Текст книги "Инженер Петра Великого 9 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Какая ирония. Идеологическая война. Он видел во мне еретика, создавшего опасную веру в то, что разум и технология могут изменить мир. И он пришел устроить аутодафе.

– И потому, – он чуть сильнее вдавил ствол пистолета в висок Алексея, заставив того поморщиться, – я не стану вас убивать. Слишком просто. Тем более сейчас в таком незавидном положении. Слишком… по-солдатски. Я заставлю вас смотреть как все, что вы создали, превращается в пепел. Как рушится будущее этой Империи. И только потом, осознав, что проиграли, вы получите право умереть.

Шведский генерал смотрел на меня как равный на равного, словно мы в кабинете, обсуждаем условия сделки. Его губы тронула лишенная веселья усмешка.

– Барон Петр Алексеевич Смирнов, – его спокойный голос, с легким, режущим слух акцентом, донесся до нас без малейшего усилия. – Игра окончена. Вы проиграли.

Левенгаупт оскалился. Сейчас прозвучит выстрел.

Глава 9

Весь мир стянулся в одну точку – в холодный кружок пистолетного ствола у виска Алексея. Конец игры. Безупречно разыгранный мат в три хода. Зажатые за опрокинутыми телегами, мои люди могли лишь бессильно наблюдать. Один приказ атаковать – и пуля оборвет жизнь наследника, а с ней и хрупкое будущее этой страны.

Я проиграл.

Отчаяния не было, просто трезвое осознание, выморозившее изнутри всё лишнее. Осталась звенящая пустота и мозг, который, вопреки всякой логике, лихорадочно искал выход там, где его не было.

И тогда я вышел вперед.

Выйдя из-за укрытия, из спасительной тени опрокинутой повозки, я оказался на открытом, залитом серым светом пространстве. Шаг, другой. Остановился посреди двора, на виду у всех. Безоружный, с опущенными вдоль тела руками и пустыми ладонями. Идеальная мишень. За спиной раздался сдавленный вскрик Орлова, а следом – резкий шепот Дубова, приказывающий своим не двигаться. Вражеские стрелки в окнах на мгновение замерли; их мушкеты качнулись в мою сторону.

Однако выстрела не последовало. Левенгаупт, стоявший в оконном проеме, чуть склонил голову набок, с любопытством разглядывая меня. Моя ставка была на его психологию – на кодекс чести профессионального солдата и аристократическое высокомерие, которое не позволит пристрелить безоружного врага, вышедшего на переговоры. Он не убийца, он – палач, а для казни требуется ритуал. Этот ритуал я ему и предлагал.

– Генерал Левенгаупт, – голос прозвучал без единой дрожащей ноты, хотя адреналин был на пределе. – Вы проделали огромный путь, чтобы сообщить мне о моем поражении. Позвольте же указать на одну фатальную ошибку в ваших расчетах.

В окне напротив чуть приподнялась бровь генерала. Игра началась.

– Ваша ошибка в том, что вы, солдат великой морской державы, принесли тактику корабля на сушу. Вся ваша сила, эта ваша Европа живет морем. Вы мыслите как капитан: пристать к берегу, взять богатую добычу и уйти в закат. Ваши короли делят мир, словно добычу в трюме. Ваша мощь – в парусах и пушках, в стремительном набеге. Честь для вас – доблесть в короткой, яростной схватке, а победа – полный трюм золота. Вы корсары, даже в мундирах королевской гвардии.

Я сделал еще шаг. Где-то совсем рядом щелкнула пуля, выбив крошку. Швед шикнул на нервного солдата, выстрелившего в мою сторону.

– Мы же – люди земли. – Я не обращая внимания ни на что, продолжил. – Мы не плаваем за добычей, мы веками держим оборону на своей меже. Наша сила – в плуге и остроге. Нас нельзя обогнуть, в нас можно только увязнуть. Эта земля принимала всех – печенегов, поляков, тевтонов. Она перемалывала их, вбирала в себя, и они становились частью нашего чернозема. Мы не захватываем – мы перевариваем. И вы, генерал, со своим изящным планом, совершили именно эту ошибку. Вы завели свой быстроходный фрегат вглубь нашего безбрежного лесного океана. Высадились на берег, не поняв, что сам этот берег – живой. Ваша тактика безупречна для штурма прибрежного форта. Но Игнатовское – не форт. Это корень, уходящий в самую глубь этой земли.

