Текст книги "Трое в подводной лодке, не считая собаки (СИ)"

Автор книги: Виктор Дубровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

   – Не, я чо, я готов женится, ежели такое дело...

   – Нет, Александр Николаевич, – Слава поправил очки на переносице, – на Глашке тебе жениться никак нельзя. Не тот формат. Мы тут с Аней посоветовались, и она решила Глашку выдать замуж за... ну неважно. Короче, выдать.

   Так и разрушилась Санькина буколическая жизнь.

   – А Глашка-то что? – спросил Костя.

   – А ничего. Рыдает. От счастья, наверное. Родня этого пацана взбрыкнула было, но пообещали за Глафирой в приданое коня, пять рублей денег, на том те и успокоились.

   -Тэксь, мужики, давайте вечерком соберёмся, потолкуем о наших планах на будущее. В свете вновь открывшихся обстоятельств. А мне пока надо с Мышом позаниматься.

   – Пиши. Ра-бы не мы. Мы не ра-бы. Бо-га-ты-ри не вы...

   Затрещина. Мыш тяжко вздохнул, рука его дрогнула, на бумажный лист упала ещё одна клякса.

   – Сколько раз говорить, "не мы" пишется раздельно! Ма-ма мы-ла ра-му.

   – Зачем же так, Костя? Гражданин граммар-капрал? Подзатыльники? – вмешался в процесс Ярослав.

   – Подзатыльник – наиболее гуманный способ показать ученику, что он не прав. Ты в своей школе можешь выбирать, кого учить, а кого нет. А я пользуюсь тем, что есть, – ответил Костя.

   – Так отдал бы в школу, учился бы он с детьми, нормально

   – Нельзя его от себя отпускать. Дед Микеша, царствие ему небесное, внушил пацану совершенно асоциальные установки. О превосходстве одних видов деятельности перед другими. Да. Вот теперь всю оставшуюся жизнь придётся перевоспитывать.

   Гейнц, сидевший возле печки и гревший свои тупорылые ботинки, что-то пробормотал.

   – Что эта немчура мелет? – переспросил Костя.

   – Одобряет твои садистские педагогические методы, – перевёл Саня.

   Гейнц вообще-то всегда смотрел на Сашку, как на образец преступного легкомыслия, скрепя сердце соглашаясь с тем, что Трифон таки да, Трифон – мастер. И поступает очень правильно, что своих учеников гоняет и в хвост, и в гриву. "Шпицрутен – вот лучший учитель, – вещал он. – Херр Кюммелькранц так воспитывал меня, и я так буду воспитывать. И тебе советую".

   – Он говорит, что русские розги слишком мягкие для учеников, нужно, как в Швабии, шпицрутены использовать.

   – Я вот на нём в следующий раз испробую, когда русский язык начну с ним учить, – уведомил Шумахера Костя посредством Сашки.

   – Что, кстати, у Калашникова на подворье осталось? Что надо эвакуировать? Как это вы так, а?

   – Вот так, – ответил Саня, – буйный этот Калашников, невменяемый. И с ним ещё пара то ли приказчиков, то ли работников. Взашей вытолкали, и гуляй, Вася. Осталось там кое-что, карета, к примеру, Гейнцева, полбочки оборотной смеси, инструмент.

   – Хам, – резюмировал Костя, – а хамов надо учить. Воспитывать. Завтра съездим, повоспитываем. Что-то у мну руки чешутся.

   – Надо ехать, в Александрове много дел осталось недоделанных. В основном, из-за недостатка денег. Валенки бы заказать, ещё там всякое по мелочи.

   – Хорошо, завтра и поедем. Вразумим.

   Костя сел возле окошка читать, – наконец-то есть время, – те бумаги, что он изъял во время своей короткой, но бурной деятельности на Муромщине. Около часа продирался сквозь замысловатые каракули, что нынче называется письмом, выясняя, из-за чего же Пузырь поцапался с Полфунтом. Невидящим взглядом уставился в потолок

   – Интерее-е-е-сно девки пляшут, ошо-шо-шо, пошо пошо. Какие тут, оказывается, интересные гумаги. Роман в закладных. Трагедия в векселях. Драма в долговых расписках. Честертон отдыхает и нервно курит в сторонке. Есть чем заняться на досуге.

