Текст книги "Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

   Обчество начало расходиться, поглядывая на Костины одежды. Больше всего, видимо, их удивила красная шапка с меховой опушкой и полотняная рубаха с дырой на груди. А что поделать? Пистолет-то как-то надо доставать. Костя вздохнул и пошёл играть с пацанами в лапту.

   С раннего утра, только замычали коровы, защёлкал пастушеский кнут, и забряцали ботала, Костя выполз из своего тёплого лежбища. Потянулся, сполоснул лицо из фляжки. Начал помаленьку разминаться. "Совсем в той деревне расслабился", – сетовал он, – "форму потерял". В тот момент, когда он подтягивался на берёзовой ветви, мимо пастух гнал стадо. Древний мужичок, с правой, возможно парализованной, рукой. Она у него была заткнута за пояс, а в левой он держал кнут. Дед остановился и уставился на Костю.

   – Что дед, рот раззявил? – спросил у него Костя, спрыгнув на землю, – или проходи, или деньгу плати за просмотр.

   – Ичо это ты такое делаешь? – спросил дедок.

   – Разминаюсь, – ответил Костя, – разогреваюсь, чтоб потом пойти Манилову ребра намять.

   – Грозен ты, я погляжу, – рассмеялся старик, при этом взмахнул кнутом и ловко сбил соцветие репейника.

   Тут уж Костина очередь пришла удивляться. Трёхметровым кнутом так точно угодить куда надо – это было интересно.

   – Да уж, – ничего не смог ответить он, – с кнутом научишь управляться?

   – Отчего ж не научить, – ответил дед, – приходи на пастбище, там и поговорим.

   Но до пастуха Костя дошёл только после полудня. Он пробежался по окрестностям, знакомясь, так сказать, с оперативной обстановкой. Театром будущей деятельности. Далеко, конечно не забегал, навестил то там, то сям углежогов, добрался по краю болота до смолокурни, которую квалифицировал, как "каменный век". Тут как раз и было то место, которое отсекало Бахтино от внешнего мира с запада. Сплошные болота, старицы неизвестных рек и прочая вода.

   С севера от деревни шла не дорога, а больше – широкая тропа, до самого Владимиро-Нижегородского тракта, мимо микроскопического хутора о трёх домах. На юге находился тракт Владимир – Судогда – Муром, и удивительное место – каменные обрывы. А с востока – опять леса и болота. Кругом рубили лес и изводили его на уголь, вырубки зарастали кипреем и постепенно превращались в луга. От этого Костя сердился и решил вечерком вздрючить селян.

   Он в полдень примчался в Бахтино, кормиться не стал и пошёл на пастбище. К деду, как ему уже объяснили, Микеше. Во время его бегов Белка подняла зайца, а Костя из винтовочки его приголубил. Так что к новому учителю Костя шёл не пустой. И пришёл как раз вовремя. Дедушка размачивал сухарь в молоке и его обсасывал. Совсем беззубый, старость она не радость ни разу.

   Костя сообразил костёр, котелок и кашу с зайцем. Да зайца-то упарил так, что мясо от костей само отваливалось. Лучок там, лаврушечка, чутка перчику, короче каша получилась объеденье. Тут и подпаски прибежали, учуяли вкуснятину. В общем, обед удался.

   Потом Костя начал мучить кнут, стараясь не попасть самому себе по затылку. Получалось плохо. Причём сам учитель левой рукой показывал такие фокусы, что Костя бледнел от зависти. На это дед Микеша сказал:

   – Для лесу покороче надо. Ты завтре приходи, сделаем, какой надо кнутик.

   На следующий день Микеша притащил на пастбище кожаные полосы, а Костя под его чутким руководством плёл косицу. На кончик кнута пришлось пожертвовать пулей из патрона. Потом высохшую кожу, задубевшую, как камень, мазать салом и разминать. Микеша был неумолим, и точно знал, как делать настоящие кнуты. Косте он сказал.

   – Умелые люди плёткой с лошади волка одним ударом забивают. А ты пока научись по чурочке попадать.

