Текст книги "Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

   – Ты всё сказал? – пододвинул к нему деталь и равнодушно повторил, – переделать так, как начерчено, а не так, как ты себе придумал.

   Строптивый кузнец переделывать не желал, он желал покоя и привычных подков. Наконец, Саша не выдержал:

   – Я тебя не учу железо ковать? Так и делай, что тебе сказано! А то много воли взяли, то – хочу, это – не хочу. Будешь много говорить, так матушка Манефа тебе поправит образ мыслей.

   Пороть на конюшне – Саша вообще считал это выражение, как некий стёб, мем, выдернутый из псевдоисторических романов, но в этой реальности пороли на козле. По пятницам. Вот Вакулу и отпороли, с приговором – за несоразмерную гордыню.

   "Командно-административная система всегда добивается выполнения поставленных задач" – сделал вывод Саня, но теперь, конечно, о сердечных отношениях с Вакулой можно будет забыть. Однако сам Вакула, на удивление, считал случившееся всего лишь мелким эпизодом и зла на Саньку не держал. Ибо получил за дело. Дальше дело пошло лучше. Саня беззастенчиво списывал на нужды будущего станка железо, а Вакула ковал инструмент. Железо было так себе, кузнец тоже умениями не блистал, но при помощи Гейнца, цементации и чьей-то матери Саня своего добился. И в первую очередь сделал резец для токарного станка, позволяющий даже однорукому делать по две штуки абсолютно одинаковых катушек за раз.

   Вторым ходом Саша продавил внедрение Образцов, что по-нерусски назывались шаблонами, Лекал – слава богу, это оказалось русским словом и Проводников, которые неправильно будут называться кондукторами, и прочими приспособами для повышения производительности труда, из-за чего они чуть не подрались с Трифоном.

   – Ты можешь своих учеников учить столько, сколько тебе заблагорассудится. А у меня жизнь одна, и я хочу прожить её так, чтобы не было мучительно больно! Мне к Рождеству нужно два новых стана сделать, а ты кота за яйца тягаешь. У тебя почти двадцать человек друг за другом ходят, чурбачки с места на место перекладывают, а ты им серьёзной работы не даёшь!

   – Как же качество? – с трудом произнёс новое слово Трофим, – если ученикам работу доверять?

   – А всё просто. Самые малые делают самую тупую работу, доски размечают с помощью лекал, или готовые детали олифят, или баклуши готовят, кто посноровистей – те пилят и строгают, а уж самые ответственные операции делают твои подмастерья. А ты – контролируешь! При необходимости вмешиваешься. Ты Мастер, а не пильщик досок, твоя работа – руководить.

   Когда пыль немного улеглась, Саша решил, что не всё так плохо, как казалось поначалу. Трофим смирился с тем, что в его лексиконе появились новые слова, и вроде даже ученики не сильно косячили в своей работе. Жизнь помаленьку начала приобретать привычные очертания стабильности, тем более, что Александр Николаевич свои обязательства исполнял строго.

   Отец Онуфрий тоже поторапливал Сашку и Трифона. Всё чаще и чаще он появлялся в мастерской и смотрел с укором на то, как Саша внедряет прогрессивные методы труда и новый инструмент.

   – Отче, не гони лошадей, – успокаивал его Шубин, – всё пока идёт по плану. Ты лучше езжай в свою деревню возле монастыря и строй работный сарай, вот по этому чертежу.

   – А что ты говорил, про улучшения стана против того, что в Свято-Успенском монастыре стоит?

   – Бронзы нет, – сказал Саня, – я бы для тебя всё, что хочешь, но увы. Ну ты подумай, может там у тебя в кладовках какие неликвиды завалялись, ну, старые подсвечники, кадила... кресты, в конце концов. Может колокол когда упал с колокольни и разбился?

   Отец Онуфрий вильнул глазами. Саша это понял по-своему.

   – А потом положим на место. Ну мы же не крадём, а только для дела. И, в конце концов, эта же бронза не уйдёт налево, она же в монастыре останется.

