Текст книги "Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

   Бормотал про себя:

   – Нужно 19 вольт, это значит... э-э-э... ну, пусть будет эдс 1,2 вольта, это значить... э-э-э... 15,8... ну пусть будет шешнаццать элементов. Минус потери на внутреннее сопротивление, при токе 4,74 ампера, это, значить... э-э-э-э... хрен его знает то внутреннее сопротивление... короче, надо делать двадцать элементов, а потом коммутировать, при необходимости. Допуск палюбасу плюс-минус десять процентов. Значить, от 17 до 21 вольта. Аккумулятор начнёт заряжаться, значит просадит хорошо.

   Саня не заметил, как начал грызть ноготь. Привлекать Гейнца никак не хотелось. Всё в одиночку, тайком. Проводов нет, всё на шинах, вес батареи тянул на полста килограмм. Сане хватило ума сообразить, что в кислоте оставлять цинк нельзя, так что пришлось делать блок, чтобы вынимать батарею из одного бака, макать в другой, с раствором поташа, а только потом оставлять подвешенным в воздухе, для просушки. В конечном итоге он потратил на все эти телодвижения массу времени и сил, что подтвердило всем известный, но часто забываемый закон природы – всё просто только в представлении дилетантов. Но пока не попробуешь, не узнаешь. В общем, гемора оказалось гораздо больше, чем казалось вначале, и это – не считая поляризации, про которую Сашка, конечно же, забыл. Пришлось упражняться в ликвидации этой напасти. В целом, эта батарея была похожа на современные Сашке источники питания, так же, как и паровоз братьев Черепановых на "Locomotiv GT".

   Цинк исчезал, оставляя на дне корыта черные мелкие чешуйки и какую-то муть. Это, видать, металл оказался такой условно чистый. М-да. Не то слово. Грязный цинк. И неизвестно, что теперь в растворе. Можно было цинк просто перегнать, но для этого оборудование нужно. Нужно, да. Тигли и всякая герметичная посуда, с термостойкостью до тысячи градусов. Или под вакуум с приёмной колбе? Как сложно жить. И всё равно что-нибудь придётся придумывать, рано или поздно появится руда, и придётся каким-то образом из неё добывать металл. Мысль крутилась и вертелась, как карусель, ровно до того момента, пока Саня сам себя не остановил. Нахрена нам вообще цинк? Мы, вообще-то, текстилем занимаемся. Цинк, конечно, полезное вещество, но не актуальное. Под серьёзное электричество нужно делать серьёзный генератор. А пока ноут поработает на том, что есть. Камень с души свалился. Цинк пусть себе растворяется, потом можно будет сделать более стабильный элемент Якоби, нечего пока добру пропадать, пусть ток выдаёт. Теперь же, для второго этапа модернизации Гейнца пришлось всё-таки привлекать. Тот принёс три свинцовые пластины и ещё куски пяти шин, что Саня ему заказал накануне.

   – Ну что ты ещё тут такого придумал? – спросил Гейнц, отряхивая валенки от снега.

   Первый шаг к получению чистых химических веществ почти что провалился, из-за непростительной слабости экспериментаторов. Зато биметаллический термометр, который размерами походил на суповую тарелку, работал исправно. Товарищ Фаренгейт, который нам вовсе не товарищ, и Реомюр, и многие другие, лепили что ни попадя, пока нормальному человеку по имени Цельсий, не пришла в голову правильная мысль. Начитанный Гейнц было начал настаивать, видимо из чувства ложно понятого патриотизма, на шкале Фаренгейта, но Саня его окоротил. То есть послал в самых простых выражениях и сделал человеческую шкалу. Чтобы подсластить пилюлю в целях торжества науки, назвал её шкалой Шумахера. Вообще, Гейнца последнее время постигли самые разные открытия, и всего лишь из-за одного цинка. Сашка даже начал опасаться, что от такого обилия новшеств у немца поедет крыша, но, как всем известно, Шумахер был немного философом и принимал явления природы со спартанским спокойствием.

