Текст книги "Инженер Петра Великого 9 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Глядя на них, я чувствовал, как в моем мозгу складывается иррациональная картина. Мой расколотый мир – гуманисты и прагматики, созидатели и контролеры – сплавились воедино. Общая угроза и общая кровь – стали катализатором, который соединил их. Гармония инь и янь.

По горькой иронии, именно вражеское нападение расставило все на свои места. И только сейчас я осознал, под каким чудовищным давлением находился все это время, держась на одной воле. Только в этот миг, я позволил себе расслабиться.

Но кто посмел? Кто обладал ресурсами, чтобы снарядить и отправить отряд профессиональных убийц в форме преображенцев? Мысли метались, отбрасывая варианты.

Брюс? Абсурд. Он хирург, а не мясник. Убрать меня – значит лишиться своего главного инструмента. Он действует тоньше.

Алексей? Еще больший бред. Мальчишка, которого я вытащил из-под обломков, не способен на такое. Он учится, но он не чудовище.

Меншиков? Возможно. В его стиле – грубо, прямолинейно, нагло. Однако даже для него это было бы слишком рискованно. Провал такого дела – и ему не сносить головы.

Может, кто-то третий? Неведомая сила с влиянием при дворе, доступом к гвардии и достаточной ненавистью, чтобы пойти на столь отчаянный шаг. Нападение выглядело нелогичным, но при этом было идеально спланированным. Оно не решало ни одной политической задачи.

Либо я чего-то не понимаю. Не вижу всей картины.

– Что вообще происходит? – прошептал я.

Глава 17

Ребра впивались в легкие при каждом судорожном вдохе. В горле першило от пороховой гари. Вокруг стояла адская мешанина из предсмертного конского ржания, булькающих хрипов и тихого, почти щенячьего скулежа где-то под опрокинутой телегой.

Победили. Если это слово вообще применимо к грязной, усеянной серыми мундирами поляне. Жертвой я себя не чувствовал – во мне клокотала только злость. На себя, на врага, на весь этот мир, который никак не хотел ложиться на бумагу ровными линиями чертежей.

Магницкий закончил перевязку и устремился к следующему раненному, запрещая мне двигаться. Старик сильно за меня переволновался.

Боль превратилась в помеху, в назойливый шум, который мозг, работая на пределе, уже начал отсекать, упаковывая в отдельный файл, чтобы не мешать главному – думать. Пока Орлов, баюкая раненую руку, рычал на уцелевших солдат, пытаясь собрать их в подобие отряда, я смотрел на наш отряд. Нужно было срочно принимать меры, пока враг не успел замести следы.

– Дубов… – голос сорвался на сиплый хрип. Откашлявшись, я сплюнул на землю вязкий, кровавый комок. – Капитан! Сюда!

Подбежав, он замер. Его лицо – маска из грязи и копоти, глаза горели адреналиновым огнем.

– Найди самого целого драгуна с самой живой лошадью. Через час он должен быть в Игнатовском. Хоть живой, хоть мертвый – но чтобы доскакал.

Дубов коротко дернул подбородком, ожидая.

– Пусть передаст Федьке. Тревога. Весь Охранный полк на ноги. Прочесать всё в радиусе пятидесяти верст. Леса, хутора, кабаки – каждый куст и погреб. Мне нужны пленные. Любые. Их барахло, оружие, пуговицы, обрывки писем – всё тащить в Игнатовское. Это не охота, капитан, а сбор доказательств. Мы едем в столицу на суд, и я хочу привезти им готовый приговор.

Он все понял без лишних объяснений. Спустя минуту чумазый призрак драгуна уже растворился в серой дымке лесной дороги, с письменным пропуском Ушакова. Моя личная машина расследования запущена. Никаких Брюсов, никаких Меншиковых. В этой игре я мог доверять только собственной системе.

Дорога до Петербурга превратилась в пытку. У местного жителя Ушаков реквизировал телегу, отвесив тому ее двойную стоимость. Меня и четверых раненных кое-как втиснули, каждый толчок отзывался ударом раскаленного ножа изнутри. За бортиком телеги тянулась бесконечная, унылая серость: голые деревья, низкое небо, чавкающая под колесами грязь. Эта тряска превратила нас в несовместимые детали, брошенные в один ящик и сотрясаемые до тех пор, пока острые углы не начали стачиваться друг о друга со скрежетом.