Слова лились сами собой, но за этим фасадом мозг работал с предельной скоростью. Взгляд Изабеллы… слишком осмысленный. Лаборатория. Что она имела в виду? Взрыв? Исключено, слишком опасно для нее и Алексея. Значит, нечто иное. Что-то, способное переломить ситуацию без тотального разрушения. И тут я уловил движение. На медной трубе пневмопочты, идущей по стене дома, едва заметно дрогнула заслонка ревизионного люка. Это мимолетное колебание мог заметить только я, сам спроектировавший систему и знавший, куда смотреть.

Схема в голове замкнулась, словно искра перескочила на нужный контакт. Нартов! Он не отсиживается в своей мастерской, он на связи. С кем? Ответ мог быть только один – де ла Серда. Старый лис, начальник службы безопасности, разумеется, не погиб на стенах. Он внутри, с горсткой верных людей, и они координируют действия. Они ждут момента, сигнала. Моя отчаянная импровизация мгновенно превратилась в холодный расчет. Выиграть им время. Любой ценой. Надеюсь, я все верно понял. С другой стороны, перед смертью не надышишься, как говорят.

– Вы считаете, что захватили мозг, взяв в заложники царевича? – я горько усмехнулся. – Вы взяли символ. Мозг этой крепости разлит повсюду. Он в руках каждого мастера, в каждом станке, в каждом чертеже. Вы можете сжечь дом, но не сожжете идею. А она уже пустила корни. Пока вы пировали здесь, празднуя победу, по всей России строятся десятки таких «Игнатовских». Вы опоздали, генерал. Вы воюете с прошлым, а мы уже живем в будущем.

Раздражение на лице Левенгаупта сказало мне, что я попал в цель. Мои слова били по интеллекту стратега, обесценивая победу, превращая ее в бессмысленную агонию.

– Какая дерзость, – процедил он. – Вы стоите на краю могилы, барон, а рассуждаете о будущем. Ваше будущее – в моей руке. А ваша «земля», как вы изволили выразиться, породила рабов. Мы принесли вам свет разума и порядка, а вы пытаетесь затушить его своими варварскими хитростями!

Он втянулся. Вступил в спор. Мой гамбит сработал. Теперь каждый словесный выпад, каждый ответ – это несколько выигранных секунд для де ла Серды и Нартова.

– … ваши хитрости не спасут вас от правосудия стали! – Левенгаупт распалялся, его голос обретал металлическую жесткость. – Порядок всегда побеждает хаос!

Словно признавая его правоту, я чуть склонил голову. Увлеченный собственной отповедью, Левенгаупт разухарился. Вот же болтун.

Генерал не успел закончить фразу: его слова утопил резкий, шипящий звук, вырвавшийся из комнаты за его спиной. Шипение голодной змеи, выпущенной из клетки. Приемный терминал пневмопочты выплюнул свой груз. Спустя мгновение – глухой хлопок, и оконный проем, где только что стояли триумфаторы, превратился в клубящийся зев, изрыгающий густой, желто-серый дым. Нартов явно не поскупился на состав: судя по всему, это смесь селитры, серы и порошка нашатыря. Это давало плотную завесу и едкую вонь, вызывающую спазм в горле.

Хлопок и волна удушливого дыма ударили в лицо. Ослепший на миг Левенгаупт инстинктивно отшатнулся, заходясь в кашле. Этой секунды Алексею хватило. Не раздумывая, он резким движением рванул Изабеллу на себя и вбок, падая вместе с ней на пол, вглубь комнаты, под спасительное прикрытие тяжелого дубового стола. Подальше от линии огня. Подальше от окна. Его целью было не собственное спасение. Наследник убирал с шахматной доски фигуры, мешавшие мне начать свою партию.

Вслед за дымом и кашлем пришел звук.

