Текст книги "Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

   – И что, много ли ты золота с собой привёз? – поинтересовался отец Онуфрий.

   – За морем телушка полушка, да рупь перевоз, – загадочно ответил Сашка, – кушать золото не будешь.

   Отец Онуфрий, тем временем, просветил Сашку по поводу истинного состояния дел в обители в частности, и монастырях вообще, после Указов Петра I , и о том, что людишек, в общем-то, и нет. Монастырь, как хозяйствующий субъект, переводя на современный язык, постепенно загибался. Нет, силы ещё есть, но тяготы непомерны. И, если бы не караул с мельницей, то разговор сразу же пошёл бы о ткацких станах. Саша, почувствовав поляну для пропаганды, начал соблазнять брата келаря интенсификацией и механизацией, что в условиях ограниченности рабочей силы, как ресурса, есть истинное спасение. И пока монастыри ещё способны что-то сделать, пока их вовсе не задушили, то сейчас самое время стряхнуть с себя замшелые оковы старых представлений о ведении хозяйства. Саша распинался перед отцом Онуфрием ещё и с дальней целью, что тот донесёт до матушки Манефы суть идеи.

   Наконец, изрядно проведя время в увлекательных и познавательных беседах, добрались и до мельницы. Пока монах выяснял отношения с мельником и работниками, Саша не стал откладывать дело в долгий ящик, а сразу же начал осмотр чуда инженерной мысли.

   Нет, это даже не стим-панк, это ватер-панк. Круче не бывает. Саша истинным зрением посмотрел на кинематическую схему и вычленил главное. Короб, прикрывающий вал и шестерни от воды, сгнил и развалился. Вода попадала куда не надо, дерево размокало и лохматилось. Иначе говоря, попросту съело зубья, шестерни проскальзывали, оттого мельница работала урывками, и тряслась, как припадочная. Ещё чуть-чуть, и выворотило бы главный вал из гнёзд, и тогда мельнице пришёл бы полный и окончательный кирдык. Водяное колесо уплыло бы прямиком в Каспийское море, если раньше его не прибрали бы на дрова ушлые крестьяне. Хорошо, хоть само колесо цело. Голландцы делали на совесть, но исключительно на совесть голландскую. Построили, уехали, инструкций по эксплуатации и ремонту, ясно дело, не оставили. И это мы проходили, вздохнул Саша, не нами, оказывается придумано.

   До вечера Саша провозился, осматривая всё и вся. Как это сделано, выяснить слабые места, и уже, когда вдруг придётся строить свою гидромашину, то построить её с учётом всех прочих недостатков и новейших инженерных решений. Мысль заскакала по привычным инженерным шаблонам. Вот если сюда, да подшипник, бронзовый или чугунный корпус с вкладышами из баббита, а вот тут поставить обечайку, то эта штука будет работать вечно. Нагрузки практически постоянные, это всё-таки не коленвал дизеля. Но он себя останавливал. Он сюда ремонтировать пришёл, а не полную реконструкцию мельницы проводить

   По-хорошему, как Саша определил, мельницу нужно было бы остановить и сделать капремонт. Но это уже дело заказчика. Шубин отложил написание дефектовочной ведомости на следующий день, а пока обрисовал отцу Онуфрию общую картину, и спросил, что тот собирается делать. Ибо просто текущий ремонт и восстановление работоспособности – это одно, капитальный ремонт – совсем другое, а реконструкция – третье. И время идёт.

   – Давай повечеряем, а завтра, с утра, я всё скажу.

   Так и порешили.

   Глава 6

   Август 1725 г. Костя едет в Бахтино. Костя едет в Бахтино. Костя едет в Бахтино. Костя приезжает в Бахтино.

   У Кости была мечта, но он предусмотрительно о ней молчал. Она всё равно не входила в противоречие с Генеральной Линией, а лишнего ребятам знать не надо. Психика у них целее будет. Не то, что он собирался щадить чувства Славки или Сашки, просто их лишние сомнения в выбранном пути были ни к чему. Да и Анна Ефимовна, пожалуй, косо посмотрела бы на будущую Костину деятельность. А дед, так и вовсе. Нет, лучше молча делать дело.

