Текст книги "Цветок с тремя листьями (СИ)"

Автор книги: Виктор Фламмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Хидэтада встал, наклонился и протянул руку, чтобы господин Хидэёси мог на нее опереться. И, как и ожидал, почувствовал лишь легкое прикосновение.

– Чашку не забудь, она твоя. А чайник, чайник не трогай. И даже не смотри в его сторону, хитрюга!

Тем не менее, когда они подошли к лодке, Хидэтада вновь протянул руку, помогая господину Хидэёси взойти на борт. И на это раз это не было простой вежливостью.

– Хм… Если у меня закружится голова и я упаду в воду, ты спасешь меня?

– Я спасу вас даже ценой своей жизни, ваша светлость.

– Тут воды по колено. Твоей жизни будет угрожать опасность, только если на нас нападет каппа[7]7
  Каппа – согласно японской мифологии, существо, живущее в воде, обычно неопасное, но может утащить ребенка или старика на дно и утопить.


[Закрыть].

Хидэтада коснулся пальцами рукояти меча. Только близким родственникам разрешалось носить оружие в присутствии господина Хидэёси, и Хидэтада очень гордился оказанным доверием:

– Не извольте беспокоиться. Я справлюсь с любым, кто осмелится напасть на вас. Будь это хоть человек, хоть демон.

Хидэёси прошел под навес и опустился на подушки, устраиваясь поудобнее.

– Когда я говорю с тобой, Хидэтада, во мне вновь просыпается вера в людей.

– Благодарю вас, ваша светлость, – Хидэтада смущенно отвернулся и оттолкнулся веслом от берега.

– Течение здесь тихое. Положи весло и иди сюда. Я все еще предвкушаю тот чай, который ты приготовил мне в подарок.

Хидэтада опять улыбнулся, опустился на колени перед столиком, на котором стояли все необходимые чайные принадлежности, и поставил на край шкатулку.

Некоторое время Хидэёси молча наблюдал за тем, как ловко двигаются руки Хидэтады, размешивая чай, а потом начал оглядываться по сторонам.

– А знаешь, – наконец проговорил он, – о чем я мечтаю?

Хидэтада поднял голову и посмотрел вопросительно.

– Чтобы кто-то вроде тебя увез меня далеко, в тихое место, где я мог бы провести остаток своих дней, избавленный от тревог и тяжкого груза власти. Моя юность давно прошла, но кто возьмет на себя мое бремя?

– Господин Хидэёси… Ваш сын вырастет, достигнет зрелости, и ваши мечты сбудутся.

– Эх, мальчик мой… – Хидэёси похлопал Хидэтаду по руке, – я не доживу до этого светлого часа…

– Что… вы говорите такое? У вас впереди еще долгие годы! Вы просто устали, и вам нужно отдохнуть.

– У меня нет времени на отдых. И мой сын еще так мал…

– Господин Хидэцугу станет вашей и его опорой на эти годы.

– А-а-а… замолчи, Хидэтада, – Хидэёси махнул рукой, – не надо об этом. Лучше… почитай мне свои новые стихи. Я уверен, ты взял их с собой.

Хидэтада тяжело вздохнул, протянул господину Хидэёси чашку и уставился в пол.

– В чем дело? Не может быть, чтобы ты ничего не написал.

– Простите… я боюсь, что вам не понравится.

– Что же мне может не понравиться? Я всегда любил твои стихи.

– Вам не нравится, когда я говорю об этом…

– А-а-а… Ты все-таки испортил мне удовольствие от чая. Опять эта проклятая война. Ты способен думать о чем-нибудь другом? – Хидэёси в несколько глотков опустошил чашу.

– Простите, господин Хидэёси.

– И слышать ничего не хочу. Я искал рядом с тобой душевного покоя, а ты мне опять про это напоминаешь!

– Но… я…

– Я-а-а… – передразнил его Хидэёси.

– Ты на днях ездил к Асано, к младшему. Что вы там делали?

– Хм… пили вино, ваша светлость…

– Вино, значит. И о чем же вы говорили, попивая вино? Юкинага жаловался на мою несправедливость, так?

– Нет, господин Хидэёси. Мы говорили совсем о другом.

– И о чем же? Мне будет дозволено это узнать, а?