Он родился в самом сердце Игнатовского, в машинном зале. Низкий, вибрирующий гул заставил дрогнуть землю под ногами, за секунду набрал мощь и вырвался наружу оглушительным, нечеловеческим воем. Паровая сирена «Глас Божий», что обратил в бегство гарнизон Азова. Низкочастотная вибрация проникала, казалось, сквозь кости, била по внутренностям, парализуя волю. Для моих людей это был сигнал к атаке. Для врага, никогда не слышавшего ничего подобного, – глас самого Ада, возвестившего о начале Страшного суда.

Триумф на лице Левенгаупта сменился животным недоумением. Его мир, построенный на порядке и расчете, рушился на глазах под натиском непонятного варварского колдовства. Его солдаты в окнах растерянно вертели головами, пытаясь определить источник этой многослойной, всепоглощающей атаки.

Дождавшись, пока вой сирены достигнет оглушительного пика, я проревел, падая за спасительную тушу убитой лошади:

– По окнам! Огонь!

Моя команда – сигнал к тотальному, безжалостному подавлению. Сотни моих СМок разом выплюнули огонь – методичный расстрел. Пули не летели в проем, где могли находиться заложники. Они впивались в соседние окна, в крышу, в стены, выбивая каменную крошку и разрывая рамы в щепки. Грохот сотен винтовок слился с воем сирены, рождая звук, который не просто бил по ушам – он выворачивал нутро, заставляя дрожать сами камни. Я не давал им поднять головы, не давал оценить обстановку, не давал отдать приказ. Я превращал их крепость в их же могилу, засыпая свинцом и ужасом.

Спасительное мгновение нам подарил огневой вал, который мои люди обрушили на второй этаж. Пока враг вжимал головы в плечи, укрываясь от свинцового дождя, штурмовые группы сорвались с места. Никто не ломился в парадный вход – верная смерть. Дубов со своими преображенцами рванул к окнам первого этажа, Орлов с драгунами – к черному ходу со стороны хозяйственного двора. Подхватив у убитого солдата винтовку, я бросился вместе с отрядом Дубова. Тяжелый приклад привычно лег в плечо, запах пороха ударил в ноздри, и вся усталость шестинедельного марша испарилась, вытесненная холодной яростью боя.

Вынеся первое окно прикладами, мы под звон осколков ввалились один за другим в просторную столовую, окутанную остатками едкого дыма. Нас встретил хаос. Несколько ошарашенных, потерявших управление солдат пытались занять оборону за опрокинутым столом, но действовали они уже без всякой слаженности. Короткая, жестокая схватка. Сухой треск выстрелов, звон стали, хрип. Пленных мы не брали.

Пробиваясь вглубь дома, мы двигались по коридору, проверяя каждую комнату. Из-за приоткрытой двери кладовой вдруг грянул выстрел, и один из моих преображенцев молча осел на пол. Не успели мы среагировать, как дверь распахнулась, и из проема выкатился клуб порохового дыма вместе с телом диверсанта, которому в грудь кто-то всадил заряд дроби. В дверях, держа в одной руке дымящийся пистолет, а в другой – элегантную шпагу, стоял капитан де ла Серда. Камзол его был забрызган кровью, но на лице застыло холодное, почти веселое выражение хищника в своей стихии. Рядом с ним, пригибаясь, стояла Любава, сжимая в руках заряженный пистолет.

– Немного опоздали, генерал, – бросил мне де ла Серда вместо приветствия. – Мы тут как раз начали без вас. Они разделились, пытаются пробиться к цейхгаузу.

– Сколько вас? Где остальные? – спросил я, перезаряжая винтовку.

– Пятеро бойцов и хозяйка, – ответил испанец. – Ее знание тайных ходов стоит целой роты. Мы не давали им собраться, били по мелким группам и отходили.

Их тактика стала ясна: не вступая в открытый бой, они развязали партизанскую войну в лабиринте коридоров, где Любава была проводником, а де ла Серда – жалом.

– Где Алексей? – только и смог спросить я.

– Наверху. Левенгаупт заперся в кабинете царевича, – доложил испанец. – Держат оборону.

Мы объединились. Теперь это была уже скоординированная зачистка. В главном холле мы встретили группу Орлова, пробившуюся с другой стороны. Кольцо сжималось.

