Текст книги "Вожди и оборотни"

Автор книги: Виктор Илюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Выяснили, например, кто сидел вместе с Каньязовым в камере и допросили их. Осужденный Жуперин рассказал, что он содержался с ним длительное время. У Каньязова был налажен хороший контакт с Гдляном, и тот выполнял все просьбы следователя. Гдлян ему обещал за это свободу или самый минимальный срок. Он говорил: «Султан Курбаниязович! На большой суд пойдете в галстуке. Я не мужчина, если этого не будет!» Вот и пишет этот Султан на всех подряд, в том числе и на Абдуллаеву написал, хотя мне он говорил, что Абдуллаевой денег он не давал, а написал о передаче ей взятки по просьбе Гдляна».

С клятвенными словами, которые кстати частенько быстро забывались, кавказским «мужчиной» мы не раз встречались. Сами же показания Жуперина подтверждали версию о невинности Абдуллаевой.

Новая следственная группа, принявшая дело Абдуллаевой к своему производству после отстранения Гдляна от следствия, шаг за шагом перепроверяла и тщательно анализировала собранные материалы, нестыковки, явные противоречия выявлялись по каждому эпизоду, ранее предъявленного Абдуллаевой обвинения, которое трещало по швам, ибо шито оно белыми нитками. Абдуллаева, как и другие арестованные лица, поверили в объективность новых следователей. Постепенно с опаской, до такой степени были запуганы, стали говорить правду, раскрывать весь этот зловещий механизм оговора.

К концу 1989 года следствие по делу Абдуллаевой подошло к завершению, оставалось принять решение. Но какое?

В средствах массовой информации, на различных собраниях и митингах Гдлян и Иванов нещадно обвиняли прокуратуру Союза в развале их дела. Прекращение производства по делу Абдуллаевой дало бы им дополнительную пищу для огульных обвинений. Генеральный прокурор Сухарев А. предложил направить депо с обвинительным заключением в суд. Как он сказал: «Пусть суд даст оценку доказательства и примет окончательное решение».

Конечно, с позиции большой или малой политики, предложение выглядело заманчиво, хотя с правовой точки зрения оно шло в разрез с требованиями процессуальных норм. Дело подлежало прекращению, а Абдуллаева немедленному освобождению из-под стражи. И все-таки его решили направить в суд. У следователей возникли иные трудности: «Как написать обвинительное заключение». Все доказательства оказались «подмоченными» и непригодными. Кое-как заключение составили, и дело направили в Верховный Суд СССР.

Чем завершился процесс – вам уже известно.

Государственный обвинитель Голев С. А., первый заместитель начальника управления по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах Прокуратуры СССР, человек в общем-то известный в юридических кругах страны как высочайший профессионал и честный юрист, от обвинений Абдуллаевой в суде отказался и попросил ее оправдать. Суд согласился с его позицией. Так закончилось более чем двухгодичное содержание Абдуллаевой под стражей. Кажется, справедливость, правда восторжествовали. Еще с одного человека снята обложное обвинение, позорное клеймо «преступник». Однако слишком дорогую цену уплатила за это Рано Хабибовна. Два года унижения, надругательств и камерной жизни. Два года страшных переживаний и мук за себя, а больше за своих детей и близких. Два года клеветы, в том числе и в угодливой прессе, организованной Гдляном, его сторонниками.

Да, большая цена, большое горе! Для тех, кто захочет мне возразить, я предлагаю лишь представить, нет, не испытать, а только представить все, что прошла Абдуллаева Р.

После этого можно было бы не писать больше о Рано Хабибовне, но не могу рассказать о ее обращении из тюрьмы к Горбачеву. Будучи убежденным партийцем, она верила в коммунистические идеи, верила в партию, в Горбачева, в то, что он ее защитит, оградит других честных коммунистов Узбекистана от преследований.