– О любви… – щеки Хидэтады окрасил едва заметный румянец.

– О любви? – лицо Хидэёси на миг еще больше посуровело, а потом, буквально спустя мгновение, он расхохотался. И с силой хлопнул Хидэтаду по плечу.

– Мальчишки… Любовь да война – вот все, что у вас на уме. Эх, я сам таким был… Хотя мне это время уже кажется сном.

 
– Сон это лишь
Отраженье ушедшего дня
Облака тень.
 

– А… я сам похож на тень от облака. Кто-то должен заниматься всей этой гадостью. Политика – удел стариков, а ваши сердца пылают чувствами, так? Напоминай мне об этом почаще, – Хидэёси хитро прищурился. – Давай свои стихи, я обещаю не ругаться сильно.

Хидэтада сунул руку за пазуху и достал аккуратно сложенный лист. И с легким поклоном протянул Хидэёси.

Тот взял его, развернул и углубился чтение. С каждой прочитанной строчкой его лицо хмурилось все больше и больше.

– Хидэтада… – наконец медленно и тихо произнес он, понимая глаза:

– Вот это: «…но пронзила стрела сердце могучего тигра» – это что должно означать?..

Хидэтада низко опустил голову:

– Я… говорил… Вы обещали не гневаться…

– Я обещал не гневаться сильно! – закричал Хидэёси и отшвырнул лист в сторону. – Хидэтада, ты разве не знаешь, какой я в гневе?!

– Знаю, ваша светлость… – прошептал Хидэтада.

– И ты осмелился?.. Мало того, что написать, да еще и показать мне?! Я просто поражен твоей дерзостью!

– Прошу… простить меня…

– Простить?! – Хидэёси попытался подняться, лодка закачалась, и Хидэтада, немедленно схватив весло, выровнял движение.

– Простить… Да что же это такое?! Нэнэ мне проходу не дает, Масанори умоляет позволить ему принять наказание вместе с братом, мальчишка Курода тоже требует себе наказания! У меня лежит двадцать писем, и все в них умоляют проявить к Киёмасе снисхождение! И ты туда же! Почему бы вам просто не оставить меня в покое? Почему?! О Киёмасе думают все! Но почему-то на меня, на меня вам всем наплевать! Ты что думаешь, я тут пляшу от радости? Хоть бы один, хоть бы кто-то поддержал меня… Ты знаешь, как мне тяжело? Мое сердце разрывается от боли!

 
– Чистый душой
Видит свет солнца за тучами
В капле дождя.
 

Это Хидэтада произнес чуть громче.

– Что?..

– Это… было дальше, вы не дочитали.

Хидэёси поднял листок и снова развернул. И покачал головой.

– Нет, я даже не знаю, что меня больше поражает – твоя наглость или твоя смелость. Или твоя самоуверенность?

Хидэтада поднял голову и посмотрел Хидэёси прямо в глаза:

– Простите меня, ваша светлость. Но я никогда не испытаю страха перед вами. Страх не может соседствовать с любовью.

– Дурак, Хидэтада… Какой же ты юный восторженный дурак. Прекрати ты уже думать об этой войне и о тех, кого считаешь героями. Не расстраивай меня.

– Как прикажете, ваша светлость… – Хидэтада поклонился и встал, поднимая весло. Лодку начало подтягивать к берегу.

– Простите, я вовсе не желал вас расстроить, – наконец проговорил он, когда они снова оказались на середине реки. – Я сам пригласил вас на прогулку, и сам же все и испортил… – Из его глаз потекли слезы.

– А ну-ка прекрати. Испортил он… Дурак ты, я же сказал. Да я сам все время об этом думаю, а ты просто под руку подвернулся. Думаешь, я не догадался сразу, что ты там насочинял?

Хидэтада вытер рукавом слезы и снова сел рядом. И сжал в пальцах край ткани рукава Хидэёси.

– Нет, это я дурак, а не ты… – Хидэёси накрыл ладонью его руку, – конечно… то собрание не могло не произвести на тебя впечатления. Зря я позволил тебе присутствовать. Но я хотел, чтобы ты понял: война, это вовсе не так весело, как ты представляешь.

– Господин Хидэёси… если бы вы позволили мне отправиться туда…

– То ты через месяц захватил бы Китай – ты это хочешь сказать? – Хидэёси рассмеялся.