Напротив меня сидел Василий Орлов с рукой, безвольно висевшей на перевязи. Рядом верхом на коне Андрей Ушаков.

– Мы ошиблись, полковник, приняв бой на месте, – сообщил он Василию. – Статичная оборона против подготовленной засады – плохой путь. Следовало рассредоточиться, уйти в лес. Мы же создали идеальную мишень. Неэффективно.

А он все же хорош. Не теряет времени, анализирует, учитывает ошибки.

– Я солдат, а не счетовод, – прошипел Орлов, морщась от боли. – Вижу врага – бью. А ты бы, небось, сперва потери подсчитал, прежде чем стрелять.

Не удостоив его ответом, Ушаков хмыкнул. Солдат и ищейка, вынужденные находится бок о бок, – в этом противоестественном соседстве рождалось что-то новое и действенное.

В другом углу телеги шла своя беседа. Подобрав измазанный подол, Анна Морозова что-то быстро чертила в тетрадке. Напротив нее – на кобыле скакала Изабелла.

– Петербурх – это трясина, баронесса, – голос Анны был деловым, без тени сочувствия. – Пока вы будете добиваться аудиенций, нас утопят в бумагах. Бить нужно по деньгам. Перекрыть подряды, арестовать счета. Только язык ефимков они понимают.

– Деньги – рычаг, сударыня, однако не цель, – возражала Изабелла. – Выиграв торг, вы проиграете войну. Мы должны действовать через князя-кесаря, через закон. Создать прецедент, который сделает саму мысль о подобном смертельной. Нужна политическая воля. Кажется они обсуждали что делать после такого покушения и с кем вести переговоры.

Соперничество испарилось, уступив место союзу двух по-разному заточенных клинков: купеческая хватка против аристократической интриги, капитал против власти. Для победы мне были нужны они оба.

Рядом возился Леонтий Филиппович, молча меняя мне компресс каждые полчаса, заставляя «караван» стоять. Рана не такая уж и тяжелая, но сильно кровила, это его беспокоило.

– Притягиваешь ты беду, Петр Алексеевич, – пробормотал он, не глядя на меня. – Оружие твое… всех к себе манит. Вот и слетаются на тебя…

Запнувшись, он осекся. Старик не судил – осознание того, что случилось сильно изменило его мировоззрение. Он был моей совестью, живым укором, от которого я так и не смог избавиться.

Так мы и ехали. Израненные, злые и связанные одной цепью. Каждый понимал, что поодиночке нас сломают. Шанс выжить был, только если держаться вместе.

Чем больше я задумывался о том, кто больше всего получает выгоду от моего устранения, тем больше я склонялся к фигуре Брюса. Смущало только, что слишком топорно. Может, были какие-то события в Питере, что сподвигли его действовать столь прямолинейно. Только он обладал всей полнотой власти о маршрутах движения (а их было не мало) из Игнатовского в Петербург. Только он, с учетом конфликта с Ушаковым, получал дивиденды от устранения моей команды. И только он смог бы потом взять под контроль само Игнатовское. Кроме Алексея, конечно же. И мне кажется, вся команда тоже склонялась к этой мысли. Они не говорили громко, чтобы не вызвать мое недовольство этим, но обрывки разговоров дали мне общее направление мысли. Даже Анри кивал этому.

Когда в серой мгле проступили шпили Адмиралтейства, я окинул взглядом своих спутников. В столицу мы въезжали оружием, которое я сам выковал. Единственным плюсом всего произошедшего было то, что мы снова стали командой.

Едва мы ввалились в город, нас тут же подхватили. Не дали ни смыть с себя кровь и дорожную пыль, ни толком перевязать раны. Гвардейцы с постными, ничего не выражающими лицами сопроводили нас прямиком в здание Приказов. Сразу стало ясно, что это какой-то конвой. Ушаков уже собравшийся отдать приказ на обезоруживание «конвоя», нахмурился. Я качал головой, предоставляя событиям нести нас по течению. Не хватало еще обвинений в измене и братоубийственной бойне.

