говорили другие.

– Что с людьми делается... – Виктор Александрович покрутился на сиденье, выуживая из тесного кармана сигареты.

– Мы сажаем яйца в землю, – произнес Кулагин, – и надеемся, что из них вырастут цыплята.

– Сам придумал? – спросил Виктор Александрович.

– Нет, в одной книжке вычитал. Хорошая мысль. Как раз про наше время: все через жопу делается.

– Ну у тебя-то, похоже, все делается нормально.

– Тоже по-разному. Но не жалуюсь. По крайней мере, на скуку не жалуюсь.

– Я тоже, – сказал Слесаренко.

За время его неприсутствия Сургут разросся и сросся: стоявшие ранее островками микрорайоны строителей, нефтяников, энергетиков теперь сблизились и сомкнулись в один большой город. Виктор Александрович наблюдал и оценивал его из машины, и ему нравилось, что город получился просторный, не тесный, много воздуха, есть перспектива. Было приятно, что вся эта махина начиналась с него, и немного жаль, что без него завершалась. И он уже не чувствовал себя здесь хозяином – так, приезжим дальним родственником. Вот и квартира была уже не его, даже при старой знакомой мебели. И коллектив был тоже не его. «При мне с пенсионерами так по-скотски не поступили бы», – подумал Виктор Александрович, и эта мысль была ему уютна.

Подъехали к гостинице. Кулагин дал ему номер телефона в машине, Виктор Александрович записал его на пачке сигарет, Колюнчик глянул косо: «Потеряешь ведь!». Сговорились, что Слесаренко позвонит, как только раскрутится с делами в мэрии.

Когда Виктор Александрович брал ключи от номера у дежурной, за спиной раздался голос журналиста Ефремова:

– Ну и куда же вы пропали, уважаемый?

Они вместе вошли в лифт, Виктор Александрович нажал кнопку своего этажа. Ефремов ничего нажимать не стал, что не очень обрадовало Слесаренко: «Вот ведь приклеился...». Ефремов непрерывно щебетал свои восторги по Сургуту: подумать только, какой городище сбахали за тридцать лет, глазам бы не поверил!.. «У, штучка столичная!.. Не знают страны москвичи». Вспомнилось, как в середине семидесятых к ним в управление приехали финские строители по обмену опытом – с керосинками, сухим пайком на месяц и арктическими палатками с химподогревом. Над ними смеялись: да, зима, но в город же ехали, или не знали? Финны смущались: да, читали, видели фото, но думали, что «пропаганда советской прессы»... Весь этот скарб пригодился лишь однажды, когда перед улетом вывозили гостей «на природу», на берег незамерзающего грэсовского водохранилища, где всласть попили русской водки в финских палатках под безвкусные разогретые концентраты.

Воспоминание было столь приятным, что Слесаренко не удержался и начал рассказывать эту историю Ефремову. Лифт доехал и раскрылся, а история ещё не кончилась, и вот так, на хвосте этой байки, похохатывая и изумляясь, Ефремов и вошел вслед за хозяином в слесаренковский номер. Поистине, язык мой – враг мой.

– Из администрации звонили, что приедут за вами в два пятнадцать, как договаривались, – сказал Ефремов, оглядывая комнату.

– Кому, вам звонили? – осторожно спросил Виктор Александрович.

– Нет, звонили дежурной, я был в холле, она ко мне и обратилась – видела же, что вместе приехали.

«Ну все, теперь не отклеится», – с раздражением подумал Слесаренко, и Ефремов спросил:

– Захватите меня с собой в мэрию?

– Конечно, о чем вопрос, – сказал Виктор Александрович и прошел в ванную комнату. Поглядел в зеркале, не запачкался ли от полудневной носки воротник рубашки, и решил, что сойдет, свежую наденет вечером.

– Вы отсюда куда, Виктор Саныч? – крикнул из комнаты Ефремов.