   Он пришпорил своего мерина и громко заорал:

   – Ха-ха-га-га! Воля! Воля вольная!

   Животное сделало попытку перейти на рысь, но после трёх-пяти шагов, решило, что это лишнее. Тем более, что хозяин и не настаивал. Константин теперь ехал в деревню Бахтино. На своих лошадях. Он их забрал у разбойников, которые напали возле Александрова. Разбойник, собственно, был один. Остальные четверо так, мясо, массовка, чтобы напугать и задавить числом. Теперь Константин оказался состоятельным мужчиной. В качестве управляющего, в полном соответствии с контрактом. Ибо, как у нас встарь повелось, без бумажки никуда. Контракт был подписан помещиком Романовым, и более ни каких заверениях не нуждался.

   Страна пока ещё путалась в новых законах и указах, и выяснить, кто, где и за что отвечает, было практически невозможно. Тем более, что до такой глубинки, как Александрова слобода, известия доходили с большой задержкой. Пришлось Ефиму Григорьевичу надевать парадный мундир, и ехать вместе с Костей к представителю власти, находящемуся в пределах досягаемости, выяснять кое-какие нюансы нынешнего законодательства. Ибо Слава, как назло, на этот раз ничего сказать не смог.

   Настоящий полковник, князь Пётр Фёдорович Мещерский, находился в одном из своих имений, где-то на полпути к Москве, в тех же местах, где находился на постое в окрестных деревнях Владимирский драгунский полк, командиром которого он и был. Во времена не столь отдалённые, Ефим Григорьевич Романов служил в том полку, в нём же и ходил на Прут, и надеялся, что бывший командир его не забыл. Костя поехал с дедом в качестве денщика.

   Командир не забыл. Встреча была тёплой настолько, что Костя уверился в том, что печень у дедов железная. Сам же он, как настоящий могиканин, в дела ветеранов не лез. Вёл себя, как и положено воспитанному молодому человеку – много слушал, в разговор старших не встревал, отвечал только когда спрашивали. Деды тёрли, как это в таких случаях и бывает, про боевую молодость, походы, пыль да туман. Опрокидывали по чарочке, и, наконец, когда утвердились во мнении, что нонеча, не то, что давеча, перешли к делам.

   В стране ещё не успели прижиться Петровские реформы, как их уже начали отменять. И Пётр Фёдорович сам путался в том количестве наказов, указов и прочих постановлений, которые непрерывным потоком летели из столицы, что по стародавней привычке поступал, как и положено мудрому солдату – ждал, когда указ отменят.

   Косте пришлось ещё раз сочинить Историю освоения Америки и байку про поездку ребят через Тихий Океан, Сибирь и Урал-камень. Со всякими подробностями, исключающими подозрение во вранье, но плавно огибающими мутные места. Князь, как оказалось, ничего не знал ни про Охотское море, ни про Камчатку, короче, Костя расширил ему горизонты обитаемого мира до полей Аризонщины, островов Гавайи и Инкской империи, где, по словам знатоков, жили – не тужили Гог и Магог.

   Поскольку князь был в весьма приподнятом и благодушном настроении, то вызвал писаря для разбора ситуации. Писарь ничего вразумительного насчёт паспортов сказать не смог, потому что по странному разумению Петра Великого, иностранцы должны были приходить прямиком в Петербург откуда-то из Европы, а отнюдь не с Америки. Вдобавок, почему-то считалось, что все они, как один, должны были идти на государеву службу, или, на самый крайний случай, организовывать мануфактуры, но никак не могли существовать сами по себе. Ещё не наступили времена, когда помещики массово выписывали себе немецких кучеров в качестве гувернёров к своим недорослям, так что нормативно-правовая база, как нынче принято говорить, зияла жуткими дырами.

   После очередной чарочки, когда Костя рассказывал о кровопролитнейшей войне между мирными пахарями апачами и коварными ворами навахо, где с каженной стороны участвовало аж по двадцать человек, а храм Христа Спасителя, вместе с прибитым к воротам жуткими деревянными гвоздями отцом Гермогеном, горел красивым синим пламенем, князь очнулся и переспросил:

   – Тык вы что там, крещёны чтоль?