В просторном зале с высокими сводами уже собрались все те, чьи подписи решали судьбы полков и губерний. За длинным столом, покрытым зеленым сукном, восседали хищники в париках и бархате. Во главе – князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, не человек, а обломок скалы, живое воплощение старой, не знающей пощады власти. Его тяжелый, немигающий взгляд буравил меня, пытаясь прожечь насквозь. Рядом устроился Яков Брюс. Было еще с десяток каких-то сановников, но мне нужны были только эти двое.

Складывалось ощущение, что нас заманили сюда, чтобы сделать крайними, свалив всю вину за столичный переполох. Я не собирался ждать, пока меня начнут рвать на части. Опираясь на плечо Ушакова, я вышел вперед. Боль в ребрах меркла перед ледяной яростью, что скрутила нутро. Если это судилище – обвиняемого выберу я сам.

– Князь-кесарь! Бояре и ближние люди! – голос, сорвавшийся на хрип. – По дороге сюда на мой отряд было совершено нападение. Я требую немедленного расследования. И начать его надобно прямо здесь.

Шум в зале оборвался так резко, что стало слышно, как скрипнуло перо в руках дьяка у дальней стены. Ромодановский медленно повернул ко мне свою массивную голову. Он удивленно оглядел всю нашу пеструю компанию.

– Говори, барон, – нехотя заявил он.

– Прежде чем выкладывать улики, хочу спросить, – я развернулся к Брюсу. – Яков Вилимович, кто в отсутствие Государя за гвардию отвечает? За порядок в столице и окрест?

Брюс медленно поднялся.

– Я, – в глубине его глаз полыхнуло холодное бешенство.

– Благодарствую, – я чуть склонил голову. – Тогда дозвольте представить то, что добыто в бою. Капитан!

По моему знаку Дубов с двумя преображенцами выволок на середину зала окровавленное полотнище и с грохотом опрокинул его на натертый паркет. Мушкеты, тесаки, подсумки, пуговицы – всё казенное, с клеймами Преображенского полка.

– Нападавшие были в гвардейской форме, – я чеканил слова, пока Дубов раскладывал трофеи, как лавочник товар. – Их оружие – штатное. Снарядить и вывести из казарм целый отряд тайно от всех мог лишь один человек. Тот, кто за гвардию отвечает.

Кто-то из окружения Брюса дернулся было, но тяжелый взгляд Ромодановского вдавил его обратно в кресло. Следующий удар нанес Ушаков.

– Князь-кесарь, – его голос был монотонным, лишенным всяких чувств. – Проведен анализ. Приказ о вызове – устный. Грубейшее нарушение. Путь нашего следования доподлинно могут знать только люди из ведомства господина Брюса. Узнали наверняка оттуда.

В зале зашелестели. Команда сработала без сбоев, и теперь настал черед женщин. Первой, прихрамывая, вышла Анна Морозова.

– А я кое-что добавлю, – заявила девушка. – Последние месяцы караваны в Игнатовское люди Якова Вилимовича безбожно трясли и задерживали. Он намеренно топил все дела барона, что с торговлей связаны. Убытку – на сотни тысяч. Тут и сказке конец.

За ней, как тень, скользнула Изабелла.

– И я могу добавить, – ее голос звенел от сдерживаемого гнева. – Господин Брюс усмотрел в планах барона по созданию службы внутренней безопасности угрозу своей власти над тайными делами. Воспринял это как личное оскорбление.

Сторонники Брюса попытались было поднять шум, свалить все на меня, однако их голоса утонули в общем шуме. На щеках Ромодановского заходили желваки. Пусть доказательства и были косвенными, вместе они складывались в петлю. Средства, возможность, мотив – всё указывало на одного человека.

И тут князь-кесарь поднял свою тяжелую, как медвежья лапа, руку.

– Любопытно все это, барон, – пророкотал он, не сводя с Брюса глаз. – Особливо в свете последних событий.

Он внимательно посмотрел на меня. Я вопросительно приподнял бровь.

– Три дня назад на государя-царевича Алексея Петровича было совершено покушение.

По залу пронесся испуганный вздох моей команды.