   Он дочитал и те бумаги, что прихватил у Троекурова, аккуратно рассортировал документы по стопкам, потом спрятал в кожаную сумку, ту самую, прихваченную во время налёта Полфунта на купеческий обоз. "Если", – подумал он, – "пустить всё это в дело, то можно пару имений прибрать к рукам, а потом кое-каким купчикам хвост прищемить". Перспективы намечались радужные, и, главное, денежные.

   Вечером собрались на маленькое собрание акционеров. Обсудить достижения, уточнить планы, определить перспективы. Первым начал Саня, как Главный Механик.

   – У нас всё с задержкой, хотя и в пределах допусков. Да. Задержка, в основном, из-за отсутствия производственных помещений. Но это – он посмотрел на Костю, – вроде как форс-мажор. Я так думаю, что перехватим одну бригаду странствующих плотников, и нам за две недели сделают всё как надо. С самими станками проблем нет, думаю, что восемь станов версии два пока нам хватит. И Трофимовские немного пообтесались, сейчас делают ещё два станка в долг, думаю, до Рождества управятся. Должен сказать, что из-за трудностей с финансами подвисли дела с кирпичами и валенками. Ещё кузню надо в деревне реконструировать, раз нас выгнали из тёплого места. В перспективе – до лета поработать на станках версии два, потом покумекать с сырьём и выходить на версии три и четыре. Это уже со всеми наворотами. Хлопок по возможности, шёлк в дело пустить, шерсть, атлас там делать и прочее. Да и вообще, надо на речку садиться. На лошадях мы много не наткём. К-хм. Только скажу я вам, для станов версии четыре, по моим прикидкам, потребуются стальные или чугунные станины. Пределы прочности для дерева к тому моменту будут исчерпаны. В приемлемых, я имею в виду, габаритах. То есть, о своём металле надо начинать задумываться уже сейчас.

   – Хорошо, – ответил Костя, – я вообще считаю, что мы вперёд графика идём. Про металл и речку я думал уже. Деньги у нас есть, пока что, – уточнил он, – но я не уверен, хватит ли нам сразу на всё? Я двадцать привёз, а сколько осталось... хм, ну в общем, хватит.

   Сумма всех воодушевила и даже вызвала нездоровый ажиотаж. Всем захотелось сразу пожить красиво, и, между делом, что-нибудь построить. В особенности воодушевился Саня, которому надоела полубичёвская жизнь, надоела деревня, и вообще! Костя, уже осмысливший и переживший этот позорный этап, сразу сказал:

   – Не жили красиво, так и нефик привыкать. Вы уподобляетесь тем же разбойникам с большой Муромской дороги. Хапнули, промотали – и снова зубы на полку. Давайте как-то конструктивно.

   – По текущим делам, я думаю, сразу после Рождества запустим ткацкие станы на полную мощность, – ответил Слава, – и есть подозрение, что пойдут первые деньги. По железу – если всё делать по уму, то можно и ссуду у государства вытребовать.

   Костя поморщился, как от зубной боли.

   – А что, без государства вообще никак?

   – Серьёзное дело никак, в силу сложившихся общественно-экономических отношений в современной России. Всё зарегулировано до предела, и практически полный контроль государства, чуть ли не во всех сферах жизни. Мы тут затихарились в глубинке, а вообще власти на местах на каждый чих в столицу письма пишут. Впрочем, ладно. Я тоже за то, чтобы куда-нибудь съехать, к проточной воде.

   Саня добавил:

   – Та мельница, что у отца Онуфрия, много не потянет. Слишком дебет низкий у той речки. Надо что-то помощнее.

   – И железо пора бы уже, я тут с Саней согласен. Дело не быстрое, пока то, да сё, время-то летит, – добавил Костя.