Ее письмо начиналось словами: «Глубоко осознаю, что обращаюсь к Генеральному секретарю ЦК КПСС и несу ответственность за каждое свое слово. До ареста была уверена, что со смертью Берии и Вышинского канули в лету трагедии 30–40 годов, в числе жертв которых и был мой отец, один из первых чекистов Узбекистана. Если бы мне лично не пришлось испытать нечто мерзкое и пошлое, преподнесенное как следственное исследование, видеть открытое преступление законов теми, кто должен стоять на их страже, если бы не была свидетелем бесстыдного, морального издевательства в целях выуживания у подследственных «признаний», никому не поверили бы, что на 80-ом году советской власти в стенах Прокуратуры СССР воскрес Берия в лице Гдляна.

Этот циник и маньяк, повесив над головой наших детей и родных «как дамоклов меч» свои условия «признания», создал чудовищную систему самооговоров и оговоров, лжесвидетельств. В этой системе, как взяточники, должны были предстать все кадры Узбекистана, начиная от руководителей хозяйств до Рашидова Ш. Р., так же работники ЦК КПСС, союзных министерств и ведомств».

Может быть, за все время изучения материалов следствия по Абдуллаевой P. X. мне впервые, после прочтения заявления Горбачеву М., захотелось сказать: «Наивная женщина, преданный идеи человек, к тому ли ты обращалась?!» Он не защищал и не будет защищать людей, попавших в беду. Наоборот, он предал настоящих друзей Союза ССР в странах Восточной Европы, он предал их в Прибалтике и Армении, в Грузии и Молдавии. Он не станет защищать Эрика Хоннекера, Рубикса и многих других. Он «сдавал» бывших своих друзей, единомышленников, ради того, чтобы самому удержаться на плаву. Поэтому напрасны были надежды и ожидания на помощь Рано Хабибовны от этого безнравственного и лживого человека.

В показаниях Абдуллаевой P. X. постоянно упоминается о требовании к ней Гдляна и Иванова дать компрометирующий материал, показания на Рашидова Ш. Р. Эти требования, видимо, не случайные. Оба следователя много говорили и писали о протекционизме и взяточничестве Рашидова, о порочной системе подбора и расстановке кадров, о многих других грехах. Рашидова Ш. Р. нет в живых, он не подтвердит и не опровергнет того, что сказано о нем. Но будем откровенны, при всех негативных процессах, вскрытых в Узбекистане, Гдлян не собрал тогда и не располагает сейчас достаточными данными, неопровержимыми материалами следствия для предъявления обвинения Рашидову Ш. Р., будь бы он жив в наши дни. Однако Гдлян поставил цель доказать его вину и, как всегда, забегая вперед, вексель о виновности выдал публично и громогласно. Вот почему им и Ивановым, почти всем арестованным партийным советским работникам навязывалась мысль о даче показаний, уличающих Рашидова в получении взяток. И не просто навязывалась, их требовали под страхом расправы над арестованными, их родственниками.

В изобличении Рашидова Ш. Р. особую роль отводили первому секретарю Каракалпакского обкома партии Каримову Каллибеку. Я уже говорил, что они были сватьями: сын первого, Владимир, женился на дочери второго, красавице Тамаре. Скажу также, что брак оказался неудачным, и после смерти Рашидова он вскоре распадается, а за ним последует долгая тяжба о разделе квартиры, имущества.

По версии Гдляна следовало, что Рашидов незадолго перед смертью свои мифические миллионы, слитки золота передал свату, а тот надежно их спрятал. Это – гипотеза, которую два следователя хотели воплотить в реальность. Искали средства и «нашли».

16 ноября 1987 года Верховным Судом СССР за получение и дачу взяток будет осужден к четырем годам лишения свободы Худайбергенов Атаула. С 1975 года по 1984 год он работал начальником Каракалпакского заготхлопкопрома. Худайбергенов легко признался в получении дачи взяток, изобличил других, в том числе ответственных работников Минлегпрома СССР. Сами же суммы взяток не были большими, и ему не грозило суровое наказание. При. обыске у него ничего существенного не изъяли.