   Таиться дальше было уже невозможно, поэтому Сашка и пошёл на такой шаг, с разоблачением и материализацией. Впрочем, Гейнц вообще пока не видел ничего, кроме двух ящиков с непонятным содержимым.

   – Электрический флюидый эфир и его последствия, – ответил Саня, – ты вот только скажи, ты во что веришь – в корпускулярную или коит... континуальную концепцию?

   – Я верю в Господа, – ответил он, – но Декарта читал. Когда смог пристроиться придворным алхимиком, к герцогу... неважно к какому... его всё равно отравили. М-да. Хорошее время было, жаль недолго.

   Сашке было интересно узнать ещё пару-тройку фактов из богатой биографии Шумахера, но дело есть дело.

   – Давай, прикручивай, – пробурчал он, – ща дело сделаем, и потом обсудим герцога и его алхимию.

   Гейнц прикрутил-таки жалким подобием гаечного ключа железные – меди катастрофически не хватало, – шины в указанное место шестью, причем разными, парами болтов с гайками. "Подгоняли по месту", – догадался Саня, – "индивидуальная, ручная работа". Метчиков и плашек в наличии не имелось. Не имелось также рубильника, предохранителя и реостата. "Всё на коленке, всё через задницу", – бурчал Саня, – "даст бог, не взорвёмся, не сгорим, и не отравимся".

   Сам он, конечно же, внутри мандражировал. При таком каменном веке дождаться нужного результата можно только при одновременной помощи Маниту, Аматерасу и Николая-угодника. Кто в нынешнем пантеоне русских святых отвечает за физику и неорганическую химию, Саня не знал, поэтому перекрестился и постучал по разъёму ножевого типа, чтобы обеспечить хороший контакт и благоволение небес. Внешне, конечно же, электрические явления сразу никак не проявились, если не считать мелкую искру во время подключения батареи.

   – Ну всё, – заявил Сашка, – пусть работает. С божьей помощью.

   Однако показались пузырьки на электродах, процесс пошёл. Что будет в результате – гипохлорит или хлорат натрия, покажет время. Может вообще какая-нибудь непригодная для применения смесь. Но Саня надеялся, что всё-таки нужное количество гипохлорита натрия он получит. Не зря же он в своё время мучился с получением бертолетовой соли посредством электролиза. Правда и время было иное, и реактивы, и электроды. Были и амперметры с вольтметрами, и вообще. Чуть пальцы не оторвало, – это он вспомнил, как на простой бумажке у него в руках рванула смесь красного фосфора и бертолетки, что, в целом, показывало верный, с точки зрения электрохимии, и порочный, с точки зрения соседей, Сашкин Путь.

   Однако Гейнц всё-таки усмотрел в корыте с раствором соли некоторые изменения.

   – Кипит? Само? – спросил он и попытался наощупь определить температуру.

   – Реагирует, – возразил Сашка, – пошли пока отсюда, тут сейчас вонять будет. За час что-нибудь получится. Не может не получиться, – успокаивал он уже сам себя.

   Они вышли во двор и оставили открытой дверь.

   – Пусть проветривается, – сказал Сашка, – у тебя есть вопросы?

   – Что это за... – Гейнц не смог сразу подобрать подходящего слова, – за этакое... такое ты построил?

   – Прогресс, или наука на марше, – самодовольно объявил Сашка, – я ж тебе говорил, электрический флюидный эфир я получил, и сразу к делу приспособил.

   – Что ещё за очередную чушь ты мне тут рассказываешь? Мне, значит, говоришь, что флогистона нет, а сам тут флюиды какие-то изобретаешь.

   – Это не чушь. Это то, что есть на самом деле, в отличие от чисто умозрительного флогистона и мифического теплорода.

   Саня понимал, на какую зыбкую почву он становился, но решил на этот раз додавить Гейнца. Один раз, но до конца. "И что я к тому флогистону докопался", – думал он между делом, – "всё равно ничего сейчас, в наших условиях, не докажешь".