   – И сукно, – вставил Слава, – я тут порылся в бумагах, оказывается, несмотря на все усилия властей, армия до сих пор испытывает нужду в сукне. А из того, что нынче производят, треть примерно – такое фуфло, что даже армия не берёт. Впрочем, это относится ко всем отраслям. Я тут справочку видел, так даже иголок, прости господи, продано были только 80 процентов от произведённого, остальное такого качества, что и русские не берут, стараются импортные использовать. Кое-что не производится вообще, из-за отсутствия квалифицированного персонала. Так что развернуться есть где. И с сукном тоже. И с железом сейчас вполне подходящая ситуация. Пока не отменили один Указ Петра от девятнадцатого года, о разрешении искать руды, невзирая на собственников земли, так можно покрутиться. И ещё не распустили Мануфактур-коллегию. А в Берг-коллегии начальником пока сидит Яков Брюс.

   Ефим Григорич, услышав знакомое слово, встрепенулся.

   – Яшка-то? Высоко взлетел, каналья. Но князь Петр Фёдорович Мещерский говорил, старых друзей не забывает, но и во всякие комплоты не вступает. Эх, сожрут его там.

   – Не успеют, – не согласился Слава, – он в марте в отставку подаст и в июле уедет в своё имение. Императрица к нему благоволит, а Меншикову он не соперник, хотя хрен того Светлейшего знает, если он своих закадычных-то подельников скоро всех пересажает.

   – Так надо к Яшке ехать, – взбодрился Романов-старший, – раз он в Берг-коллегии начальник. Ты что говорил? Что все места знаешь, где руды лежат? – пихнул он локтем Ярослава.

   – Знаю, только вопрос-то принципиально не решён...

   – А что тут решать, – добавил Саня, – если деньги есть, так надо точно куда-нибудь... Э-э-э... Ну где у нас металлургия развиваться будет?

   – Есть места, относительно недалеко. Кольчугино, Ковров. Чуть дальше – Выкса, Унжа, Гусь. Хотя я бы взял за основу Выксу. Там и руда рядом, на первое время, и лес и, главное, транспортная система. Ока рядом, Волга, а Выксунские пруды живы до сих пор. В смысле... ну вы поняли.

   – Мы тебе поверим, – сказал Костя, – я тоже как-то был в Выксе, видел этое дело. Впечатлило.

   – Вопрос о месте проработаем чуть позднее, – остановил прения Слава, – принципиальный вопрос решаем: вкладываемся в металлургию или нет?

   – Вкладываемся, без базара.

   – Ну тогда я насчёт Выксы голосую. Тут тоже, как и у нас в недавнем прошлом, пятилетками всё меряется. Предположим, получим разрешение Берг-коллегии на основание железоделательного завода, через пять лет должны будем показать продукцию. Пока получим дозволение, пока всякие заготовки организуем, то, как раз, года за четыре управимся.

   – А чё года за четыре? – возмутился Саня, – пятилетку у нас за три года положено. Правда, Кость?

   – Правда у всех своя, – ушёл от ответа Константин, – Слава нам сейчас расскажет.

   – А хотя бы год, минимум, нужен на то, чтобы приготовить потребное количество леса. Желательно лиственницы. Нарубить, привезти, просушить как следует. И не пороть горячку, как Баташевы, у которых Запасный пруд оказался ниже Верхнего, на котором основной завод стоял. То есть нужна топосъемка местности, тщательное планирование и всё такое, чем должен заниматься наш Главный Инженер. Ферштейн?

   – Яволь, мой генераль, – ответил Саня.

   – Вот в таком вот, значицца, аксепте. Пятилетку, чтоб не нарушать добрых традиций, выполним за три года. То есть, при крайнем сроке в пять лет, продукцию мы должны дать через три года. Пусть даже не товарную, но чтоб было, что показать высоким инспектирующим лицам. Так-сь. Да. А потом разовьёмся по ходу дела. Саня, ты проджекты уж рисуй на три этапа. Вообще, я считаю, что самое трудное в данном деле – это получение разрешения от Берг-коллегии, ведь там придётся общаться с чиновничеством, о котором мы никакого представления не имеем. Но есть надежда, что Ефим Григорич столкуется с Брюсом. Ну и придётся, наверное, подмазать кое-кого.

   Костя тяжело задышал и набычился.

