Текст книги "Страж Ордена 2 (СИ)"
Автор книги: Виктор Коллингвуд
Соавторы: Никита Семин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Глава 15
Я вышел из кабинета Государя, механически сжимая в руке тяжелый пергаментный свиток. Дворянская грамота. В другой руке, в бархатной коробочке, лежал орден Святого Владимира четвертой степени – эмалевый красный крест с черно-красной лентой. Я получил то, чего хотел. Статус. Титул. Но на душе было тяжело. Впереди у меня – схватка с Иоанном… Этот мир тесен для нас обоих.
В приемной меня встретил сухопарый господин в статском мундире.
– Господин фон Молниев? – прошелестел он, почтительно склоняя голову. Фамилию он произнес на немецкий манер, с приставкой «фон», видимо, будучи уже в курсе моего нового статуса. – Я – статс-секретарь Его Императорского Величества по делам прошений, Герхард фон Крейн. Поздравляю вас с высочайшей милостью.
Я молча кивнул.
– Прежде всего – вот ваша лента, – он протянул мне орденскую ленту черно-красно-черного цвета. – Далее, Его Величество повелел мне сопроводить вас и разъяснить дальнейший порядок, – тем же бесцветным голосом продолжал он. – Пожалование дворянства – дело небыстрое. Ваша грамота – это лишь основание. Далее вам следует пройти ряд процедур…
Он повел меня по бесконечным дворцовым коридорам, на ходу излагая суть бюрократического квеста, который мне предстояло пройти.
– Первым делом, вам надлежит явиться в Департамент Герольдии Правительствующего Сената. Там вы подадите прошение о внесении вашего рода в Дворянскую родословную книгу. К прошению надобно приложить грамоту и свидетельства… в вашем случае, свидетельством будет сам указ Государя.
Мы спустились по широкой мраморной лестнице.
– Затем, – продолжал секретарь, – необходимо будет составить и утвердить ваш личный герб. Герольдмейстер представит вам штатных живописцев, которые, согласно вашим пожеланиям и правилам геральдики, создадут эскиз. Его также надлежит утвердить.
– И это все? – спросил я, устав от этого перечисления.
– Почти, – он позволил себе слабую улыбку, будто снисходя моему нетерпению. – После утверждения герба и внесения вас в книгу, вам надобно будет уплатить в казну установленную пошлину. Сумма… незначительная для вашего положения. И лишь после этого дело ваше будет считаться завершенным, а вы и ваше потомство – полноправными дворянами Империи.
Он остановился у выхода, где меня уже ждал Шувалов. Граф, увидев в моих руках грамоту и коробочку с орденом, понимающе кивнул.
– Не беспокойтесь, Михаил, – сказал он, беря меня под локоть и увлекая к выходу. – Вся эта бумажная волокита – сущий ад для неподготовленного человека. Я дам вам своего секретаря. Он все сделает. Вам нужно будет лишь явиться в Герольдию, поставить пару подписей и высказать пожелания по гербу.
– Пожелания? – усмехнулся я. – Пожалуй, я хочу, чтобы на нем была изображена молния, бьющая по змее. И девиз: «Не трогай – убьет».
Шувалов посмотрел на меня, и в его глазах блеснул смех.
– Боюсь, герольдмейстер не одобрит столь… откровенный девиз. Но над молнией и змеей мы подумаем. Поехали, господин фон Молниев. Кажется, у вас начинается новая жизнь. И дел в ней будет не меньше, чем в старой.
И он оказался прав. Следующие несколько дней превратились в бесконечную бюрократическую карусель. В сопровождении юркого секретаря Шувалова (очень толковый оказался господин!) я мотался между Сенатом, Герольдией и кабинетами непонятных мне, но чрезвычайно важно выглядевших чиновников.
Мне пришлось научиться ставить подписи под прошениями, написанными витиеватой, как кружево, вязью. Вести долгие, изнурительные беседы с седым, как лунь, герольдмейстером, который с ужасом слушал мои идеи насчет герба и пытался облечь их в приемлемую форму. В итоге мы сошлись на пронзенном молнией змее, держащем в пасти сломанный меч. Это несколько отличалось от привычного мне герба нашего рода, но так мне даже больше нравилось. Девиз же утвердили на латыни – Fulgur et Ferrum(Молния и Меч). Звучало напыщенно, но суть отражало.
