Текст книги "Инженер Петра Великого 9 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– Что это было, мсье барон? – прохрипел Дюпре, срывая с лица бесполезную уже маску. – Такого не должно было быть!

Я еще пытался осознать масштаб нашего провала, когда с запада потянул легкий, едва заметный ветерок. Он принес спасительную прохладу и… разнес нашу отраву. Невидимое облако, вырвавшееся из трубы вытяжки, медленно поползло от склада. Прямо в деревню.

Первыми беду почуяли животные. Из деревни донесся панический, захлебывающийся вой собак, следом – протяжное, полное первобытного ужаса мычание коровы. А затем наступила жуткая тишина. Ее разорвал один-единственный женский крик безумия.

Мы застыли. Ледяной ужас сковал нас всех. Я хотел создать оружие для солдат, а создал чуму для мирных жителей.

– Господи… – прошептал один из моих учеников и, отвернувшись, согнулся пополам в приступе рвоты.

Не раздумывая, я бросился к лошадям.

– За мной! – крикнул я остальным. – Воду, уксус, все что есть – тащите!

Мы влетели в деревню. Открывшаяся картина была страшнее любого поля боя. Крови здесь не было – был тошнотворный ад. Люди застыли. Какой-то мужик методично, беззвучно бился головой о сруб собственной избы, выворачивая содержимое желудка. Старуха сидела на завалинке и обессилено повторяла то же действие. Деревню парализовало омерзением. В воздухе стоял смрад. Он выворачивал душу наизнанку.

Мы двигались лихорадочно, как во сне: раздавали мокрые тряпки, вливали в людей воду с уксусом. Ворвавшись в первую попавшуюся избу, я увидел на полу молодую женщину, ее тело мелко сотрясалось от беззвучных рвотных позывов. В люльке надрывался младенец. Я схватил ребенка, прижал к себе, вынес на улицу.

Через час ветер сменился снова, и смрад начало уносить в поля. Деревня медленно оживала. Люди смотрели на нас с подозрением и суеверным ужасом. Они еще не связали нас с «моровой порчей», но это был лишь вопрос времени.

Мой взгляд упал на открытые створки хлева. Несколько коров лежали на боку, тяжело дыша, из их пастей шла пена. Их более чувствительное обоняние не выдержало удара. Они умирали.

Я передал ребенка матери и приказал возвращаться. Мы молчали. Я подошел к бочке с водой и начал остервенело тереть руки, лицо, шею. Запах не уходил. Он въелся в поры, он был внутри. Я тер кожу до красноты, до боли, но не мог от него избавиться.

– Mon Dieu… (Боже мой…) – прошептал Дюпре, глядя на мои тщетные попытки. В его голосе был неподдельный шок. – Я… я никогда не видел ничего подобного.

Он подошел и сел рядом со мной. Его руки мелко дрожали. Первый шок прошел, в его глазах появился лихорадочный блеск – азарт ученого, чей эксперимент, пусть и с последствиями, удался.

– Это ужасно, барон, – сказал он тихо, почти стыдясь своего возбуждения. – Но, с чисто инженерной точки зрения… оно работает. Оно работает слишком хорошо. Мы получили несколько граммов! Несколько капель – и они парализовали целую деревню. Что будет, если мы используем фунт? Вы понимаете, что вы создали?

Я поднял на него тяжелый взгляд.

– Я понимаю, что создал неконтролируемого джинна, – ответил я глухо.

– Нет! – он подался вперед, его голос звенел от энтузиазма. – Вы создали абсолютное оружие! Да, есть проблемы: утечка, нестабильность, зависимость от ветра… Но это все решаемо! Герметичные контейнеры из свинца, либо устройство, где вещества смешиваются в последний момент…

Он говорил быстро, его мозг уже решал те самые инженерные задачи, которые поставил перед нами этот кошмар, и смотрел на меня, ожидая приказа, готовый немедленно броситься в бой, устранять недостатки.

А я смотрел на свои руки. К собственному ужасу, несмотря на кошмар в деревне и умирающий скот, я осознавал, что где-то в глубине души я согласен с этим одержимым французом.

Проект работал.