   – Костя, не сопи так сильно, за административный ресурс придётся платить, это закон природы. Никакого важного дела нельзя было сделать, не дав им взятки; всем им установилась точная расценка с условием, чтобы никто из них не знал, сколько перепадало другому. Это были истые дети воспитавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, его презрением к законности и человеческой личности, с притуплением нравственного чувства. Конец цитаты, Ключевский. Это, к слову, о птенцах Петровых.

   – Ладно, – согласился Константин, – дадим, только немного. А то каждому платить, так и денег не останется. В смысле, на вино и женщин. Мне так проще в рыло дать, чем денег.

   – Дашь ещё, какие проблемы. Как бумажка будет на руках, так сразу и дашь. Так, давайте уж сразу перейдем к пунктам два и три. Если уж ехать в Питер. Разрешение на гимназию, разрешение на типографию.

   Анна Ефимовна молча просидела всё совещание, но потом, когда Ярослав закончил свои речи, произнесла:

   – Вы собирайтесь покамест, а мы со Славой посчитаем, что нам будет потребно до лета потратить.

   – Да, да, – поддержал её Слава, – бюджет накропаем, пока суд, да дело. В заключение хочу сказать, что в Петербург нужно попасть до февраля, пока Верховный Тайный Совет не создали. А то потом втрое придётся платить, хе-хе.

   – Ну и хорошо, – ответил Костя, – мы тоже что-нибудь напишем. Ефим Григорьевич, надо бы с трофейными бумагами разобраться, может, что полезное придумаем. А что ты за гимназию затеял?

   – А-а-а... тут такое дело! – ответил Слава. – Ну они, вообще-то, всякое образование на болту вертели...

   – Слава! – возмущённо воскликнула Анна.

   – Прости, к-хм... забили в смысле, болт, на всякое образование, дескать, раньше жили, и теперь проживём. Но есть подвижки, да, есть обнадёживающие сигналы. В общем, я им на пальцах объяснил, что каждому не под силу держать трёх учителей, но сообща получат достойное образование. Ну и Сашкина репутация тоже кое-чего значит.

   Когда к старику Романову пришли первые ходоки с просьбой переуступить контракт Шубина, Слава сделал стойку. Когда пришли вторые и третьи, он сообразил, что популярность Шубина растёт день ото дня, он один, а помещиков много, и сразу включился в работу. Он проявил недюжинные способности агитатора за процветание народного образования. Некоторые соседи долго не могли понять, почему они пожертвовали на начальную уездную школу денег, если дети их уже давно выросли, а внуков пока не ожидалось. Но противостоять всем тонкостям Славиных логических построений не могли. Он многозначительно водил пальцем справа налево, и весьма, весьма убедительно говорил, что вопрос с разрешением на школу вообще не стоит, потому что это привилегированное учебное заведение для дворянских детей, а вот если уважаемые господа захотят, то можно будет вести речь и о гимназии! Но и с гимназиумом практически решён. Ну, остались мелкие шероховатости, а так вообще, бумага практически в кармане. И даже прозрачно намекал на некие обстоятельства, весьма деликатного свойства, разглашать которые, в силу их принадлежности персонам очень высокого ранга, никак не сообразуется с понятиями дворянской чести, и что благодарность не преминет настичь все участвующих в этом мероприятии лиц. Слабым утешением потраченным деньгам было обещание внести их фамилии на бронзовую мемориальную доску, на которой будут высечены имена всех жертвователей.

   – Слава у нас гений, однозначно. В смысле гений чичиковщины и хлестаковщины. Я его иной раз слушаю, а рука сама тянется в карман за деньгами, пожертвовать на богоугодное дело. Славка может убедить в чём угодно даже самых косных ретроградов.

   – Ты насчёт хлестаковщины поосторожней. Не посмотрю, что я интеллигентный мужчина, могу и кочергой огреть!

   – А ты не пробовал деньги просто так брать? – спросил Костя, – на помощь голодающим Зимбабве или на устройство приютов для бездомных кошек?

   – Я что, совсем идиот, что ли? Надо ж хоть какую-то совесть-то иметь!

   – Ни одно доброе дело не останется безнаказанным, зуб даю. Ты бы лучше акционеров в наше дело привлекал.