Все это время я почти не покидал города, находясь, как и было приказано, под «неусыпным наблюдением». Я чувствовал это наблюдение – в случайных прохожих, чей взгляд задерживался на мне на долю секунды дольше положенного, в каретах без гербов, которые то и дело возникали в переулках. Великий князь держал меня на коротком поводке.
Завершив, наконец, все формальности и официально став частью российского дворянства, я уже так задолбался, что не почувствовал никакой радости – лишь холодное удовлетворение. Теперь пора было возвращаться к работе, которую все эти дни за меня, разумеется, никто не делал. Надо было срочно заняться решением вопроса, который возложил на меня Император. А заодно и подумать – что делать с сукиным сыном Иоанном!
Наконец после нескольких дней волокиты я вновь появился в Инженерном замке и без доклада вошел в кабинет Шувалова.
– Все формальности улажены, граф, – сказал я, не тратя времени на приветствия. – Теперь – к работе. Мне нужен Голицын.
– Я в курсе, – кивнул Шувалов, отрываясь от бумаг. На его лице не было и тени удивления. – Князь Голицын уже уведомлен. Он ждет ваших распоряжений в вашей лаборатории. Великий князь не терпит промедления.
Я криво усмехнулся. Мой личный враг, аристократ, мечтавший сделать меня своим рабом, теперь был отдан мне в качестве… лабораторной крысы. Поистине, в иронии судьбы иногда встречается нечто совершенно восхитительное!
Мы спустились в мой «класс». Голицын был уже там. Один. Он стоял у окна, глядя на унылый плац. Когда мы вошли, он даже не обернулся. Стоило бы наказать его за этакую наглость… но не было времени. Ничего, он все получит в процессе!
– Князь, – начал я без предисловий, – у нас новый проект государственной важности, находящийся под личным контролем Императора.
Он медленно повернулся. На его лице была маска презрительного безразличия.
– Я слушаю, господин Молниев, – процедил он, с ядом выделив мое новое обращение.
– Нам поручено создать артефакт: детектор ментального контроля. Прибор, который сможет определить, свободен ли разум одаренного, или им управляют извне.
В его глазах на мгновение мелькнул интерес. Он, как никто другой, понимал, о какой силе идет речь.
– И поскольку ваш дар уникален, – продолжал я, – именно вы станете ключом к этому проекту. Вы будете образцом, если хотите – эталоном. Мы будем изучать вашу силу, препарировать ее, чтобы понять сам принцип ментального контроля и создать противоядие.
Он молчал, но я видел, как ходят желваки на его лице. Похоже, он не так представлял себе «сотрудничество». Видно, воображение нарисовало ему картину, как он снисходительно объясняет туповатому начальству основы магии марионеточников. Шалишь, друг – я знаю про нее много больше, чем ты или кто-то иной. На самом деле мне нужен рабочий материал, подопытный кролик. И – тадам! Честь стать моим подопытным кроликом в многочисленных экспериментах выпала нашему гордому аристократу. Мы оба понимали – это было унижение, куда более тонкое, чем любая порка.
– Я⁈ – он наконец не выдержал. – Буду помогать тебе, мужлан⁈ Да я лучше сгнию в крепости!
– Выбор за вами, князь, – вмешался Шувалов. Его голос был холоден и лишен эмоций. – Десять лет службы в этой… крепости. Или несколько месяцев интенсивной работы над проектом, который может принести вам полное прощение. И даже славу.
– Какая слава может быть в работе под началом этого? – выплюнул Голицын.
– А вот здесь, князь, вы ошибаетесь, – тут Шувалов позволил себе слабую ироничную усмешку. – Господин Молниев с некоторых пор – потомственный дворянин Российской Империи. Так что никакого урона вашей чести не будет. Лишь служба Государю, плечом к плечу с равным по статусу.