   И Костя учился. Всего-то с расстояния двух метров попасть кончиком кнута по чурбачку, установленному на пне. Расплачиваться приходилось с учителем едой. Костя, вместо того, чтобы заниматься делами по контракту, полдня охотился, а полдня лупцевал пень. Заодно изучил ближайшие окрестности, как свои пять пальцев.

   Дед Микеша долго наблюдал над тем, как по утрам Костя разминается и выполняет свои упражнения, а потом работает с кнутом, в один из обедов заявил Косте:

   – А ведь ты тать. Душегубец.

   Костя внимательно посмотрел на него:

   – Сдаётся мне, кто-то из нас слишком умный.

   Дед засмеялся мелким, дребезжащим старческим смешком.

   – Не боись. Свояк свояка видит издалека, – и сложил пальцы в какую-то фигуру.

   Глава 7

   Август 1725, Александр Шубин, промоутер, механик и руководитель проекта. Ярослав Ханссен, немец, занимается блажью.

   – Ты, Онуфрий, вроде умный человек, а иной раз просто меня удивляешь, – так в деликатной форме Шубин обозвал монаха дураком, – стоило произвести планово-предупредительный ремонт весной, и тогда тебе не пришлось бы на десять дней останавливать мельницу в самый сезон.

   Сезон, натурально, был в разгаре. У мельницы образовался целый табор из крестьян, привезших зерно на помол, отчего работать было просто невозможно. Сашку всегда удивляла вот такая особенность русского народа – стоило кому-то остановиться более чем на день, как тут же он начинал обустраиваться, будто собрался здесь жить год. "Это у нас скифское, изначальное", – думал он, – "так вот и Русь образовалась. Ехали, остановились на пару дней, так и остались. Оттого всё временное у нас имеет обыкновение превращаться в постоянное. Главное, что без особых затрат энергии".

   Вообще-то, спич в сторону брата келаря преследовал своей целью подвигнуть того на заключение долговременного контракта на профилактическое обслуживание мельницы.

   – И поступаешь, как самый нормальный человек – вперёд не смотришь, о прошлом забываешь. И ждёшь, когда мельница развалится, а потом построишь новую, потому что старую чинить будет бесполезно.

   Отец Онуфрий на уговоры поддавался туго. Он в принципиальном вопросе с Саней был согласен, что мельницы надо периодически осматривать, но платить за это упорно не хотел. Не видел в этом овеществлённого труда. А за ничто никто не платит. Никакие финансовые выкладки на него не действовали. Ни упущенная выгода, ни простой, вообще ничего. Чинил – есть работа, не чинил – нет работы. Нет работы – нет денег. Сашка исчерпал все аргументы, но толку не добился. Зато мстительно пообещал себе, что за следующий ремонт сдерёт с монаха втрое против сегодняшнего. Следовало признать, что станция машинного доения клиентов не состоялась, в связи с отсутствием клиентуры.

   Очередной этап охмурения снова пропал втуне, но Саня не унывал. Он точно знал, что мельник в шестерёнках ни в зуб ногой, а капремонт мельнице делать всё равно придётся. С иезуитским коварством Сашка подписал у отца Онуфрия Акт выполненных работ, и теперь мотал ему нервы, расписывая все ужасы будущей катастрофы:

   – Ты, отче, начинай искать механика прям сейчас. Не откладывай на завтра, иначе поздно будет. Главный вал менять надо в любом случае, он ещё сезон продержится, и всё. Потом будешь колесо вылавливать из реки. Если успеешь. У меня, имей в виду – гарантия полгода, исключая форс-мажор. Позже будешь сам расхлёбывать. Да, и опоры главного вала менять надо. В самом колесе две лопатки вылетело, тоже работа.

   Отец Онуфрий раздражённо сопел, Сашкины речи ему были, как соль на рану. А Саня продолжал:

   – Я тебе дружеский совет дам. Забесплатно. Ты выпиши из Голландии мастеров. Они в этом деле доки, собаку съели на ремонте мельниц. И берут недорого. Относительно, конечно. Качество, опять же, голландское. Но мне сдаётся, что раньше, чем года через три, до нас они не доедут, у них своих мельниц навалом.