   – Нет. Это, извини, совсем другой коленкор. Собрать деньги на школу – это одно, а вот работать со всякими непроверенными людьми – это другое. Тут осторожность нужна. Нет, я пробовал. Но, прикинь, у всех будто одна мысль в голове – про триста процентов годовых, и, главное, ничего делать не надо. Нет, я не хочу разочаровывать людей, они же потом, как их ожидания не оправдаются, с говном нас съедят.

   – К-хм... – сказал Костя, – интересная мысль про триста процентов. К-хм. Известная всем схема в чистом виде, надо будет потом... Но вы не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, господа.

   – Ну и ещё одна немаловажная деталь: нынешний народ органически неспособен работать в компаниях. Проверено на практике, и хорошо, что не нами. При первом же удобном случае норовит вывести капиталы из дела, или, того хуже, начинает делить основные средства. Ну их нафик, теперь и сами справимся, с такими-то деньжищами.

   Те деньги, что привёз Константин, всех нормальным образом воодушевили. Казалось, все препоны позади, только надо немного поработать, и оно всё само образуется. Главное, есть деньги.

   Встреча с купцом началась с того, что Костя сразу расставил все акценты в нужном месте. Пару раз промахнулся, уж больно увёртливым оказался купчишка. Но, в конце концов, прижал его в углу двора.

   – Я тебе щас вломлю, до конца жизни кровью ссать будешь, – пообещал Костя, но врезал всё-таки по печени, а не по почкам.

   Козьма Никитич пребывал в весьма подавленном настроении, его организм ещё не оправился от длительных упражнений с алкоголем. Печень его, тем более, перенесла за эти дни многое, оттого Костин удар пришёлся во второе, после головы, самое болезненное место.

   – Ты кого обидел, знаешь? – вопрошал Берёзов, но Калашников лишь мычал и мотал головой. – Ладно, убивать тебя сегодня не буду, давай, встречай гостей, как полагается. Стол там накрой, щамы водочки с тобой выпьем и помиримся.

   Он крикнул Славке и Гейнцу, которые с опаской вошли во двор:

   – Вы там грузите, что надо, а я с хозяином потолкую.

   Несильно подталкивая Кузьму Никитича в поясницу, он повел его к крыльцу. В окошке терема мелькнули лица хозяйки и дочки. Видя плачевное состояние клиента, Костя налил ему соточку из фляжки, а подоспевшая и мигом сообразившая, что к чему, Елена Васильевна подала калач и, почему-то, солёный огурец. Отдышавшись, купец, наконец-то смог говорить членораздельно:

   – Ты мы ж... если бы знали... так то тож... сгоряча-то...

   – Ну да, я не виноватый, она сама пришла, – хмыкнул Костя, – ну давай, больше не балуй, а то ведь однажды буду не в духе, прибью ненароком. Есть к тебе дело...

   Через час умиротворённый Костя вышел на крыльцо, а немного погодя появился и сам купец.

   Раздражённый таким гуманизмом, Сашка спросил:

   – Что ты там с этим чучелом реверансы танцуешь?

   – После выдачи люлей надо клиенту выдать пряник. Мы ж не хотим тут устраивать всякие Монтекки с Капулеттями. Пусть отрабатывает наше доброе к нему отношение. Он тебе пряжу будет поставлять из Касимова. Вообще-то жизнь нас учит избегать всяких отношений с алкоголиками, наркоманами и гомиками, но, поскольку наш купчик до сих пор не разорился окончательно, есть шанс, что не прогорит и в дальнейшем.

   – А ещё, Константин Иваныч, – догнал Костю Калашников, – тут приходил приказчик от купца Игнатьева, разыскивал Александра Ивановича. Что-то, говорят, привезли ему. Велите послать за ним?

   Костя велел.