Это был удар под дых. Я видел, как лицо Голицына на мгновение исказилось от смеси шока, неверия и чистой, концентрированной ненависти. Видимо он думал, что мне пожаловали лишь личное дворянство, а никак не потомственное, и это стало ударом по самолюбию князя. Я не просто победил его. Я занял место в его мире.
Он молчал долго, глядя то на меня, то на Шувалова. Я видел, как в нем борется гордыня и прагматизм.
– Хорошо, – произнес он наконец, и голос его был глухим и безжизненным. – Я согласен. Что я должен делать?
Перемирие было заключено. Хрупкое, пропитанное ядом, но перемирие. Война перешла в новую фазу – фазу сотрудничества поневоле. И я знал, что она будет не менее опасной, чем открытая схватка.
* * *
Отец Иоанн, получив от Государя предписание не покидать столицу до особого распоряжения, и не подумал впадать в уныние. Он воспринял это как еще одно испытание, ниспосланное ему Светом. Кто обещал, что будет легко? Путь праведника никогда не был усеян розами – да, придется и пострадать за свой дар! В конце концов, все могло быть много хуже: его не заперли в монастырь, не отдали под суд Синода. Ему лишь вежливо указали на границы его «прихода». Но это – пока….
Так или иначе, он не стал сидеть сложа руки. Если гора не шла к Магомету, то Магомет пойдет к горе.
Через три дня после аудиенции во дворце он устроил свою первую столичную проповедь. И место для нее он выбрал с дьявольской, или, как он сам считал, с божественной прозорливостью. Это была площадь перед оцепленной башней на Обводном канале.
Слух о том, что «костромской чудотворец» будет говорить с народом, разнесся по рабочим окраинам с быстротой лесного пожара. К полудню у гвардейского оцепления, охранявшего башню, собралась многотысячная толпа. Рабочие с окрестных заводов, мещане, торговки, нищие, калеки – все те, кому имперское великолепие Петербурга показывало лишь свою грязную изнанку, пришли сюда в поисках чуда.
Он появился внезапно, взойдя на импровизированный помост из пустых ящиков. И толпа, гудевшая до этого, как растревоженный улей, разом смолкла.
– Братья и сестры! – голос его, усиленный какой-то неведомой силой, летел над площадью, проникая в самое сердце. – Вы смотрите на эту медную громаду, и власти говорят вам, что это – ваша защита! Они лгут!
Он указал на башню худой, обличительной рукой.
– Я говорю вам – это клетка! Клетка для божественного света, что рвется в наш мир, чтобы исцелить его! Его воздвиг не Бог, а человек, чье сердце черно от гордыни и безверия! Человек, который опутал разум нашего благочестивого Государя темными чарами!
Толпа заволновалась, загомонила.
– Они боятся Света! – гремел Иоанн, и глаза его горели фанатичным огнем. – Они боятся чуда, которое Он несет! Они хотят запереть Его в своих медных идолах, подчинить, измерить! Но Свет нельзя измерить! Его можно лишь принять в свое сердце! Долг каждого из вас, детей Света, открыть глаза нашему заблудшему Государю! Разрушить эту темницу!
– Ломай! – взревел кто-то в толпе.
– Долой колдуна!
Толпа качнулась вперед. Люди, распаленные его словами, наперли на цепь гвардейцев. Солдаты, с трудом сдерживая натиск, выставили вперед ружья со штыками.
– Стоять! – кричал молодой офицер, пытаясь перекрыть рев толпы. – Стрелять будем!
И в этот самый напряженный момент, когда вот-вот должна была пролиться первая кровь, Иоанн поднял руки к небу.
Ослепительная, молочно-белая вспышка света без звука и жара ударила по площади. Все – и солдаты, и люди в толпе – на мгновение замерли, ослепленные и оглушенные. А когда зрение начало возвращаться, помост был пуст. Пророк исчез.
В наступившей звенящей тишине, в суматохе, его ближайшие адепты, действовавшие по заранее условленному плану, подхватили его и увлекли в лабиринт ближайших проходных дворов, где их уже ждала неприметная карета.