– Я… хотел сказать не это.

– Ты хотел сказать, Хидэтада, что тебя бы там убили, но зато ты бы умер героем, так?

Хидэтада опустил голову.

– Вот так и сиди. Пойми, даже то, что твоя рука способна держать меч, ничего не значит. Вспомни, чему тебя учили все эти годы. Твой титул государственно советника – это не просто формальность и красивое звание. Мне нравится, как ты выполняешь свои обязанности. Тебе есть куда применять свои истинные способности. Пост первого министра со временем займешь ты, а не твой приятель Юкинага. В этой стране слишком много воинов и слишком мало тех, кто способен ей управлять. Ты расстраиваешь меня тем, что вместо помощи мне ты желаешь красивой смерти. Ты сам видел, куда это привело Киёмасу.

– Я не желаю смерти, господин Хидэёси, я желаю лишь служить вам.

– Вот и делай то, что действительно необходимо.

– Благодарю за доверие. Но… Скажите… Разве вы сами способны поверить в то, что господин Като – трус?

– Ты не дашь мне успокоиться, да?

– Мой господин… Это гложет ваше сердце.

– Ах, вот оно что… малыш… я так счастлив, что у меня есть ты… – уголки глаз Хидэёси увлажнились, – но не надо снимать груз с моей души, перекладывая его на свою. Впрочем… ты прав. Раз уж ты не намерен оставить меня наедине с моим гневом и болью, тогда сиди и слушай. В тот раз я ведь созвал вас всех не просто так. Я хотел, чтобы вы могли выслушать обвинения. И хотел услышать, что скажет на это Киёмаса. Он никогда не стал бы мне врать. И если то, что я узнал прежде, было ошибкой, то разве бы я не поверил его словам? Разве для всех присутствующих не была бы очевидна его правота? Но он просто молчал! Признал все обвинения, не пожелав даже слова сказать в свое оправдание! Я отлично знаю Киёмасу, он никогда не страдал излишней гордыней. Но ему нечего было сказать, ведь так? Или эта война настолько изменила его? Что он решил меня наказать своей смертью за нанесенную ему не мной обиду? Скажи, Хидэтада? Я прав?

– Я… не знаю, господин Хидэёси… – Хидэтада склонился так низко, что едва не касался лбом чайного столика, – но мне кажется, что не гордыня заставила господина Като говорить эти слова. Его сердце терзает чувство вины. И… остальные, кого вы упоминали, требуют себе наказания не потому, что находят ваше решение несправедливым. Все они считают себя равно виновными в том, что потерпели поражение.

– Да что же это… – Хидэёси запрокинул голову и закатил глаза, – что же за люди меня окружают… Неужели они всерьез считают, что для меня главное – покарать виновных?

Он снова выпрямился, взгляд его на мгновение словно остекленел, а потом Хидэёси изо всех сил ударил ладонью по столику – так, что чашки звякнули и раскатились по настилу.

– Да мне наплевать, кто там в чем считает себя виноватым! Я хочу знать, почему я проиграл! – закричал он. – Мне кто-нибудь, хоть кто-нибудь способен сказать правду? Я! Я проиграл войну! Ни Киёмаса, ни Нагамаса! Ни чертов Кониси, которому я дал свою фамилию! А что в итоге? Он лжет мне в глаза! Все думают, что я слепой и выживший из ума старикашка! А ты, Хидэтада, скажи мне – ты тоже так думаешь? – Хидэёси приобнял его за шею и подтянул к себе. Теперь Хидэтада не мог видеть ничего, кроме его широко распахнутых глаз.

– Я… я думаю, что вы всегда, рано или поздно, побеждали… своих врагов.