   – А как же, – ответил Костя, показывая из-за ворота рубахи серебряный крестик, – отец Гермоген и крестил. Редчайших душевных качеств человек был. Настоящий подвижник.

   – Так вотоночто! – воссиял отец солдатам, – какие же вы тогда иноземцы?

   Тут же сообща постановили, что раз в Америке живут православные, говорят по-русски, присяги иностранным государям не давшие, то это никак не может быть заграницей, так что никаких пачпортов в Коллегии Иноземных дел не брать! В Москву не ездить тож! Решительный натиск на юридический казус кончился тем, что теперь поступать следовало вовсе по другому закону, а Косте и за ребят мог свидетельствовать любой помещик "или лицо, заведомо благонравное". На всякий случай полковник велел писарю поставить полковые печати на бумаги, и, когда тот замешкался, Костя успел тиснуть печатью на пять чистых листов. Когда-нибудь пригодится.

   Рассказывать про свои ружья Костя не стал. Соблазн был, и великий соблазн. Но при Костиной категорической нелюбви к любым государственным институтам, он эту мысль выбросил из головы. До 1850 года русская армия серьёзных поражений не имела, а вопрос внедрения нарезного оружия – это не вопрос производства оружия – это вопрос политический. А политика, как верно считал Константин – дело политиков, и мараться в ней Костя не собирался.

   Он заливался соловьём про несметные богатства Америки по одной причине: может кто-то когда-то соблазнится и пошлёт туда человеческую экспедицию, а не то недоразумение Беринга, когда тот выписывал круги возле Камчатки и американских берегов, и не ведал вообще, где он есть. Костя, может быть, и попридержал свой язык, если бы знал, что через несколько дней Пётр Фёдорович Мещерский отпишет в Санкт Петербурх своему брату письмо, в котором, в качестве курьёза, помимо прочего будет написано следующее.

   "Порутчика Ефима Романова прикащик, апачского князца Гаяваты, сиречь Берёзы, сын младший, в крещенье Константин, ис Америки прибыл. Баял, от города Охоцка иль с Камчатки плыть на восход, до американского берега, именуемого Аляска, а оттель на полдень, седьмицы три или четыре. Земли там богатые, родят хорошо, сам-восемь, сам-десять, растут померанцы и дерево кактус. Наберегу живут людишки чинук, мирные, охочие к торговле. Железа, коней и порохового зелья не знают, рухлядь дёшева, за топор меняют семь сороков бобра. На Аляске живут тлинкиты и самоеды, голанцы их притесняют, отберают рухляди и золото. Голанцы бьют також невозбранно в наших водах морского зверя, и чинят разор пажитям. Рисовал мапу, где какие острова и берега, и где какие племена живут. Острова Гаваи, Аппонию, Сахалин и берега Китай, чертил також. На островах Гавайских ореха кокоса, что с голову младенца величиной, за тридцать пудов и протчий припас просили железный нож.

   В лето 7156 казак Сёмён Дежнёв со товарищи и Алексеев Федот, московского купца Алексея Усова прикащик ходили собирать ясак с ламутских князцов. Прошли они от Нижнеколымского острога Северным океаном до стойбища Анадыря. Кочи те раскидало жестоким штормом, и оттого из семи кочей два унесло в Америку, где и поныне руские люди живут. Баял Константин, что меж Азией и Америкой пролив есть, а зимой ламуты и чукчи ездят на другой берег к своей родне по льду".

   Господни мельницы мелют медленно, и теперь неизвестно, какую муку смелют из этих слов. Может, не будет приказа предателя Нессельроде о запрете ставить город Владивосток. А может и нет.