Попытка ареста провалилась. Вместо этого город получил новое чудо – «чудесное исчезновение» святого старца от рук безбожных властей. Но главное – ясную цель для своего гнева.
* * *
Карета, уносившая отца Иоанна от расправы, принадлежала не бедным почитателям, а, ни много ни мало, графу Строганову. И привезла она его, натурально, не в убогую ночлежку на окраине, а в роскошный, залитый светом сотен электрических свечей дворец на Невском проспекте.
Здесь, в позолоченной гостиной, под портретами предков, увешанных орденами, его уже ждали. Граф Строганов, князь Нарышкин, еще несколько тузов – все те, чьи заводы были остановлены по приказу Великого князя, чьи барыши иссякли из-за прихоти какого-то безродного колдуна. Породистые, екатериненские вельможи, привыкшие думать, что все вокруг принадлежит им. Теперь их лица были полны гнева, унижения и… надежды.
Они встретили его не как смутьяна, а как спасителя.
– Отче, – начал Строганов, почтительно целуя его руку. – Мы восхищены вашей смелостью. Вы – единственный, кто не побоялся возвысить голос правды против этого… беззакония.
Иоанн, спокойный и отрешенный после пережитого, молча слушал. Он видел перед собой не просто знатных господ. Он видел орудие в руках Света.
– Великий князь Николай Павлович, – продолжил Нарышкин, и голос его буквально сочился ядом, – попал под влияние этого самозванца, мерзавца Молниева. Он верит каждому его слову, разоряет нас, честных промышленников, сеет смуту в народе, выставляя солдат против верующих. Государь же, кажется, не видит всей картины.
– Этот Молниев… он называет себя инженером, – заметил Иоанн, – а на деле – колдун, опутавший разум наследника. Он возводит свои бесовские капища, эти башни, отвращая людей от истинной веры, подменяя чудо Божие – механизмами.
– И ради этих механизмов он останавливает наши заводы, – вставил Нарышкин, – оставляя тысячи православных без хлеба. А Великий князь ему потворствует. Они оба – угроза и вере, и процветанию России.
Иоанн молчал, но глаза его, до этого спокойные, начали темнеть. Он слушал слова, которые идеально ложились на его собственную картину мира.
– Мы, – Строганов обвел рукой собравшихся, – готовы бороться. Но нам не хватает голоса. Нам не хватает знамени, – он подался вперед. – Станьте нашим знаменем, отче. Ваш глас – это глас народа. Ваши чудеса – это печать Божья. Продолжайте вашу святую борьбу. Обличайте этого медного идола на Обводном. Называйте Молниева – Антихристом, а Великого князя – его заблудшим покровителем.
– А мы, – подхватил Нарышкин, и его маленькие глазки хищно блеснули, – обеспечим вам защиту. Лучшие дома Петербурга станут вашим убежищем. Мы дадим вам деньги, чтобы вы могли помогать страждущим и умножать свою паству. Мы откроем перед вами двери столичных салонов, чтобы и высший свет услышал ваше слово. Вы станете нашим духовным вождем. А мы – вашим мечом и кошельком.
И они изложили ему свой план: простой и подлый, как удар в спину. Они видели в Иоанне идеальное оружие для его реализации: таран, который мог расшатать авторитет Великого князя и его выскочки-инженера.
Они предлагали ему все. Полную, безоговорочную защиту от властей. Огромные, почти неограниченные суммы денег на «богоугодные дела». И, что самое главное, – доступ в высший свет. Они обещали открыть перед ним двери столичных салонов, познакомить его с влиятельными сановниками, с фрейлинами Государыни, с теми, кто мог донести его «светлое слово» до самых ушей Императора.
– Вы станете нашим духовным знаменем, отче, – повторил Строганов, словно пытался впечатать в сознание Иоанна эту истину. – А мы – вашим мечом и кошельком. Вместе мы очистим Империю от этой скверны.
Взамен они просили лишь одного. Продолжать. Продолжать проповедовать. Продолжать обличать «медного идола» на Обводном. Продолжать называть Молниева – Антихристом, а Великого князя – его покровителем.