   Известная китайская пытка каплями воды на темечко – это, пожалуй, самая точная аналогия Сашкиных манипуляций. Брата келаря от его речей корёжило, призрак уплывающего колеса начал уже преследовать его даже во сне. Но платить неизвестно за что он не мог. В чистом виде когнитивный диссонанс.

   Потом Сашка плюнул на это дело, не стал отца Онуфрия доводить до нервного срыва. "Ничё", – думал он, – "жисть тебя заставит. Никуда ты не денешься. От меня, по крайней мере".

   Вообще-то ремонт прошёл для Сашки почти безболезненно. Он составил дефектовочную ведомость и технологическую карту. Изложил на бумаге, как положено, и предъявил заказчику. Немцы Сашу выдрессировали на все пять баллов, хоть поначалу его разгильдяйская натура и протестовала против подобного занудства. Но против корпоративных бизнес-процессов не попрёшь, это Саше объяснили в первую очередь. И теперь такие вещи он делал просто на автомате.

   Когда-то всё на мельнице было сделано по уму, этого Саня не мог не признать. То есть, единый технологический уровень был виден во всём. Но, по каким-то причинам, сломалась одна шестерня и её поменяли, и, судя по всему, впопыхах. Не пропитали, хотя бы для видимости, ни салом, ни маслом, или просто не знали. Неведомый меняльщик даже короб, закрывающий механизм от попадания воды толком не собрал. Оттого и произошло всё, что произошло. В Ведомость потребных материалов, помимо сухих дубовых плах толщиной в три пальца, Саша вписал полведра масла льняного, котёл медный или чугунный, фунт воску, полведра скипидару, полведра олифы. "В чём-нибудь одном воск точно растворится", – думал он, – "а излишки верну". Полкуля пакли и ведро дёгтя – тоже вписал. И вручил отцу Онуфрию, одновременно с требованием бригаду мастеров доставить немедленно.

   Монаха финт с работниками не очень вдохновил. Вообще-то было принято приглашать мастера, как правило, со своей артелью, который делал всё, с начала до конца. Такое вот разделение труда ему встретилось впервые. Сашка ему популярно объяснил, что настоящий художник краски не растирает, и механик – это не плотник. Вообще-то в исходном состоянии фраза звучала, как "шеф-повар картошку не чистит", но Саша переиначил её к требованиям текущего момента. А сам он подумал, что надо каким-то образом сколачивать свою артель. Каждый раз работать с чужими мастерами – не есть гут, во-вторых, ему будут нужны мастера, заточенные именно на его работу, в-третьих... и в-четвёртых. Одиночке вообще в этом жестоком мире выжить крайне трудно. За крестьянином стоит мир, за работником – артель. Оступиться не дадут, но и выбиться в люди – тоже. Инструмент, опять же, в одиночку весь не собрать. Но как подобраться к решению этой проблемы он пока не знал.

   Артель приехала через двое суток, целым обозом, на шести телегах. Эпическая картина, достойная кисти передвижников. Прибыли собственно мастер, пятеро подмастерьев, пятеро учеников, кучера, инструмент и расходные материалы. Инструмент, как мысленно определил Сашка, привезли весь, что имелся в распоряжении артели. Немедля эта орава оккупировала сенной сарай. Отец Онуфрий представил Сашку мастеру Трифону, и велел тому исполнять всё, что приказано будет.

   Саня велел приготовить четыре дубовые плахи, а мастера спросил:

   – Циркуль и линейка есть?

   – А что есть тако циркуль? – переспросил Трифон.

   – Круги чертить инструмент такой, – ответил Саша.

   – А, так то разножка. Есть, а то как же.

   Если бы он сейчас сказал "А нам не нать, у нас и так глаз пристрелямши!", Саша бы взорвался. Но тут, похоже, был другой коленкор.

   Саша на досках стал размечать будущие детали шестерёнок. Трифон от него не отходил и внимательно смотрел, потом спросил:

   – И долго этому ты учился?

   – Десять лет в школе, пять лет в университете.

   – Это что за учёба такая? Страсть одна.

   Рядом толокся отец Онуфрий, который тоже удивился.

   – Гдеж это видано, чтоб вот так вот... И чему же там учат?

   – Механике и учат, – отрезал Саша, не желая вдаваться в подробности.

   Весь следующий день Сашка чертил детали, потом проверял и перепроверял. Вроде всё было верно. Карандаш исчезал прямо на глазах. Подмастерья успели за это время смотаться в соседнюю деревню и огрести от местных. Отец Онуфрий упылил по своим делам, а Трифон от Сашки не отставал. Всё переспрашивал, отчего так, а отчего этак.

   – Если тебе скучно и поговорить не о чём, так иди поспи, – сказал ему Шубин, – а если учиться собираешься, так и скажи. Начинать надо с совсем другого.

   – Я уразуметь хочу, отчего ты так делаешь, а не иначе.

   Сашка ответил:

   – Учёба денег стоит, знаешь об этом?

   – Атож!

   – Так что думай, что мне сможешь предложить.

   Пришлось по ходу рисования объяснять, почему он именно так располагает разметку. Вся эта многоходовая задумка была в том, чтобы волокна древесины по возможности шли радиально. Сашка собирался применить первый в этом мире способ продольно-поперечного склеивания древесины, прообраз будущей фанеры. Хотя сами слои были пока по полдюйма толщиной. Подобные объяснения сильно тормозили работу, но, по крайней мере, потом не пришлось бы объяснять мастеру, почему вот эту плашку нужно при склеивании повернуть на тридцать градусов. А также откуда они берутся, эти тридцать, шестьдесят и сорок пять, и что такое градус вообще.

   Наконец он всё закончил и отдал Трофиму.

   – Вот это вырезать и склеить.

   Потом пошло быстрее. Бригада взялась за свою непосредственную работу. Пока они работали, Сашка смотрел. Работники были классом повыше Ерофея, причём значительно. Трофим дрючил подмастерьев немилосердно, не пропуская ни малейшего огреха. Саша бы, по все вероятности, согласился бы с некоторой долей допустимых отклонений, шестерням работать год, от силы – полтора, до следующего ремонта. Но Трифон был неумолим. Тут уже Шубину пришлось чесать затылок, потому что перфекционизма такого накала он не видел даже у Славки. Когда шестерни склеили, пропитали воско-скипидарной смесью и отшлифовали, казалось, что они целиком отлиты из материала, лишь по недоразумению называющимся деревом.

   Пока Саня занимался ремонтом, отец Онуфрий мотался по своим делам, изредка пробегая мимо мельницы и интересуясь ходом работ. Реально, монах не знал покоя ни днём, ни ночью. В один из таких приездов, Сашка спросил у него, что стряслось, отчего на нём лица нет. Брат келарь протянул Сашке лист бумаги. Писано было полууставом, так что Саня вернул бумагу келарю и сказал:

   – Я в этих кракозябрах не понимаю. Прочти сам.

   – Обобрали лихие люди дом дьячка в Семёновском. Совсем страх божий потеряли. Дьячок пишет: "пограбили пожитки всякие и письма все, которые в бытность мою в приходе и расходе были, записные книги в отпуск столовых припасов и денег в обитель, что отпущено было, и приёме того посланного запасов и денег из обители ответственные, пограбили всё без остатку".

   А экспроприировали церковных пожитков немало: образ Воскресения Христова, оклад серебряный, вызолочен, цена 5 рублёв; образ Пресвятой Богородицы Владимирской, оклад серебряный, вызолочен, цена 7 рублёв; образ Пресвятой Богородицы Одигитрии – оклад серебряный, вызолочен, подниз с жемчугом, цена 8 рублёв. Хлеба, ржи 2 четверти – цена 4 рубля, ячменя 7 четвертей – цена 10 рублёв 16 алтын 4 деньги, муки пшеничной осьмина – цена 1 рубль 16 алтын 4 деньги.

   Отец Онуфрий ещё долго зачитывал перечень на сумму сто с лишним рублей.

   – Пиджак, замшевый импортный – три, – пробормотал Сашка фразу из бесконечного Костиного репертуара, а вслух добавил, – похоже, дьячок вашу обитель крепко нагрел, а теперь хочет на воров всё списать. Ты бы провёл следствие, сдаётся мне, что всё это в ближайшем лесу спрятано.

   – И то верно, – вздохнул брат келарь, – нет сил никаких. Воруют безбожно, всякий страх потеряли.

   В конце концов, артель то, что надо приклеила, то, что надо – промазала и приколотила. Сальник плотно набили паклей, пропитанной дёгтем, и закрыли крышкой. Сашка с трепетом душевным приказал мельнику открыть заслонки и перекрестился. Вода хлынула на колесо, стронулся со стоном камень жерновов. Процесс пошёл. Засуетились возчики, амбалы потащили первые мешки с зерном на мельницу, а невесть откуда явившийся отец Онуфрий выговаривал Трифону, что перед пуском не провели молебен.

   Измотанный нервным напряжением Александр ушёл на сеновал. Мерно шумела вода на плотине, поскрипывали валы, тяжело ворочались жернова. Сашка поначалу с тревогой прислушивался к этим звукам, как бы чего не треснуло, но равномерный шум его успокоил и он заснул.

   На следующий день, с утра он заставил Отца Онуфрия подписать Акт выполненных работ, сдал ему же излишки расходных материалов, кроме воска. Душа его пела и плясала, невиданный успех окрылил его. Не иначе, как на радостях, он начал молоть что ни попадя, а именно, что жернова хорошо бы заменить на чугунные, неплохо бы поднять плотину до полутора сажен, сделать второе колесо, заменить главный вал и поставить раздатку. Если что-то сделано хорошо, хочется, чтобы оно стало ещё лучше. Вот Сашка и желал присосаться к дармовым мощностям. Однако брат келарь пока не был готов к таким смелым инновационным решениям. Шубин остыл, и начал сватать ему почти бесплатный пакет услуг по техобслуживанию, но и тут отец Онуфрий оказался твёрд в своих убеждениях. Но Саня не обижался. Что обижаться-то? Клиент ещё не дозрел до принятия ответственных решений. В конце концов они расстались на несколько дней. Брат келарь вместе с обозом артельщиков отбыл в монастырь, а Сашка рванул домой.

   Две недели – как с куста, полмесяца. Время летело незаметно, вот уже и ночи стали холодные, да и леса начали подёргиваться желтизной, а кое-где и красными лихорадочными пятнами. Крестьяне тащили корзины ярко-алой рябины, добирали грибы и ягоды.

   Сашка страдал от немытого тела, не просохших толком портянок. Мельник, вопреки указаниям брата келаря, Сашку не очень-то и привечал, а кормил, по Саниному мнению, из той же бадьи, в которой готовили для свиней. "В баню даже, гад, не пустил", – рычал Сашка, – "выставлю допсчёт Онуфрию за такое безобразие, а в следующий раз и это обговаривать надо". Он как-то незаметно начал зарастать пегой бородой, волосы отросли и, вкупе с лысиной, превратились во что-то совсем непотребное. Как ещё вши не завелись, так вообще уму непостижимо. Он спешил в Романово, чтобы успеть к бане, которую, как оказалось, топили отнюдь не каждый день. Вышел, называется, на пару дней. Ни мыла не захватил, ни полотенца, ни запасных портянок. Теперь он начал понимать Костю, с его немыслимыми, как раньше казалось, заскоками. А у него самого в заплечном мешке лежало полкаравая хлеба и картонная папочка с верёвочными завязками, вместе с его записями.

   Пятнадцать вёрст – это вполне достаточное расстояние, чтобы кое о чём подумать. Критически переосмыслить результаты своей деятельности. Всё, казалось, было прекрасно. Ремонт удался, Сашка даже гордился собой, как минимум тем, что отец Онуфрий должен ему два ткацких станка. Но что-то свербело. Потом, на пятой по счёту версте, до него дошло. Время. Полмесяца для двух, пусть не самых простых шестерён – это много. Это чудовищно много. Так он и до Рождества никакого станка не построит. А глядя на Трофима, думать, что тот согласится на снижение качества в пользу скорости – не стоит. Опять всплывает вопрос своей артели. Команды, если хотите, которая сможет понять разницу между массовым и штучным продуктом. И уяснить, где та грань упрощения изделий, за которой наступит потеря качества и репутации. Он тяжело вздыхал, не вполне ещё осознавая, что он уже идёт по Пути, встал на ту тропинку, с которой свернуть невозможно. По самым разным причинам.

   Однако погода была прекрасная, самое начало бабьего лета, солнышко светило, птички чирикали, и Сашкино настроение качнулось в обратную сторону. От избытка чувств он запел песню "Плывут туманы белыя, с моей тоской не знаются...". Голосом и слухом его бог не обидел, приятный мощный тенор, отягощённый семью годами музыкальной, и не самой плохой, школы, разнёсся над дорогой.

   К бане Саня успел. Но больше всего его удивило не это. У него чуть глаза на лоб не полезли, когда он увидел мирно беседующих Ярослава и старика Романова. Прям какая семейная идиллия! Старик обладал несносным характером, ни Славу, ни Сашу, ни в грош не ставил, и, казалось, терпел в своём доме только из милости. Несколько сгладила острые углы их причастность к огнестрельному оружию, но не до конца. А тут благолепие какое-то, дед в очередной раз в постели с простудой, а Славка за столом, строчит что-то там в тетрадь. И когда он наловчился гусиным пером писать?

   – Изздрассти вам, – поздоровался Сашка, – хвораете, Ефим Григорьевич?

   – Кхе-кхе, да вот... – ответил старик.

   – О, Саня! Вернулся, совсем пропащий. Как дела, срочно рассказывай!

   – Лукиановой пустыни мельницу отремонтировал. В зачёт двух станков ткацких. Устал, жрать хочу. Охота, как я понимаю, накрылась?

   – Накрылась твоя охота, да я тебе скажу, немного ты потерял. Ефим Григорич, мы вас покинем ненадолго?

   Старик лишь вяло махнул рукой. Сашка метнулся в баню, пока вода горячая ещё была, а потом уселись они за стол, делиться наболевшим. Пришла Анна, зарядила Глашку накрывать неурочный ужин. Сашка вкратце рассказал, как он профукал рубль, и о монастырском подряде.

   А Славка, пока Александр трудился на благо компании, занимался сущей ерундой. То есть они со стариком наносили визиты к соседним помещикам.

   – Нынче, – сказал он с постным лицом, – мнится мне, что зима будет снежная. Берёза не облетела, а осина уже голая. Несомненно, Дарья Матвеевна. Значить и озимые хороши будут. Сам-три, даст бог, возьмём в следующем году.

   Ярослав не выдержал и рассмеялся.

   – Как тебе концерт? А мне эту оперу чуть ли не каждый день исполнять надо. Чудовищно всё. Такие же нищеброды, как и мы. И интересы вот такусенькие. У богатеньких свой клуб, да и тусят они в основном в столицах, мы для них так, прах под ногами, разве что не христарадничаем. Такое ощущение, что тебе норовят корку хлеба в карман сунуть, чтобы отвязался поскорее. Прощупываю почву под создание АО, так вот и ездим.

   Вздохнул.

   – Только КПД никакущий. Невместно, дескать, пачкать дворянскую честь презренным ремесленничеством или торгашеством. Тьфу, – сплюнул он, – сидят, как индюки, иной раз в доме жрать нечего, а им, видите ли, невместно деньги зарабатывать. На паперть скоро пойдут, смех смехом, а всё равно не почешутся. Гоголь гений будет, однозначно. Все эти Плюшкины, Коробочки...

   – Ну не все ж такие? – спросил Саня.

   – И это хорошо, что не все. Есть люди, есть. С мозгами. Но тоже со своими клопами в голове. Всё равно, пока выгоды не увидят, не пойдут. Закон природы. Как начинать дело – так нет желающих. Стоит только на ноги встать – так сразу и желающие прибегут, и доброхоты, и всяк захочет к успешному делу присосаться. – Он передразнил кого-то, – деды так наши жили, и негоже старый порядок нарушать.

   – В поместьях, в основном старики сидят, вроде нашего Ефим Григорьевича, ветераны, так сказать, либо не способные по состоянию здоровья служить. Сейчас, правда, потихоньку начали офицеров со службы отпускать, в связи с оскудением казны. Нам бы любых. Пусть и нищих. Просто уровень другой. Дворянин, даже нищий – это дворянин. Ну ладно, я с ними работаю. Когда жрать нечего будет, сами придут. А может, у кого раньше соображалка сработает.