– Во-от… и ты, мальчишка, тоже считаешь, что я должен был лично возглавить армию. А не отсиживаться в Нагое. Побеждать врагов… я уже перестал понимать, где мои враги, а где друзья. Да и остались ли они у меня, а, как ты считаешь? Остались? Не отвечай, – он отпустил Хидэтаду и бессильно уронил руки на столик. – Всем плевать на меня. Я никому не нужен, каждый преследует лишь свои интересы… Я отправил эту комиссию, чтобы выяснить, почему наши войска преследуют неудачи. А в итоге… В итоге я вижу, как все, кому я доверял, готовы вцепиться друг другу в горло, чтобы урвать себе кусок побольше да послаще… Укита боится показаться мне на глаза, Кониси лжет, Мицунари его покрывает. Асано Нагамаса – мой сводный брат! – трясется лишь за своего сына. Като… Вся надежда была на него. Трусость? Да ни за что бы я не поверил в подобное. А вот в то, что этот болван в погоне за славой и подвигами начисто забыл, зачем я его вообще туда отправил – вот в это я верю охотно.

– Ваша светлость… почему бы вам не поговорить с господином Като наедине? Кто может знать… Может быть, правда такова, что ее можно сказать лишь с глазу на глаз тому, кому более всего доверяешь?

Хидэёси снова хлопнул ладонью по столику и расхохотался:

– А ты прав, малыш… Не стал бы Киёмаса при всех говорить: «Ты проиграл, Хидэёси, потому что ты дряхлый старик, не способный сам возглавить собственное войско». Налей мне сакэ, от этого чая только голова болит.

Хидэтада поклонился, откупорил лежащую возле борта флягу и наполнил чашку. И протянул с новым поклоном.

– Да прекрати ты эти церемонии, так я никогда не выпью, – Хидэёси принял чашку из рук Хидэтады и залпом ее опрокинул.

– Еще.

Хидэтада вновь наполнил чашку, а когда протягивал, Хидэёси ухватил его за руку.

– Почему я тебе доверяю, а, Хидэтада? Ведь всем известно, что поэтам нельзя верить. Язык того, кто владеет словом, стократ опаснее самого острого меча.

– Я… я не знаю, ваша светлость… – Хидэтада настолько сильно побледнел, что Хидэёси выпустил его руку и покачал головой.

– Эх ты…. а я-то надеялся на красивый стих в ответ или что-то вроде «потому что вы читаете в сердцах людей»… а ты все слова проглотил. А говорил – не боишься.

Он снова выпил и протянул пустую чашку.

– Налей еще. И себе тоже, а то ты уже половину фляги выпил взглядом. Не бойся, тебе не нужно меня бояться. А насчет поговорить с Киёмасой наедине… я видеть не желаю этого дурака. Не хочу, чтобы он разозлил меня еще больше.

– Но… может быть, вам стоит отправить к нему кого-то, кому он доверяет? И с кем будет откровенен?

– Много чести, – Хидэёси скривился, словно сакэ, которое он отхлебнул, было кислым, – а впрочем… – он смерил Хидэтаду долгим пристальным взглядом. – …Или того, кому доверяю я? Пожалуй, съезди к нему, поговори с ним по душам.

– Я?.. Он меня совсем не знает… вы думаете, что он доверится мне?

– А это уж твоя забота, чтобы доверился. Хидэтада, брось. Немного сакэ и много твоих восторгов его героизмом – и он расскажет тебе, даже сколько корейских красоток выкрикивали по ночам его имя.

– Я постараюсь оправдать ваше доверие, мой господин, – Хидэтада поклонился.

– Вот и отлично. Только не вздумай проболтаться, что это я тебя отправил, понял? Много чести… Придумай что-нибудь.

– Да.

– А теперь… только посмей упомянуть хоть словом об этом деле. Будешь мне петь, а я буду пить. А потом, когда я напьюсь, отведешь меня в мои покои. Ясно? – Хидэёси рассмеялся и снова сунул в руки Хидэтады пустую чашу.

* * *

– Ясимару… Ясимару… беги… уходи…

Глаза застилает дым, голос отца едва доносится сквозь треск пламени, но он не может пошевелиться, парализованный ужасом. С грохотом рушится несущая балка у него за спиной, и он вздрагивает, наконец готовый действовать, но ноги несут его не к выходу, а туда, откуда он слышит голос. Снова грохот, резкая боль в руке… Или это пришло позже?.. И вот он стоит возле дымящихся развалин, насквозь мокрый от потоков ледяного дождя, и чьи-то руки хватают его сзади. Он только и успевает сдавленно вскрикнуть:

– Мама!..

Когда он начал вспоминать? Почему-то ему кажется, что ярче всего эти сны ему начали сниться в Корее, впрочем, возможно, раньше он просто не запоминал их?