– Стреляли из окна, когда его карета ехала по набережной. Царевич, хвала Господу, цел. Но на месте том, – Ромодановский снова замолчал, – была найдена винтовка твоей системы, барон. СМ-1. А сам государь-царевич ныне находится под охраной во дворце. Охрану же, – тут он потер переносицу и посмотрел на Брюса, – по странному стечению обстоятельств, выставили люди Якова Вилимовича.

Вот и все. Конец игры. И стоило Брюсу так подставляться? Что им двигало? Получается, главным злодеем в этой пьесе был Яков Брюс. Обвинение в государственной измене нависла над ним.

В зале стало оглушительно тихо. Каждый взгляд – от Ромодановского до последнего дьяка – впился в Брюса. Он стоял недвижно, и только побелевшие костяшки пальцев, мертвой хваткой сжимавшие эфес шпаги, выдавали, в какой адской топке он сейчас плавился. Любой другой на его месте уже бился бы в истерике, вопя о своей невиновности. Наверное.

Он повернулся к князю-кесарю.

– Ваша Светлость, – его голос был до жути спокоен, словно речь шла не о его голове, а о смете на новые пушки. – Обвинения тяжелы. Однако прежде чем я отвечу, прошу дозволения на пять минут разговора с генералом Смирновым. Наедине. У меня имеются сведения чрезвычайной важности для безопасности Империи, и доверить их я могу только ему.

Что за ход? Что-то придумал? Выходит, что он ставил на кон судьбу государства. Ромодановский застыл. Отказать – и если Брюс говорил правду, вся ответственность за последствия лягут на него. Согласиться – значит сломать весь ход судилища. Несколько долгих секунд князь-кесарь сверлил Брюса тяжелым взглядом, прежде чем коротко махнуть рукой в сторону боковой двери.

– Пять минут. Гвардия – за дверью.

Мы вошли в холодную, неуютную комнату с высоким окном. Я оставил Ушакова и команду, которые собирались идти за мной. Еле доковылял, держась за стены. Едва за нами щелкнул замок, Брюс развернулся. На лице – куча эмоций.

– Доволен, барон? – прошипел он, впиваясь в меня взглядом. – Ты их почти убедил. Еще немного – и… Отличная работа на общего врага.

– Ты считаешь меня слепцом, Яков Вилимович? – стараясь не морщиться от боли в ребрах, я подошел к окну. – По-твоему, я не вижу, что ты не поступаешь обычно столь прямолинейно? Видать покушение на Алексея заставило тебя действовать опрометчиво. Вот только зачем тебе все это? И заметь, улики… они безупречны.

– Вот именно! – он со стуком опустил кулак на подоконник. – Безупречны! Ты инженер, Смирнов, так думай как инженер! Когда механизм работает без единого скрипа, что это значит? Что его долго и тщательно собирали. Ты в самом деле веришь, что я, Яков Брюс, стал бы устраивать эту топорную резню?

Зашагав по комнате, он метал слова, как молот по наковальне.

– Включи свой мозг! Нападение на тебя. Зачем? Убить? Почему тогда палили не по тебе? Отчего оставили столько трупов, столько улик? Это же представление! Громкое, кровавое, с одной целью – чтобы все стрелки указывали на меня! Мои люди так не работают. Они действуют тихо. Без следов. Если бы я захотел тебя убрать, ты бы просто исчез. Подавился бы рыбной костью, или твоя карета «случайно» слетела бы с моста в реку. Но не так. Не в этой грязной бойне!

Его слова были жестоки и, при этом, неопровержимы. В памяти всплыло дело о французском шпионе: ни одного трупа, только аккуратно подброшенное письмо и тихий арест на рассвете. Работа тонкая. А здесь работали, как на скотобойне.

– Хорошо, – я повернулся к нему. – Допустим. Но какой смысл? Подставить тебя, если главная цель – я и мои проекты?

– А ты уверен, что главная цель – ты? – он остановился, буравя меня взглядом. – Твоя система – да. Твои люди – безусловно. Но не ты лично. Ты слишком ценный ресурс. Тебя не уничтожают. Тебя изолируют, лишают рук, глаз и ушей.

Сомнения. Я чего-то не понимал. К чему он клонит?