   – А ты со стариком, чё, закорешился? – спросил Саша.

   – Ну дык. Костя попросил, ветеранские воспоминания записать. А потом самому интересно стало.

   Слава никогда бы не подумал, что у такого флегматичного и немного замороженного Кости могут быть какие-то страсти. Но оказалось, что есть.

   – А вообще сейчас я готовлюсь школу открывать. Нам люди нужны, сам понимаешь. Грамотные. Учебник вот пишу, – он кисло улыбнулся, – не разгибаясь.

   – Ты давай, амиго, не унывай, – ответил Сашка, – я тоже вот никак ума не приложу, как с кадрами быть. Но бог не выдаст, свинья не съест. Прорвёмся.

   С утра Саша снова шёл в Александрову слободу, с хрустом зевал и раздражённо думал: "Блондинок, однозначно, надо было ещё в прошлом веке расстрелять. Нет, не расстреливать, это слишком гуманно. В концлагерь всех загнать, за колючую проволоку. Всех загнать в один лагерь, пусть там разговаривают между собой". Его кровожадные мысли были оттого, что Глашка почти до полуночи грузила его долгими, занудными, с никому не нужными подробностями, деревенскими новостями. Сашка хотел было уже двинуть ей в ухо, чтоб замолчала, раз простых намёков не понимает, но когда уже развернулся, оказалось, что Глашка спит сном младенца. Зато Саня потом долго не мог заснуть, кляня говорливую девку. Оттого он был зол, несмотря на обильный завтрак.

   В Свято-Успенском монастыре он встретился c братом келарем. Тот огорошил Сашку новостью:

   – Столярня Ерофея сгорела.

   – А я сам эту хибару хотел поджечь, вместе с этим алкоголиком, – мстительно сказал Саша, – чтоб неповадно было.

   – Что такое алкоголик?

   – Тот, кто злоупотребляет алкоголем, в ущерб всему прочему. Аль кохоль – это по-арабски значит "нежнейший", то, что в браге содержится и делает человека пьяным и счастливым.

   – Тебе арабский язык ведом? – удивился отец Онуфрий.

   – Нет. Но слова и понятия приходят к нам из разных языков, – Саша выкручивался, как мог, – у нас в Америке все так говорят.

   – Впредь более такого не говори, – сказал ему монах.

   – Что именно? – не понял Сашка.

   – Что замышлял. Я-то знаю, что ты со мной был, а другое услышат, донесут. Век потом не отмоешься.

   – Хорошо, – сразу согласился Сашка, – а что, намерение есть действие?

   – Именно так, – совершенно серьёзно ответил брат келарь.

   Сашке сразу стало не до шуток. Сразу вспомнилось слово "замышлял" и сопутствующие инструменты – испанский сапог, дыба, раскалённые щипцы. "Да", – подумал он, – "молчание не только золото, но и залог здоровья".

   – А сам-то Ерофей жив?

   – Жив. Соседи говорят, скакал вокруг дома наг и бос, словеса непотребные лаял.

   "Белочку словил", – диагностировал Сашка и вспомнил свою собаку. Как она там? Ерофея было жаль.

   Дошли они до матушки Манефы. Она сразу стала расспрашивать Сашку, что это он надумал? Нет ли там бесовского? В отличие от отца Онуфрия, в ткачестве она разбиралась, и оттого вымотала Сашке всю душу, что и как там летает, не ангелы ли небесные? Или не дьявольской непотребной силою носится тот челнок?

   Сашка отвечал заученными словами, дескать, ногой толкаем, рукой дёргаем, оттого ткачиха не встаёт, перегибаясь буквой "зю", чтобы протолкнуть челнок, а сидит ровно на лавке. Оттого всё быстрее и получается.

   Похоже, этот разговор был так себе, на Сашку посмотреть, оценить и сделать выводы. Решено всё было давно, а если челнок не залетает, так то проблемы не матушки Манефы, а неудачливого изобретателя. Тогда в шею его, и впредь более на порог не пускать. В этом мире всё просто.

   – А не вы ли нам миски с тарелками продали заморские? – вдруг вспомнила она.

   – Мы, – не стал отпираться Сашка.