Он бредет через бесконечное поле, заросшее цветами мальвы. Розовый туман колышется вокруг его ног, куда ни оглянись – везде только розовое с зеленым. Он оборачивается, чтобы взглянуть на тропу, вытоптанную им, но видит только, как вновь вырастают крепкие стебли и распускаются яркие цветы. Он смотрит на свои ноги, но видит вместо них шершавую кору древесного ствола. Он дерево и больше не может сдвинуться с места. И скоро даже видеть перестает, лишь розовый туман застилает его взор.

Киёмаса открыл глаза. Этот розовый свет – всего лишь рассветное солнце. А эти сны… Сейчас он помнит каждое подобное сновидение, но отчетливо знает, что не пройдет и часа, как он начисто о них забудет. Возможно, до следующей ночи. А сейчас… Сейчас надо просто встать и идти во двор.

Откинув одеяло, он поднялся, разминая попутно затекшее за ночь тело, повертел головой, прогоняя остатки сна. Скинул ночное косодэ[8]8
  Косодэ – вид кимоно, который надевается под хакама и вообще под традиционную одежду. Первоначально считалось нижним бельем.


[Закрыть], оставшись голым по пояс, взял меч со стойки и вышел.

Вода была холодной, он тщательно ополоснул непривычно гладкие лицо и голову, облил плечи и руки и тщательно вытерся. Полностью он вымоется уже после утренней тренировки. Он снова провел ладонью по голове.

Тщательно выбрив голову и лицо, Киёмаса поначалу ощущал себя голым. Но, возможно, в этом и был основной смысл: в чувстве беззащитности и открытости. А когда он облачился в принесенные по его просьбе белые одежды, все окончательно встало на свои места. И он наконец ощутил что-то похожее на спокойствие. С этого момента он больше не распоряжался своей жизнью.

Некоторое время он раздумывал – не подать ли прошение господину Хидэёси даровать ему позволение удалиться в монастырь, но решил, что это может выглядеть как попытка избежать заслуженной кары. А что, если он все же еще нужен господину? И он отказался от этой мысли. Как и от мысли лишить себя жизни самому. Она ему не принадлежит, и у него нет права на подобные решения.

Киёмаса дернул головой и поморщился. Слишком много времени на размышления, это плохо. Он направился во внутренний дворик, куда ему не было запрещено выходить, и принял боевую стойку. Шаг. Еще шаг. Удар. Он замер и развернулся. Еще шаг. Он знал, что за ним наблюдают, чувствовал взгляды, но был уверен, что никто не осмелится подойти…

…Как не смели входить в его каюту, когда берега той проклятой земли еще были видны на горизонте.

Этому Киёмаса совершенно не был удивлен: днем ранее он в гневе зарубил адъютанта, доложившему ему о готовности корабля к отправке. И пока он поднимался на борт, абсолютно все, кто его сопровождал, держались на весьма почтительном расстоянии.

Потолок каюты был очень низким, выпрямиться в полный рост не представлялось возможным, но все равно он выходил из тесного помещения лишь по нужде и немедленно возвращался обратно. И продолжал сидеть, глядя в никуда. Тогда он ни о чем не думал. Мыслей просто не было, а если и мелькало что-то подобное, то всегда вспышкой холодной бешеной ярости, и он лишь усилием воли заставлял себя не покидать избранное место. Слишком многие его воины остались в той земле навсегда. И те, кто разделил с ним позор, имели право вернуться на родную землю живыми. Он знал, что если случится что-то непредвиденное, то ему в любом случае доложат об этом. А излишества в виде еды или питья ему были ни к чему.

Но на исходе третьего дня возле входа он услышал шаги и шелест. И громкий голос своего косё[9]9
  Косё – юноша, выполняющий при самурае обязанности оруженосца, слуги и тд.


[Закрыть]:

– Господин! Возьмите хотя бы воду и сакэ!

Он схватил меч и, не помня себя, вылетел из каюты, выпрямляясь во весь рост. Но уже занесенный для удара клинок столкнулся в воздухе с мечом, который сжимала рука Асано Юкинаги.

– Господин Като, – негромко произнес юноша, – ваши люди рискуют своей жизнью, чтобы принести вам воды. Разве мы все еще на войне?