– Возможно, – проговорил я, думая вслух, – били не по мне. По Ушакову? Он многим на хвост наступил. И тебе в том числе. Может, это твои же подчиненные решили убрать его, заодно подставив и тебя?

Брюса прорвало – эдакая ярость оскорбленного мастера, чью работу сравнили с поделкой пьяного сапожника.

– Ушаков⁈ – его лицо исказилось. – Ты думаешь, из-за этого… твоего пса я бы стал рисковать головой⁈ Да если бы мне понадобилось от него избавиться, я бы сделал это так, что ты бы сам пришел благодарить меня за спасение от опасного фанатика! Ты меня за кого держишь, Смирнов⁈ За любителя⁈

Эта вспышка неподдельного, злого, оскорбленного профессионализма была слишком натуральной. Ну не мог Брюс так играть – при всем моем уважении к его многочисленным талантам. Человек в шаге от приговора спасает жизнь, а не репутацию. Брюс же защищал свое искусство.

Неужели он невиновен?

Факты остались прежними – мундиры, винтовка, приказ, – но теперь я видел идеально подогнанные детали механизма, собранного с одной целью: чтобы мы вцепились друг другу в глотки. Чтобы я, поверив, уничтожил Брюса, а он, даже выжив, ненавидел бы меня до конца своих дней. Пока мы рвем друг друга, настоящий кукловод остается в тени.

Простая и страшная мысль: нас обоих использовали. Сыграли на моем прагматизме и его репутации. Безупречно.

Да чтоб тебя… Мы – всего лишь инструменты в чужих руках. Один – молот, другой – наковальня. И кто-то третий, невидимый, занес этот молот для удара. Однако что-то в этой конструкции не сходилось. Одна деталь ломала всё.

– Хорошо, Яков Вилимович, допустим, верю, – прохрипел я, откашлявшись. – Но объясни мне зачем ты созвал в столицу всех моих людей? Зачем собрал весь мой штаб в одном месте, подставив его под удар, как выводок цыплят перед ястребом?

Брюс замер. Ярость на его лице сменилась искренним недоумением. Он уставился на меня так, будто я вдруг заговорил по-турецки.

– О чем ты, барон? Каких еще «всех»?

– Как каких? – я начал загибать пальцы, и каждый отзывался тупой болью в сломанных ребрах. – Нартов, Ушаков, Морозова, де ла Серда… Весь список, что твой гонец зачитал. Ты выпотрошил Игнатовское, оставив его без головы и рук.

Он смотрел на меня, и на его лице отразился мучительный мыслительный процесс.

– Я этого не делал, – произнес он так, словно вбивал гвозди. – Мой приказ гонцу был один: доставить тебе лично письмо. Срочный вызов на совет. Только тебе. В приказе не было больше никого. И я писал тебе приказ. Он не был устным, кстати.

Холод пробежал по спине. Мы смотрели друг на друга, и ужас в его глазах был зеркалом моего собственного. Осознание того, насколько виртуозно и глубоко нас обоих провели.

Гонец – изможденный преображенец. Он передал приказ, он его изменил. Был перевербован или изначально чужой. Невидимый враг, «Третья сила». Он перехватил управление. Превратил простой вызов в ловушку.

И теперь их замысел, до этого скрытый в тумане, проступил во всех своих уродливых деталях.

План «А»: собрать мозг и костяк моей системы в одной точке и вырезать всех в быстрой, кровавой засаде. Обезглавить проект. Отбросить Россию на десятилетия назад.

План «Б», если первый сорвется: использовать эту же засаду, чтобы мы вцепились друг другу в глотки. Спровоцировать войну между мной и Брюсом. И пока мы топим друг друга в интригах, пока гвардия вяжет моих людей, а мои полки отбиваются, они спокойно заканчивают начатое. Они хотели развязать войну в тылу воюющей страны.

– Найди его, – прохрипел я. – Этого гонца.

Брюс сорвался с места, подскочив к двери и заколотив в нее кулаком.

– Гвардия! Сюда!

Когда в комнату влетел ошарашенный офицер, на него свалился шквал рубленых команд.

– Преображенца, что барону послание доставил, – ко мне! Живым! Из-под земли достать! Его дом, семью, всех, с кем пил-ел, – в железо! Город на замок! Даже мышь не должна проскочитт без моего слова!