   Лишний раз все убедились, что Сашкины трудности не прошли бесследно. Как круги по воде, информация потихоньку расползлась по необъятным просторам нашей родины. Тот купец сказал этому, этот – тому, так и пошла гулять байка, что есть в Александровой слободе чудак, которые покупает всякие, никому ненужные штуки. Не прошло и полгода, как купец Игнатьев прознал про это, а у него мёртвым грузом лежало два с лишним пуда этого самого, не к ночи будет помянуто, которое купил незнамо зачем, помутнение какое-то на него нашло. Перс просто всучил ему этот калаем, чуть ли не силком, и только теперь вроде бы, помилуй господи, нашёлся покупатель. Послал в Александрову слободу своего приказчика, и велел ему, чтоб продал тому человеку металл, кровь из носу. И ведь продал! И даже получил заказ на новую партию, по той же цене. Чудны дела твои, господи, да не переведутся на свете такие дураки, что покупают всякую ерунду за звонкую монету. Тут же договорились и о продаже сурьмы и купоросного масла, и, что удивительное, дали задатку. Окрылённый приказчик умчался врать своему патрону, что де, едва продал тот цинкум за бесценок, но других покупателей нет, и не предвидится. Зачем людям калаем, приказчик на радостях забыл спросить, за что и был жестоко бит Игнатьевым.

   Сашка порадовался, сообщил новость Гейнцу.

   – Что за чушь, – безапелляционно заявил на это немец, – какой ещё металл цинкум? Металлов, всем известно, всего семь, по числу планет. Никаких других металлов нет и быть не может!

   – Не значит, будет металл без планеты, а ты со своими алхимическими воззрениями можешь и дальше прозябать в дремучести. Ты ещё попросишь у меня знаний!

   Сане сильно хотелось всё-таки дать в рыло этому носителю академических суждений, но сдержался. Всё-таки интеллигентные люди, образованные, не пристало им, как сиволапым, отношения выяснять на кулаках. Тем более день такой благостный, канун Рождества.

   Эпилог 1725 года.

   Санкт-Питерсбурх погрузился в святочное безумие. Вразнобой грохотали пушки, по улицам шатались пьяные в неимоверном количестве. Ея величество изволили осматривать праздничных фейерверков, между которыми означена была надпись: «свет твои во спасение». Как оная окончилась, тогда вошли в Переднюю господа: адмирал Апраксин, канцлер граф Головкин, князь Ромодановский; и через доклад его светлости князя Меншикова к Ея величеству вошли в Столовую, которых Ея величество изволила пожаловать по рюмке вина. Потом вошли Его королевское высочество герцог Голштинский Карл Фридрих, и господа здешние, и иностранные министры и генералитет, и штап-офицеры, с поздравлениями, и, выпив за здоровье Ея величества, отбыли восвояси. Вслед за ними отбыл и Светлейший, а императрица изволила в своих покоях играть в новомодную игру шнип-шнап вместе с генерал-адмиралом Апраксиным и своими фрейлинами.

   Ея величество было с устатку и не в духе. Опухали ноги, и императрица лечилась известным лекарством – красным венгерским. Но настроения не было, и оттого гогот молодых жеребцов-гвардейцев, из-за закрытых в апартаменты дверей, заставил её поморщиться.

   – Что там? – недовольно спросила она у генерал-адъютанта Нарышкина.

   – Сию секунду, Ваше величество, – ответил придворный и исчез за дверями, но тут же вернулся в сопровождении подпоручика Мещерского.

   – Вот, Ваше величество, – быстро перевёл стрелки Нарышкин.

   – Так точно, Ваше величество, – гаркнул подпоручик.

   Он был изрядно пьян, однако всем известно, что в преображенцах слабаков не держат. На лице императрицы было написано высочайшее неудовольствие.

   – Разрешите доложить, – уже на тон ниже спросил Мещерский, и, дождавшись кивка, продолжил, – от дядюшки Петра Фёдоровича батюшка получил письмо... Я сегодня пересказал его господам офицерам...

   – О чем письмо-то? – переспросил Апраксин.

   Мещерский доложил.

   – Но, – добавил он, – поручик Ржевский то письмо толковал превратно и зело непотребно, о чем не осмелюсь докладывать Вашему величеству.

   – Докладывай, – милостиво повелела императрица, макнула белую булку в плошку со сладким красным вином, и деликатно откусила кусок.

   Мамзели Арсеньева и Крамер растопырили уши. Фёдор склонился к уху императрицы и что-то прошептал.

   – Вот уж, действительно, охально... – ответила с улыбкой императрица, – но забавно. Покойный Пётр Алексеевич иной раз... Да... Вот тебе золотой, развеселил...