Тому, что сын Асано Нагамасы решил сопровождать его на том же корабле, Киёмаса тоже не был удивлен. Молодой воин смотрел на него всегда с таким восторгом, что это вызывало у Киёмасы едва сдерживаемую улыбку. Впрочем, кроме восторженных глаз, ничего выдавало в нем буйства чувств, а его талант отличного боевого командира вызывал лишь искреннее уважение. И Киёмаса с большим энтузиазмом взялся учить Юкинагу воинскому делу. Как когда-то учил его самого отец этого юноши.

Киёмаса в ответ не сказал ничего, просто развернулся, убрал меч обратно в ножны и снова скрылся в каюте.

Юкинага появился следующим вечером. Без предупреждения он ввалился в каюту, сжимая в руках флягу с сакэ, и едва не рухнул на пол, потеряв равновесие. Он был уже изрядно пьян.

Да и сам Киёмаса, выпив только третью чашу, упал на пол и забылся долгим тревожным сном.

Как там сейчас юный Асано? Не коснулся ли и его гнев господина Хидэёси? Тогда, на собрании, Киёмаса отчетливо дал понять его светлости и всем присутствующим, что вина, в чем бы она ни заключалась, лежит на нем и только на нем. Но о том, что последовало за решением господина, он не был осведомлен. И, разумеется, сюда ему не приносили никаких новостей. Он видел только слуг и знал, что к нему приставлена охрана – вот и все взаимодействие с внешним миром. Дальше внутреннего дворика, где Киёмаса тренировался, ему выходить было запрещено.

Сколько он еще будет ожидать окончательного решения? Он был готов ждать столько, сколько потребуется. Господин Хидэёси редко тянул с подобными вещами, и Киёмаса знал: ждать осталось недолго.

Он вернулся в комнату. Ему было предоставлено несколько помещений, но использовал он только одно. Здесь он ел, спал, отсюда же выходил на тренировки. Этим и занимал все свое свободное время.

Столик с едой уже принесли, пока его не было. Киёмаса усмехнулся: кому бы ни было поручено присматривать за ним, о его привычках эти люди были хорошо осведомлены. Рис, грибы, соленая рыба. И чайник с горячей водой. Сакэ принесут только вечером: он никогда не пил с утра.

Чай Киёмаса не особенно любил. Он знал о полезных свойствах этого напитка, и ему нравился эффект, но вкус был отвратительный. Однако все время, сколько помнил, он держал свое мнение при себе. Вернув меч на стойку, он снова вышел во двор и, на этот раз раздевшись полностью, принялся поливать себя водой.

Когда он, уже переодевшись, присел за столик с завтраком, одна из створок слегка приоткрылась.

– Господин. Прибыл посланник его светлости.

– Скажи, что я ожидаю его.

Киёмаса отодвинул от себя столик и усмехнулся, порадовавшись, что не успел поесть. Ожидание наконец закончилось, а тянуть в подобных вопросах и Киёмаса не любил. Как и не любил излишних церемоний. Если посланник принес приказ покончить с собой – это совершится еще до заката. В помощи кайсяку[10]10
  Кайсяку – помощник при совершении обряда сэппуку. Кайсяку должен был в определенный момент отрубить голову совершающего самоубийство, чтобы предотвратить предсмертную агонию.


[Закрыть] он не нуждался, а все необходимое у него было с собой и давно готово. Конечно, следовало бы написать дзисэй, и Киёмаса еще раз усмехнулся. Пожалуй, на это ушло бы дня три, а результат бы сильно рассмешил тех, кто потом прочитает это творение. Так что короткой записки для его светлости будет вполне достаточно.

Двери открылись. Киёмаса поднял голову и нахмурился. Он помнил этого человека: видел его на том собрании. И хоть и весьма смутно, но представлял, кто это такой.

– Господин Токугава?.. Признаться, я представлял себе посланника его светлости несколько… э… по-другому.

Хидэтада улыбнулся и перешагнул порог. Опустился на колени и поклонился.

– Я прибыл в паланкине, который обычно используют посланники, это и вызвало ошибку. Но зато мне удалось избежать лишних вопросов. И, прошу вас, обращайтесь ко мне «Хидэтада». Мои заслуги ничтожны по сравнению с вашими.