Глава 14

Катастрофа в деревне заставила пересмотреть немного свои взгляды. Джинн, выпущенный на волю, оказался неконтролируемым. А значит, нужно было загнать его обратно, создать для него такую бутылку, из которой он вырвется лишь по моей команде и только в указанном направлении. Проблема не в силе вещества, а в его состоянии. Пока оно едино, оно смертельно опасно, следовательно, его нужно разделить на два инертных и безопасных по отдельности компонента. Но стоит им встретиться в тесном пространстве боеголовки, как их союз породит чудовище. Бинарный боеприпас. Вот простое сложное в исполнении. И именно Дюпре подтолкнул меня к ней.

Склонившись над расчетами в своем кабинете, я покрывал бумагу формулами и набросками смесительной камеры, разрывных мембран, системы инициации. Мир за окном сжался до размеров грифельного стержня. Внезапное движение во дворе вырвало меня из этого транса, заставив поднять голову.

Вдоль восстановленного частокола медленно шли двое: Изабелла де ла Серда и Андрей Ушаков. Она что-то говорила, оживленно жестикулируя, указывая на дозорную вышку, а он слушал, не меняя выражения лица. Ушаков двигался как часть механизма. Каждый шаг – отмерен. Голова поворачивалась под точным углом, взгляд фиксировался на объекте, сканировал, анализировал и переходил к следующему. Он осматривал крепость, находя уязвимости. Изабелла вероятно объясняла ему принципы обороны, выстроенной ее отцом. Ушаков же, я был уверен, видел потоки людей, графики смены караула, мертвые зоны для обстрела и пути проноса контрабанды. Все же надо его привлекать. Идеальный кандидат.

Еще с час я наблюдал за ним. Как потом выяснилось, он хотел перенять опыт для демидовских заводов. Он безмолвно стоял у ворот, засекая время на открытие и закрытие; обходил по периметру склады, замеряя шагами расстояние между караульными постами. Ушаков искал закономерности. Этот человек мог превратить мой дом в стерильную операционную. Однако после резни, устроенной Левенгауптом, именно это, пожалуй, и требовалось.

Окончательно созревшее решение было важнее всего. Спустившись во двор, я догнал их у строящейся железнодорожной насыпи.

– Андрей Иванович, – окликнул я. – Прошу уделить мне минуту. Баронесса, не смею вас задерживать.

Изабелла бросила на меня вопросительный взгляд и, сделав легкий книксен, удалилась. Ушаков развернулся. Его светлые глаза смотрели без подобострастия.

– Слушаю, Петр Алексеевич.

Мы пошли вдоль насыпи. Под ногами хрустел гравий, поодаль рабочие укладывали шпалы, и ритмичный стук их молотков задавал тон нашему разговору.

– Капитан де ла Серда – превосходный офицер и мастер интриги, – начал я без предисловий. А чего тянуть? – Он идеален для большой игры. Однако здесь, в Игнатовском, нужна иная хватка, системное недоверие, возведенное в абсолют. Я хочу, чтобы службу безопасности Игнатовского и всех моих предприятий возглавили вы.

Он не удивился. Просто принял информацию к сведению.

– Воля ваша, Петр Алексеевич. Я знаю, что именно вы поспособствовали моему повышению и переводу на Урал. За что я вам признателен. Один вопрос: как быть с Никитой Демидовичем? Я у него на службе. Он меня так просто не отпустит.

Прагматик до мозга костей. Его волновала процедура передачи дел.

– Этот вопрос я беру на себя, – ответил я.

Мы вернулись в мой кабинет. Пока Ушаков молча изучал планы укреплений, я сел за стол. Письмо Демидову родилось не сразу – я взвешивал каждое слово, предлагая сделку.