Иоанн слушал, и в его ясных глазах не было ни тени сомнения. Он видел в их словах не политическую интригу, а перст Божий. Сам Свет посылал ему этих могущественных союзников, чтобы помочь ему в его святой борьбе.
– Я не ищу ни злата, ни почестей, – ответил он своим тихим, но полным силы голосом. – Я ищу лишь пути для служения Свету. И если вы готовы встать на этот путь рядом со мной… я принимаю вашу помощь.
Нечестивый альянс был заключен: союз холодного аристократического расчета и пламенного религиозного фанатизма. Теперь за спиной пророка стояли не только толпы оборванцев, но и миллионы рублей и веками отточенное искусство придворной интриги.
Глава 16
Наша лаборатория в Инженерном замке больше походила на камеру пыток, чем на научное учреждение. Сырые каменные стены, тусклый свет из высокого зарешеченного окна и два человека, связанных взаимной ненавистью и приказом Императора.
Несмотря на нашу глубокую, почти физическую взаимную антипатию, мне пришлось окунуться в работу с Голицыным с головой. Время поджимало. Император ждал «прибор», а я все еще топтался на месте, пытаясь создать этот «детектор лжи» для душ.
Наше сотрудничество началось, как и следовало ожидать, со скандала.
Я явился в нашу лабораторию в Инженерном замке с первыми лучами солнца. Вчерашний день ушел на подготовку оборудования: я притащил из Комитета все необходимое, включая мой громоздкий прототип и несколько свежих грибов-аккумуляторов. Все было готово для работы.
Я ждал час, другой… Но его сиятельство князь Голицын, мой ключевой «инструмент» и партнер по этому государственной важности проекту, соизволил явиться лишь в одиннадцатом часу. Он вошел в каземат, благоухая кофе и французским одеколоном, свежий, выспавшийся, с выражением скучающего превосходства на лице.
– Вы опоздали, князь, – неодобрительно произнес я, отрываясь от газеты, где в очередной раз расписывались «чудеса нового пророка, костромского самородка отца Иоанна».
– Я не привык вставать с петухами, инженер, – лениво протянул он, небрежно бросая перчатки на стол. – У аристократов несколько иной распорядок дня, нежели у простолюдинов.
– Здесь, – я ткнул пальцем в каменный пол, – нет ни аристократов, ни простолюдинов. Здесь есть два специалиста, выполняющие приказ Императора. И один из них, отвечающий за результат головой, не намерен тратить свое время на ожидание, пока второй соизволит проснуться. Еще одно опоздание, князь, – я посмотрел ему прямо в глаза, – и я доложу Великому князю, что вы саботируете работу. Уверен, он найдет способ сделать ваше утро более… бодрым. Например, в казематах Петропавловской крепости. Там, говорят, ранняя побудка!
Князь побагровел, с ненавистью глядя на меня. Мы сверлили друг друга взглядами несколько секунд. Это была первая проба сил, первая проверка границ… Похоже, он понял, что я не шучу.
– Ну и что я должен делать? – прошипел он, с ненавистью глядя на разложенные на столе инструменты.
– Для начала – приходить вовремя, – отрезал я.
Начали мы с простого. Наша первая задача – создать прибор, способный в принципе уловить и измерить биоэлектрические токи живого организма. А затем – зафиксировать отклонения, которые вносит в эту картину чужое ментальное вмешательство.
– Для начала, князь, – сказал я, указывая на грубый верстак, – мне нужен образец. Стабильный, контролируемый импульс.
Я положил на стол большой, заветренный кусок говядины. Голицын посмотрел на него, затем на меня, и в его глазах промелькнуло отвращение.
– Опять сырое мясо? Я должен работать… с этим? – процедил он.
– Вы должны заставить это работать, – поправил я. – Дайте в него слабый, ровный импульс. Такой, чтобы мышцы, подрагивали, едва-едва, но постоянно!