К расследованию дела Худайбергенова группа Гдляна не имела никакого отношения. Однако после оглашения приговора Гдлян решил «поискать» удачу. Он прекрасно знал, что руководители, даже простые классификаторы хлопкопунктов, заготконтор и заготпромов на приписках хлопка наживали огромные миллионы. Именно они были денежными королями Узбекистана, сидели и спали на мешках с деньгами. К тому же Гдлян располагал информацией от оперативных работников изолятора о сокрытии Худайбергеновым больших ценностей. Гдлян убедил руководство Прокуратуры СССР дать санкцию на оставление Худайбергенова в следственном изоляторе в качестве свидетеля, якобы, для участия в следствии по другим делам. Она была получена 7 декабря 1987 года.

Естественно никакого свидетеля на практике не было. С Худайбергеновым затеяли большую игру, большой торг.

8 января 1988 года он напишет первое заявление на имя Генерального прокурора СССР, в котором сообщит, что глубоко осознал свою вину, поверил в советское правосудие. Поэтому добровольно, без вмешательства сотрудников следственных органов, по личной инициативе хочет вернуть в доход государства деньги, золото, облигации на сумму около трех миллионов рублей, находившиеся у него на хранении.

9 января 1988 года он напишет повторное заявление. В нем он заявит о хранении денег на 5 млн. рублей и добавит, что все они принадлежат первому секретарю обкома Камалову. Заявление не поступило на регистрацию и не проходило через спецчасть изолятора. Оно сразу же стало достоянием Гдляна. В этот же день с 11 час. 30 мин. до 19 часов, Худайбергенова допрашивали Гдлян и Иванов. Его показания в протоколе свидетельствуют о том, что весной 1984 года Камалов, якобы, передал ему два чемодана и хозяйственную сумку с ценностями. Сослался на смутное время и просил сохранить приданное. Чемодан и сумка две недели хранились у него дома, а потом жена разложила все по сверткам и их раздали родственникам. В протоколе названы их фамилии. И уже в самом конце протокола записано две строки. Со слов Камалова К. ему известно, что все ценности принадлежат Рашидову Ш. Это, как говорится, внешняя сторона допроса. Что же за ней скрывалось, как формировались показания? Занавес приоткрыл тот же Худайбергенов. На допросе 26 августа 1989 года он пояснил, что после вынесения приговора его оставили в следственном изоляторе г. Москвы. Однажды неожиданно его вызвали на допрос Гдлян и Иванов. Разговор был долгим. За первым вызовом последовали другие. Следователи говорили, что он, Худайбергенов, якобы, передавал взятки Камалову К., другим лицам и что хранит камаловские и рашидовские миллионы. Худайбергенов отрицал передачу взяток и хранение камаловских денег.

«Тогда, – как пояснил Худайбергенов, – Гдлян и Иванов поставили условие: либо я признаю факты дачи взяток Камалову, либо они арестуют и тем самым «уничтожат» всех моих родственников. Такие разговоры у меня с Гдляном и Ивановым происходили в течение нескольких дней, протоколы при этом не составлялись. Находясь под угрозой для жизни своих родственников, я был вынужден согласиться на их условия. В случае моего согласия меня обещали тут же отпустить, кроме того, они требовали, чтобы я дал показания о даче мной взяток Айтмуратову (председатель Совмина ККАССР – бывший), первому секретарю Туркульского райкома Нурумбетову. Когда я согласился на их предложение, то под диктовку Иванова я написал заявление на имя Генерального прокурора о даче взяток выше указанным лицам и хранении ценностей Камалова. Несколько дней между нами происходили торги.»