   Отца Онуфрия корёжило. Пойти на разбазаривание монастырского имущества ему ещё не позволяла совесть. А тут перед глазами пример. Новый стан в Свято-Успенском монастыре исправно выдавал продукцию, а у них только какие-то подготовительные работы. Может зря он повёлся на Сашкины увещевания, может, не стоило гоняться за несбыточным, а построить такой же простенький стан? Но дело зашло слишком далеко.

   – Есть пушка, – наконец выдавил он, – бронзовая. С польской войны осталась. Только как ты её плавить будешь? А может попроще станок поставить? Тот же работает?

   – Прекрасно, – ответил Шубин, – как-нибудь расплавим. Было бы что, а уж как расплавить – мы придумаем. Я тебе, как человеку говорю, второй стан будет в четыре раза производительнее нынешнего. Зачем тебе раскидываться? И опять же, ты с сестрой келариней о чем договаривался? О двух станах для меня. Во! И тебе будет два стана. А может, у тебя и свинец есть? – ласково спросил он, – немного, нам чуть-чуть надо.

   Тёмные коммерческие ходы отца Онуфрия Сашку волновали мало, бронзу он собирался сэкономить. Тем более, что брат келарь тоже ниразу не упускал попользоваться Сашкиными талантами, насчёт поучить своих монасей, да и за мельницу ещё не расплатился. И тут Саша был с ним полностью солидарен.

   Пушку во двор всё-таки привезли, и Шумахер стал над ней колдовать. По крайней мере, острота проблемы хоть в чём-то была снята. Не считая всех остальных проблем. Слишком много навалилось. Он в той жизни никогда так не упахивался, как здесь. Ничё, уговаривал себя Саша, ещё чуть-чуть, маленько разгребёмся, высплюсь по-человечески. Он потёр ладонями лицо. Руку от этого паскудного гусиного пера сводило судорогой, бумага больше походила на обёрточную. Кругом засады. "В конце концов, главное, чтоб капилляр был, и вовсе не обязательно, чтобы это была нержавейка. Бронза, например. Пусть-ка Гейнц озадачится. Заодно и про капилляры ему расскажу", – думал Саня, мечтая о простом металлическом пере. О шариковой авторучке он уже не мечтал. "Дичаем", – продолжал он разговаривать с самим собой, – "как же быстро мы дичаем! Пружины опять же нужны. Это Шумахер пусть работает. Пусть пашет, половой гигант". Играя на его непомерном, гигантском самолюбии можно было ставить перед ним абсурдные, с точки зрения его современника, задачи. И Гейнц вёлся. Благо, процесс закабаления Шнеллер-Шумахера шёл полным ходом.

   Купчиха аккуратно уложила последние витки колючей проволоки вокруг судьбинушки шваба. Видимым успехом его похождений стало то, что их переселили в пустующий дом, а старуха Лукерья из приходящей прислуги превратилась в постоянную. Теперь дома была еда. Иногда. Иногда даже съедобная. Но на обеды к купчихе Саню уже не приглашали. И теперь Сашка вроде бы как находился на иждивении у Гейнца.

   "Вот жеж, блин", – Саня корил сам себя, – "стоило тут из себя невинную гимназистку изображать, высокими моральными стандартами бравировать. Жил бы, сейчас, как Гейнц. Как сыр в масле бы катался, а не питался бы сейчас объедками с праздничного стола. Я Чужой на этом празднике жизни". Кое-какое разнообразие в рацион голодающего Шубина вносила купеческая дочь, которую маманя оправляла понаблюдать за подворьем, пока Гейнц её обедал. Сам же Шумахер, по ему одному понятным резонам, концлагерь, в котором оказался, считал делом вполне естественным, и вырваться из застенков не стремился. Он со своим чудовищным самомнением принимал всё как должное. Никаких рефлексий не высказывал, и, Саша где-то подозревал, считал всё поразительным везением. Разговоры про полозья для кареты почему-то в последние недели возникали всё реже и реже, пока окончательно не затихли, тем более, что зима всё не наступала. Редкие снегопады сменялись оттепелями, дороги превратились в моря липкой грязи. Временами даже шёл дождь.