Он на моих глазах запускал свою невидимую машину, демонстрируя, что она, несмотря ни на что, по-прежнему работает и он все еще контролирует ситуацию.

Когда офицер, щелкнув каблуками, исчез, Брюс повернулся ко мне. Пять минут давно истекли. За дверью уже нарастал недовольный шум.

Мы молчали. Вражда, недоверие, обиды – всё это сгорело дотла перед лицом общей угрозы. Какая-то злая ирония – сначала враг «спаял» мою команду, теперь и с Брюсом примирил. Ну как «примирил», скорее заставляет нас с ним работать сообща.

Дверь распахнулась. На пороге, заполнив собой весь проем, стоял Ромодановский.

– Время вышло, господа.

Глава 18

Голос Ромодановского прокатился под сводами зала, Брюс метнулся к нему и что-то быстро проговорил. Нахмурившись, князь-кесарь метнул в меня тяжелый взгляд и через десяток секунд скрылся за дверью. Мы с Брюсом последовали за ним.

– На сегодня все свободны, – объявил Ромодановский, но никто не шелохнулся. Казалось, он и не заметил замерших в креслах сановников. Его тяжелая рука поднялась и сделала короткий, презрительный жест к выходу – этого хватило. Зал мгновенно ожил скрипом кресел и шелестом бархата. Вся столичная знать, готовая вершить судьбы, торопливо устремилась прочь, опасаясь встретиться взглядом с этим обломком старой, допетровской Руси. Свою команду я тоже спровадил под недовольный взгляд Ушакова. Когда последний парик скрылся за дверью, два гвардейца из личной охраны Ромодановского закрыли тяжелые створки. Щелчок засова прозвучал отрезвляюще. Спектакль окончен.

Не глядя, князь-кесарь подошел к столу, где лежало трофейное оружие. Сгреб всё это железо в охапку, будто мусор, и с грохотом швырнул в темный угол.

– Балаган, – выдохнул он в пустоту, после чего ткнул массивным подбородком в сторону неприметной двери в стене. – Туда.

Ромодановский тяжело опустился в кресло, которое жалобно скрипнуло под его весом. Мы с Брюсом остались стоять.

– Два нападения, – начал он, уперев в нас свои маленькие, глубоко посаженные глаза. – Сшиты белыми нитками. Одно – на царевича, в сердце столицы. Другое – на тебя, барон, со всем твоим ученым табором. Улики, что вы тут на метали, вопят: виновен Брюс. А вот повадки – нет, согласен. Не его работа. Слишком грязно, шумно. Слишком много костей брошено для таких умных псов, как ты.

Он перевел взгляд на Якова Вилимовича. Тонкая жилка, забившаяся у виска, выдавала его напряжение.

– Мне плевать, кто из вас лис, а кто волк, – продолжил Ромодановский, его голос осел. – Государь на войне. Тыл – моя забота. И я не дам двум самым острым государевым клинкам вцепиться друг другу в глотки, пока неведомый зверь точит нож у нас за спиной. Посему слушайте.

Подавшись вперед, он положил на стол руки.

– Неделя. Либо вы вдвоем кладете мне на стол голову настоящего затейника, либо я решу, что затейники – вы оба. Тебя, Яков Вилимович, отдам под суд за измену. Заслуги твои велики, однако и спрос будет по всей строгости. А тебя, барон… – он повернулся ко мне, – тебя я обвиню в пособничестве. Ибо оружие, коим сия смута творилась, – твоего ума дело. Не уберег, допустил, что оно по рукам пошло. Итог для обоих будет один. А теперь… работайте.

Грузно поднявшись, он дал понять, что аудиенция окончена. Вот же старый хрыч. Знал, куда бить. И ведь не поспоришь. Неделя. Найти призрака за семь дней, пока сломанные ребра не вросли в легкие. Просто прелесть.

Когда дверь за Ромодановским закрылась, мы остались одни. Треск свечей в тяжелом канделябре раздражал, настолько было тихо.