Дверь в кабинет Алексея оказалась забаррикадирована.

– Ломайте! – проревел Орлов, но я его остановил.

– Стой! Дубов, огонь по петлям! Остальные – готовься!

Два прицельных выстрела преображенцев выбили щепу вокруг верхней петли, и дверь накренилась. Высадив ее плечами, мы ввалились внутрь, готовые к последней схватке. Комната встретила нас погромом.

Меня оттеснили и не дали войти. Мои же солдаты держали меня, ограждая от врагов. Я решил не возмущаться, да и устал уже. Надеюсь все будет хорошо – так я себя утешал. Через пару минут мен отпустили и я вошел в комнату.

Возле камина стоял де ла Серда, спокойно вытиравший клинок своей шпаги; у его ног лежали тела двух диверсантов. Посреди комнаты, целый и невредимый, стоял Алексей, а рядом с ним – Изабелла.

У окна, прижатый к стене Дубовым и Орловым, стоял Адам Людвиг Левенгаупт. На его лице безмерная, вселенская усталость человека, чей безупречный механизм дал сбой в последнюю секунду. В его взгляде, устремленном на меня, проступило странное уважение. Когда я подошел, он едва заметно дернулся, пытаясь дотянуться до пистолета за поясом. Орлов среагировал мгновенно, с силой рубанув ребром ладони по запястью врага. Пистолет со стуком упал на пол. Так архитектор идеального плана, шведский генерал, оказался в плену – униженный и побежденный.

– Отставить! – проревел я, увидев, что Орлов уже замахивается для второго удара. – Живым. Он нужен мне живым.

Бой в доме был окончен. Оставалась зачистка территории от остатков диверсантов. Эта работа заняла еще около часа – методичная, грязная, без всякого героизма. Мы выкуривали их из сараев, выбивали из мастерских, гнали по всему Игнатовскому, не давая ни единого шанса.

Сирена смолкла, и ее вой, до этого ввинчивавшийся в мозг, сменился гулом в ушах и звенящей пустотой. В этой тишине вдруг прорезались другие звуки: далекий треск догорающих сараев, стоны раненых, отрывистые команды. Бой окончился. Адреналин, державший тело в стальных тисках, начал отступать, уступая место жестокому тремору. Руки мелко задрожали, винтовка едва не выпала из пальцев.

Окинув взглядом разгромленный кабинет, я уперся взглядом в де ла Серду. Он здесь. Живой. Как? Как враг прошел через внешнее кольцо охраны, через все разъезды и секреты? В голове роились вопросы, но я их отогнал. Потом. Все потом.

Алексей стоял посреди комнаты, глядя на меня. Бледное, в копоти лицо, свежая ссадина на скуле. Он тяжело дышал, но держался прямо. Рядом с ним Изабелла пыталась привести в порядок разорванное платье, ее пальцы тоже не слушались. А у камина стояла Любава, помогая Изабелле привести себя в порядок. Само присутствие Любавы в этом аду было самым сильным знаком того, что мир еще не рухнул окончательно. Она – душа этого дома.

Я подошел к Алексею. Слова не шли. Мы просто смотрели друг на друга – наставник и ученик, только что вместе выбравшиеся из преисподней.

– Все… – выдохнул он срывающимся голосом.

– Все, – подтвердил я, кладя ему руку на плечо. Оно было напряжено, как камень. В этот миг между нами окончательно рухнула последняя стена.

Секунда тишины. Хрупкая, как тонкий лед, секунда покоя. Но она разбилась.

Движение на периферии зрения – быстрое, почти незаметное. Один из лежавших на полу диверсантов, которого все сочли мертвым, вдруг ожил. Приподнявшись на локте, на последнем усилии, на чистой ненависти, он вскинул тяжелый пистолет. Его взгляд был прикован ко мне – последней цели, мозгу и душе этой проклятой крепости.

Время растянулось. Расширенные зрачки врага, палец, давящий на спуск… Орлов и Дубов рванулись к нему, но было ясно – не успеют. Алексей оцепенел от шока. Я и сам ничего не успевал. Благо, я загораивал Алексея, поэтому хотя бы за это я был спокоен.