Киёмаса наклонил голову.

– И… позвольте узнать, чем я обязан?..

Хидэтада выпрямился и посмотрел на него долгим пристальным взглядом. Улыбка на его лице застыла.

– Я… прошу прощения, что побеспокоил вас и смутил. Но… я рад, что не опоздал.

– Опоздали? Куда? Раз вы не привезли приказ его светлости, полагаю торопиться мне некуда, – Киёмаса хмыкнул.

– Я… имел в виду ваш… вид, господин Като…

– Эх, похоже, я вас смутил гораздо больше, чем вы меня, Хидэтада. Но я все-таки, пожалуй, повторю вопрос. Чем моя скромная персона привлекла внимание семьи Токугава?

– Да… прошу еще раз меня простить, я сейчас все объясню. Я приехал не как представитель своей семьи. Сейчас.

Хидэтада снова поднялся, прошел по комнате, попутно вынимая из-под одежд небольшую стопку писем. Наклонился и протянул их Киёмасе.

– Вот. Это то, зачем я прибыл.

Киёмаса взял письма и принялся их перебирать.

– От госпожи Нэнэ… От Асано… Даже от Масанори? Что это значит?

– Это послания ваших друзей и близких. Чтобы поддержать вас.

– Меня?.. – Киёмаса снова рассеяно начал перебирать письма.

– Да. Госпожа Онэ просила передать вам еще вот это… – Хидэтада запустил руку в рукав и достал оттуда небольшой, завернутый в цветной шелк сверток.

Киёмаса осторожно взял его и поднес к лицу. Ощутимо пахло медом. Он вопросительно и недоуменно посмотрел на Хидэтаду.

– Госпожа Онэ сама их делала. Сказала, что вы очень любите, – проговорил Хидэтада со слегка смущенной улыбкой. – Вы… читайте письма, я подожду. Меня просили обязательно привезти ответы.

– Да… сейчас… – Киёмаса растеряно повертел в руках письма и сверток, потом все-таки положил сверток на край стола и распечатал первое письмо. И коснулся ладонью губ, словно скрывая улыбку.

«Киёмаса, если бы я могла надавать тебе подзатыльников, моя рука бы не дрогнула. Не сомневайся, когда я тебя увижу еще раз, я обязательно тебя поколочу, и тебе придется встать так, чтобы я дотянулась. А пока – ешь данго[11]11
  Данго – японские сладости в виде шариков, приготовленные из рисовой муки.


[Закрыть] и не делай глупостей!»

Он опустил голову, подержал письмо в руках и нехотя отложил в сторону. Письмо от Масанори содержало в себе крайне неприличный анекдот про торговца рисом, который привел жену к монаху, чтобы тот помолился о зачатии ребенка. «Жена» на поверку оказалась юношей, и рассказ о том, как именно это выяснил монах, был весьма подробным.

Киёмаса не выдержал и открыто рассмеялся. И поднял взгляд на Хидэтаду.

– Я даже не знаю, что мне сказать… – он снова опустил голову и распечатал третье письмо.

«Я не могу быть сейчас рядом с вами. Прошу простить мне это. Нет ничего, что бы мне хотелось более сейчас. Каждый час, поведенный рука об руку с вами, был для меня огромной честью. Как бы ни сложилось все в будущем, я лишь хочу, чтобы вы знали – мое сердце бьется ровно столько, сколько и ваше».

– Что… это все значит?.. – Киёмаса нахмурился и усмехнулся одновременно. – Впрочем, я ему при встрече устрою такое «сердце»… проклятье… – он приложил ладонь ко лбу, – откуда только берутся такие идиоты…

Он хлопнул листом по столу и распечатал последнее письмо.

«Като, я не знаю, что там прислал тебе мой оболтус, но не смейся громко и строго не суди. Эти два красавца, одного из которых ты наверняка сейчас видишь перед собой, писали его полночи, пьяные в дым. И да, тебе тоже очень рекомендую».

Киёмаса снова хмыкнул. Потом не выдержал и расхохотался в голос. Так, что на глазах выступили слезы. Он их вытер, отсмеявшись, и покачал головой.

– Так вы – друг Юкинаги? Вот оно что.

Хидэтада помедлил немного, потом наклонил голову.