   – Ты меня послушай, – начал он издалека, – я сейчас тебе, к сожалению, натурно доказать много чего не могу. Так что прошу поверить мне на слово. Кое-что покажу, когда реактор остынет, а сейчас внимательно слушай. Я использую свои знания для дела, и доказывать тебе не собираюсь ни-че-го! Если вы там, в своих Европах, прозябаете в невежестве, то это ваши проблемы. Будет время тебе что-то объяснять – объясню, а бодаться с тобой, из-за того, что ты считаешь это ересью, чем-то невозможным, или ещё по каким-то тобой придуманным причинам не буду!

   В голове у Шумахера варилась какая-то невыносимая каша, смесь махрового мистицизма, трепетного идеализма и самого грубого материализма. Настоящая химия начнётся только с Лавуазье, а пока приходилось изворачиваться так. Однако пока Шумахер был готов слушать.

   – Отчего железо превращается в ржавчину? Не думал? Не ду-у-умал, – удовлетворенно констатировал Саня, – потому что это для тебя явление привычное и неизбежное, как восход солнца. И, следовательно, ты не задумывался о том, что при этом происходит. В общем, я тебе открою тайну – ржавление и вот эта батарея – это явления одного порядка. Связь между ними неочевидная, но она есть. А во второй емкости происходит обратный процесс. В целом это называется окислительно-восстановительные реакции. Философическая диалектика, дуализм, единство и борьба противоположностей. У восточных народов это называется несколько иначе, ну там и менталитет другой.

   Нарисовал Гейнцу тайцзы, которая, как всем известно, в краткой и доступной форме изображает круговорот всего сущего в подлунном мире. У русских же она трансформировалась в неразрешимую философскую задачу: "Где начало того конца, которым кончается начало?" С Гейнцем чуть не случился пароксизм мозга, поскольку слова Сашка говорил все знакомые, а вот вместе они никак не сочетались. Всё это, по мнению немца, относилось к разделу магии, поскольку разумом не осознавалось, как научно подтверждённый процесс. Но он молчал. Боялся, что Сашка замолчит, а результаты его опытов – вот они. И они требовали хоть какого-то объяснения.

   Сашка тоже боялся. Боялся всего – начиная от того, что Гейнц начнет обвинять его в сношениях с дьяволом, или, на крайний случай, начнёт аргументированно возражать. Трудно тягаться с Шумахером, который цитировал таких авторов, о существовании которых Саня даже и понятия не имел. Гейнц хоть и был так же далёк от теоретической физики, как и Сашка от теоретической химии, но, поскольку дело касалось металлов, он решил дослушать до конца. Было видно, что у него происходит ожесточенная внутренняя работа.

   – Ладно, пошли, там, кажется, уже получилось, то что нам надо.

   Отсоединили батарею, Сашка опять произвёл все манипуляции с нейтрализацией, заодно успев показать Гейнцу искры. Вытащили полурассыпавшиеся свинцовые электроды из второй бадьи. Гейнц закашлялся:

   – Что за хрень? Чем это воняет?

   – Это благоухают новые знания, – ответил Шубин, оставил немца в задумчивости, а сам прошёл в первый цех.

   Невидящим взором обвёл собравшуюся там компанию. Хмыкнул, что-то там многовато народу. Забрал кусок ткани серо-коричневато-зеленоватого цвета, того, что кратко называется "пегий", вернулся. Бросил ткань в бадью с мутным реактивом и с чувством глубокого удовлетворения наблюдал, как стремительно белеет тряпка. Гейнц сразу сообразил, что происходит, даром, что металлург, и выразил своё восхищение замысловатой фразой. Из-за того, что западные народы не имеют доступа к лексическим богатствам Востока, немцам, живущим в России, приходится приобщаться к русскому культурному наследию таким вот своеобразным способом. Саня же молча достал тряпку и потёр ее пальцами. Раствор мылился. Он сполоснул руки в предусмотрительно приготовленном уксусе. Кажется, получилась "Белизна". Впрочем, с точки зрения конечного результата не столь важно, что там получилось, главное, чтоб не было смертельно ядовитое. А уж чем оно там отбеливает, кислородом или хлором, так то без разницы.

   – Ну всё, Гейнц, – сказал Саня, – теперь можно монтировать моталки-пермоталки и систему шлихтования.

   Немец уже перегрузил мозг себе новыми терминами и не возмущался. Шлихта, так шлихта. Пока Саня отфильтровывал отстоявшийся раствор в другую посуду, примчались его пацаны и начали собирать по чертежам воробы, мотовила и прочие рамы с колёсиками. Саня смазал подшипники остатками солидола, того самого, до миллиграмма соскобленного с банок тушенки. Чем дальше будем смазывать – одному Небесному Механику известно.

   Сашкины надежды, что Гейнц разобрал перегонный аппарат, разбились, как хрустальная мечта. Великой тайной для него было и то, откуда немец брал брагу. Но самогон с каждым днём становился всё качественнее, видимо Гейнц отработал технологию и температурные режимы. Не выпить же сегодня, в честь победы разума над слепыми силами природы, было невозможно. Они и выпили. Потом уже Гейнца растащило на откровения. Видимо, в ответ на Сашкину лекцию о настоящей химии, где нет места химерическим интеллигенциям.

   – Ты знаешь, Александер, когда я был молод, когда учился в университете, какие мечты меня обуревали! Какие планы я строил! Я мечтал стать учёным! Получить всемирную известность. Но увы. Все мечты разбились о суровую действительность. Для того, чтобы заниматься наукой, нужны деньги. Много денег. Кое-кому хорошо, кое-кто смог стать клиентом у людей с деньгами и положением, а мне пришлось зарабатывать на хлеб своими собственными руками. Даже ваша академия, что в Санкт-Петербурге – это совсем не то. Это... Да ладно. Всё прошло.

   – Всё прошло, как с белых яблонь дым... – поддержал его Саня, – но мы не сцым с Трезоркой на границе. Просто ещё не пришло наше время. Ты прав, на хорошую лабораторию нужно много денег. Но ещё нужно до хрена хренищева времени. Вот заработаем денег и сразу сделаем самую лучшую в мире лабораторию. Я тебе открою секрет, – всё, что я знаю про электричество – сейчас в мире вряд ли поймут хотя бы два человека. А пока будем пользоваться явлениями природы безо всяких доказательств.

   Эти слова Гейнца привели к некому подобию внутреннего спокойствия. По крайней мере, с будущим образовалась хоть какая-то определённость.

   – Ты вот что, – вспомнил Сашка, – разбери тут вот эти мешки, что Костя привёз. А то я в минералах не силён.

   Сам Берёзов, гуляя по Муромским землям, оказывается даром время не терял. Откапывал, по возможности, небольшие шурфы и брал пробы. Складывал в мешочки и даже подписывал бирки – где взято. "Некоторые, представь себе", – говорил он Сашке, – "не в эмпиреях витают, а ходят по земле и, представь, иногда даже смотрят под ноги". Вообще, в Судогдском уезде во времена оны было около двадцати стекольных заводиков, больше, чем на всей прочей Владимирщине, вместе взятой, так Костя хотел знать, было ли сырьё привозное или же его добывали на месте. Угля, слава богу, там было завались. Ну и всякие прочие камни он тоже привозил. Это, конечно, было вполне в Костином стиле – привезти, нагрузить работой и свалить. "Сам-то небось, по Невскому сейчас гуляет", – бурчал Саня. Вряд ли он сам смог отличить простой известняк от доломита или магнезита, не стоит даже и стараться. "Не надо себе льстить", – думал Шубин, – "не знаешь, значит надо искать того, кто знает. Если в стране кто-то варит сталь, значит, есть люди, которые знают, как это делать. Вот пусть Гейнц и разбирается".

   – Ты, Гейнц, разбирайся, а я пошёл. На посошок, да. Но больше – ни-ни.

   Он вышел в лунную морозную ночь, напевая себе под нос: "Где вы теперь? Кто вам целует пальцы? Куда ушёл ваш китайчонок Ли?.. Ны-нын-ны-ны на-на... та-та-да-дам... Лиловый негр вам подаёт манто". Потом решил, что до такого оголтелого декадентства Россия ещё не доросла, поэтому продудел фрагмент из "Прощания славянки". Из-за угла амбара был слышен страстный шепот какого-то парня, и неуверенно-протестующие ответы девчонки. "Не даёт она ему", – подумал Саня. – "И правильно делает. Много таких вот желающих. Поматросит и бросит. А девке потом в прорубь головой".

   – А кто это тут у нас безобразия нарушает, а? – гаркнул он в сторону амбара.

   Костины дурацкие, как ему раньше казалось, шуточки намертво въелись в подкорку. В ответ раздалось лишь хихиканье и торопливый скрип шагов.

   Спать было рано, организм, подогретый порцией горячительного, требовал умеренной деятельности. Поэтому он и пошёл в цеха, ещё раз проверить соблюдение техники безопасности. Заодно посмотреть, как его ученики собрали новое оборудование.

   Посиделки – вполне деревенская традиция. Конечно же! Исключительно по бабским партиям, коих в Романове насчитывалось три. Девки и молодухи, не вхожие, так сказать, в эти авторитетные группировки, перебивались как попало, по избам победнее. И вот тут обнаружилось просторное, тёплое и светлое место, откуда не гонят, где привечают, так и потянулся сюда народ. Тем более, у Глашки над душой не висели ни свекровь, ни золовки, барыня являлась изредка, а вечером так и вовсе не приходила. Просто рай земной. Туда же, на огонёк, пришкандыбала давно потерявшая влияние бобылка Панкратиха, принесла в девичьи посиделки опыт поколений.

   Саня зашёл во второй цех, убедился, что всё собрано правильно. В первом цехе царило какое-то нездоровое оживление. Он тихонько приоткрыл дверь, посмотрел и охренел. Сельский клуб за наши деньги! Придраться, правда, было не к чему, станки исправно работали, но мысль о монетизации этого дела появилась. На крайний случай Сашка готов был взять натурой, то есть, трудоднями. Мысль ещё окончательно не сформировалась, но начала думаться. Зря что ли он обеспечивал отопление и освещение в производственных помещениях? Он постоял, послушал, о чем там талдычит старушка Панкратиха. У него сразу покраснели кончики ушей. Пожалуй, подумал он, русские народные срамные сказки имеют глубокие корни, пронзающие тьму веков. Декамерон сразу показался ему пресным и никчемным чтивом. Он прикрыл дверь и ретировался в дом, к Стешке под бок.

   Вопрос о том, как заставить работать на себя всю эту мелкобуржуазную, частнособственническую массу деревенских баб не покидала его ни на минуту. Анна вкратце объяснила Сашке суть проблемы. Обычно первого ноября, то бишь на Козьму и Дамиана, бабам раздавали оброки, как правило – лён на переработку, с целью получить весной готовую пряжу. В этом году Анна Ефимовна вместо льна отдала бабам перебирать рожь – как часть затеянной Славкой программы повышения урожайности. То есть, с романовских ждать пряжи не приходилось. То же, что женщины пряли сами – всё шло исключительно на внутреннее потребление. Девки собирали себе приданое, а замужние – занимались повышением собственного рейтинга. Теперь Сашке стала и понятна та нелюбовь к общественному труду у женщин. Сама напряла, сама наткала, сама выбелила и пошила – и теперь можно чваниться перед односельчанками, какая она вся из себя рукодельница. И пусть все на свете Лидии Сергеевны умрут от зависти.

   Попытка посадить баб прясть в счет денежной части оброка провалилась. Тягло распределялось исключительно на мужицкую часть населения, а бабский кошелёк никак не сопрягался с кошельком мужниным, в чём Саня увидел махровую дискриминацию и стойкие пережитки давно отмершего матриархата. У Сашки всё смешалось в голове, как в доме Облонских. То хочу, этак – не могу, вот это буду делать, а это – не буду. Потихоньку зрела мысль о производстве колючей проволоки, создании трудовых коммун и вышек с пулемётами. Анна Ефимовна плавно отстранила Саньку в сторону, и решила с бабами вопросы по-бабски. Она-то точно трудов народовольцев не читала, и знала всю эту деревенскую кухню не понаслышке.

   На следующий день он продемонстрировал Глашке новый, высокопроизводительный способ отбеливания и технологию шлихтования пряжи. Несмотря на то, что Глафира уже зашивалась, Саня пообещал ей в скорм времени значительное послабление. Для этого он приготовил бабскому обчеству мину замедленного действия.

   Вообще-то это происходило везде, всегда и по одинаковому алгоритму. "Нет, вы сошли с ума – в этом что-то есть – как же мы раньше без этого жили". Так Сашке рассказывали на корпоративном тренинге "Противодействие инновациям в крупных компаниях", но деликатно замечали, что это также относится и к компаниям некрупным. Перескочить эти этапы не удавалось никому, и Сашка размышлял, как минимизировать издержки внедрения новых технологий, пусть и компания была и вовсе микроскопическая. "Не каждый день американским мальчикам достается белить забор", – злорадно пробормотал Саня.

   Он притащил в первый цех самопряху и уговорил Марьянку попробовать утереть нос всем сельским колотыркам (чванная щеголиха). Дети вообще гораздо легче воспринимают всё новое – так решил Саня. Марьянка быстро освоила новый инструмент. До обеда спряла дневную норму. В обед прихватила из дома мешок кудели и умчалась. Мать её только покачала головой – разве сможет такая малая столько спрясть за день? Но успокоилась, всё хорошо, когда ребёнок при деле, да и отец, ежели что, присмотрит.

   К вечеру, когда начали подтягиваться на посиделки девки с молодухами, Саня уже сидел рядом с Марьянкой. В качестве моральной и силовой поддержки. Рядом с малой лежали мотки сегодняшней пряжи, причём уже ослепительно-белой.

   – А ну осади, – остановил он любопытствующих, – неча тут. А то ишь! Пришли, так ведите себя смирно. Как полы мыть – так вас нету, а как языком лязгать, – так вы вот они!

   Девки глухо зароптали.

   – Вы мне характер не показывайте, а то пойдете по домам. Марьянка, – он погладил девочку по голове, – умница, не вам чета. И работящая. Знатная невеста будет, я вот думаю. Сколько за день напряла – вашими кривыми руками столько и за седмицу не спрясть. И отбелить успела. А вы, коровы, вон, сядьте возле печки и сопите в дырочку, крутите ваши веретена. Не доросли вы ещё до самопряхи.

   Плевок в глаза обществу был на грани фола. Или девки съедят Марьянку вместе с потрохами, или же сообразят, что к чему. Страсти разрядила вовремя прибывшая Панкратиха. Божий одуванчик, как её звал Саня, с зубами как у крокодилицы, истёршимися о кости её деревенских товарок. Она, даром, что косила под подслеповатую и недалёкую маразматичку, мигом сообразила, как малая напряла за день столько пряжи. Бесцеремонно отодвинула Сашку с Марьянкой, пробурчала, что, дескать некоторые только добро переводят, и показала класс. Саня был уверен, что та выдавала пряжу тридцатку, а то как бы и не сороковку.

   На следующий же день он принимал делегацию четвёртой, прогрессистской партии романовских девок. Деревенские тори начали терять свои позиции, а Саня довольно ухмылялся.

   Глава 17

   Март 1726 года, парни погрязают в грехе, а Мыш тоскует.

   «Прислуга ... одевала его и умывала, причесывала и приглаживала, укладывала спать на отвратительно чистые простыни, без единого пятнышка, которое он мог бы прижать к сердцу, как старого друга. Надо было есть с тарелки, пользоваться ножом и вилкой, утираться салфеткой, пить из чашки; надо было учить по книжке урок, ходить в церковь; надо было разговаривать так вежливо, что он потерял всякий вкус к разговорам; куда ни повернись – везде решетки и кандалы цивилизации лишали его свободы и сковывали по рукам и по ногам. Три недели он мужественно терпел все эти невзгоды...» М. Твен, «Приключения Тома Сойера».

   «О силы учения! От сияния его пресветлаго! Поистинне свет учения, честнеише есть солнца света! Не деиствует бо свет солнца то, еже деиствует свет учения. Не сотвори бо свет солнца знати Бога, ведати Его волю. Учения ради вся сия в разум наш приведеся...  Велия есть беда света телесныма очима не видети: много паче беднее во тме неведения шататися». Иван Иконник, «Грамматика беседословная», 1733 г.

   – Нихрена себе ты тут наворотил, – Костя оглядывал с неподдельным интересом моточные станки, корыта с химикатами и сушилку.

   И, с не меньшим интересом, рассматривал деваху, что быстро смотала высохшую пряжу, сгребла в охапку катушки и, перед тем как выйти из цеха, успела стрельнуть на Константина глазками. Костя проводил её пристальным взглядом.

   – Иди, иди, Акулина! – вдогонку девке сказал Саня. – Негры пашут, – удовлетворённо заявил он, – Им сейчас не до праздников. Чтоб меньше брали в голову, Анна их заставила брать в руки. Пас-с-куды.

   – Это я не про этих, – поправился он, – эти-то – лица, особо приближённые. В том цеху теперь враг народа Панкратиха за фюрера. Мне, правда, пришлось собрание провести, объяснить, что за право сидеть в тепле и при свете, нужно на обчество, то есть на нас, работать. Пряжу мотать, станы заправлять. Да хотя бы и полы мыть, всё работа. Глашка чисто по времени не успевает, да и пузо у неё. Они, в общем-то, и рады стараться, тем более, мы им платим денег, так теперь у нас внутривидовая конкуренция. Я всё ждал, кто первый сообразит к Трофиму наведаться, новую самопряху заказать. Так первая сообразила Панкратиха, как это не странно. Остальным пришлось в принудительном порядке сдать в аренду.

   Сашке хотелось похвастаться своими успехами среди понимающих людей, ибо Анна Ефимовна удовлетворялась количеством полотна. Но, в свою очередь, хвасталась, конечно же, чисто по-бабски, своим соседкам, таким же мелкопоместным помещицам. Чаще всего почему-то приезжала Собакина, долго сидела у Анны, а выходила от неё с покрасневшими глазами.

   К приезду Константина и Славки Александр Шубин мог гордиться собой, Гейнцем и Степаном. Мог он гордиться также Герасимом, Хрюнделем и всеми теми, кто разоблачил новоявленных луддитов. Это, конечно же, было не то, чтобы ожидаемо, но Саня не предполагал, что движущей силой несостоявшегося погрома будет разрушительная энергия массового деревенского сознания. И ведь не потому, что самопряхи каким-то там образом ущемляли или наносили ущерб селянам своими действиями – только и только во имя расчёсанного до крови собственного гондураса.

   Наглое, вызывающе хамское поведение, чтобы какие-то замулынданные девки вывешивали на плетень пряжи вдвое против любой лучшей, обществом признанной романовской пряхи? На кухнях начались бурления общественных мнений. Не имеют права они прясть больше! Если так кажная девка, или, прости господи, сноха, по стольку прясть будет, то куды котится мир? Разрушение устоев и вообще, страшно сказать, революция!

   Однако возмущаться – это одно, а сделать это другое. Дело, собственно, в понятиях деревенских, не отягощённых хотя бы минимальными навыками увязывания причин со следствиями, одно – поджечь к хренам, чтобы много о себе не думали ни Глашка, ни змея подколодная Панкратиха. Поджечь, даже не думая о том, что вместе с цехами сгорит ещё полдеревни.

   Но шпиёны из всех трёх лагерей, ещё окончательно не потерявшие сознание, вовремя проболтались о готовящемся теракте, и инициаторов взяли на горячем. Саня впервые видел Анну Ефимовну во гневе. Тезис о неотвратимости наказания действовал со страшной силой, и помещица, под страхом вызова следственной команды из Александровой слободы, закрутила гайки до предела. Борцуны и борчихи за посконную социальную справедливость покаялись, получили по пять плетей и новые нормы выработки. Благо Саня к тому времени Трофиму заказал компактные самопряхи версии два, в количестве двадцати штук, которые и стали основой повышенной производительности труда.

   Финалом противостояния стала эпическая битва возле колодца, когда в поисках виноватых – а ведь должен же быть кто-то виноват! – молодые девки, науськанные лидерами противоборствующих группировок, сошлись стенка на стенку.

   Саня с Гейнцем издалека любовались на народные забавы, до них доносились крики:

   – А ну, дурка, удались борзо, не то харю раздроблю. Ишь боешница сыскалась! Я те в разбор съезжу, сверну салазки, – провопила одна баба.

   Вокруг драчух сгрудились и пялились как завороженные – эко диво, девки бьются, – мужики, отвлекшиеся от своих дел. Послышались крики:

   – Дай ей бухана!

   – Рубани ей чушку!

   Начали спешно подтягиваться резервы с разных концов деревни.

   Гейнц пробормотал:

   – Jebaleitung! Wie schwer ist es ohne Pistole in dem Dorf!*

   – Трилобиты, ага, – услышал его Саня, – жаль, коромысла в дело не пустили. Не знаю, почему.

   Драка закончилась ничьей. Истины оппоненты, как и водится в таких случаях, не нашли, зато выпустили пар. Ну и развлечение, какое-никакое.

   _______ ___________

   ^{* – «Какое варварство! Тяжело в деревне без нагана!»}

   Кстати о наганах, тут же перескочила его мысль на замечание Гейнца, можно ведь попробовать? Бертолетку, слава богу, сделаем, а там и до унитарного патрона недалеко... Ну, накрайняк, просто капсюль сделать – уже прогресс, всё не чиркать кремнем под дождём. Добавим какой-нибудь флегматизатор, навроде толчёного стекла, слава богу, бутылки из-под водки ещё остались, и сделаем капсюли. Хотя, опять же подумал он, зачем нам капсюли? Мы же текстилем занимаемся.

   – А в том цехе что? – всё-таки переспросил Костя, судя по всему, интересующийся не что, а кто в том цехе.

   – Там ткацкие станы. Не ходи туда, там работа и детский сад. Хорошо, что печи стоят голландские, а то бы и жратву там варили. Работает три стана, хотя я планировал восемь! От незнания, да. Пять так и лежат разобранные в сарае. Так эти три жрут пряжу со страшной силой, от десяти до четырнадцати пудов пряжи в месяц каждый стан. Калашников уже всех своих приказчиков поодиночке в разные углы разослал, Трифона не отпустили на отхожий промысел, отправили по деревням. До Москвы уже добрались. Да и тут левые купцы уже стали появляться. Скупаем всё, что можно, всё в дело пускаем. И коноплю, и лён и шерсть.

   – Как там наш алкоголик? – спросил Костя.

   – Поначалу начал кудри заворачивать, так я ему пообещал, что ты скоро приедешь, рёбра переломаешь. Притих, перестал всякое фуфло везти. Как один раз ему оглобли развернули, так больше не выёживался.

   – Надо будет к нему зайти, проведать добра молодца. Жена у него смачная, так и просится. Да и дочка вроде ничё.

   – Ничё, – подтвердил Сашка, – особенного. Шерсть вообще никакая, только валенки катать и шинельное сукно делать.

   – Это у неё что ли?

   – Да нет, – мотнул головой Сашка, – я тебе про ткани, а у тебя одни бабы на уме.

   – Дык... два с лишним месяца, прости господи, без женских ласк. Ну ладно, ладно, – ответил Берёзов, увидев, что Сашка к этой теме равнодушен, – давай про ткани.

   – Вот, посмотри, поэкспериментировали. В дело пускаем всё, что привозят. П/ш сделали, основа лён, уток – шерсть. Но получается так ничего себе. Это из пробной партии.

   Саня раскладывал перед Костей образцы тканей.

   – Вот эта мяконькая, из него неплохо бы трусы пошить. А то я уж совсем поистрепался, – заявил Костя.

   – Это да, это экспериментальное полотно. Щёлочь разрушает что-то там в льняном волокне, так она вот такая мягкая и получается. Ну а вот это парусина, чистая посконь, больше похожа на брезент. А вот тут и вообще мешковина. В общем, на складе у нас сейчас... Ты что явилась? – возмущенно спросил Сашка, когда увидел, что Акулина снова пришла во второй цех.