Стиснув зубы, он подчинился. Я видел, как он сосредоточился, и кусок мяса на столе начал мелко, почти незаметно вибрировать. Тем временем я воткнул в плоть два заостренных медных штыря, соединенных проводами с моим прототипом – широкой медной пластиной, на которой были напаяны тончайшие спиральки из проволоки разной толщины.
Идея была элементарной: каждая спиралька была рассчитана на определенную силу тока. Чем сильнее импульс, тем больше спиралей нагреется. Примитивный, но наглядный вольтметр.
Первая, самая толстая спираль, почти сразу начала тускло светиться, испуская слабое тепло.
– Работает, – констатировал я. – Ваш импульс стабилен. Теперь – к более сложному.
В качестве подопытного я, с разрешения Шувалова, использовал одного из «слепых котят» Комитета – того самого прыщавого разночинца, который в первый день занятий чуть не устроил самосожжение. Он сидел на табурете, бледный от страха, пока я прикреплял к его вискам и запястьям влажные тряпицы с вплетенными в них электродами.
– Сиди смирно, – приказал я. – И постарайся не думать о вечном.
Я снова подключил провода к прибору. Он сразу же отозвался: теперь уже две спирали из трех начали светиться. Естественные биотоки человеческого тела были на порядок сильнее тех, что Голицын генерировал в мертвой плоти.
– Отлично, – я зафиксировал показания. – Теперь, князь, ваша очередь. Возьмите под контроль его правую руку. Только руку. Заставьте его пальцы сжаться в кулак.
Голицын сосредоточился. Рука разночинца, до этого безвольно висевшая вдоль тела, дернулась и медленно, неестественно начала сжиматься в кулак. Подопытный испуганно пискнул.
Я же смотрел на прибор. Показания его не изменились: две спирали продолжали греться, а вот дополнительный нейроимпульс, превращающий человека в марионетку – не фиксировался! Что за черт…
– Ничего, – я с досадой стукнул по пластине. – Никакой реакции.
– Возможно, ваш прибор – просто кусок бесполезного хлама, инженер? – ядовито заметил Голицын.
– Возможно, – огрызнулся я. – А возможно, ваше хваленое искусство, князь, настолько слабо, что его не отличить от простого мышечного спазма.
Он побагровел, но промолчал. Унижение было слишком велико, чтобы отвечать словами.
Я же впился взглядом в прибор. Что-то было не так. Фундаментально не так.
– Еще раз, – приказал я разночинцу, который уже начал зеленеть от страха и напряжения. – Князь. Контроль.
Он снова взял руку парня под ментальный контроль. Пальцы сжались. И снова – ничего. Две базовые спирали горели ровно, показывая лишь собственный фон подопытного. Ни малейшего всплеска, ни намека на внешнее вмешательство.
– Сильнее! – рявкнул я на Голицына. – Дайте больше силы!
– Я даю столько, сколько нужно для точного контроля, а не для того, чтобы рвать ему мышцы, инженер, – прошипел он в ответ.
Мы повторили эксперимент еще трижды. Я менял точки подключения, заставлял Голицына управлять разными группами мышц – предплечьем, бицепсом. Результат был один. Вернее, его не было. Прибор упорно молчал, как партизан на допросе.
Я отослал бледного, как смерть, разночинца и в ярости уставился на свою конструкцию. Она была безупречна. Я проверял ее на мертвой плоти, я проверял ее на себе. Она работала. Она регистрировала электрические импульсы. Но она не видела его управляющий импульс!
Голицын наблюдал за мной с холодным, торжествующим видом. Он, разумеется, держал язык за зубами, но при этом явно тайком наслаждался моим провалом.
Я снова и снова прокручивал в голове схему. Поток. Регистрация. Индикация. Где ошибка? В чувствительности? Но куда уж чувствительнее? Самая тонкая проволока, которую я смог найти, и так реагировала на малейшие всплески.
Я заставил себя успокоиться, отбросить ярость и мыслить аналитически – закрыл глаза и мысленно воспроизвел то, что чувствовал сам, когда управлял людьми. Мой метод, конечно, внешне похожий на действия «марионеточников», все же в сравнении с их искусством был грубым, топорным. Я, можно сказать, «взламывал» нервную систему, посылая в нее чужеродный, мощный импульс, который перебивал собственные сигналы мозга. Это было похоже на то, как криком заглушить шепот. Мой прибор такой «крик» легко бы зафиксировал.