   В это время, вообще-то, все порядочные люди готовились залечь в зимние квартиры, а вот Шубину было совсем не до этого. Но мысля не дремала, и однажды он добрался, наконец, до шерстобитной мастерской. В клубах пара ничего разглядеть было невозможно, слышались лишь мерные хлопки вальцов, да негромкие ругательства.

   – Эй, кто есть живой? – спросил во мглу Саня.

   – Слава богу, здесь все живые, – отвечали ему невидимые невооружённым взглядом люди.

   – Изздрассти вам! – проорал в туман Шубин, – ну так покажитесь хоть.

   Стук стих и из водяных паров Сане навстречу вышел мужик со скалкой в руках.

   – Пошто кричите, барин?

   Из-за его спины высунулись морды помоложе. Саня подкинул на ладони монету.

   – А я вот спросить зашёл, никто заработать рубль не хочет?

   – А что делать? – заинтересовались морды.

   – А мне сапоги сваляйте из войлока. Или скатайте. Тогда рупь – ваш.

   Рожи недоверчиво переглянулись.

   – Шутковать, барин, идите в другое место, – сурово ответил старшой.

   – Ну как хотите, – разочарованно протянул Саня, – тогда прощевайте, – и шагнул в звенящий снежный вечер.

   Собственно, он и не надеялся на что-либо положительное. Ему уже хорошо была известна позиция мало-мальски стоящих на ногах мастеров. Мы как-нибудь сами, по старинке, не нужны нам потрясения. И рубль не поможет, и пять. Однако, через десяток шагов, не успел он ещё свернуть в переулок, как его догнал пацанчик без шапки и в одной рубахе и портах.

   – Барин, а барин! – позвал он Саню, – точно рубль дашь?

   – Дам. Как сделаешь мне валенки, это такие сапоги из валяной шерсти. Только не мягкие, как кошма, а из плотного войлока, чтоб только ножом резался. Тогда дам рубль и ещё добавлю.

   – И где тебя искать, как сделаю?

   – На подворье купчихи Калашниковой найдёшь. А тебе рупь зачем?

   – Маньке серьги на ярманке купить, – шмыгнул носом отрок, – а то не любит она меня!

   Саня вздохнул. Если не любит, то и за серьги не полюбит, но сейчас объяснять это пацану было бесполезно, но инновационные порывы масс надо как-то поощрять.

   – На, вот тебе в задаток гривенник. Только ты внимательно посмотри, может Машке те серьги и не нужны.

   В общем, может срастётся что, а может и нет, Саня загадывать не стал. Есть дела и поважнее валенок. Тем более, что личная жизнь Шумахера внезапно заиграла новыми красками. Резвая купеческая дочка тоже захотела получить кусок своего сладкого медового пирога и легко обошла мамашу на повороте. После чего Гейнц как бы случайно сделал то, после чего не только простые джентльмены, но и дерзкие мачо обязаны были жениться. О чем вполне недвусмысленно напомнили Гейнцу два крепких дяди поруганной девицы, заставшие парочку в положении, исключающем всякие ложные толкования. Не просто так застали, конечно же. Сашка им калитку, собственно, и открыл.

   – Надругалси, окаянный! Прокралси и соблазнил! – заламывая руки, рыдала девица, – соблазнитель коварный. Порушил честь мою девичью!

   Саша уже, как минимум трижды, вполне успешно эту самую честь рушил, причём ни в первый, ни в последующие разы никаких признаков оной не заметил. Он успокоил немца, что решит вопрос полюбовно, без членовредительства. Дело поворачивалось к свадьбе. Мадам купчиха с удвоенной силой начала обедать Шумахера, дочка расцвела пуще прежнего. По идее, Гейнц, ну, по крайней мере, Саня так предполагал, должен был бы уже шататься на ветру, но он удивительным образом округлился и залоснился. Всё, что русскому смерть – немцу только на пользу. Он, судя по всему, считал, что держит бога за бороду, и оттого у него стали проявляться некие нотки превосходства в голосе. Даже он начал Сашку поучать, как жить, отчего Саня чуть не взбеленился.