Могила, которой я чудом избегал десятки раз, наконец-то разверзлась, чтобы меня принять.

И тут появилась Любава. Она была ближе всех ко мне, кроме самого Алексея. И она увидела угрозу. Пистолет, направленный на меня. Неотвратимость выстрела.

Она действовала на чистом, всепоглощающем инстинкте, на той тихой, безусловной любви, которую я так и не смог до конца ни понять, ни принять. С коротким, сдавленным вскриком, больше похожим на выдох, она бросилась вперед. Один шаг, второй. И закрыла меня своим телом.

Грохот выстрела в замкнутом пространстве кабинета ударил по ушам.

Ее спина дернулась. На сером домотканом платье стало расплываться темное, быстро растущее пятно. Она обмякла, оседая. Я подхватил ее, не веря, не понимая, и мы вместе опустились на пол. Орлов прыжком оказался у стрелявшего и обрушил на его голову приклад винтовки, превращая череп в кровавое месиво. Но это уже не имело значения.

Я держал ее на руках. Легкую, почти невесомую. Она смотрела на меня, и в ее глазах, полных робкой, преданной нежности, гасла жизнь. Не пытаясь говорить, она просто смотрела. В этом последнем взгляде не было ни боли, ни страха. Только какое-то тихое, окончательное успокоение. Она сделала то, что должна была. Ее рука медленно поднялась, пальцы коснулись моей щеки, стирая пятно копоти, и бессильно упали. Из груди вырвался последний, судорожный вздох, и она затихла.

Все.

Я сидел на полу разгромленного кабинета, посреди своей величайшей победы, и держал на руках остывающее тело женщины, которая только что заплатила за эту победу своей жизнью. Вокруг – спасенные друзья, пленный враг, дымящиеся руины. Но для меня весь мир сузился до этого тихого, умиротворенного лица.

Глава 10

Низкое небо сочилось мелкой, нудной изморосью, превращая глинистую землю погоста в чавкающую, рыжую кашу. Густой, тяжелый воздух пах мокрой листвой, ладаном и свежевырытой могилой. Священник, немолодой уже мужик с усталым лицом, тянул заунывное, привычное ему до последней ноты «со святыми упокой». Вокруг – толпа моих людей. Мужики в сермягах, со снятыми шапками, женщины в темных платках, подавлявшие тихие, задавленные всхлипы. Их горе было настоящим, нутряным, понятным – оно сквозило в ссутуленных плечах, в опущенных глазах, в том, как старухи истово крестились, глядя на простой, грубо струганный ящик на краю черной ямы.

Я держался чуть поодаль, под сенью старой, корявой березы. Рядом, застыв каменным изваянием, – царевич Алексей. По другую руку, кутаясь в черную испанскую шаль, – Изабелла. Мой разум тщетно силился найти логику в этом обряде, в словах о вечной жизни, но находил холодную физику распада. Теплое тело стало холодным. Сложная биохимическая машина прекратила работу. Конец.

Слез не было – внутри все выжгло дотла еще там, в разгромленном кабинете, когда я держал ее на руках. Теперь осталась стерильная пустота, под выжженной коркой которой уже кристаллизовался холод. Ледяная, спокойная ярость. Ненависть не к шведам и не к этому миру, а к самой природе вещей, где за любую победу приходится платить такую цену. Эти искренне убитые горем люди оплакивали и хоронили свой старый, понятный мир, в который я вломился с паровыми монстрами, бездымным порохом и войнами, доселе им неведомыми.

Алексей стоял не шелохнувшись, уставившись на свои измазанные в грязи сапоги. Его вина была иного рода. Он, наследник престола, послужил причиной – тем самым триггером, из-за которого враг нанес удар. Сейчас он походил на перекаленную деталь: внешне целая, но хрупкая внутри. Один неверный удар – и рассыплется в прах.

Изабелла изредка бросала на меня быстрые, тревожные взгляды. Хотя скорбь ее была интеллигентной, сдержанной, как и она сама, мысли ее занимало не только это. На ее лице, помимо сочувствия, сквозила едва заметная тень недоумения. Она, баронесса, интеллектуалка, мой партнер в аналитике и стратегии, невольно проигрывала этой тихой хозяйке в чем-то главном, чего не измерить ни умом, ни титулом.