– В каком смысле? – громко ответил Слесаренко. Звук срезонировал от близких стен и ударил в уши.

– Обратно в Тюмень или дальше по Северу?

– Обратно.

– Жаль! Я думал, у вас выборный вояж, могли бы вместе, все веселее!..

– Ещё бы! – сказал Виктор Александрович с непроизвольно двусмысленной интонацией.

Ефремов замолк, но нельзя же было вечно торчать в ванной. «Не почистить ли зубы сызнова?». Слесаренко махнул на зеркало рукой и вернулся в комнату, где спасительно затрещал телефон.

По приезде в мэрию Ефремов отстал и затерялся в коридорах. Всё тот же референт сдал Виктора Александровича встречной улыбчивой женщине в сером деловом костюме, та провела его в приемную, а затем в комнату для совещаний – бывший зал бюро горкома, хорошо знакомый Слесаренко в отличие от ожидавших его там людей. Ему улыбались радушно и вежливо (больше вежливо, чем радушно), казенно любопытствовали о здоровье и службе, при каждом удобном случае слегка подергивали за слесаренковские сургутские корни: держат ещё, не ослабли? Виктор Александрович, и загодя знавший всю ритуальную условность своей миссии, легко вошел в предложенную тональность разговора. Он удовлетворенно кивал, когда ему говорили, что Леонида Юлиановича здесь помнят и любят и нет никаких сомнений в его предстоящей победе, ибо где же ещё, если не в родном его городе, а потому не следует, наверное, излишне форсировать предвыборную агитацию – можно добиться обратного эффекта, пережим всегда вреден, а пока все идет как надо: с помещениями, с доверенными лицами, транспортом и связью нет проблем, да и откуда могли бы возникнуть проблемы, коли выборные дела мужа в Сургуте взяла в свои руки жена губернатора, уважаемая Галина Андреевна: ее здесь тоже помнят и уважают – великих организационных способностей женщина, коня на скаку и так далее. Почти полтора часа подряд, под минералку и кофе, а потом с легким ужасом: господи, обед же стынет, как можно мучить гостя голодом, там и продолжим к обоюдному удовольствию. Прошу сюда, а теперь сюда. Ах, помните, как мило, ну конечно же, наш человек, ведь это он сам строил, подумать только, как время летит. Коньяк или водочки, ну конечно, позвольте мне на правах хозяина приветствовать нашего гостя на его родной земле, аплодисменты, можно подавать. Не самое удачное время, трудно собрать людей, но вы не волнуйтесь, всё под контролем, когда намерены отбыть, зачем так рано, выспитесь и отдохнете. Как поживает Вера Леонтьевна, мы же вместе, жаль, что не помните. «Русская пирамида» – прекрасный клуб, как скажете, с удовольствием и всегда, были очень рады, вот телефон, пожалуйста.

Виктор Александрович позвонил Кулагину в машину.

Ответил чужой голос, он даже растерялся, потом понял – это шофер. Колюнчик говорил, что в прицеле вечерней попойки высвистит штатного водилу-телохранителя.

У дверей «греческого» обеденного зала знакомый уже референт придержал Слесаренко за локоть, протянул пластиковую папочку.

– Александр Леонидович перед отъездом просили вам передать.

Слесаренко глянул на бумагу сквозь прозрачную обложку: договор о долевом финансировании Тюменского нефтегазового университета, подпись сургутского мэра и печать, сумма полная, даже не верилось. Одна эта бумага уже оправдывала сургутский вояж Виктора Александровича как тюменского городского начальника. Мэр Сидоров долго не подписывал договор, а вот теперь подписал. Это успех. Деньги вузу нужны дозарезу. И тем не менее как человек, привыкший к внутренней ясности и откровенности, Слесаренко понимал и признавал, что перед ним – отступная, некая деловая форма извинения и легальный откуп за демонстративное, как теперь уразумел Виктор Александрович, неучастие мэра в сегодняшнем разговоре о выборах областного губернатора.