   "Русские атмосферы, что ли, на них так влияют?" – возмущался Шубин, – "двух месяцев не прошло, как приехал, а уже нотации читает". Но Саня прощал этому гаду все его шовинистические заезды по одной причине – Гейнц работу свою делал с упорством роторного экскаватора. И настолько качественно, что Саня просто не мог надивиться на то, что у Шумахера получилась даже бронзовая гребёнка батана, самая сложная и тонкая часть стана. Вообще-то Саня и не подозревал, что в это время можно хоть что-то путное сделать, имея в виду механические станки, но Ярослав как-то опустил его на землю. Напомнил, что станки Нартова, пусть даже в единичных экземплярах, но уже сделаны, а в часах используется балансир Гюйгенса, изготовление которого – отнюдь не тривиальная задача. В мире уже действуют паровые насосы, а Польхем построил полностью, как говорят, автоматизированный завод. Его потом сожгли, правда, возмущённые рабочие, но это детали.

   Однако Генеральный План трещал по всем швам. До сих пор не были готовы помещения в Романово, хотя Саня уже отвёз туда упакованные в рогожу разобранные станки. Все оба два, в комплекте. И теперь настала очередь получить свой пряник отцу Онуфрию. И Саша в некотором роде пожалел, что не отдал самый первый стан второй версии сразу в монастырь. Отработали бы все мелкие недочёты, а потом бы и за своё взялись. Так нет же, жаба придушила. Но ничего, ничего, ещё поработаем, теперь и у меня есть ученики и инструмент.

   Все заинтересованные лица собрались в деревушке Лукояново, что возле одноимённой обители. Настало время смотреть на свои труды воочию. С удовлетворением он увидел, что здание построили именно так, как и требовалось – широкий шестистенок, с двумя большими срубами по краям и в середине этакая половинка избы. По бокам больших третей здания пристроили сарайки для лошадиного привода. Саня проконтролировал сборку стана и проверил его работу.

   Мягко хлопал батан, громко стукали погонялки, с едва заметным шелестом сновали ремизки. Саше в этих звуках слышалась какофония будущих цехов текстильного комбината

   Поставить контроль обрыва нити... ещё восемь ремизок, чтобы сделать саржевое и сатиновое переплетения... а ещё... и ещё... сменные челноки, и ещё... рычаги и коромысла, тяги и торсионный вал с эксцентриковым толкателем, сменные рейки с кулачками разного типа. Саша погрузился в экстаз и чуть не впал в грех улучшения улучшенного. Вовремя, правда, поймал себя на том, что начал уподобляться Славику. То есть, начал создавать идеальную вещь, и, попросту говоря, не сделав ничего, собрался утонуть в бесконечных усовершенствованиях. Поэтому остановил бег мысли и просто наслаждался хорошо сделанной работой. На станине красовалось выжженное клеймо "АяксЪ 1725" в овале.

   – Der Teufel soll den Kerl buserieren!* – восхищённо произнёс Гейнц, – Я куплю у тебя этот инвенциум!

   – Это, Гейнц, не инвенциум, а так, игры праздного ума. Вот начёт настоящей инвенции мы с тобой поговорим ближе к Рождеству. Ты хочешь по-быстрому срубить бабла и слинять? Хрена тебе. Я тебе в первый день сказал, что ты попал. Ты попал в Россию. Рупь за вход, и три за выход.

   "Ты уже слишком много знаешь", – подумал Саша, – "чтобы тебя вот так просто выпускать".

   __________ __________

   ^{* – перевод не приводится по цензурным соображениям.}

   Отец Онуфрий мысленно потирал руки и мучительно соображал, стоит ли делиться новшествами с матушкой Манефой, или же по-тихому всё подмять под себя. Несомненно, стоило подумать и о реконструкции мельницы. Александр показал, что действительно, в механике что-то такое пользительное есть.