   Отпила из серебряного кубка и велела:

   – Всё, ступай, да скажи этим обалдуям, чтоб проваливали прочь.

   Не совсем трезвая императрица махнула пухленькой ручкой в сторону Апраксина:

   – Фёдор Матвеевич, отпиши-ка друг мой, Берингу указ, чтоб не блукал он там впотьмах, а ехал напрямки в Америку. Пусть того князца, коль они там все крещёны, найдёт, и мне ко двору привезёт. И отправь к командору солдатиков, вели ему, чтоб тех холанцев гнал в шеи, да пусть отпишет нам, с подробностями.

   Допила остатки вина из кубка и велела:

   – Эй, девки, ведите меня спать, ноги что-то ломит...

   Фрейлины подхватили императрицу под руки, и повели в опочивальню. По дороге Екатерина заплетающимся языком едва слышно пробормотала:

   – Надо же, выдумали, Хуеватов сын...

   Пролог 1726 года.

   С января начались занятия в Академическом университете Петербургской Академии наук.

   8 февраля основан Верховный Тайный совет.

   26 февраля Н.Н. Демидов поступает на службу в Берг-Коллегию.

   В феврале, в Петропавловской крепости, скончался Иван Посошков.

   28 февраля родился Чичагов Василий Яковлевич.

   Князь С.Ф. Мещерский производится в генерал-майоры. Переводится главнокомандующим в Нижегородскую губернию.

   6 марта 1726 года Мездряков доносил Берг-коллегии, что завод [на Сноведи] «воровские люди разорили и совсем ограбили...»

   На 1726 год на Царицынской линии стояли Вятский, Владимирский и Азовский драгунские полки.

   В марте Екатерина I жалует дворянское достоинство братьям Демидовым.

   31 марта Екатерина I удовлетворяет просьбу Я.В. Брюса об отставке.

   В апреле граф Рабутин приехал в Петербург в ранге чрезвычайного цесарского посланника.

   В начале мая В.Н. Татищев возвращается из Швеции в Петербург.

   25 мая Верховный тайный совет принимает решение о чеканке монет пониженной пробы.

   9 мая на Галерном дворе были спущены на воду четыре галеры.

   В мае англо-датская эскадра адмирала Уоджера блокировала Ревель.

   20 мая на Галерном дворе случился пожар.

   Ф.И. Соймонов получил чин капитана 3 ранга.

   6 июня Яков Брюс уходит с отставку с чином генерал-фельдмаршала и орденом Александра Невского.

   В июне кн. Меншиков отбывает в Митаву для решения Курляндского вопроса.

   С 15 июля Феофан Прокопович становится первым членом Святейшего Синода.

   Приглашён работать в Санкт-Петербург Леонард Эйлер.

   Христиан Мартини перешел на кафедру логики и метафизики

   Братья Лёвенвольде получают графские титулы.

   6 августа года Россия присоединилась к Венскому союзу.

   9 августа к Ганноверскому союзу присоединилась Голландия.

   24 августа граф Рагузинский прибыл на китайскую границу с дипломатической миссией.

   Пруссия вышла из Ганноверского союза и присоединилась к Венскому союзу

   Вышли первые два тома «Путешествий Гулливера» Джонатана Свифта.

   31 октября Верховный тайный совет издал указ о соединении арифметических школ с архиерейскими под началом Синода

   24 октября Антон Девиер возведён в графское достоинство, 27 декабря пожалован чином генерал-лейтенанта.

   Глава 13

   Январь 1726. Ярослав Ханссен с тестем и Константином покоряют столицу. Кто станет разбирать между хитростью и доблестью, имея дело с врагом?! (Вергилий)

   – Извините, господа, что вмешиваюсь, – громко сказал Костя и опустил с размаху канделябр на затылок прилично одетого мужчины, – у нас в полку завсегда били за такое шандалами.

   Офицеры вскочили с возмущёнными криками:

   – Да как вы смеете?

   Однако Костя не терялся и сразу прокричал:

   – Шулеры! Держи вора! – при этом развернулся и кинул подсвечником в голову одному из подельников каталы, который хотел под шумок выскочить из избы.

   – Вяжи шельму! – продолжал нагнетать атмосферу Костя, – не дай уйти!