   И вот теперь во всеоружии, то есть с бумажками, Костя ехал в деревню Бахтино, от хорошего настроения напевал мелодию из кинофильма "Хороший, плохой, злой", вернее, то, что должно было её изображать. Но больше, всё-таки, это походило на подвывание степного акына. Творчество Морриконе, как песни Фрэнка Синатры, Костя знал наизусть. Больше этого, правда, он ничего не знал, потому что у его соседа ничего другого и не было. С утра субботы Костин сосед располагался на балконе с четырьмя бутылками водки и катушечным магнитофоном, и до вечера воскресенья тосковал исключительно под этих исполнителей. Так что с юных лет любовь к зарубежной эстраде Косте прививали принудительно, а из современного как-то в голове ничего не держалось. Однобокость Костиного музыкального образования компенсировалась его энтузиазмом, на что каурая лошадка, нагруженная Костиным имуществом, неодобрительно косила глазом и прядала ушами. Белка, до этого бегавшая по придорожным кустам, оборачивалась и укоризненно смотрела на Костю.

   На третий день, рано утром, он въехал в славный град Владимир. "Деревня деревней", – думал Костя, – "одно название, что город. Татары его пожгли, поляки пожгли, теперь владимирцы пожгли. Самовозгорание. На этом круговорот должен закончиться". Полюбовался на чёрные провалы пожарищ, остовы печей и обгорелые срубы. Страшный пожар 1719 года, от которого сгорело 11 церквей, Гостиный двор, Земская изба и 79 дворов, превратил город в руины. Костя проехал до торжища, прикупить что-нибудь из свежего съестного, поиздержался слегка. Заодно узнать дорогу в сторону Судогды. Карты Генштаба, которые он изучал перед выездом, слегонца привирали. Не сильно, но в некоторых, весьма важных деталях. Города Кольчугина ещё не было в природе, а на него завязывалось слишком многое. Так что Костя положился на деда в указании маршрута, на собственный язык и божью помощь. Лучше всего было бы приказать кучеру, чтоб довёз, только вот беда, кучеров в наличии не было. Бояться Косте, в общем-то, некого, за исключением служилого люда, а точнее говоря, полной безнаказанности служилых людей по отношению к российским подданным. То, что позже называлось перегибами на местах. А с разбойниками разберусь, думал Костя.

   От Владимира в сторону Судогды дорога была, что называется "бык поссал". Шириной в две телеги, она петляла в лесах, как сумрачный тоннель. Вот в таких-то местах и исчезали караваны. Час пик миновал, из деревень в город уже проехали, а обратно ещё нет. "Чужие са! поги натёрли ноги!" – пробормотал он. Небо начало затягивать серыми облаками, дело шло к дождю. Костя поёжился и поправил лежащее поперёк седла ружьё.

   Вообще-то Костя отобрал у Сашки всё. Обобрал, короче. Самым бессовестным и безапелляционным способом. И когда они начали наводить ревизию и потрошить свои рюкзаки, то вылезло много всякого. Во всяком случае, с оружием было всё в порядке. В наличии оказались Сашкины курковка ТОЗ-66, Сайга-12К, и Костины МР-153 и ТОЗ-17-01. И, чуть позже, он узурпировал право разбираться с содержимым рюкзаков, ящиков и коробок.

   "Понты, одни сплошные понты", – бормотал Костя. Но на этот раз ничего Саше не сказал, своё фе он высказал гораздо раньше, и в гораздо более обидных выражениях. Да и до монстров обвеса и тюниха, которых он видел на предыдущих выездах на охоту, ему было далеко. Вот где была ярмарка тщеславия, так это там. Саша на свою Сайгу привинтил ещё не всё, что можно было. Планку Пиккатини, да коллиматорный прицел с тактическим фонарём. Ещё Костя обнаружил отдельно в коробке ночной прицел, судя по всему, Yukon не из самых дешёвых. Это несколько примирило его с Санькиными заворотами. "Я-то думал, Сашок на баб-с все деньги спускает, ан нет. Маньяк, в натуре", – продолжал бормотать Костя. Дальше из рюкзака вывалился бинокль Carl Zeiss с лазерным дальномером, баллистическим вычислителем и ещё с хрен знает с чем. Костин потёртый Б8х30 выглядел по сравнению с ним откровенно по-сиротски. Нет, Костя, конечно, понимал, что если есть чем, то почему бы и не облегчить себе жизнь, и в этом ряду кое-какие советские, а позже российские, вещи были не самыми лучшими. Но он считал, что брать с собой в лес что-то, чем нельзя забить гвоздь и не испортить вещь, не стоит. Прицел Victory HT 1,5-6х42, это единственное, что Костя себе позволил.