   – А что? Зачем?

   – В дороге поиздержались, – ответил Саня, – жить-то надо на что-то.

   – Ещё что надумаете продавать, идите сразу ко мне, – приказала матушка, – неча меж холопов толочься.

   Саню проводили к Трифону, сестра келариня обсказала тому, что следует сделать, а более того не делать ничего.

   – И кузнеца тоже надо, – встрял Саня, – крючки отковать. Немного.

   Матушка Манефа зыркнула на отца Онуфрия, но сказала:

   – Я скажу ему, чтоб сделал.

   Вообще, Сашка к обеду понял, что сегодня они не построят ничего. Трофим сначала смотрел на чертежи, как баран на новые ворота, потом, после пространных Сашкиных объяснений, отправился в дровяной сарай, выбирать подходящую древесину. Нет, не в тот дровяной сарай, что рядом с монастырём, а в тот, который был в Заречье. Чтоб ненароком кого-нибудь не оскорбить, Шубин отправился к кузнецу, на ознакомление с будущим полем битвы. Туда же, в Заречье.

   Вообще, Александрова слобода по тем временам представляла собой редкостное захолустье. Ярмарки и то здесь не было, только торжище, где по мелочи торговали купцы не самого высокого полёта, да местные крестьяне. И народ такой же здесь жил, без полёта мысли, придавленный ежедневными заботами. Поэтому Сашка не удивился, что в кузнице нет ни токарного станка, ни тиглей для выработки легированной стали, ни просто тиглей. Но Сашке кровь из носу нужно было наладить с кузнецом взаимопонимание, но, похоже, это было ни к чему. Самые сложные задачи, что здесь решались – подковка лошадей, да правка топоров. После всех реверансов и замечаний о погоде, Сашка спросил кузнеца, отольёт ли он несколько деталей из бронзы.

   – А где ж ту бронзу взять? Бронза денег стоит, – кузнец Вакула поднял кривой чёрный палец к потолку, – вздорожала нынче бронза-то!

   – У меня есть бронза, – ответил Сашка, – если я принесу, то отольём?

   – Как принесёшь, так и посмотрим. Может и отольём. А может быть и нет. Бронза, она такая! Бронза – она обхождения требует!

   Каззёл! – резюмировал Сашка, выходя от кузнеца. Было же видно, что тот работать не хочет, поэтому и изображает из себя такого умудрённого жизнью.

   Надо было сразу в Москву ехать. Тут только нервы, и ничего кроме нервов. Поднимать глубинку – это, конечно, почётно, но глупо. Нахрена мне эти амбразуры? Ни одного луча света в этом тёмном царстве! Мордор, в натуре, и кругом одни орки. И, главное, ни у кого нет ни честолюбия, ни самолюбия. Одно собственное достоинство. Вот тут-то полный порядок! Не так посмотрел, поздоровался не так – не уважаешь! А за что тебя, спрашивается уважать? Ур-р-оды. Нет, до Москвы день пути, ежели верхами, а там и токари, и столяры человеческие. Опять же, мать городов русских.

   "Ладно", – успокаивал он себя, – "у нас медленно запрягают, зато быстро ездят". И то правдой оказалось. В мастерской Трофима уже готовые брусья разложены по лавкам, а во дворе мастерской двое учеников под руководством подмастерья ладили козлы для распиловки досок.

   – О, Трофим! У тебя дела, я гляжу, движутся?

   – Помаленьку. Бог даст, за неделю-то тебе сладим стан-то. Только что там такого особенного? Разве может челнок летать?

   Третий раз у Саши сил объяснять не было.

   – Увидишь, всё сам увидишь.

   – Ты мне объясни как в тех чертежах, что нарисовано. Чтоб я представление в голове имел.

   Хорошо, хоть с пространственным воображением у Трофима было всё в порядке. Саша ему на пальцах и деревянном бруске объяснил суть прямоугольной проекции. Что такое проекция вообще, и для чего существуют чертежи.

   – Это как грамота для механиков, – сказал Саша, – любой механик в любой стране смотрит на чертёж и видит, как надо строить машину.

   – Эвон оно как... А мы вот безо всяких чертежей... как отцами велено и дедами заповедано.