А Голицын? Его дар был другим. Он не кричал. Он… как будто нашептывал.
И тут меня осенило! Сила Голицына была не в силовом преодолении чужого сигнала, а в чудовищной, нечеловеческой утонченности, с которой он брал под контроль чужое тело. Он не вливал в жертву грубую энергию извне, не «взламывал» систему, как вирус проникая в нее, но лишь слегка, почти незаметно, модулировал уже существующие сигналы, «подсказывая» чужим нервам, что им делать, и они исполняли его волю, думая, что это – приказ их собственного мозга. Импульс, который он использовал, был настолько слаб, настолько близок к естественному фону человеческого тела, что мой примитивный прибор, настроенный на фиксацию грубых аномалий, его просто не видел. Он попросту тонул в шуме!
– Нужна более тонкая настройка, – пробормотал я.
Весь остаток дня ушел на модернизацию. Я добавил к пластине еще три ряда спиралек, на этот раз из тончайшей, почти невидимой глазу проволоки, которую едва смог разглядеть даже я. Каждая новая спираль была рассчитана на микроскопические колебания.
Мы повторили эксперимент. Снова замеры базового фона. А затем…
– Давайте, князь. Снова.
Он снова взял руку парня под контроль. И… есть! В тот самый миг, когда пальцы подопытного начали сжиматься, одна из новых, тончайших спиралек, еле-еле, но заметно покраснела, испуская едва уловимое тепло.
– Попался, – выдохнул я.
На лице Голицына отразилось сложное чувство. Он был рад, что его сила оказалась «слишком тонкой» для моего грубого прибора, но в то же время он понимал, что я все-таки нашел способ ее измерить.
Я посмотрел на свой громоздкий, опутанный проводами аппарат. Прототип работал. Но он был контактным, неуклюжим. Чтобы он стал настоящим оружием, мне нужно было сделать его дистанционным. А это была задача на порядок, на два порядка сложнее. И я пока даже не представлял, как к ней подступиться.
* * *
Пока я сражался с микротоками и аристократической спесью в сырых казематах Инженерного замка, война на улицах Петербурга перешла в новую, затяжную фазу. Отец Иоанн, обретя могущественных покровителей, больше не нуждался в массовых сборищах. Его тактика изменилась: теперь он пытался взять стражу «медного идола» на измор.
Почти каждую ночь район вокруг башни превращался в театр военных действий. Группы его самых ретивых последователей, в основном – озлобленная, потерявшая работу и теперь опьяненная праведным гневом и дешевой водкой беднота с Обводного, устраивали свои подлые вылазки.
Вот под покровом туманной, промозглой ночи десяток фигур в рваных армяках бесшумно скользит по крышам соседних пакгаузов. Они подбираются к тому участку периметра, где тень от трубы литейного завода гуще всего. По команде патлатого верзилы, бывшего грузчика, они разом швыряют в сторону гвардейского патруля град камней и кирпичей, припасенных заранее. Пока солдаты, ругаясь и закрывая головы руками, пытаются понять, откуда летит, двое других метают зажженные бутыли с горючей смесью. Одна разбивается о землю, вторая – ударяется о медную обшивку башни и стекает по ней огненным ручьем, не причиняя вреда, но создавая панику. Начинается суматоха, стрельба в воздух, и под этот шумок нападавшие растворяются в лабиринте крыш.
Трижды им почти удавалось добиться своего. Один раз подожженная телега с сеном, которую они с воплями и гиканьем разогнали по улице, врезалась в полосатую будку для солдат. Огонь едва успели потушить.