– Мне нужен полный список, – первым нарушил молчание Брюс. Не глядя на меня, он уставился в стену. – Всех, кто знал о пути и времени выезда. До последнего конюха. И все донесения твоего ищейки Ушакова за последнюю неделю. Надеюсь, он умеет писать без ошибок? Мне нужны точные данные, а не его домыслы.

Даже в шаге от плахи не упустит случая подколоть. Я усмехнулся.

– Ушаков подготовит, – ответил я. – А я, с твоего позволения, займусь анализом. Нужно вывернуть наизнанку Дубова и Орлова, по косточкам разобрать повадки нападавших. Их шаг, приемы – это тоже почерк.

– Делай что должно, – вздохнул он и, не прощаясь, вышел.

Так началась наша совместная охота. Мы были вынуждены делиться крохами информации, ведь голова каждого из нас лежала на одной плахе. Ушаков, с его въедливой дотошностью, готовил для Брюса списки, перепроверяя каждую букву. Я же, запершись с Орловым и Дубовым, допрашивал их до хрипоты, вытягивая малейшие детали боя: как двигались, как перезаряжались, как падали убитые. Сам-то я не помню уже всего. Я пытался составить тактическую схему, психологический портрет врага.

Развязка наступила на удивление быстро. Уже к вечеру в двери моего временного кабинета в здании Приказов постучали. На пороге стоял один из адъютантов Брюса.

– Яков Вилимович просит вас к себе.

В кабинете Брюса встретил пахло кофе, на столе валялись бумаги. Сам он стоял у окна, глядя на погружающийся в сумерки город.

– Мои нашли его, – сказал он, не оборачиваясь.

На краю стола лежал простой домотканый плащ, пропитанный запекшейся кровью. Рядом – сапог с аккуратно вспоротым голенищем.

– Тело твоего настоящего гонца. В овраге, в двадцати верстах от засады. Убит профессионально – ножом под ребро. В голенище, под подкладкой, был тайник. Пустой. Там и лежало мое письмо.

Наконец он повернулся ко мне. На лице явные следы усталости.

– Приказ перехватили, – констатировал он. – А тот, кто явился к тебе, барон, был ряженым. Наш враг умен. Он знает наши методы, способен на сложнейшие ходы. И он где-то здесь, рядом.

Мы посидели еще с час, прикидывая кто это мог быть и каковы его цели, но ни к чему так и не пришли.

Разместившись всей командой в гостинице, я в который раз пожалел, что до сих пор не прикупил в Питере подворье. Раньше-то я останавливался у Брюса, а теперь со мной люди, многим из которых здесь и голову приклонить негде.

На следующий день я потребовал Ушакова вызвать Левенгаупта. Яков Вилимович поддержал мысль о том, что его можно использовать в своих целях в данном случае. Днем шведа доставили в казематы.

Привычная сырость и запах мокрого камня Петропавловской крепости. Зато в камере Левенгаупта было сухо. Свет из единственного окна под потолком падал на стол, за которым швед, склонившись, колдовал над россыпью латунных шестеренок. Он собирал сложный часовой механизм – единственная роскошь, которую я ему позволил, чтобы его ум не заржавел от безделья. Заметив меня, он отложил пинцет и поднял насмешливый взгляд.

– Нечастый гость, барон. Пришли полюбоваться на диковинного зверя в клетке? Или решили, что я могу быть полезен?

Я молча пододвинул к столу единственную грубую табуретку и сел. Кажется швед не понял до конца свое положение. Если в прошлый раз я по привычке еще называ его по имени или званию, то сейчас дело пойдет по другому. Он – никто, просто человек. Надеюсь он поймет перемену.

– Человек, я пришел не как тюремщик. Я пришел как наблюдатель. Хочешь заслужить какое-либо послабление? Для начала, прогулки вне камеры, на воздухе. Что скажешь, человек?

Шведа аж перекосило. Он еле держал себя в руках. Я фыркнул и встал, направляясь к двери. Ну не готов он пока, значит.

– Да! – выкрикнул швед. – Да, согласен!

Я медленно развернулся и уставился на Левенгаупта. Он аж трясся, закрыл глаза и глубоко вздохнул.

Кажется неделька в темной камере со скудной едой его уже превратила в пластилин, который моно лепить как угодно.