«Никита Демидович, – писал я, – ваш гений Ушаков нужен мне здесь, для дел государственных. Но негоже мне оставлять вашу уральскую вотчину без присмотра». Вместо Ушакова, мастера внутренней грызни, я предлагал ему де ла Серду – аристократа, идеального человека для него, уже знающего то, что сделано в Игнатовском в плане безопасности лучше всех. Но это был лишь аперитив. Главное блюдо я приберег напоследок. На отдельном листе я набросал эскизы и краткое описание проекта «Конструктор»: унифицировать все элементы железнодорожного пути. Создать эталонные шпалы, рельсы определенного профиля, стандартные костыли и крепления, а затем разработать технологию их массового производства. Это превращало строительство железных дорог из штучного ремесла в простую сборку, удешевляя и ускоряя процесс в десятки раз. Монопольный подряд на производство этого «конструктора» для всего «Стального Хребта» я сулил Демидову – гарантия загрузки его заводов на полвека вперед, место в истории и контроль над главной артерией Империи. Это была наживка, которую такой хищник, как он, просто не мог не заглотнуть.

Запечатав пакет, я отдал его Ушакову.

– Отправьте с самым быстрым гонцом. А сами, Андрей Иванович, подготовьте мне докладную записку с вашими соображениями по усилению безопасности. Через три дня жду на столе.

Ушаков принял бумаги, кивнул и вышел. Он управился за сутки.

Уже на следующее утро на моем столе лежал том, исписанный убористым, бисерным почерком – приговор старому Игнатовскому. Пока я читал, я расплывался в улыбке: замысел Ушакова был чудовищен по своей сути. Отложив бумаги, я немедленно вызвал его к себе.

– Одобряю, – сказал я. – Действуйте.

Он начал в тот же час. Игнатовское вздрогнуло от новой, тихой войны. Первым делом Ушаков запер на ключ всю систему, выстроенную де ла Сердой. Его подход оказался тотальной зачисткой. Вчерашний мир уступил место безличной системе тотального контроля. Именно этот момент он и хотел перенять здесь для Демидова. И именно это он возвел в абсолют.

Ввели многоуровневую систему допусков: теперь не каждый мастер мог зайти в любой цех. Литейщики – в литейный, сборщики – в сборочный. Перемещение между зонами – только по особому разрешению и с отметкой в журнале. На воротах встали люди, досматривавшие всех, входящих и выходящих. Старого Тимофея, моего старосту, впервые в жизни заставили вывернуть мешок, в котором он нес домой краюху хлеба и кусок сала. Старик побагровел от обиды, но смолчал, лишь зыркнул на нового начальника исподлобья.

В каждом цеху и на каждом складе появились прошнурованные книги учета: приход, расход, остаток – моя идея. И подпись ответственного. Каждый гвоздь попал на строжайший учет. Любая недостача равнялась измене. Из мастерских запретили выносить даже стружку и обрезки – все сдавалось под роспись.

Творческая вольница умерла. Атмосфера неузнаваемо изменилась: в цехах смолкли разговоры, прекратились шутки. Даже Нартов, зайдя в литейку за какой-то мелочью, был остановлен часовым и отправлен за письменным разрешением. Андрей вспыхнул. Вечером того же дня за мастерскими я подслушал разговор.

– … зверь, а не человек, – вполголоса говорил один из кузнецов. – Не глядит, не говорит – сверлит. У меня от его взгляда поджилки трясутся.

– Зато порядок навёл, – возразил другой, помоложе. – Воровства не стало, и пьяных на работе не видать.

– Какой ценой, – проворчал первый. – Раньше дом был, а теперь острог.

Я хмыкнул. Глядя на суточные отчеты, я убеждался: количество брака сократилось втрое, а мелкие хищения прекратились вовсе. Производительность парадоксальным образом выросла. И меня это смущало, ведь и ранее у нас было все строго – но гляди ты, как все вывернулось.

Бездушный механизм, запущенный Ушаковым, работал безотказно, не делая различий между мастером и бароном, своим и чужим. Для него существовали протоколы. И первая серьезная угроза, с точки зрения его системы, пришла оттуда, откуда я меньше всего ожидал. Гонца, скакавшего из Петербурга с пакетом для меня, люди Ушакова остановили еще на дальнем кордоне. Личная печать Якова Брюса – для любого другого офицера в Империи приказ «не трогать под страхом смерти» – для них не значила ничего. Печать аккуратно вскрыли над паром, донесение скопировали каллиграфическим почерком и, снова запечатав пакет, доставили мне. Вместе с оригиналом на мой стол легла и копия с короткой припиской от Ушакова: «Источник не под контролем. Предлагаю взять под контроль все письма Посольского приказа во избежание несчастных случаев».