   – Сань, ты рюкзак когда последний раз чистил? – спросил Костя.

   – А? Не помню. Вообще-то никогда.

   – А это что за хренотень? – брезгливо спросил Костя, когда увидел на внутренних швах какие-то белёсые разводы и прилипшие семена.

   – Помидоры раздавил. В прошлом году.

   – А чё за помидоры у тебя были? Из Ашана? Или из Пятёрочки?

   – Обижаешь, начальник. С тёщиной дачи

   – Генномодифицированые?

   – Ты при тёще такого не скажи, глаза выцарапает. Она подвинута на здоровой пище. Никаких гибридов и прочего, только натурпродукт. Навоз, прикинь, за деньги покупает, – ответил Саня. Тёщины пристрастия он, судя по всему, глубоко презирал.

   – Прекрастно, прелэстно, – сказал Костя и начал аккуратно ножом отделять прилипшие семена и складывать в целлофановую обёртку от сигаретной пачки.

   Вопрос с патронами тоже оказался непрост. Вернее, для Костиных целей совершенно не годились патроны 12 калибра с дробью. Ему хотелось картечь и пули. Стали с Сашкой совещаться и порешили дробь высыпать и перелить. Костя отставил это дело на время, патроны прибрал. Для мелкашки в наличии были восемьсот патронов, самых разных производителей. Рекорд, Биатлон, Aguila Super Colibri, Federal, Winchester, Sellier&Bellot. Всё, короче, что было в продаже. Костя намеревался произвести их массовый отстрел с целью оценить недавно приобретённую винтовку. К ней же и брался прицел, вместо штатного и, по рекомендациям лучших собаководов, десятизарядный магазин от полуавтомата Аншутц. Теперь такой разнобой стал дополнительной трудностью, которую предстояло преодолевать. Хотелось бы, конечно, здесь иметь свою Сайгу-М и ящик патронов 7,62, но кто ж знал? Они же не на копытных собирались, а так, уток пострелять.

   "Нет, Слава – это диагноз", – бурчал Костя, вытаскивая из одного кармана Славиного рюкзака дырявый несгибаемый носок и жестяную банку с неопознанным содержимым, но с мохнатой плесенью и запахом тухлецы, а из другого кармана такую же банку с мусором. Костя, во всяком случае, считал, что это мусор.

   – Эй, ботаник, иди, отскребай навоз, – крикнул Костя Ярославу, выворачивая над расстеленной палаткой Славкин рюкзак. Оттуда сыпался всякий шлак, мотки лески, коробочки с блёснами и крючками. Из полезного попалась начатая коробка с сухим горючим. Однако и из мусора Костя извлёк два десятка семечек подсолнуха и четыре – кукурузных, как результат незаконченных Славкиных экспериментов с наживками и прикормками. Костя их тоже забрал в пакетик с семенами. Потом пригодятся, потом. Просто он не был уверен, что в средней полосе есть смысл их высаживать. Вот где-нибудь южнее, это да. Вроде, поговаривали, что табак, картошка и подсолнух были известны на Руси ещё в 17 веке. Патриарх Никон лично клял их с амвона. Но одно дело – известно, а другое дело – широкое применение.

   Дальше в сторону отложились фонари. Несмотря на то, что Костя не любил светодиодные фонари из-за их нечеловеческого спектра, но сейчас пришлось признать, что по экономичности равных им нет, и, по всей вероятности, придётся ими и пользоваться. Дальше образовались две кучи, годного, с точки зрения Кости, и негодного имущества. Годное постепенно перекочевало в два рюкзака, а ружья Берёзов с Сашкой разложили на столе, чтобы почистить и смазать.

   В этот момент в дверях избы нарисовался Ефим Григорич. Скрываться было уже бесполезно, поэтому Костя изобразил картину "А мы тут плюшечками балуемся". Пришлось раскрывать свойства вооружений и их ТТД. На старика было жалко смотреть. Он вцепился в Сашкину курковку подарочного исполнения, с чудной гравировкой золотом, и вырвать её у него из рук можно было только с кровью.