И я выложил перед ним все. Без эмоций, только факты: о перехваченном гонце, подделанном приказе, безупречно расставленных уликах, которые едва не стравили меня с главой имперской разведки. Об атаке, похожей скорее на кровавый спектакль, чем на реальную попытку уничтожения.

– Забудем на время, что мы враги, – сказал я, глядя ему прямо в глаза. – Ты знаешь европейскую военную машину изнутри. Ее генералов, их повадки, стиль. Как профессионал профессионалу – чей это почерк? Кто в Европе способен на такую тонкую, многослойную игру?

Левенгаупт очень внимательно слушал, на его лице отстраненность сменилась живым интересом стратега, которому предложили решить сложнейший ребус. Он был оскорблен топорностью операции, которую пытались свалить на него и его соотечественников.

– Любопытно… – протянул он, барабаня пальцами по столу. – Англичане? Нет, слишком грубо. Они бы просто наняли головорезов в портовом кабаке. Их стиль – дубина, а не рапира. Французы? У них сейчас кавардак, а их интриги всегда пахнут духами и вином, а не порохом. Здесь же… здесь чувствуется расчетливая злость.

Заложив руки за спину, он зашагал по камере.

– Знаете, барон, это почерк человека, который проиграл цифрам, а не солдатам,. Человека, на собственной шкуре понявшего, что ваши заводы опаснее ваших гвардейских полков. Он не пытается вас убить – он пытается парализовать всю вашу систему, отрубить голову, чтобы тело забилось в конвульсиях. В Европе есть только один полководец, обладающий таким системным мышлением, ресурсами и такой личной мотивацией после своего унижения под Тулоном… Ваш враг, барон, – Евгений Савойский.

Даже так. В принципе, он был прав. Униженный гений, постигший правила новой войны раньше других, пытался взять реванш, используя интриги. Наконец-то угроза обрела имя.

– Благодарю, – сказал я, поднимаясь. – Вы мне очень помогли.

– Я помог себе, барон, – ответил он, возвращаясь к своему столу. – Я не желаю, чтобы мое имя связывали с работой простаков. И потом, – он хитро прищурился, – сидеть в вашей тюрьме, зная, что где-то по Европе разгуливает настоящий виновник, было бы просто скучно.

Ветер с Невы, встретивший меня у ворот крепости, не принес облегчения. Враг был слишком умен и опасен.

Царевича Алексея я нашел в его покоях в Летнем дворце. Его комната превратилась в штаб: карты города и какие-то списки были разложены на столах, на полу – повсюду. Сам он, осунувшийся, но со злым блеском в глазах, мерил шагами комнату.

– Нашли что-нибудь? – спросил он вместо приветствия.

Мы тепло обнялись, я посмотрел на его перевязанное раненное плечо. Вроде живчик.

Я пересказал ему разговор с Левенгауптом. Алексей выслушал хмурясь.

– Савойский… – прошипел он. – Австрияки… Значит, они. Но это все слова, догадки пленного шведа. Как доказать?

– А вот это уже твоя работа, Алексей Петрович.

Он удивленно вскинул на меня брови.

– Савойский не мог провернуть такое без поддержки здесь, в России. Ему нужны были глаза, уши и, главное, деньги. А любая покупка верности, любая подготовка операции оставляет след. Финансовый.

Подойдя к его столу, я продолжил:

– Ты – наследник престола. Для тебя открыты все архивы. Я прошу тебя, используя свой статус, получить у Ромодановского доступ к приходно-расходным книгам гвардейских полков и, главное, Посольского приказа за последние полгода. Ищи аномалии. Странные выплаты, контракты с неизвестными поставщиками, закупки по завышенным ценам. Любую мелочь, которая выбивается из общего ряда. Это грязная, кропотливая, бумажная работа. Но только так мы нащупаем нити, которые тянутся отсюда в Вену. Изабелла поможет, у нее талант к таким вещам.

Алексей смотрел с мрачной сосредоточенностью. На моих глазах он становился полноправным государственником.

– Я сделаю, – сказал он тихо. – Дай мне три дня.

Ему хватило двух. На третий вечер он сам примчался ко мне в Приказы, взбудораженный, с горящими глазами, и расстелил на столе ведомость.