В другой раз их тактика была еще хитрее. К оцеплению, шатаясь, подошел вдребезги пьяный мастеровой. Он орал песни, материл Государя и требовал пропустить его к «бесовскому идолу». Когда двое гренадер, чертыхаясь, вышли, чтобы скрутить его и оттащить в участок, из темноты соседнего переулка на них набросились с десяток человек с дубинами и ножами. Завязалась короткая, жестокая свалка. Одного из солдат тяжело ранили в бок. И пока основное внимание караульных было приковано к драке, третья группа, с другого конца, пыталась подпилить одну из опор, чтобы обрушить ее.
Каждый раз зачинщиков, которых удавалось поймать, ждала незавидная участь. Их волокли в участок, до полусмерти пороли розгами и бросали в переполненные тюрьмы на Шпалерной. Но это не помогало, лишь подливая масла в огонь, превращая пьяных бунтовщиков в мучеников за веру.
На их место приходили новые. Деньги, которые неприметные господа в дорогих каретах щедро раздавали по ночам в самых грязных кабаках Выборгской стороны, делали свое дело. За серебряный рубль – огромные по меркам безработного люда деньги – всегда находились те, кто был готов рискнуть своей шкурой.
Более того, система начала работать в обе стороны. Людей, арестованных и по утру высланных из города за бродяжничество и бунт, уже на следующий день тайно на нанятых подводах привозили обратно, в ночлежки, где их ждали новая порция водки и новые серебряные рубли.
Нападения на башню вскоре стали организованным, хорошо финансируемым, оплачиваемым ремеслом, войной на истощение. И ее целью было не только захватить и сломать башню, но и – показать, что власть бессильна.
Но настоящая схватка происходила не на улицах – она велась в тишине и полумраке дворцовых покоев.
Императрица Елизавета Алексеевна принимала свою любимую фрейлину, молодую княжну Строганову, племянницу того самого графа. Девушка, с глазами испуганной лани и тщательно отрепетированной дрожью в голосе, «делилась» с государыней своими страхами.
– Ваше Величество, – шептала она, прикладывая к глазам кружевной платок, – в свете только и разговоров… Люди ропщут. Говорят, Государь наш… – она осеклась, будто боясь произнести ужасное, – попал под влияние колдуна с Урала. Что он отвернулся от истинной веры, а благочестивого старца, отца Иоанна, которого народ уже почитает за святого, держит в опале, как преступника.
– Глупости, – сухо ответила Императрица, но фрейлина видела, что ее слова попали в цель.
– Я-то знаю, что это глупости, Ваше Величество! Но простой народ… он темен и недоверчив. А дворянство… свет недоумевает. Они видят, как их заводы стоят, как их доходы тают, и не понимают, ради чего. Боюсь, как бы гнев Божий, – она истово перекрестилась, – не пал на всю нашу семью за такое поношение праведника.
Вечером того же дня состоялся тяжелый разговор. Императрица, женщина набожная и чуткая к настроениям двора, высказала мужу все, что услышала.
– Саша, – сказала она, используя их домашнее имя, – я не вмешиваюсь в твои государственные дела. Но то, что происходит – опасно. Ты восстанавливаешь против себя и простой народ, и лучшее дворянство! Трон держится на их верности. Нельзя ею рисковать ради… этого странного человека. Прислушайся к голосу своих подданных.
Александр слушал, и лицо его становилось все мрачнее. Он был зажат в тиски. С одной стороны – опасности, раскрываемые в рассказах родного брата и доклады Шувалова. С другой – слезы жены, ропот аристократии и почти открытый бунт на улицах. Он оказался в тупике.
Оказавшись под перекрестным огнем – с одной стороны, рациональные, но пугающие доклады брата и Шувалова, с другой – истерия улицы, слезы жены и холодное недовольство высшей аристократии – он понял, что ситуация выходит из-под контроля. Прямо поддержать Молниева означало окончательно настроить против себя всех. Арестовать Иоанна – спровоцировать народный бунт, который мог стать страшнее пугачевщины. «Ах, ну почему я пропадал в Вене! Почему эти идиоты не сообщили мне ранее, что здесь назревает?» – думал он ночами, ворочаясь на жарких перинах. «Надо было уничтожить этого Иоанна раньше, когда он только еще появился в своей Костроме. А теперь поздно – слишком он заметен».