   Мыш в это время подставил подножку третьему и толкнул его в сторону купцов. Те встретили человека вполне ожидаемо: в кулачки. Шум, гам, бестолковщина.

   – Как вы посмели, – возмущённо вскочил из-за стола бледный от такой вопиющей бестактности подпоручик, продолжая держать в руке кружку.

   Костя прижал голову обеспамятевшего от сильного стресса каталы к столу и вытащил у того из-за обшлагов карты.

   – Извольте полюбоваться, тройка, семёрка, туз. Магическое сочетание, смею вас заверить, очко называется. Он вас оставил бы в одном исподнем не далее, как через час.

   Подпоручик в растерянности молча плюхнулся обратно на стул. Берёзов потёр пальцами карты из колоды и заявил подошедшим офицерам, что и карты краплёные. Тут же Костя убедился, что гренадёрская лексика росла из тех же корней, что и драгунская, поскольку господа офицеры выражались одними и теми же словами.

   – Не стоит благодарности, господа. Это был мой долг, как всякого честного человека.

   – А ещё графом Ракоци представился, – возмущению офицеров не было предела, – ещё и бобровую шубу надел!

   В это время Мыш вываливал на стол всё, найденное на телах мошенников. Золото и серебро, перстни с каменьями и прочие мелочи, вроде трёх колод карт и четырёх ножей.

   – Я думаю, господа, – очнулся один из офицеров, – будет по-честному вернуть себе всё, что у нас выиграл этот жулик!

   – Верно, – поддержали его остальные.

   – Константин! Коська, чёрт бы тебя подрал, что за шум?

   Это из своей клетушки вышел Ефим Григорьевич, причём в страшном раздражении и расстёгнутом мундире.

   – Почему невозможно отдохнуть спокойно, а надо обязательно буянить? – продолжал дед, – моё почтение, господа.

   – Виноват, Ефим Григорич, – бодро отрапортовал Берёзов, – шулера ловили.

   – Били? – уточнил дед.

   – Нет ещё, сейчас начнём.

   – Повесьте его на берёзе, и весь сказ! У нас в полку не церемонились.

   Костя устранился от экзекуции, но, тем не менее, содрал со лже-графа кафтан и задрал ему сорочку.

   – Вот, полюбуйтесь, господа, – произнёс он, показывая на спину шулера, всю в шрамах от кнутов, – дран был не раз.

   Мошенников отправили в холодную, а господа гренадёры, на радостях, решили спрыснуть столь знаменательное событие, как возврат денег и фамильных перстней. Иначе говоря, пропить то, что не проиграли.

   Берёзов мотнул головой Мышу. Они пробрались в комнатёнку, в которой остановились мошенники, Костя обнаружил и бобровую шубу, и погребец с различными драгоценностями и скляночками. Постучал по стенкам, и бесцеремонно выломал дно. Выгреб все бумаги.

   – Однако, – сказал он, принюхиваясь в отрытой бутылочке, – весьма широкого профиля ребятишки. Ничего нового под Луной, – деланно вздохнул он, – водка и клофелин, вино и опиум. И ещё какие-то мазута. Вот этот явно цианидом попахивает. Многостаночники, блин. И что с ними делать? А, Мыш?

   – Бритвой по горлу – и в колодец, – рассудительно ответил Мыш.

   – В корень зришь. Поставить лицом к стенке и пулю в лоб. При попытке бегства. Высокого полёта гуси, не нам чета. Завтра примчится их крыша с кичи вызволять, не знаю, что отвечать будем. Ладно, завтра мы их типа в кутузку повезём, а по дороге они убегут. В ту степь.

   Помолчал и добавил:

   – Что-то тяжеловата шубейка.

   Ощупал швы и добавил:

   – Ну что ж, деньги к деньгам. Если я не ошибаюсь в нашем станционном смотрителе, то ночью он должен послать гонца или выпустить мошенников. А наша задача – ничего подобного не допустить.

   Впрочем, Костина паранойя на этот раз дала сбой. Ночь прошла спокойно, только перед смертью бывший лже-граф указал на свою крышу.

   – Не по зубам тебе мой хозяин, – хрипел он, – узнает – удавит лично!