Когда гроб на веревках медленно ушел в могильную черноту, священник бросил первую горсть земли, а следом к яме потянулись мужики. Глухой, безжалостный стук комьев о сосновые доски отзывался барабанным боем. Каждый удар – подпись под итоговым отчетом о моей победе. Да, я победил: спас наследника, разгромил элитный диверсионный корпус, пленил гениального врага. С точки зрения государственной логики – чистый триумф, однако здесь, у этой могилы, все расчеты отходят на задний план.

Как только над могилой вырос холмик земли и в него воткнули свежеструганный дубовый крест, я понял, что больше не могу здесь находиться. Не прощаясь, я развернулся и пошел прочь от слез, сочувственных взглядов и запаха ладана. Подальше от этого островка человечности, который я не сумел сберечь. Прочь от тепла чужого горя, в холодный сумрак ожидавшей меня кареты.

Скрип рессор, мерное покачивание, монотонный стук копыт по раскисшей дороге. Внутри кареты – вязкое молчание. Напротив меня сидел де ла Серда: безупречный камзол, прямая осанка, на лице – застывшая маска профессионала, пережидающего бурю. Лишь едва заметная дрожь пальцев на эфесе шпаги да глухая тоска в глубине темных глаз выдавали его состояние. Он ждал моего гнева, обвинений, приговора. Я позволил этому напряжению дойти до предела и, лишь когда он перестал надеяться, задал один-единственный вопрос:

– Как?

Испанец словно ждал этого слова как сигнала. Подняв на меня взгляд, он вздохнул.

– Это не предательство и не ошибка одного человека, генерал, – начал он чеканя каждое слово. – Левенгаупт заставил нашу защиту уничтожить саму себя.

Что-то мне не нравится начало.

Его доклад походил на вскрытие. Не щадя ни себя, ни меня, ни систему, которую мы оба строили, он препарировал катастрофу, раскладывая ее на три идеально синхронизированных удара.

– Первый этап. За две недели до атаки в наших уездах начался необъяснимый торговый бум: появились десятки мелких скупщиков и артелей, взвинтивших цены на всё – лес, деготь, пеньку, фураж. Одновременно люди, представлявшиеся людьми Демидова, начали вербовать мастеров на Урал, суля баснословные деньги. Мой аналитический отдел утонул в донесениях; мы искали шпиона-промышленника. Вся округа превратилась в гудящий улей, подъездные пути забило обозами. Этот управляемый хаос послужил идеальным прикрытием. Его «волчья стая» прошла к цели под видом охраны очередного каравана. Мы оказались слепы, потому что он заставил нас искать не там и не тех.

Он сделал паузу. В голове уже щелкали реле.

Разделение контуров. Экономическая безопасность и военная разведка не должны смешиваться. Нужна отдельная служба анализа угроз, работающая только с верифицированными данными, отсекая весь мусор.

– Второй этап. Левенгаупт нашел трещину. Наша система безопасности защищала солдат, инженеров, чертежи… но не семьи гражданских. Его люди захватили в плен детей двух наших верных, проверенных мастеров-плотников. А дальше – выбор без выбора: либо смерть детей, либо ты делаешь, что велят. Мы проверяли всех входящих, однако не проверяли выходящих. Плотники проносили компоненты зажигательных устройств по частям, под видом отходов и стружки, а собирали уже на территории. Ошибка в том, что мы искали готовую бомбу, а они собирали ее из безобидных деталей уже внутри.

Плохо. Нужен тотальный контроль. Не только на входе, но и на выходе. И не людей, а материалов. Учет. Каждый гвоздь, каждый фунт селитры должен быть на счету. Создать материальную ведомость для каждого цеха. Любая недостача – сигнал тревоги.