   Для сравнения было вынесено охотничье ружьё Ефим Григорича, калибр которого обещал всем желающим сломанные рёбра, выбитые зубы и лёгкую контузию. Начался разговор специалистов, периодически перетекающий в матерную брань. Дед немедля бы отправился в столицу изобретать новый штуцер и капсюль, если бы не одно но. Он органически не переносил ни Меншикова, ни императрицу. Вслух, конечно, он этого не говорил, ибо это было чревато десятью годами без права переписки, но общие интонационные нюансы Костя уловил.

   Старик обладал неуёмным, невыносимым, чудовищным характером. Ему казалось, стоит только прилечь – как движение во всём мире остановится. В его деревне – точно. И оттого он периодически рвался то сеять, то пахать, то указывать крестьянам, что и как делать. Оттого всегда слегал со всякими болезнями, в основном, лёгочными. Во хмелю был шумен, а его деятельность приобретала безудержный, но хаотический и, слава богу, недолговременный характер. Хорошо, хоть до откровенного самодурства он не доходил, но попытки заставить крестьян выходить на поле строем были. От скуки он иногда задирался с соседями, к примеру, из-за двух сажен заливного луга. Помещики ругались, потом пили мировую, и так до следующего раза. У него была одна слабость – дочь, и, будучи даже в самом сильнейшем раздражении, немедля обмякал, когда с ним начинала говорить Анна. "Повезло Славке", – думал Костя. – "Женщина – мечта поэта... никогда слова поперёк не скажет, а всё равно выходит по ейному. И, главное, всё по уму". Старика он подкупил своим неподдельным интересом к его боевому прошлому. Какой ветеран не любит поговорить о былом, хоть благодарный слушатель всего один. Но зато какой! И Костя у него так и был человеком номер один в их компании.

   Во время консилиума Сашкины акции в глазах деда поднялись на пять пунктов, а Славкины – на три, только за счёт полного владения темой рыбной ловли. А до этого он их ни в грош не ставил, по имени-отчеству не величал и напрямую не обращался. Костя даже слышал, что Романов выговаривал Анне, что она предпочла Славку, человека, по его мнению, никчёмного, а не Костю. Анна что-то тихо отвечала, но старик всё равно оставался недоволен. А тут такой прогресс.

   Поскольку Сашкины пулелейка Lee вместе с картечницей остались дома, то надо было как-то решать вопрос с производством на коленке картечи. После недолгих консультаций решили делать резаный пруток, а потом раскатывать меж чугунными сковородками. Костя пошёл к Глашке и спросил:

   – Слышь, коза, где тут у тебя сковородки?

   – И что вы, Константин Иваныч, меня всяко обзываете? – игриво обиделась Глашка, – сковородки на летней кухне.

   Пошли в летнюю. И тут Костины шаблоны затрещали, но выдержали. Чугунных сковород не оказалось. Глафира вытащила две обливные глиняные тарелки и назвала это сковородами. Костя кинулся к Славке:

   – Славка, чё мне Глашка вместо сковородок суёт? Не в курсе? Где чугуний-то?

   – Видишь ли, Костя, – Слава поправил привычным движением очки на переносице, – наша национальная кухня, в силу своих особенностей, традиционно жарку не использовала. В русской печи или пекли, или варили, или томили. Но не жарили. Поэтому использовалась в основном глиняная посуда. Чугунные сковороды, конечно же, есть, но зачем переплачивать за вещь, если есть более дешёвая, но с теми же потребительскими свойствами? Массовое производство относительно дешёвых чугунных сковород и горшков будет налажено лишь к средине следующего века, да и то, глиняные горшки в некоторых местах используются и поныне.

   – Ты, конечно, умеешь популярно объяснять простые вещи. Буквально двумя словами. – Костя крякнул и утешился чесанием затылка. Он теперь понял отчаяние Сашки, когда тот истерил насчёт дикости и прозябания. В итоге картечь у Константина так осталась рубленая.