Записка была объявлением войны. Ушаков наступил на хвост опасному змею. Агентурной сетью Яков Брюс гордился больше, чем всеми орденами и титулами; она была его личным оружием, его продолжением. И какой-то безродный выскочка посмел сунуть в нее свой нос. Возмездие не заставило себя ждать.

Через два дня примчался Брюс. Без предупреждения, на взмыленной тройке, в сопровождении двух молчаливых гвардейцев. Не стал даже заходить в дом – нашел меня у цехов, где я следил за наладкой нового парового молота. Непривычное спокойствие на его лице уже было дурным знаком.

– Петр Алексеич, – начал он без приветствий. – Не объясните ли вы мне, на каком основании ваши люди читают мою почту?

По моему вызову Ушаков появился через минуту, словно все это время ждал за углом. И невозмутимо встал рядом со мной.

– Андрей Иванович, – обратился я к нему. – Яков Вилимович интересуется причинами досмотра его писем.

Ушаков посмотрел на Брюса так, как лекарь смотрит на больного.

– Вверенная мне территория, Яков Вилимович, является объектом особой государственной важности. Любое донесение, приходящее на эту территорию, я рассматриваю как уязвимость. Ваша печать гарантирует подлинность отправителя, но не сохранность пакета в пути. Его могли перехватить, вскрыть и подменить, наполнить ядом. Моя задача – исключить такую возможность.

Ледяное самообладание Брюса на миг дало трещину: он медленно провел языком по внутренней стороне щеки – жест, который я видел у него лишь дважды, и оба раза это предшествовало чьему-то падению.

– Ваша задача, сударь, – процедил он, – не лезть в дела, которые вас не касаются. Мои донеения надежнее ваших стен.

– До сего дня я не имел тому подтверждений, – ровным голосом парировал Ушаков. – Теперь буду иметь в виду.

Я сам не ожидал такого резкого ответа Ушакова. А ведь Андрей был у Брюса в подчинении. Может он так мстит за то, что не разглядел его таланты? Вряд ли, он не такой мелочный, как я понял.

Это было изощренно. Не извинившись, Ушаков лишь уведомил, что примет к сведению новые данные. Брюс повернулся ко мне. Его взгляд утратил всякий цвет, став похожим на мутное стекло.

– Генерал, я требую, чтобы этот человек был немедленно отстранен от дел и наказан за самоуправство. Он создает прецедент, который разрушит всю систему управления! Что помешает завтра какому-нибудь армейскому полковнику, начитавшись ваших уставов, вскрыть приказ от Государя, сославшись на «угрозу безопасности»?

Вот он, момент истины. Я мог уступить: сдать Ушакова, загладить вину, сохранить расположение Брюса. Однако уступить – значило уничтожить сам принцип, на котором строился «Щит»: никто не стоит над системой.

– Яков Вилимович, – я вздохнул, – Андрей Иванович действовал в рамках моих прямых инструкций. Мы живем в новой реальности, где сведения – такое же оружие, как и пушки. И я не могу позволить, чтобы это оружие бесконтрольно попадало на мою территорию, даже из самых дружественных рук. Вы правы, риск есть. Но риск оставить Игнатовское без тотальной защиты – еще выше. Лучше перебздеть, знаете ли…

– Вы создаете закрытое место, Петр Алексеич, – голос Брюса стал еще тише, еще опаснее. – Сегодня ваши люди читают мои депеши, а завтра они начнут их изменять, прежде чем передать вам. Вы становитесь заложником своего начальника охраны, теряя возможность видеть полную картину. Я не могу допустить этого.

Я промолчал.

Гул парового молота за спиной отбивал секунды. Наконец, едва заметно кивнув, он произнес холодно:

– Я вас понял, Петр Алексеич. Вы выстроили свою систему. Посмотрим, как долго она проживет.

Развернувшись, он не прощаясь зашагал к своей карете. Как же все плохо сложилось. Тихая война между «Щитом» и «Оком» началась. Ну ничего, Брюс потом поймет, что никто в его вотчину не полезет.

Цена эффективности требовала новых жертв. В тот же день я вызвал к себе капитана де ла Серду. Я не стал ходить вокруг да около: поблагодарил за верную службу, за спасенную жизнь, а потом протянул ему письмо для Демидова.

– Урал, – коротко пояснил я. – Демидову нужен человек, способный представлять его интересы и выстраивать безопасность его заводов. По сути, это повышение. Лучше вас ему не найти. Андрей Ушаков остается здесь.

Испанец принял письмо, не задав ни единого вопроса. Как профессионал, он все понял. Его методы, основанные на знании человеческих слабостей, оказались бессильны против врага, который использовал те же слабости его людей.

– Слушаюсь, барон, – только и сказал он.

Тяжелее всего было с Изабеллой. Новость об отъезде отца она встретила холодно, что естественно. В библиотеке ее лицо превратилось в маску.

– Вы его ссылаете, – констатировала она. – После всего, что он сделал.

– Изабелла, это не ссылка. Это новое, важное назначение, – парировал я.

– Не утруждайтесь, – прервала она меня. – Мой отец научил меня анализировать факты, а не верить словам. И факты таковы: вы убираете единственного человека, который видел ваш провал и вашу слабость. Вы меняете его на цепного пса, потому что боитесь доверия. Это логично. Но это неэффективно, генерал.

Она понизила голос.

– Отправляя отца на Урал, вы лишаете себя единственного советника, который понимает европейских врагов. Вы отдаете Демидову ключ к европейским рынкам, делая его еще сильнее и, в перспективе, опаснее для вас. И, наконец, вы показываете всем – от Меншикова до последнего мастера – что ваша благодарность имеет сроки. Вы разрушаете лояльность, генерал. А это – главное в любой системе.

В целом она права, вот только она не обладала всей полнотой информации, отсюда и такие выводы.

– Интересы Игнатовского как системы, – ответил я, – стоят выше личных привязанностей.

– Нет, – отрезала она. – Это ваши интересы стоят выше. Вы построили свою машину, генерал. И ей приносите в жертву живых людей. Боюсь, однажды она сожрет и вас.

Она развернулась и вышла, оставив меня одного в библиотеке.

Разрыв со старой гвардией – Брюсом, Изабеллой, даже с молчаливым осуждением Нартова, Магницкого и Орлова – создал вокруг меня вакуум. Алексей пытался исправить ситуацию, но он не совсем понимал что происходит. Не то, чтобы я отдалился от соратников, но мне кажется, они все расслабились, забыли, как было раньше. Мне кажется нужно показать, что незаменимых людей нет – я сам тому пример, меня Алексей во многом заменяет, что дает мне кучу времени на другие проекты.

Природа, как известно, пустоты не терпит. Место отдалившихся заняли новые, более эффективные в настоящий момент времени, куда менее обремененные совестью. Первым и главным из них был Ушаков. Убедившись в его железной хватке и абсолютной лояльности не мне, а делу, я решил посвятить его в свой самый мрачный и амбициозный замысел. «Черная Книга».

Шведского генерала я еще не выдал Брюсу, хотя он собирался забрать его. Я оттягивал этот момент до последнего, что еще сильнее порождало напряженность между нами. В глубоком подвале цейхгауза, в камере, где содержался Левенгаупт, я свел их. Генерал сидел за простым столом, методично разбирая и собирая сложный часовой механизм – единственная роскошь, которую я ему позволил, чтобы его мозг не заржавел от бездействия. При нашем появлении он отложил инструменты и поднял взгляд.

– Генерал, – представил я. – Это Андрей Иванович Ушаков. Отныне он будет вашим… смотрителем.

Ушаков поклонился, глядя на шведа. Я уже видел этот взгляд: так мясник смотрит на тушу, прикидывая, как лучше ее разделать. Там, где я видел в Левенгаупте равного противника, гения, вызывавшего уважение, Ушаков видел уникальный информационный ресурс. Набор данных, который нужно извлечь, систематизировать и поставить на службу.

Выйдя в коридор, мы оставили генерала наедине с его часами.

– И что вы с ним намерены делать, Петр Алексеевич? – спросил Ушаков. – Пытать? Бесполезно, как по мне. Переманить? Еще бесполезнее, у него вместо крови – принципы, наслышан уже о нем.

– Я думал использовать его как советника, – признался я. – Заставить работать на нас, анализировать военные планы европейцев.

Ушаков едва заметно усмехнулся.

– Он будет лгать. Или изображать работу, выдавая заведомо проигрышный анализ. Неэффективно.

– Что бы предложили вы?

– Не нужно его заставлять, – голос Ушакова стал вкрадчивым. – Нужно создать условия, в которых он сам, по доброй воле, будет делать то, что нам нужно, даже не осознавая этого.

В тот же вечер на моем столе лежал его план. Никаких пыток. Левенгаупта следовало поместить в полную информационную изоляцию. Ни новостей, ни писем. Раз в неделю к нему должен приходить «собеседник» – специально подобранный умный и начитанный офицер, изображающий из себя оппозиционно настроенного интеллектуала. Этот офицер будет вбрасывать генералу крупицы тщательно подготовленной дезинформации.

«Начнем с простого, – было написано в плане. – Расскажем ему, что из-за бездарного командования Меншикова русская армия потерпела сокрушительное поражение. И добавим слух, что ваш новый скорострельный „Шквал“ показал себя в бою отвратительно – стволы разрывает после сотни выстрелов. Мы дадим ему задачу, которую он не сможет не решать: „Как бы я, Левенгаупт, воспользовался этой ситуацией для контрудара?“». Его догадки и планы будут записываться и передаваться на анализ уже настоящим стратегам. Мы превращали его разум в живой механизм для предсказания будущего, работающий на нашем топливе.

Этот план снова привел к столкновению с Брюсом. Узнав о моей затее, он прислал гонца с резким письмом, в котором сообщал, что имеет на Левенгауптa собственные виды: использовать его как разменную фигуру в большой игре с европейскими дворами. Мой ответ я написал на обороте его же письма:

«Яков Вилимович, использовать генерала так – значит получить одну, пусть и важную, уступку. Использовать его разум – значит получить доступ к образу мыслей всего европейского генералитета на годы вперед. Мы с вами получим инструмент, который позволит предсказывать их. Согласитесь, ценность этого несоизмеримо выше любой дипломатической победы. Ресурс остается здесь». Снова я выбрал сторону Ушакова. И снова стена между мной и Брюсом стала толще.

Уверившись, что нашел в Ушакове идеального исполнителя, я сделал следующий шаг: познакомил два самых острых инструмента в моем арсенале. Я привел его в свою тайную лабораторию в старом складе, где над чертежами бинарного боеприпаса колдовал Анри Дюпре.

Произошла встреча двух абсолютных циников. Гений контрразведки, для которого не существовало понятия «доверие», и гений инженерии, для которого не было понятия «мораль». Ни единого лишнего слова. Ушаков изучил чертежи «Благовония». Его лицо не выразило ничего. Ани пояснял тот или иной момент.

– Какова зона действия «этого»? – спросил он Дюпре, ткнув пальцем в схему распылителя.

– Зависит от ветра и концентрации, – ответил француз. – При идеальных условиях – до полуверсты. Но главная проблема – доставка. Снаряд слишком уязвим.

– Доставка должна быть скрытной, – подхватил Ушаков. – Небольшие контейнеры, заложенные ночью лазутчиками с наветренной стороны от лагеря противника. Подрыв. Полная небоеспособность гарнизона еще до начала штурма.

Они понимали друг друга с полуслова, однако в их деловом тоне я уловил легкие нотки профессионального соперничества. Дюпре смотрел на Ушакова с любопытством ученого, изучающего редкий и опасный вид. Ушаков же, я был уверен, уже прикидывал, как установить за этим гениальным французом «ненавязчивое наблюдение», ведь верность, которую можно купить, можно и перекупить.

На моих глазах формировалось ядро новой команды. Если Нартов, Магницкий и Орлов были созидателями, то эти двое – оружием.

Их первой совместной задачей стала разработка бинарного боеприпаса и тактики его применения. Дюпре отвечал за надежность и мощность «изделия», а Ушаков – за создание специальных групп, способных доставить этот «подарок» в любую точку вражеского тыла. Я же был верховным арбитром и идеологом, ставящим перед ними все более сложные задачи.