– И в назначенный час они ударили. Дважды, – продолжал де ла Серда. – Первый пожар – большой, яркий, на лесных складах. Весь гарнизон, добровольцы, все пожарные помпы ринулись туда. Хаос, крики, суета… Идеальное прикрытие для второго удара. Маленького, незаметного: поджога под главным корпусом. Телеграф от вышек перегорел быстро. Игнатовское ослепло и оглохло. Я сидел в своем штабе, на севере полыхало зарево, но я не мог ни получить донесения, ни отдать приказа. Система централизованного управления перестала существовать. Мы превратились в муравейник, который пнули сапогом.

Он снова замолчал. На его скулах заходили желваки.

– Ну а третий этап вы видели сами. Когда внутри уже бушевал пожар и царила анархия, к воротам подошел их караван. Капитан Вересов… хороший солдат, но не машина. Он действовал строго по уставу: ворота на засов. Однако тут Левенгаупт разыграл свой главный козырь. Ему не удалось упросить Велесова заночевать у КПП. Из леса вывели живой щит – тех самых женщин и детей плотников, поставив их между обозом и воротами. А из каравана вышли парламентеры с телами наших павших солдат из разъезда. Вересов очутился в аду. Он не мог проигнорировать тела товарищей. Связи со мной не было, отправлять кого-то с донесением он не успел. Сплоховал. И он принял единственное решение, которое мог принять человек чести, – начать переговоры, приказав впустить в предвратный закуток только телегу с телами и пятерых «купцов» для переговоров. Этого хватило. Едва внешние ворота закрылись, «купцы» перебили караул и открыли путь остальным.

Протоколы. В голове они уже ложились на бумагу.

Угроза захвата заложников? Приказ номер один: тотальная блокада периметра, ни шагу назад. Приказ номер два: никаких переговоров без санкции из центра. Связи нет? Действовать по протоколу «Апокалипсис» – считать всех и вся за воротами враждебной силой. Без эмоций. Без героизма. Машина должна работать, даже если ее шестеренки сделаны из людей.

– И как венец всему – погода, – закончил де ла Серда с горькой усмешкой. – К вечеру землю окутал густой, молочный туман. Он ухудшил видимость на вышках до пары десятков шагов, исказил все звуки. Природа стала их союзником, укрыв их подход и сделав зарево пожара еще более зловещим.

Когда он закончил, в карете воцарилась тишина. Он вынес приговор – себе и мне. Мы строили идеальную крепость из стали и логики, а враг нашел в ней трещину из плоти и крови, чести и страха. И вошел в нее, как в собственный дом.

Когда последний отзвук его слов растворился в скрипе колес, де ла Серда откинулся на спинку сиденья. Препарировав свой провал и вынеся себе приговор, он теперь ждал исполнения – прямой, гордый, сломленный, вроде не согнувшийся. Впервые в его взгляде, помимо профессиональной горечи, проступило глубоко личное унижение.

– Я не справился, генерал, – голос его был тихим. – Моя система была рассчитана на солдат и шпионов, на прямолинейную подлость и корысть. Но не на гения, который мыслит так же, как я, но без капли чести. Я прошу принять мою отставку.

Долгое время я молчал, глядя в окно на проплывающие мимо унылые пейзажи. Горе о Любаве отступило, вытесненное ледяным потоком расчетов. Мозг уже перебирал варианты, раскладывал кадровый пасьянс, взвешивая активы и пассивы. Испанец был прав: он – блестящий фехтовальщик большой политики, мастер интриг, идеальный для дуэлей с европейскими дворами. Однако для защиты норы нужен не лев, а волкодав. Параноик, ищейка, видящий угрозу в каждом шорохе. И такой человек у меня имелся: Андрей Ушаков. Его ум, его въедливость, его абсолютное недоверие к человеческой природе – вот что требовалось Игнатовскому сейчас.

Вот только просто забрать Ушакова с Урала – значит разворошить осиное гнездо. Демидов вцепился в Андрея мертвой хваткой. Он устроит бурю, ведь он уже считает его своей собственностью, гарантией безопасности своей промышленной империи. Следовательно, нужна сделка. Обмен. Цепочка выстроилась в голове мгновенно: я забираю Ушакова, Демидов приходит в ярость, и тогда я предлагаю ему взамен де ла Серду. А что? Давно же ведь хотел это провернуть.