   Патроны с пятёркой и семёркой Костя всё-таки оставил. Сашка начал уже трястись, дескать, когда поедем на охоту, вроде уже сезон? Ефим Григорич тут же доходчиво объяснил, что на охоту нормальные люди выезжают после дожинок, то есть, когда всю оставшуюся на полях рожь дожнут и свезут с полей. С первого сентября, обычно. Саша притих на время. Он уже пару раз сходил в Александрову слободу, узнавать насчёт своих дел. И Косте пора уже двигать. Сашка как раз был дома. Они договорились, что Белку Берёзов забирает, Шубину уже не до регулярной охоты.

   – Белка, на охоту пойдем! – крикнул он.

   Бела подскочила, посмотрела на Костю, потом – вопросительно на Сашку.

   – Иди, иди. Иди с Костей, – разрешил он, – у меня дела.

   Белка знала, что такое дела, да и с Константином она уже в лес выбиралась. Парни обнялись на прощанье.

   – Ухожу в автономку, – сказал Костя, – раньше Рождества не ждите.

   И поехал. Белка побежала за ним, но ещё долго оборачивалась на стоявших возле крыльца Славку с Сашкой, как бы спрашивая, "Ну давай, давай хозяин, бросай свои дела. Что может быть лучше охоты?!"

   На горизонте появилась древня Баракова. «Такими темпами», – думал Костя, – "до ночи доберусь до Судогды ". Пора бы уже Берёзову подумать и об обеде. Тучки как собрались, так и разобрались, оставив дорожной пыли маленькие кратеры. Для ускорения процесса, он поменял тушку зайца в придорожном трактире на готовый обед. Невкусный и малопитательный, зато объёмный и быстрый. Фастфуд, он и есть фастфуд. Послушал басни ямских кучеров, ничего путнего не узнал. То есть, никого не ограбили и пока не убили. А басни про куму тёткиной свекрови ему было слушать неинтересно.

   Через сутки Костя уже въезжал в Бахтино. Экзотика ему уже надоела. Деревни, как под кальку, города, похожие на деревни, в общем, полная пастораль, хоть ложкой жри. Стада, пастухи, родные понурые осины и кудрявые берёзки. В иное время Костя бы непременно умилился бы таким картинам, но он устал, как собака, хотел слезть с лошади и просто лежать. Вдобавок, деревня безмолвствовала и не встречала Костю бурными овациями.

   Деревня была, вообще-то, смех один, десять с половиной домов, шестьдесят с небольшим жителей. Зигзаги отечественной законотворческой деятельности привели к тому, что эту деревню было проще продать, нежели получать с неё доход. Но Костя развеял сомнения Ефим Григорьевича. То есть, плавно подвёл к мысли, что Костино присутствие в деревне, есть залог будущего процветания Бахтина вообще, и Романовых, в частности. Косте та деревня была, честно говоря, пофик. Но он, как услышал, что та деревня есть, причём в таком чудном месте, то начал немедля старика обхаживать.

   За верную службу Пётр отписал Романову, при выходе в отставку, деревеньку Бахтино, что на Чёрной речке во Владимирских краях. Однако же, перенарезка Петром губерний и провинций, привела к полной дезорганизации власти на местах. Так что неудивительно, что крючкотворы попутали одну Чёрную речку с другой, в итоге деревеньку дед получил не в пятнадцати, а в ста пятидесяти верстах от Романова. Спорить в то время было бесполезно, так что Романов получил, то, что получил, а проблемы вылезли чуть позже. С введением 26 июня 1724 года "Плаката о зборе подушном и протчем" далее тридцати вёрст без записки от помещика отъезжать крестьянам с места жительства было запрещено. Но и при наличии записок тех хватали без разбору, и чинили форменное вымогательство, а то и вообще норовили забрить в солдаты. В Судогде Косте сообщили точное расстояние до Бахтино. Три раза. И все три раза отличались весьма значительно. По одним получалось, что до Бахтина было 12 вёрст, по другим – 25, а по третьим – и все сорок. Широчайшее поле как для произвола, так для всяких махинаций. По карте, в общем-то, так и получалось, четырнадцать километров по прямой, и ровно тридцать с половиной – по длинной дороге. Но это не важно. Важно то, что те же четырнадцать вёрст было от деревни до трассы Владимир – Нижний Новгород. И всё лесами, по бездорожью.