   А Сашка с Шумахером пешочком топали обратно в Александрову слободу. По едва примёрзшей слякоти начала мести скупая позёмка, завивая вокруг ног жиденькие снежные вихри. Гейнц прибавлял шагу, ноги, в его европейских модных туфлях с квадратными носами и бронзовыми пряжками, начинали мёрзнуть. Саня злорадно ухмылялся: "Здесь вам не тут, едрёна корень, это тебе не по Европам щеголять". Мысли немедля перекатилась на насущное, его сапоги тоже не шибко грели. На охоту ребята выезжали, а не на зимовку. "Надо что-то придумать", – начал уже и Саня подскуливать, – "иначе замёрзнем, как Амундсен в Антарктиде". Тулуп его, приобретённый по случаю, был уже разодран на клочки предприимчивым Гейнцем, а новый Саня так и не удосужился купить. Позёмка становилась всё плотнее, мир превращался в белёсую мешанину из снега и облаков. Начиналась первая в этом году метель.

   Сане пришлось ещё раз ехать в Романово, клянчить у Ярослава деньги, заодно пожаловаться на жизнь и невыносимые условия работы. Исключительно по привычке, потому что жаловаться больше было некому.

   – Это не работа, это панихида какая-то. Пипец что за дремучие люди. Всяк на свой аршин мерит, у каждого, прикинь, индивидуальный, проверенный временем! Это же вообще сводит на нет все возможности заказа деталей на стороне. То есть, если мы раму закажем у одного столяра, и скажем, что она должна быть пяти аршин в ширину, она и будет пяти аршин, только плюс-минус с небольшим. Плюс-минус четверть дюйма, с необходимостью подгонять деталь по месту рашпилем. Ничего сложнее деревянной ложки изготовить невозможно. И то, один бьёт баклуши, а второй режет. За что ни возьмись, всё не так.

   – Не зря же была верста вообще и верста коломенская. Ещё Иван Четвёртый указы писал о введении единой системы мер, – ответил Слава, – гонцов по градам и весям рассылал, только не впрок это всё было. Как было, кто в лес, кто по дрова, так и осталось. Нет единого рынка, нет единой системы. С персами торгуют так, с Европой – вот этак, а где-то посредине усредняют. Оттуда и такие экзотические меры веса, как контарь. Если что, надо к своим чертежам свой аршин прикладывать.

   – А гирькой – в висок, – кровожадно пошутил Саня.

   Ну а любвеобильного шваба, а вместе с ним и Саню, постигла великая кручина. Дело о надругательстве над невинной девицей Калашниковой, несомненно, кончилось бы полюбовно, и свадьба бы состоялась сразу после Рождества. Только вот идиллия разрушилась в тот самый момент, когда из командировки внезапно вернулся собственной персоной Калашников, решительно прошел через ворота, едва не снеся развесистыми рогами перекладину.

   Обломал оглоблю об спины любвеобильных матери с дочкой, потом ещё часа два с налитыми кровью глазами гонял жену по двору обломком жерди. Его тонкая душевная организация не выдержала столкновения с суровой тканью бытия и оскорблённая столь откровенным попранием семейных ценностей, нашла утешение в вине. Точнее говоря, он не смог смириться с потерей почти половины своей недвижимости, которая должна была бы уйти в качестве приданого к Гейнцу. Почему-то виноватым в этом он назначил бедного Шумахера, а отнюдь не свою жену, и уж, тем более, не свою дочь. Наверное, не запей горькую, купец Калашников смог бы, несколько ранее предназначенного времени, создать "Союз Михаила Архангела". Но страсть к спиртному и общие последствия алкогольных упражнений превысили его ненависть к иноземцам. Тем не менее, Шурику и Гейнцу было предложено, и отнюдь не в куртуазных выражениях, покинуть купеческое подворье немедленно. Точнее говоря, на ночь глядя, прихватив всё, что на них было. Так что скитальцы за неделю до Рождества брели в Романово как погорельцы, причём Гейнц щеголял в подшитых кожей валенках, а Саня думал, щёлкая зубами, что помрёт, не приведи господь, единственный металлург в их компании, и некому будет делать подшипники.

   Глава 12

   Накануне Рождества 1725 г. Зима, крестьянин торжествуя!