– Да.

– Хм… Отлично. Даже не знаю, чем вас развлечь, пока я буду писать ответы. И угостить вас тоже нечем. Впрочем, могу предложить разделить с вами мой завтрак.

– Благодарю вас, не откажусь, – Хидэтада вежливо поклонился и, выпрямившись, взглянул на столик. – Хотя, конечно же, не хотелось бы вас оставлять голодным.

Киёмаса усмехнулся:

– Не беспокойтесь, мне приходилось довольствоваться и меньшим. К сожалению, я не могу предложить вам что-то еще: слуги не подходят близко и даже разговаривают через дверь. Впрочем, могли бы догадаться принести хотя бы чай.

– Не судите их строго, господин Като. Они боятся вас, и я бы не сказал, что совсем их не понимаю.

– Вот как… – Киёмаса наклонил голову и все с той же усмешкой и большим интересом посмотрел на Хидэтаду:

– А вы? Вы не боитесь?

– Не боюсь. В отличие от них, я вполне могу постоять за себя.

– Хмм… – задумчиво протянул Киёмаса. И, мгновенно развернувшись, поднялся, одновременно извлекая из ножен лежащий на стойке меч. Лезвие свистнуло, рассекая воздух.

Хидэтада откатился назад, выхватывая меч, и едва успел выбросить вперед руку, отражая удар. Стиснул зубы, понимая, что силы отбросить клинок, находящийся в руках этого человека, у него не хватит, повернул руку, ставя свое оружие под прямым углом, и снова откатился в сторону. И вскочил на ноги, сжимая меч обеими руками. Сердце глухо забилось.

Киёмаса опустил меч и рассмеялся:

– А неплохо… действительно, неплохо. Вот теперь вы мне нравитесь, – он прошелся по комнате и подошел к Хидэтаде.

Хидэтада выдохнул.

– Вы действительно убили бы меня, если бы я не успел отбить удар?

Киёмаса поднял одну бровь:

– Конечно. Ваш отец был бы только благодарен, если бы я его избавил от негодного наследника.

Он остановился и коснулся кончиком меча груди Хидэтады.

– Вот что, юноша. Раздевайтесь.

– Что?..

– Снимайте вот это, – Киёмаса опустил руку ниже и подцепил клинком ткань длинного рукава, – эти тряпки будут мешать. Я бы вообще посоветовал вам оставить одни хакама – придется попотеть.

– А… – Хидэтада широко улыбнулся, – вы желаете, чтобы я составил вам компанию в тренировке?

– Нет, я просто желаю вас ограбить. Не беспокойтесь, ваше роскошное одеяние не подойдет мне по размеру.

– А разве вы не собирались завтракать?

– Бросьте. Вода все равно остыла, а рыба не уплывет – она дохлая.

Хидэтада улыбнулся еще шире и поклонился:

– Это огромная честь для меня.

– Не заставляйте меня ждать. Вы же не хотите возвращаться во дворец в лохмотьях?

– Не хочу, – Хидэтада убрал меч в ножны и принялся развязывать пояс.

Киёмаса тоже скинул верхнее кимоно и косодэ, прошелся по комнате, несколько раз махнув мечом.

– Зачем вам только нужно накручивать на себя столько тряпья?

– В складках и рукавах удобно прятать и носить множество полезных вещей, – Хидэтада отвернул рукав и показал небольшой кинжал, притороченный к внутренней стороне.

– А катану ты там спрятать можешь? – Киёмаса хмыкнул. – Вот то-то… толку с твоей игрушки, разве только горло себе вспороть.

– Это тоже может оказаться не лишним.

– Хватит болтать, пойдем. Я истосковался по приличной драке. Тренировка в одиночестве – это как с сексом. Вроде и кончил, а удовольствия никакого, – Киёмаса направился к выходу.

Хидэтада хрюкнул, стараясь подавить смешок. Киёмаса обернулся:

– Что такое? У вас во дворце разговаривают по-другому?

– Нет, – Хидэтада улыбнулся во весь рот. – У меня просто очень хорошее воображение.

Киёмаса громко захохотал и вышел из комнаты.

– Эй! Кто тут есть! – заорал он во весь голос. – Если к нашему возвращению здесь не будет сакэ – я найду, где вы прячетесь!