   Сама деревня стояла почти вплотную к лесу, лицом к Косте, и архитектура оказалась вполне себе лесная – глухие заборы, массивные ворота. Жители занимались углежогством да смолокурением, тем и жили. Пахать и сеять в тех местах было негде.

   Костя добрался до ближайшего дома, постучал сапогом в ворота и проорал:

   – Эй, хозяева! Есть кто живой?

   Из-за забора неуверенно гавкнул кабыздох. Белка приподняла шерсть на загривке и рыкнула.

   – Цыть, окаянна. И кого там принесло, – женский голос гостеприимства не сулил.

   – Открывай, хозяйка, медведь пришёл, – ответил Костя, – драть вас буду, как сидоровых коз.

   – Добрый день, – сказал он, когда ему приоткрыли калитку, – я ваш новый управляющий, от Ефим Григорича Романова. Мужики-то где?

   – Так в лесу все, – растерянно отвечала хозяйка.

   – Меня зовут Константин Иванович. Палатку поставлю возле леса, на лужайке. После вечерней дойки жду всех на сход. Бывайте здоровы.

   Костя развернулся и пошёл. Баба смурно глядела ему вслед.

   Разгруженных лошадок Костя отправил пастись, Белка бегала по кустам, осваивая новую территорию. Благодать. К вечеру потянулся народ. Вообще-то на сходах положено было быть только мужикам, но такое шоу никто пропускать не хотел. Костя немного для увеличения важности подождал, потом выполз к людям

   – Здравствуйте, мужики, – начал Берёзов свою программную речь, – все ли собрались?

   Мужики согласно загудели. Костя рассматривал толпу. Морды совершенно бандитские, заросшие волосом по самые уши, и зыркают гляделками.

   – Ну хорошо. Меня зовут Константин Иванович, меня к вам послал Ефим Григорич Романов. Если есть грамотные, то вот бумага, можете прочитать. Грамотных нет? Отлично. То есть плохо. Старшой кто у вас? Нет старосты? Плохо. Тогда я вам скажу, что Ефим Григорич сильно серчают на вас. Да. Сто пятьдесят семь рублей, три алтына и две денги недоимок с вас. Вы тут случайно подумали, раз барин далеко, так у вас здесь началось райское житьё? Так я вам сообщаю, что те деньги я с вас получу. Или как? Или вы добром отдадите?

   Толпа загудела энергичнее. Костя пресёк разброд и шатания, и приказал:

   – Говорим по одному. Или один за всех. Вот ты, давай, начинай жаловаться, – он специально выбрал кого постарше.

   Тот немедля и слёзно начал рассказывать про всемерное оскудение, на своё разорение, на безысходную нищету. Костя чуть не рассмеялся. Всё точь-в-точь, как Анна предупреждала. И почти теми же словами.

   – По три коровы во дворе, это у вас нищетой называется, а? Ну-ка, сочините что-нибудь поновее.

   Мужик начал с другого конца:

   – Сараи углём забиты доверху, шестьсот кулей лежит и двенадцать бочек смолы. Выйти с деревни нельзя, всё шастають, окаяннае, помещика Манилова люди, всё норовят схватить, да взамен себя в солдаты отдать. Никакой жисти не стало. И солдат подговаривают, чтоб хватали. Нам хучь волком вой, а гумаги от барина нет. И что гумага? Вона, Картмазово разорили, считай, напрочь. Как ехать продавать? И что барину давать?

   Потом сбавил накал страстей и уже просительно добавил:

   – Вы уж, Константин Иваныч, угомоните тех окаянных. А мы недоимки-то соберём.

   – Хорошо. Я добрый, – ответил Костя, – но до поры, до времени. Маниловщину пресечём. Сделаете мне вот что. До завтрева изберёте старосту, я буду вести дела только с ним. Потом поставите мне избу, пятистенок с печью и деревянным полом, и баню. Это в счёт оброка. Бабу мне дадите, чтоб приходила кашеварить, да постирать. Да не какую-нибудь смазливую вертихвостку, а почтенную пожилую женщину! Пока буду кормиться по домам по очереди, староста мне порядок скажет. Всё, можете идти.