   Судя по этим сведениям, не только большинство фабричных изделий было хуже иностранных, но некоторые из отраслей производства оставались даже совершенно недоступными для русских фабрик. «Штофцев суконных», например, на них вовсе не делали так же, как не производили кое-каких видов «лент, галунов тафтяных и лент зубчатых банберековых и тафтяных нумерных и флоретовых и других мелких цветных»; в таком же положении находилась в 1727 году и выделка «штофов золотных и серебряных, всяких штофов, бархатов венецких и флоренских атласов цветных с золотом и без золота, объярей насыпных, отласов гладких венецких, всяких цветов тафт турецких, штофцов полушелковых, полуобьярцей насыпных и черезниточных с золотом и серебром, обьярей глатких шелковых и белокосов грезетов турецких камок италианских цветных и одноцветных, а также всякаго звания товаров; а нынече из заморя, писали купцы, в вывозе не имеетца». (Лаппо-Данилевский, «Русские промышленные и торговые компании в первой половине XVIII столетия», СПб, 1899, стр. 36).

   Какой россиянин не любит быстрой езды? Ветер в лицо, слёзы от ветра – из глаз, снег звонко визжит под полозьями на поворотах. Яркое зимнее солнце сияет в снежном отражении и тысячами искр слепит глаза. Красота!

   – Вот мчи-и-тся тройка удала-а-я! Вдаль па-а-а-дароге столбовой! – Костя весело горланил малую дорожную песню, от избытка чувств, конечно же, отчего кучер испуганно оборачивался, а Белка начинала подвывать.

   Казалось, вся Россия ждала этого момента, дождалась и тронулась в путь. Их обгоняли, они обгоняли, навстречу ехали обозы, караваны, путники одинокие и группами. Как только лёг снег, только прекратились метели, так Костя повёл караван со строевым лесом в Романово. И сам поехал, в качестве сопровождения, раз уж все планы трещали по швам. Но обещался к Рождеству, так и надо приехать вовремя. Денег, похоже, у парней уже нет, а он везёт кое-что. Толику малую, около двадцати пудов серебра и золота, не считая всякой мелочи. А чтобы довезти в целости и сохранности такое добро, требовалась охрана, вон она, едет немного впереди. Троица неразлучная, Ухо, Нос и Рыло. И с ними Костя, в расписном возке, взятом, вместе с кучером, напрокат у доброй сердцем помещицы Маниловой.

   Не доезжая пары вёрст до Алабухино, Костя остановил свой авангард.

   – Значьтак, орлы. Дальше я сам доеду. А вы, – он строго посмотрел на подельников, – возвращаетесь назад. Ухо – к Мурому, Рыло – к Вязникам, Нос – к Владимиру. Подберёте себе пять-семь подходящих человек, как договаривались Сроку вам три месяца, и чтобы к этому времени представили мне каждый не меньше, чем по три человека. Смелых, ловких, умелых. Вместе не собираться. В конце марта прибываете на базу, устрою смотр, какие из вас получатся бойцы невидимого фронта, и тогда не обессудьте. Порядок вы знаете – не справился – прощай навеки, здравствуй камень на шее. Вот вам денег на первое время. Поняли? Всё, до встречи, свободны.

   – Слышь, Бугор, – замявшись, спросил Рыло, – ты бы рассказал, как усадьбу Троекурова подломил? А?

   – Всякая крепость есть своё слабое место, – перефразируя Джеффа Питерса, сказал Костя, – говорить вам ничего не буду, потому как вы, по глупости своей, захотите повторить. А в нашем деле – повторение – не мать учения, а прямой путь на галеры. Так что, на каждое дело будем делать свой план. Всё, идите, не будите во мне зверя.

   – Бывай здоров, Бугор, – чуть ли не хором сказали разбойники и развернули коней.

   "Гвозди бы делать из этих людей", – ласково подумал Костя, – "им бы цены не было". Хоть оставшиеся три версты шли глухим лесом, здесь Костя подвохов не ждал. А светить свою настоящую базу было рано. Доверия нет пока к охламонам, надо бы проверить орлов на вшивость, как они среагируют на большие массы драгметаллов. И не такие люди ломались.