Худайбергенов А. говорит правду об отсутствии добровольности. К нему действительно приходили несколько раз, допрашивали без ведения протоколов. Мы проверили вызовы на допрос Худайбергенова в изоляторе. Их было несколько до написания первого заявления. Нет в деле и протоколов допроса, хотя бы за 6–7 января 1988 года. Но не это главное. Худайбергенов прекрасно понимал, что за преступно нажитые миллионы следователи могут подвести его под расстрел, если он не примет их условий. Он прекрасно осознавал реальность угроз, ибо суммы действительно были велики. Однако забрезжила гарантия жизни, возможность выдать миллионы, как принадлежащие Рашидову Ш., так и Камалову К., которые им в действительности не принадлежали. Грязная сделка состоялась. Один спасал свою жизнь, но ставил под смертельную опасность жизнь другого человека. Следователи же, зная на что идет, хладнокровно «убивали двух зайцев»: изъятием худайбергеновских денег «подтверждали» виновность Камалова и одновременно «доказывали» преступную деятельность Рашидова.

27 января 1988 года Худайбергенова этапируют в следственный изолятор УВД Хорезмского облисполкома, где с ним продолжат работу по выдаче денег. Чуть позже у его родственников и в местах, указанных им, изымут денег, облигаций ценностей на 5 млн. 800 тыс. рублей.

Гдлян и Иванов, ряд других следователей получат очередные денежные вознаграждения, чины от Генерального прокурора СССР. За изъятие такой большой суммы, конечно, над поощрять. Но Генеральный прокурор не пошел бы на это, знай он в ту пору о «заговоре» следователей с Худайбергеновым А. Заговор, видимо так бы и состоялся до конца, если бы дело не передали другим следователям. И что удивительно, Гдляна и Иванова абсолютно не интересовало мнение Камалова по поводу изъятых миллионов. Оба были уверены, что он, находясь с 1986 года под стражей подтвердит, повторит то, что они ему продиктуют. К 1988 году Камалов К. был абсолютно сломлен, безропотно выполнял все требования следователей. Он признавал и то, что совершил и чего в действительности никогда не было.

Потом он расскажет: «Хочу отметить, Гдлян и Иванов мне дали список лиц, от которых я якобы получал взятки, а также дали список лиц, которым я якобы давал взятки «наверх», т. е. вышестоящим руководителям. Гдлян угрожал мне, что если я не буду давать показания, нужные ему, то меня расстреляют, а также арестуют всех моих родственников, уничтожат весь мой род. Кроме того, я являюсь гипертоническим больным, а арест, психическое давление ухудшили мое здоровье. Гдлян отказал мне в медпомощи, никакой медпомощи я не получал, пока не дал нужные следователю показания».

От него требовали дать показания о передаче взяток Лигачеву, Капитонову, Долгих, Соломенцеву, Теребилову, Рекункову. Требовали выдать сначала 20, а потом 31 млн. рублей, якобы принадлежащие Рашидову Ш. Р. В камере то же самое требовали два сокамерника. Они постоянно били его, душили, угрожали убить. Следователи не только угрожали, но незаконно арестовали жену Камалову Любовь Семеновну, сына, брата, а всего 8 родственников, которые проведут в камерах по 9 месяцев. Камалов знал об их аресте, ему постоянно напоминали об этом, демонстрировали родственников в следственных изоляторах. Камерная жизнь и издевательства сломили его. Он признал, как свои и рашидовские «миллионы», изъятые у Худайбергенова Аттаулы, признает получение от него взяток, что потом будет отвергнуто им самим и судом.

Худайбергенов Аттаула за сделку со следователями действительно получил свободу. 2 июня 1988 года народный суд г. Ургенча в здании следственного изолятора, рассмотрев представление администрации изолятора, вынесет определение о его условно-досрочном освобождении из-под стражи. Гдлян сдержал свое слово, хотя решение суда, само представление к условно-досрочному освобождению в той ситуации были неправомерными. Действовал Гдлян через того же беззаконника, послушного своего приспешника заместителя прокурора Хорезмской области Титаренко А., который дал указание начальнику изолятора подготовить документы на освобождение Худайбергенова. Так, что тот, будучи на свободе, на камаловский суд приходил сам. Правда, надо отметить должное, еще до суда над Камаловым Каллибеком он откажется от многих своих лживых показаний.

Суд справедливо и объективно осудит и Камалова К., но только за то, что он совершил, полностью отбросив все наносное, сфальсифицированное и недоказанное. Миллионы Худайбергенова А. после длительной и кропотливой работы новой следственной группы будут возвращены государству.

Я снова вспоминаю письмо Абдуллаевой к Горбачеву с просьбой о помощи и защите партийных, государственных кадров Узбекистана, на которых Гдлян, по ее мнению, как и в тридцатые годы при полных попустительстве и безнадзорности открыл «охоту». Трудно ей возразить. В ходе последующих расследований и рассмотрений дел в судах будут полностью реабилитированы, признаны невиновными 15 партийных работников, арестованных по гдляновским материалам следствия. Они проведут за решеткой от девяти месяцев до трех и более лет. Среди них работник аппарата ЦК КПСС, два секретаря ЦК КП Узбекистана, шесть первых секретарей обкомов партии и шесть секретарей районного звена.

Тяжелые испытания выпали на долю второго секретаря ЦК КП Узбекистана Осетрова Т. Н. Его арестуют 13 декабря 1986 года, а выпустят на свободу только через два года пять месяцев и 16 дней в связи с прекращением дела за отсутствием состава преступления в его действиях.

Осетров принадлежит к числу тех немногих, кого не удалось сломить, несмотря на все ухищрения следствия. Он стойко выдержал шантаж, угрозы, клевету. Отмел оговор со стороны других и сам никого не оговорил, хотя Гдлян обрушил на него весь арсенал беззакония. В своих ухищрениях он дошел до того, что в «раскалывании» Осетрова прибег к гнусной помощи находившегося так же под стражей бывшего министра внутренних дел Узбекистана Яхьяева, который видимо «отрабатывал» обещание Каракозова и Гдляна не вменять ему ряд серьезных обвинений, в том числе, связанных с садизмом.

В конце февраля – начале марта 1987 года Осетрову были проведены четыре очные ставки с Яхьяевым. Ранее Яхьяев в отношении Осетрова не допрашивался, передачу ему взяток отрицал. Осетрова также не допрашивали и по обвинению Яхьяева. В соответствии с требованиями уголовно-процессуальных норм очные ставки проводятся тогда, когда есть противоречия в показаниях лиц, допрошенных по одним и тем же обстоятельствам. Здесь же отсутствовали противоречия, ибо не было вообще допросов. А коли так, то и не было оснований для очных ставок. Так для чего же Яхьяева и Осетрова сводили с глазу на глаз?

Фактически на этих «очных ставках» Яхьяев, не располагая фактами против Осетрова, тем не менее «уличал» его в преступных связях с арестованными по делу лицами, о чем ему якобы было известно, как министру внутренних дел. Яхьяев рассказывал Осетрову слухи, непроверенную оперативную информацию, интрижные разговоры и прочие домысли из подвальной хроники. Такой прием ни что иное, как грубое принуждение к даче показаний, запрещенное законом под страхом уголовной ответственности. Гдлян рассчитывал на успех, но получил обратный эффект. Осетров еще раз тонко для себя подметил бессилие следствия, отсутствие у него объективного обвинения, которое пытались подменить подтасовкой доказательств. Еще раз убедившись в необъективности, он отказался в дальнейшем давать показания и участвовать в следственных действиях.

Не менее трагична судьба еще одного партийного работника Турапова Н. Он с августа 1976 года по февраль 1984 года работал председателем Сурхандарьинского облисполкома, а затем по декабрь 1986 года – первым секретарем Кашкадарьинского обкома партии.