Да, придется поторговаться, возможно, уступить долю в каком-нибудь патенте или дать эксклюзивный подряд на что-то, но оно того стоило. На место Ушакова на Урал поедет испанец.

Ушаков в Игнатовском – это тоже временно. Его масштаб – вся Империя. Он должен возглавить мою службу безопасности, создать с нуля новую систему, написать уставы, подготовить кадры и затем отправляться в столицу. Создавать то, что в моей истории называлось Тайной канцелярией. Общегосударственную спецслужбу…

Но тут в безупречной логике расчетов щелкнул тревожный сигнал. Тайная канцелярия – это поле Якова Брюса. Его «кабинет», его сеть по всей Европе… Я вторгаюсь на его территорию. Яков Вилимович поддерживал меня, пока я был полезным инженером, но сотрет в порошок любого, кто посягнет на его монополию на информацию и тайные операции. Потерять поддержку Брюса – все равно что получить в спину нож, отравленный самим дьяволом.

Нет. Прямое столкновение – путь в никуда. Действовать нужно иначе. Не заменять, а дополнять. Не конфликт, а симбиоз. Брюс – это внешняя разведка, большая геополитика, агентура в европейских столицах. Его стихия, и он в ней гений. Ушаков – внутренняя безопасность: контрразведка, борьба с изменой, защита промышленных объектов, контроль над элитами внутри страны. Это две разные войны. Я приду к Брюсу с проектом создания двух независимых, но взаимодействующих служб. «Око» – внешняя разведка Брюса. И «Щит» – внутренняя безопасность Ушакова. Они будут обмениваться информацией, но подчиняться напрямую только Государю. Я предложу Брюсу не урезание власти, а ее упорядочивание и, по факту, усиление за счет нового инструмента. Сложно. Потребует виртуозных переговоров. Но это единственный путь.

За несколько минут молчания судьбы трех моих лучших людей и всей системы безопасности Империи были решены. Я переставлял их, как фигуры на карте, не спрашивая согласия, исходя из жестокой логики эффективности.

Я снова посмотрел на испанца. Он все так же ждал, не отводя глаз.

– Я подумаю над вашим предложением, капитан, – произнес я лишенным всяких эмоций голосом.

Он едва заметно кивнул, принимая мой ответ. Он не знал, что его судьба уже решена. Что вместо позорной отставки его ждет новое, еще более сложное поле битвы за тысячи верст отсюда. Он не знал, что этот разговор в тряской карете только что запустил цепь перестановок, которые изменят не только охрану Игнатовского, но и всю систему безопасности рождающейся Империи.

Вернувшись в Игнатовское, я попал в мир организованного хаоса. Скрип телег, вывозящих мусор, стук молотков, латающих пробоины в стенах, отрывистые команды… Моя система, получив страшный удар, запускала протоколы самовосстановления. На ходу отдав несколько распоряжений по разбору завалов и помощи раненым, я, миновав собственный кабинет, направился прямиком в цейхгауз. Там, в глубокой и надежной камере, под охраной дюжины моих лучших воинов, содержался главный трофей.

За грубым столом, на простой лавке, сидел генерал Левенгаупт. Чисто выбрит; камзол, хоть и потрепанный в бою, был аккуратно застегнут. Когда я вошел, он поднял на меня спокойный изучающий взгляд ученого, чей блестящий эксперимент сорвался из-за одной непредвиденной переменной.

Я не проронил ни слова. Это задело шведа.

– Барон, – произнес он с легким акцентом, словно мы встретились в светском салоне. – Должен признать, ваш финальный ход с… этим воем… был груб и эффективен. Варварское колдовство, бьющее по разуму. Весьма в вашем духе.

– Война не всегда ведется по правилам фехтовального зала, генерал, – ответил я, садясь напротив. – Иногда приходится использовать то, что работает.

– Работает? – криво усмехнулся он. – Вы потеряли десятки людей, мы сожгли половину вашего дома, а ваша победа висела на волоске. Я бы не назвал это безупречной работой. Мой план был совершенен, в то время как ваша победа – счастливая случайность, аномалия, которая не отменяет правильности моих расчетов.