   Его всегдашнее ожидание подвоха от любого, самого малого подарка судьбы, его вечная настороженность к бесплатному сыру и здесь взяла верх. Не бывает такого, мучительно соображал он, чтобы такие суммы выдавались по первому требованию просителя просто так. А золото – металл тяжёлый. Скольких на дно отправил – не счесть. Эти тяжкие мысли постепенно рассеялись. В конце концов, брать или не брать – поздняк метаться. Он уже взял. И теперь нечего заламывать руки и причитать, ожидая той разной степени паскудства череды неприятностей, которые идут вслед за такими сумасшедшими деньгами. Которые, как правило, совершенно непропорциональны полученным подаркам.

   В конце концов, никаким самоедством люди со здоровой психикой долго заниматься не способны. Это удел неврастеников в пятом поколении, это у них хорошо получается есть себя поедом в течении дней и месяцев. Оттого у них желчный цвет лица и готовность сорваться в истерику при самом незначительном случае. Даже таком простом, как поездка на трамвае. Костино настроение вновь вернулось к праздничному, в конце концов, на улице хоть и мороз, зато солнце светит ярко, а по ветвям елей скачут снегири и клесты. Костя бы, конечно, успокоился бы сразу, если б догадался, что люди гибнут за металл оттого, что придают ему слишком много значения. А кто просто пропускает этот холодный блеск через себя, не прилипая к нему, как правило, и не несут никакой судебной ответственности. Судебной – от слова судьба. Теперь же просто предстояло всё своё богатство конвертировать в ходовую монету и материальные ресурсы.

   Усадьба Романовых сразу, как прибыл Костя с обозом, превратилась в какой-то цыганский табор, во всей своей красе. Только Анна Ефимовна только ей ведомым образом в течении десяти минут навела порядок, и, что характерно, безо всякого рукоприкладства. Лес сгрузили, мужиков и лошадей определили на постой. Костя выгрузил в кладовые мёрзлую тушу сохатого, бочата с мёдом, ушата с маслом и корчаги с сыром, и особенно аккуратно перетащил в комнатёнку мешки с деньгами. Зашёл в дом, обнялся с ребятами, зашёл к деду персонально поздороваться.

   Позже, уже сидя за вечерним столом со скудной постной трапезой, он пристально вглядывался в лица Славки и Сашки, пытаясь увидеть в них какие-нибудь следы изменений.

   – Ты чё это, Кость?

   – Так... смотрю вот на вас, насмотреться не могу. За собой последнее время никаких феноменов не замечали?

   Слава пожал плечами:

   – Да нет, вроде. Живём, как жили. Ты лучше расскажи, как ты там воевал, каким криминальным способом денег добыл?

   – Экспроприировал экспроприаторов, как классики завещали, – ухмыльнулся Костя, – Мыш, а ну спать вали, хватит тут уши греть со взрослыми.

   Мыш беспрекословно подчинился.

   – Реализовал, так сказать, своё право меньшинства на реквизицию доли общественного богатства, узурпированного большинством. Ребята, ну ей-богу, не надо вам этого знать. Меньше знаете, крепче спите, я вам точно говорю. Деньги это чистые, не бойтесь. Насчёт того, что на них нет крови, божиться не буду, но я с кистенём по большой дороге не ходил. Честное пионерское.

   – Ну уж нет, брателла, ты давай, выкладывай, банду сколотил уж наверное?

   – Какие вы чёрствые, циничные люди.

   При дрожащем свете воскового огарка Сашка никак не мог разобрать, то ли Костино лицо покраснело, то ли почернело. Обострившиеся скулы обтянуты обветренной кожей, щёки ввалились.

   – Что-то ты отощал настолько, что совсем на татарина стал похож

   – На калмыка, – пояснил Костя, – дед у меня калмык. Ну так вот, вместо мечты всей жизни у них – марш бросок на пятнадцать вёрст с полной выкладкой, потом какое-то непонятное рукомашество, и, главное, никак нельзя сачкануть. Гы-гы-гы.