16 марта 1990 года Верховный суд Таджикистана, рассмотрев в открытом судебном заседании дело по обвинению Турапова Н. в получении взяток, полностью его оправдает. Депо будет проверено Верховным Судом СССР, который признает правильным решение Таджикского суда. До реабилитации Турапов проведет в следственных изоляторах два года и 29 дней, этот срок он вычеркнет из своей биографии, как бесцельно прожитый.

Видимо уже нет необходимости перечислять весь набор приемов гдляновского расследования. Он действительно повторялся, как закодированный штамп, отработанный до автоматизма на каждодневной практике. Это угрозы «намазать лоб зеленкой», сгноить в тюрьме, арестовать и уничтожить весь род, моральный, физический террор. Поэтому остановлюсь лишь на некоторых особенностях дела Турапова и фактах, свидетельствующих о его невинности.

Турапов хорошо помнит обстоятельства, предшествовавшие его аресту. С января 1987 года он станет работать в должности начальника управления зернопроизводства Агропрома Узбекской ССР и временно проживал в гостинице Совмина «Шелковичная». Многие работники центрального аппарата прокуратуры СССР хорошо знают эту гостиницу, как правило нас при поездках в Ташкент размещали в ней. Постоянно, будучи в командировках, проживали в данной гостинице Гдлян и Иванов.

Случилось так, что в январе-феврале 1987 года следователи и будущая их жертва жили под одной крышей. Турапов знал Гдляна, познакомился с ним еще в г. Карши в бытность работы первым секретарем обкома. Гдлян приходил к нему, предлагай ему выступить в местной печати с призывом к населению добровольно сдавать деньги и ценности, которые были переданы на хранение лицами, привлекавшимися к уголовной ответственности. Турапов тогда отказался, сославшись, и вполне правильно, что искать деньги и ценности обязанность следователей.

В период проживания в гостинице у жертвы и следователя тоже, как-будто бы были нормальные отношения. Иногда завтракали в столовой за одним столом, вели непринужденные разговоры на разные темы, не относящиеся к следствию, обращались на «ты», почти как близкие люди.

Потом Турапов расскажет, что однажды после завтрака он встретился с Гдляном в фойе гостиницы. И тот, взяв его под руку, как бы между прочим, мягким дружеским голосом попросил дать показания о передаче денег в виде взятки секретарю ЦК Осетрову. Турапов подумал, что это шутка, но Гдлян повторил свою просьбу и вполне серьезно. Тогда последовал ответ Турапова, что он клеветать на честного человека не будет. Через два-три дня Гдлян в разговоре, и весьма мягко, снова повторил свою просьбу, но получил такой же отказ.

После второго разговора последовал третий, уже около гостиницы, Гдлян почти умоляющим голосом вновь стал уговаривать Турапова дать показания на Осетрова о передаче ему хотя бы двадцати тысяч рублей. У Гдляна в то время явно не все «клеилось» с доказательствами в отношении Осетрова.

Турапов отверг провокацию, у него с Гдляном произошла словесная перебранка. Рассерженный отказом, тот заявил: «Ничего, придет время, ты будешь в десять раз больше показаний давать». На этом они расстались, но на душе у Турапова стало тревожно. Но со временем он успокоился, стал забывать об инциденте. В течение года его не трогали.

За Тураповым Н. пришли на работу утром 17 февраля 1988 года. Взяли из служебного кабинета на глазах у многих сослуживцев. Взяли, не предъявив никаких документов. По приезду в здание КГБ Узбекистана сразу же отвели в подвал, в одну из камер следственного изолятора. Только вечером на допрос вызвал Иванов, предъявил санкцию на арест и начал психологическую «обработку». Окончив демагогические рассуждения, потребовал дать показания на работников республиканского партийного и советского аппарата. Когда получил отказ, то пришел в бешенство, брызгая слюной, истерично стал угрожать: «Ты для меня вошь, клоп. Я тебя одной пяткой своей раздавлю. Если ты попал в тюрьму, то никогда отсюда не выйдешь, будешь в камере кровью плеваться, «тубиком» станешь (т. е. заболеешь туберкулезом)».

На допросах 18–19 февраля угрозы повторились. 20 февраля Иванов стал выяснять анкетные данные жены, детей, заявил, что если Турапов будет молчать, то всех их арестуют. Были приведены примеры по Бухаре, Каракалпакии, Хорезму. Турапов и сам знал о них.

Вопрос был поставлен однозначно: или оговор, или аресты, трагедии близких людей.

Турапов был сломлен. Иванов знал на чем играть.

Дальше, как вспоминает Турапов, все пошло под их диктовку. Предложили писать заявления «явку с повинной» по Сурхандарьинской области. Как писать, кого оговаривать он не знал. Тогда Иванов сказал: «…Назови первых секретарей районных и городских комитетов партии. Я ответил, что первые секретари партийных комитетов председателю облисполкома не подчиняются. Тогда Иванов заявил, что мне необходимо указать среди «взяткодателей» председателей горрайисполкомов, директоров совхозов и колхозов». Турапов возразил, сказал, что это будет ложь, и люди не будут ее подтверждать. В ответ Иванов ему заявил: «Это уже не твое дело». Затем ему стали диктовать заявления. Кроме взяткодателей продиктовали фамилии Усманходжаева, Айтмуратова, Орлова, Есина, Лигачева, Громыко, Смирнова, Пономарева и других, как лиц, получивших от него деньги.

Турапов так же рассказывал, что по настоянию и с помощью Иванова он написал письмо Горбачеву М. С. В нем он каялся в преступлениях, которых в общем-то не совершал. Его заставили лгать, и он лгал на других. Лгал наедине со следователем, лгал и на очных ставках. Прежде чем идти на них Иванов заранее инструктировал, как он должен вести себя, каким образом отвечать на вопросы и что говорить.

Турапов пояснил: «Осетров назвал меня на очной ставке подонком, мразью и я согласен с ним, он вправе меня был так назвать. Я лгал и тем самым содействовал этим преступникам в прокурорской форме творить беззаконие».

Только теперь, когда изучены тысячи документов, дополнительно допрошены сотни лиц, начинаешь осознавать какую адовую машину следствия организовали Гдлян и Иванов, в которой на полную мощь работал конвейер лжи и оговоров. Только сейчас осознаешь, почему людей содержали на следствии под стражей 2–3 года и даже 5 лет. Для того, чтобы в любое время у них сломленных и оскорбленных, измученных и растоптанных за решеткой можно было бы получить угодные для следствия показания на любых лиц.

Турапов не сразу вернется к правде. Даже на допросах у других следователей будет по инерции говорить то, что зазубрил под диктовку. Уж слишком зловещей для него была фигура Иванова.

Весной 1988 года Гдлян и Иванов поручили дальнейшее расследование дела Турапова следователю по особо важным делам при прокуратуре УССР Клоколу Н. А. Точнее ему поручили работу со взяткодателями, названными Тураповым в своих заявлениях.

Николай Алексеевич в органах прокуратуры проработал более двух десятков лет. За его плечами была уже большая практика расследования дел многих категорий. Именно по этим качествам его включили в группу Гдляна. Иванов дал указание Клоколу Н. А. выехать в г. Карши и там допрашивать взяткодателей, при этом передал заявления Турапова.

Заявления вызвали у Николая Алексеевича большие сомнения в достоверности, однако высказывать» такие соображения на фоне всеобщего упоения славой в группе было не принято. Тогда Клокол, не смотря на возражения Иванова все-таки добился согласия на допрос Турапова. Тот к этому времени содержался в следственном изоляторе г. Москвы.

Клокол вспоминает: «Должен заметить, что как само заявление Турапова, так и его показания носили схематичный характер, были поверхностны, неубедительны, далеки от правды. Выла заметна его растерянность, когда ставился конкретный вопрос об обстоятельствах получения взяток, он блуждал, терялся, затруднялся назвать простые вещи. Более того, после составления первых протоколов допросов он стал говорить о том, что все его показания не правдивы, что так сейчас ему нужно показывать, об этом он договорился с Ивановым, именно такие показания надо давать в данной ситуации». О поведении Турапова он доложил Иванову, сказав, что Турапов направил следователей по ложному пути. Иванов же предложил начать работу с названными Тураповым взяткодателями и не обращать внимания на его поведение.

Однако работа в Кашкадарьинской области в г. Карши только усилила у Клокола сомнения в объективности заявлений и показаний Турапова. Многие, указанные им, должностные лица привели в оправдание обстоятельства, вообще исключающие дачу ему взяток, и эти факты находили объективное подтверждение. Турапов назвал взяткодателями своих бывших подчиненных, с которыми находился в неприязненных отношениях, кого ранее исключил из партии, освобождал от должности или давал согласие на привлечение к уголовной ответственности. Клокол по телефону доложил результаты работы Иванову, сообщил, что доводы Турапова не находят подтверждения и все названное им – чистая выдумка. В ответ услышал упреки в неумении вести следствие, в «завале» участка, в необходимости исправлять положение и лучше работать.

На заявление Клокола об опасности такого пути Иванов ответил: «Мы говорим на разных языках» и бросил трубку.

«Столкновение с Гдляном и Ивановым убедили в том, – вспоминает Клокол, – что обвиняемый по просьбе следователей (работал с ним первые дни Иванов) указал в своих заявлениях работников ЦК Компартии Узбекистана, ЦК КПСС, которым, якобы, давал взятки и должен был стоять на своих показаниях в любой ситуации. Лично для меня это не явилось неожиданностью. Видимо, все-таки поняв, что ложные показания только усугубят его положение, Турапов решил нарушить договоренность с Ивановым, стал объяснять как родились его показания, какую роль сыграл в этом Иванов».

Рассказ Клокола весьма убедителен. Он, в совокупности с другими фактами, напрочь опрокидывал всю систему ивановского «доказывания». Но в ее выяснении мы пошли дальше.

В ходе расследования нарушений законности в Узбекистане нам много раз приходилось слышать от большинства лиц, арестованных гдляновской группой, что так называемые «явки с повинной», показания, связанные с оговором, они писали под диктовку Гдляна, Иванова, других следователей. Больших сомнений в искренности подобных заявлений у нас не возникало. Разные люди, в разное время, в разных местах, не имея никакой возможности для общения, писали однотипные, почти тождественные заявления. Такими же были и их показания. Из отдельных эпизодов удалось восстановить всю гдляновскую систему произвола и надругательств над личностью.

Только что были приведены показания Турапова о методах принуждения его к оговору и лжи.

Камалов К. рассказал: «Гдлян и Иванов путем запугивания, шантажа, угроз расстрелом добились от меня ложных показаний. Сам Гдлян мне продиктовал текст заявления на имя Генерального прокурора СССР, я механически записывал, мое мнение он не спрашивал».

Каримов Абдувахид пояснил: «Гдлян и Иванов требовали от меня показаний на Смирнова. Я пытался не соглашаться, но ничего не вышло. Я написал заявление о передаче Смирнову 5 тыс. рублей. Это была ложь. Иванова данная сумма не устраивала, и он тут же дописал «О», увеличив размер в 10 раз. Все обстоятельства этих ложных показаний Иванов расписал сам. Я тогда плохо владел русским языком. Поэтому он все написал за меня, я же переписывал с его текстов».

Есин В. П.: «Под диктовку Гдляна написал заявление на имя Генерального прокурора СССР, в котором указал, будто бы получил от Петросяна 7 тыс. рублей, а от Хикматова – 5 тыс. рублей. Ничего этого в действительности не было».