Но не все так гладко. Тихая война между Ушаковым и Брюсом тлела, как торфяник: не вырываясь наружу, она проявлялась в мелочах – в задержанных на сутки гонцах, в «случайно» утерянных донесениях, в запросах на перепроверку данных, которыми обе стороны засыпали друг друга. Этот изящный бюрократический саботаж грозил парализовать обе службы.

Ясно, что долго так продолжаться не может. Явился сюда строить паровые машины, а вместо этого разнимаю двух пауков в банке, которую сам же и создал. Вмешиваться в их грызню – не рационально. Гасить конфликт – бессмысленно. К счастью, есть решение, такое же циничное и системное, как все, что я делал в последнее время: если пожар нельзя потушить, его нужно направить в нужное русло и заставить работать на себя.

Сев за стол, я начал писать письмо единственному человеку, который стоял над их схваткой, – Государю.

Эдакий проект переустройства самой тайной и опасной части имперской машины. Вместо того чтобы примирять врагов, я предлагал узаконить их вражду, превратив ее из деструктивной силы в двигатель системы. Выводя эти строки, я на мгновение содрогнулся от собственного цинизма. Писал о «здоровой конкуренции», а по сути – науськивал одних верных людей на других, создавая систему, в которой донос на соратника ради Государя становился доблестью.

«Ваше Императорское Величество, – писал я, – нынешние угрозы Империи требуют разделения инструментов безопасности. Опыт показал, что невозможно объять необъятное. Один человек, сколь бы гениален он ни был, не может одинаково эффективно ловить шпионов в Вене и выявлять казнокрадов на уральских заводах. Это две разные войны, требующие разного оружия и разных полководцев».

Я предлагал создать две независимые и официально конкурирующие службы. Первая, «Око Государево» Якова Брюса, получала в ведение внешнюю разведку, большую геополитику и агентурную сеть за пределами Империи. Его полем становился весь мир. Вторая, «Щит Империи» Андрея Ушакова, отвечала за внутреннюю безопасность, контрразведку, защиту промышленных и государственных секретов, борьбу с изменой и саботажем. Ее полем была сама Россия.

Саму идею я подавал Государю как новый, совершенный инструмент абсолютной власти. «Разделение полномочий, – продолжал я, – усилит Ваш контроль, Государь. Вражда между двумя службами не даст ни одной из них чрезмерно возвыситься. Они будут вынуждены следить за врагом, и друг за другом, донося Вам напрямую о промахах и успехах соперника. Таким образом, Вы, и только Вы, станете единственным верховным арбитром, получающим полную и объективную картину из двух разных источников. Вы будете держать на коротком поводке двух самых свирепых цепных псов, которые, грызясь между собой, будут вдвое яростнее охранять Вас и Империю».

Моя игра шла на самой чувствительной струне любого самодержца – страхе перед слишком сильными подданным. Я знаю, что и я сам слишком возвысился, поэтому мое предложение – ему только на руку.Однако меня неотступно преследовала мысль: а что, если Государь увидит в этом не усиление своей власти, а мою попытку стать «серым кардиналом»? Что, если он решит, будто я создаю двух псов, намордники от которых окажутся в моих руках, а не в его? Обвинение в попытке узурпации власти – и плаха станет самым легким исходом.

Завершал я письмо докладом о текущей ситуации, чтобы перевести разговор с теоретических высот на твердую почву. Сообщал, что задача о «бескровном взятии Крыма», поставленная им, находится в стадии разработки. Деталей я не раскрывал, только намекнул на создание нового «довода», который изменит саму природу осады.

«Прошу лишь одного, Ваше Величество, – писал я в конце, – не предпринимать активных действий и дать мне время для подготовки. Победа будет за нами, но она будет одержана не числом, а умением, не кровью, а разумом».

Этим я одновременно успокаивал нетерпеливого монарха, умоляя его не бросать гвардию в мясорубку, и брал на себя полную, единоличную ответственность за исход будущей кампании.

Отдав пакет гонцу, я не почувствовал облегчения. Проводив взглядом всадника, скрывшегося в утренней дымке, я направился вниз, в подвал. Скрипнула тяжелая дверь. Запах селитры и кислот ударил в лицо, смывая с души остатки дворцовой грязи. На столе лежали чертежи.