   Он торопливо ел, не разжёвывая, кашу, и продолжал свой рассказ:

   – Я всё ждал, когда они меня убивать соберутся. Они же себе в голове придумали, что жисть будет у них малина, сходил, пограбил – и сразу кум королю. Бабы, выпивка и парчовые портянки. Кстати, почему у них, причём поголовно, мечта всей жизни парчовые, край – шёлковые, портянки? И обязательно, чтоб красные. Какой-то, видимо, древний архетип. М-да. Соразмерно возможностям должны быть потребности, а не так, увидел красивое и побежал хватать. Я им разъяснил их порочную логику.

   Он уже бормотал, едва слышно, в полудрёме. Потом тихо всхрапнул и затих.

   – Пошли, Саша, пусть человек отдохнёт.

   Костя встрепенулся, покачиваясь, встал из-за стола и пробормотал:

   – Спать, спать. Подарки завтра.

   Ефим Григорич, с появлением Славки в своей жизни, несколько умерился характером, только иногда ворчал:

   – Долго ли пролежал, глядь, уж везде беспорядок. А умри – и все прахом пойдет.

   Но, тем не менее, перестал на всякий бряк в одном исподнем выскакивать на улицу, стал гонять по делам Славку, оттого поправился здоровьем, да и валенки, отобранные у Гейнца, пришлись ему впору. Костя с утра преподнёс ему волчью доху и подходящую шапку, из тех, с тайного склада, что вполне прилично сохранились в сухих, проветриваемых помещениях, а не сгнили в сундуках.

   – Вы что тут, как кошки угорелые мечетесь? – спросил Костя, увидев нездоровую суету в усадьбе.

   – К свадьбе готовимся, – на лице Ярослава было некое мечтательное выражение.

   – А ты что мрачный, Саня?

   – Сердце моё преисполнено горечи, – буркнул Саня, – выкинули нас, как щенят.

   – Тьфу-ты ну-ты, рассказывайте.

   Ярослав долго не мог понять, к чему Анна заводила издалека все эти разговоры, про то, что живут они во грехе. То есть, было совершенно очевидно, что это намёки, но Слава всё никак не мог понять, к чему они. Ровно до тех пор, пока Анна, поняв, что прозрачные вздохи уходят впустую, прямым текстом не объявила ему, что беременна. Тут Славку схватил судорожный припадок, потому что он теоретически, конечно же, представлял, откуда берутся дети и что нужно делать в таких случаях, но практически – нет. Более того, он и подступиться к этому вопросу не мог, боясь всё испортить. На путь истинный его наставил Сашка, заявив:

   – Баран. Ты, Слава, хоть умный с виду, а по жизни – дурак дураком. Иди, припадочный, пади на колени и проси руки, как полагается. Хотя нет, сиди.

   Саня сходил к Глашке и напрямую спросил, что ж та, дура набитая, молчала до сих пор? Заодно вызнал, как происходит в порядочных домах порядочное сватовство. Поскольку дом, строго говоря, порядочным не являлся, Саня секвестрировал волевым решением половину обычных при сватовстве этапов, вроде смотрин и прочих приседаний, подкупил попа и наконец, взвинтил в нужное состояние Ярослава.

   – Так, иди прям сейчас к Анне и проси её руки. Как полагается, встань на одно колено и всё такое.

   – Зачем... как? И так вроде... Вроде у нас и так всё ясно?

   – Придурок. Женщинам иной раз важнее не факт, а ритуал. Понял, не? Процедура, как ты любишь выражаться. Церемониал, то есть. Без надлежащей процедуры они всё как-то не всерьёз всё воспринимают, может и обидеться, поверь, я знаю, что говорю. Всё, иди, не тяни вола за хвост.

   Ну и далее всё прошло, как по писаному. Молодые бухнулись в ноги Ефиму Григорьевичу, с иконой в руках, с просьбой благословить. Старик, как и положено, не сильно кочевряжился, а тут и поп подоспел. Так что сговор прошёл по всем правилам, и свадьбу назначили как раз на Святки, из расчёта не сильно потратиться на угощение, да и все ребята должны к этому времени быть в сборе. Теперь Анна Ефимовна стала не, прости господи, сожительница заблудшего проходимца, а вполне себе невеста, что сразу же сказалось на её настроении, и вообще, атмосфере в доме.

   Зато в следующий приезд уже Саня сидел за столом и обнимал свою лысину обеими руками: