Текст книги "Незваный гость. Поединок"

Автор книги: Виктор Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Звезды не гаснут

Непогода задержала в степи Лугового. Ему пришлось донаблюдать пункты Малининой. Он жил и работал, как во сне, не прощая себе того, что был к Малининой подчеркнуто безразличен.

Все еще держались морозы. Дул порывистый северный ветер. Казалось, что он добирается до самого сердца. Обледенелые ветки краснотала позванивали на барханах, как стекляшки. Каждая травинка в степи оделась в ледяной панцирь... В последние дни небо стало затягиваться зыбкими, спешно бегущими за горизонт облаками. Они припудривали землю сухой снежной пылью. Ветер подхватывал ее, кружил, гнал по дорогам, по взлобкам, как будто не мог во всей степи выбрать места, где бы ее уложить. Однако все забелело, и возле примерзших к земле шаров перекати-поля, возле кустов полынка, суслиных бугорков нарастали сахарно-белые конуса снега. И если всмотреться, то может показаться: бегут по степи волны с белыми гребнями, только не шумят по-речному, а свищут...

Вторые сутки пошли, как Луговой тянулся на верблюде в базу экспедиции. Подводчик Кумар уже не стегал верблюда кнутом, не торопил: все равно не прибавит шагу. Луговой мог дождаться машины из Жаксы-Тау. Ему же казалось, что он был лишним здесь – так трудно ему было определить себя в глазах Славина, судьи строгого и проницательного. Славин принимал работы теперь один, без Санкевича, отвезенного в больницу. Он встретил Лугового холодно и отчужденно, проверял его журналы придирчиво, словно не доверял. И ни слова ни о Меденцевой, ни о Малининой. Луговой понимал: это не случайно. Славин чувствовал, что какая-то доля вины в гибели Любы лежит и на Луговом. Это было так, хотя никто не мог сказать этого в глаза.

Когда акт приемки был подписан, Славин спросил:

– Не останешься на полмесяца? Помочь мне?

– Если можно, разрешите уехать, – попросил Луговой.

– Что ж, не держу. Только машины сейчас не дам. Нужна.

– Меня отвезет Кумар.

– Смотри.

Они стояли друг против друга, учитель и ученик. Человек, проживший жизнь, и только начинающий жить, В последнюю минуту они взглянули друг на друга как-то по-другому, чем до прощанья, и сказали глазами все то, что было у них на душе, понятное лишь им двоим. И это понятное было связано с гибелью Малининой, с изменой Меденцевой.

В тот же день Луговой выехал в Жаксы-Тау

Сидя на телеге, Луговой все вглядывался вперед, в снежную засинь. Вот-вот должна была выплыть на горизонте гора Жаксы-Тау, но она словно провалилась. Луговой знал, что и в поселке ничто и никто не обрадует его. Там усилится боль, все будет напоминать о Малининой: берег озера, где они в первый день поставили палатки, комната Кузина, в которой он подхватил Любу на руки, громада Жаксы-Тау... На него многозначительно будет поглядывать Кузин, и, конечно, с откровенным осуждением – Пономаренко, завхоз.

– Эх, – скажет, – не сберегли Любу-Малину!..

Ветер будто усилился. Он дул навстречу так, что в глазах Лугового двоилось.

– Кумар, расскажи что-нибудь, – попросил Луговой.

В высокой заячьей шапке, похожей на гнома, Кумар сердито скосил глаза:

– Как говорить будешь? Губы замерз, скоро язык кончай. Курсак совсем пустой...

Луговой вспомнил, что они не ели с утра, что Кумар уже несколько раз просил остановиться.

– Пьем чай, Кумар.

Не съезжая с дороги, они развели костерик, подвесили помятый и дочерна закопченный за лето чайник. Луговой подсел к огню, протянул руки и тут же вспомнил, что Малинина любила сидеть вот так у костра, смотреть на причудливую игру огня. И в ту последнюю ночь она все протягивала руки к пламени, ладошками вперед и все зябла, зябла. Нет, он не мог оставаться у огня.

– Кумар, напьешься чаю – догоняй! – сказал Луговой и, подняв воротник полушубка, зашагал по дороге, длинный, сгорбившийся, чем-то похожий на верблюда.

Вот так в пути было легче. Пусть ветер бьет в грудь, пусть слезятся глаза, а он будет пробиваться вперед, как пробивался все это знойное лето... Он шел и шел. Уже стемнело, и дорога лишь угадывалась под ногами. Вдруг яркий свет ударил его в глаза и будто опрокинул навзничь. Луговой зажмурился и остановился, закрываясь рукою.

– Пьяный, что ли? – раздался рядом с ним сердитый окрик. – Прешь на машину. Не видишь, что ли? Кто такой?

Луговой открыл глаза и увидел перед собой Дубкова. Он стоял перед ним в желтом кожаном реглане, в серой каракулевой шапке, а за спиной у него чернела машина.

– Куда идешь? – снова спросил Дубков, вглядываясь в Лугового и не узнавая.

– Проезжайте, товарищ директор, – проговорил сквозь зубы Луговой и сошел с дороги.

Щелкнув, открылась дверца машины, и Луговой услышал возглас Меденцевой:

– Дима, это же Луговой!

Меденцева вышла из машины, подбежала. Ветер распахнул ее шубку, сорвал с головы платок.

– Борис!

– Нина! – воскликнул Луговой, вновь почувствовав, что он любил, любит и может любить только одну эту женщину, что он готов простить ей все, что она сделала, что еще может сделать ему плохого.

– Ну здравствуй же! – Она стояла теперь от него так близко, что он почувствовал ее дыхание. – Ведь мы не виделись целое лето! Подумать только!..

Меденцева протянула руку и глядела на Лугового с искренней радостью, словно с ней ничего не произошло, словно она была та же, что прежде, весной.

И оттого, что она так просто и невинно глядела, он не взял ее руку и отступил.

– А я не узнал вас, – сказал Дубков, бросив озабоченный взгляд на Меденцеву. – Честное слово! Такую бородищу себе отпустили...

Луговой не повернулся к Дубкову и продолжал всматриваться в глаза Меденцевой, но они, скрытые сумраком, ничего не сказали.

– Мы подвезем тебя, Борис. Это нам ничего не стоит, – проговорила Меденцева, опуская руку.

«Не стоит! – мысленно повторил ее слова Луговой. – Как это верно сказано».

Минутная вспышка радости погасла, и он как-то сразу почувствовал, что может говорить с Меденцевой спокойно. Но говорить было не о чем.

– Значит, ты удираешь? – проговорил Луговой, зная, что отряд Кузиной еще ведет наблюдение.

– Вынужденно, товарищ Луговой, – сказал, как бы оправдываясь, Дубков. – Мы переезжаем в город.

– Ну, счастливо! – Луговой поклонился и широко, торопливо зашагал дальше.

Вскоре Лугового нагнал Кумар.

– Гляди, Борис! Жаксы-Тау!

Луговой вскинул бородатую голову. Над степью начинало светлеть. Облака прорвались, и в синих разводах между ними стремительно неслись звезды. А на светлой полосе горизонта, над которой где-то за облаками тоже бежала луна, чернел силуэт Жаксы-Тау. Луговому даже показалось, что он видит и пирамиду, к которой поднималась Люба Малинина, человек с бескорыстным и самоотверженным сердцем. И в эту минуту он впервые подумал о том, что эта девушка была необыкновенной и могла принести ему счастье.

Как это было

Солнце примеривалось еще раз показаться земле, прежде чем уйти за гору Жаксы-Тау. Наконец его лучи, с трудом пробившись сквозь толщу многослойных облаков, упали на озеро, посеребрили сухой берег, осветили и пирамиду на вершине горы, упирающуюся почти в самое небо.

Мамбетов, сидевший у окна, уловил этот момент и погрустнел: слишком короткой была удивительно красивая вспышка покрытой молодым снегом степи. Сергеев по-своему расценил задумчивость своего коллеги.

– Что приуныл, Ермен Сабирович? – спросил он, улыбаясь. – Жаль расставаться с «Незваным»? Все разно завтра увезу. Ты свое дело сделал, теперь моей голове болеть... Ну, что молчишь?

Сергеев, конечно, прав, но Мамбетову казалось странным остаться без этого дела, без хлопот и забот, которые заполняли каждый день. Будто и делать уже нечего станет. Но признайся Сергееву – засмеет, пожалуй. Какой ты чекист, скажет, если скорбишь так!

Была и другая причина, заставляющая Мамбетова чаще обычного хмурить брови: это гибель Любы Малининой – свежая рана в его душе. Перед глазами то и дело возникал черный столб дыма и возле него – недвижимое тело, покрытое старым в зеленых травянистых пятнах брезентом.

– Ну? – наступал Сергеев, подзадоривая Мамбетова смешинкой в голубоватых глазах, странно молодо выглядевших на усталом лице.

Мамбетов, вспомнив, о чем говорил Сергеев, нехотя отозвался.

– Завтра не увезешь.

– Ну, послезавтра.

– Посмотрим.

– Чего смотреть! Преступление совершено, и статья налицо.

– Не в статье дело! – возразил Мамбетов. – Понимаешь, Василий Иванович, Виднов этот – сопляк! Мне кажется, что на каком-то рубеже просмотрели его. И преступление можно было бы предупредить.

– Правильно! – согласился Сергеев, но тут же обезоружил Мамбетова. – Как и всякое. Но что же делать, если они совершаются! На что надеялся этот «Незваный?» К чему шел? И почему?.. Конечно, не из-за враждебных побуждений, мы в этом уже убеждены. Посмотри на психологию этого человека, на его моральный облик. И на дела! Только твоя Алима может охать: «Ой-бай, как это мой Ермен арестовал человека!» А когда прочтет в газете, что он натворил, пожалуй, изменит мнение, да еще возгордится, что такого гуся ее муж вывел на чистую воду.

Мамбетов недовольно повел плечами и посмотрел на дверь. Вот-вот должен был появиться вахтер с Видновым. Скорее бы!

– Боюсь, уничтожит он средства тайнописи! – воскликнул Сергеев, нервно поднявшись из-за стола.

– Василий Иванович, не нагоняй тоски. Я же сказал тебе: лежат в планшетке, между фотографиями «битых карт». А придет с планшеткой. Он же не выпускает ее из рук.

– Дай бог! Или как говорят у вас, когда обращаются к аллаху?

– Не знаю... Аллах нам плохой помощник.

Сергеев рассмеялся. Нет, этот черноглазый черт ему нравился. Такой спокойный, невозмутимый. Настал решающий день, а он, как железный, будто ему все равно, как поведет себя Виднов.

– Кстати, что будем делать с Шелк? – спросил Сергеев.

– Тебе же сказал Омаров. Пусть сама экспедиция решает.

– Ее выгонят вон.

– Нет, оставят. Кому же тогда заниматься ее воспитанием? – Мамбетов поднял черные брови.

– Да, такая находка для подлеца. Вся на распашку... Тут еще Кузин оказался простофилей. Поручал ей работы, давал каталоги, схемы.

Дверь распахнулась. Вошел Виднов, следом за ним вахтер.

– Мы вас пригласили, Виднов, для того, чтобы выяснить некоторые обстоятельства, – сказал Мамбетов, отпустив вахтера. – Раздевайтесь и присаживайтесь к столу.

Перед Мамбетовым сел невзрачный человек с трусоватым и блудливым взглядом. Мамбетов глядел на него разочарованно, будто игра не стоила свеч, будто он нашел не того, кого искал все это знойное лето. Он знал уже каждый шаг Виднова, всю его жизнь. И впрямь Мальчик, Вытри Нос.

– Так вот, Виднов. Нам стало известно, что вы храните, мягко выражаясь, неприглядные открытки. Рабочим будто показываете. Так это?

– Было дело! – неожиданно подтвердил Виднов. Лицо его оживилось. – Шалость, знаете.

– Где же вы наснимали таких кадров?

– Не я, не я, – заторопился ответить Виднов. – Это мне дали.

– Кто?..

Вот и пошел путать следы заяц, метаться от куста к кусту, хотя и нельзя уже было скрыться за ними.

– ...Я знал многих из компании «битых карт». К сожалению, фамилий не помню. Ведь мы называли друг друга по кличкам, – говорит Виднов срывающимся от волнения голосом.

– Назовите так, – просит Сергеев.

Черт знает что! Мамбетов привык называть людей по именам, фамилиям, а тут посыпались клички, будто речь пошла о собаках. Султан, Борзой, Шилохвостка, Губан... А вот еще: Ребята, Не Надо!

– Вы тоже имели кличку? – спросил Мамбетов.

– Да...

– Какую?

Виднов опускает глаза, ломает пальцы.

– Мальчик, Вытри Нос звали.

– Да-а, приятно, – замечает Сергеев. – Еще кого знали?

– Как будто всех назвал.

– Не всех, Виднов.

– Может быть, не ручаюсь.

– Тогда напомним: Левушкин, – помогает ему Сергеев.

– Левушкин? – Виднов закусывает губы, но он уже выдал себя. – Н-да. Знал. Его кличка была «Попка-попугай». Он всегда одевался пестро. За это и прозвали.

– Как его имя?

– Звали Джеком, а вот по отчеству... Отчества у нас не в ходу были.

– И не Джеком, Виднов. Так действительно его называли в ваших кругах. Его имя – Георгий Иванович. Вспомнили?

– Да. У меня где-то и адрес его записан.

– Вот, вот. А зачем понадобился адрес?

– Все-таки друзья... – Виднов улыбается.

– Вы как будто собирались перевести ему деньги?

– А-а!.. – Виднов колеблется, но договаривает. – Двести рублей.

– А не больше? Прибавьте триста, – замечает Сергеев.

Виднов вскинул голову, побледнел.

– Говорите, Виднов, – просит Мамбетов.

– Да, вы правы. Я был должен пятьсот. Двести послал...

– Откуда вы сделали перевод?

– С центральной усадьбы совхоза, когда ездил к Меденцевой.

– Почтовые отделения совхоза, в том числе, и на центральной усадьбе, дали нам справки, что переводов от вас не поступало. Мы не можем вам верить.

– Перевод я действительно не сделал. Почта всегда была так далеко от меня.

– Допустим. Чем вызван долг Левушкину?

– Вынудили меня... Обидел я одну девчонку, она подняла скандал, стала грозить, что выдаст нас милиции, подаст в суд. «Битые карты» предложили мне заткнуть ей горло нейлоновой шубкой. Их слово было закон.

– Левушкин вам денег дал или принес шубу? – спросил Мамбетов.

– Дал денег.

Сергеев не вытерпел.

– Должен сказать вам, что Левушкин опрошен по этому поводу и говорит другое.

С минуту длится молчание.

– Я сказал вам неправду, – наконец признал Виднов. – Он принес шубу.

– Где он достал ее? У кого?

– Купил у кого-то. Еще раньше. У него всегда было в запасе.

Опять ход в сторону, опять Виднов кривит душой. Наверное, не теряет надежду, что самое страшное для него пока осталось неизвестными для этих людей, от которых он не ждал пощады.

– Может быть, вы расскажете о своем знакомстве с Линдой Мартин? – спросил Сергеев. – Помните такую?

Вопрос – как удар. Виднов еще ниже опустил голову.

– Я познакомился с ней в ресторане.

– Неправда, Виднов. Вас познакомил с ней Левушкин на американской выставке. Она там работала гидом. Так?

Молчание и опять выдох:

– Да.

– Где была вторая встреча?

– За городом.

– И третья?..

– Там же....

– Кто назначал эти встречи?

– Линда.

– С какой целью?

– Я должен был принести ей деньги за шубу.

Как было бы трудно восстанавливать истину, если бы Мамбетов не имел проверенных данных. Виднов говорил неправду всегда, когда был не уличен. На последней встрече Линда Мартин поставила ему условия: деньги или услуга. Денег у него не было, они были пропиты в компании «битых карт». Он просил ее обождать, он вышлет их обязательно, месяца через два. Линда была непреклонна. Никаких переводов: или сразу пятьсот, или услуга! Услуга!.. Какая?.. Совсем ерунда! Она не потребует чего-то необычайного. Он едет кажется, в экспедицию?.. Будет иметь дело с координатами тригонометрических пунктов? Так вот нужно выписать их на листок и спрятать на ближайшей к населенному пункту пирамиде. Положить в банку, хотя бы из-под консервов. Геодезисты всегда оставляют записки... А если прочтут?.. Не прочтут. Она даст средства тайнописи. Обычным способом нужно написать только название пирамиды, а остальное... Она скажет, как это сделать. Конечно, сейчас. Зачем же подвергаться риску и лишний раз встречаться!.. Только отнести на пирамиду, а об остальном ему нет заботы. Ну, а если он захочет получить от нее больше, то осенью они поговорят об этом. Она не останется в долгу перед ним. Если Виднов за лето соберет все данные о работе экспедиции и передаст ей, то будет неплохо. Словом, ему нечего раздумывать, раз он попал впросак. Чего доброго, вместо поездки в экспедицию, он может предстать перед судом. Девчонка из таких, что слово сдержит. Да и «битые карты» мстят. Итак?

Заокеанская мисс, признающая только законы купли и продажи, на этот раз не промахнулась. Мальчик, Вытри Нос оказался покладистым.

Рассказать об этом не так легко даже такому, как Виднов. Но куда денешься: факты – упрямая вещь.

– Облегчим признание? – спросил Мамбетов, взглянув на Сергеева.

– Да, пожалуй, что же тянуть.

Сергеев раскрыл папку и положил перед Видновым листки, которые были заложены им в тайник. Но теперь текст был проявлен, все буквы выступали четко.

Виднов взглянул на него и отшатнулся.

– Ваша работа? Вы даже не изменили почерка, Виднов.

Виднов закрылся руками и стал раскачиваться.

– Я спрашиваю, вы писали? – строго проговорил Сергеев.

Виднов поднял голову, глаза его заблестели.

– Значит, это не попало... туда? – спросил он.

– Как видите.

– И... никто не приходил?

– Некому было... Ведь на удочку Линды попались только вы, Виднов. Вторая ее попытка оказалась менее удачной. Эта дама выдворена из нашей страны.

Виднов вдруг всхлипнул, ударил себя кулаком в грудь.

– Спасибо, ребята... Спасибо! Если бы вы знали, как тяжело было! Как тяжело!.. Ведь я хотел прийти к вам. Хотел!

Мамбетов и Сергеев переглянулись: «Как верить ему»?

Все то, что рассказывал теперь Виднов, не было новостью ни для Мамбетова, ни для Сергеева, но они слушали его до конца и с напряженным вниманием. Виднов начинал говорить правду.

– Может быть, вы сдадите средства тайнописи? – спросил Сергеев.

– Рад бы. Но давно сжег! Давно!..

– Ну вот, опять... Выньте их из вашей планшетки и положите на стол! – приказал Мамбетов, едва сдерживая вдруг охватившую его злобу.

Виднов растерянно взглянул на него и повернулся к вешалке за планшеткой...

* * *

Вот и зима накатила, да еще какая! Снега насыпала столько, что сугробы поднялись вровень с окном. И Мамбетову видно, как играют блестки поверх снежного покрова. В кабинете холодновато, надымлено. Мамбетов подшивает последние бумажки, оставшиеся от следствия по «Незваному гостю». Нехитрую эту работу теперь уже можно было поручить секретарю, но Мамбетов, словно еще ревнуя всех к своему первому делу, делает все сам до конца. Тихо в кабинете, никто не мешает. Мамбетов, перебирая бумаги, прочитывает их, задумывается. Каждая фамилия, которая попадается на глаза, знакома, и перед ним вновь встают люди экспедиции, оставившие свой след не только в делах и душе Мамбетова.

Секретарь райкома Омаров сказал Мамбетову, что он должен разобраться во всех обстоятельствах гибели Малининой и доложить на бюро. Ну что ж, он разберется, хотя жизнь и переплела их судьбы. Нужно об этом поговорить с Санкевичем... Старик все еще лежит в больнице, покинутый всеми. Врачи не теряют надежд, что поставят его на ноги.

Звонит телефон. Мамбетов берет трубку и слышит голос жены:

– Ты еще сидишь? Неужели и сейчас...

– Иду, иду.

– Тебе завтра ехать в степь. С утра. Не забыл?

– Помню, Алима.

– Ну, иди.

Скоро темнеет окно в домике КГБ – последнее светившееся окно в поселке. Мамбетов идет по заснеженной улице, кособочит, чтобы ветер не бил в лицо. Идет и еще раз прикидывает, что предстоит ему сделать в совхозе, на трассе канала, в аулах как уполномоченному, члену бюро, депутату... И просто как человеку.

ПОЕДИНОК

НА ОКРАИНЕ ГОРОДА

Я возбуждаю дело

Звонок. Беру трубку и слышу голос Леонова:

– Зайдите, Николай Алексеевич!

Убираю документы в сейф и бегу. Леонов не любит, когда задерживаются.

– Садитесь, – говорит он, едва я показываюсь в дверях, а сам еще не отрывается от бумаг, которые лежат перед ним на столе.

«Предстоит разговор», – догадываюсь я и опускаюсь на стул. Минута, другая. Леонов, наконец, поднимает голову и спрашивает:

– Вы, кажется, обижались, что вам не дают самостоятельно поработать?

– Не обижался, а...

Леонов перебивает.

– Вот я и думаю, что не все же вам сидеть практикантом. Возьмите-ка эти материалы! – Он подает мне бумаги, только что прочтенные им, улыбается. – Хорошенько изучите и, если окажется достаточно оснований, напишите постановление о возбуждении уголовного дела. А план расследования составим вместе... Ясно?

– Значит, дело будет в моем производстве? – нерешительно спрашиваю я своего начальника, принимая бумаги и еще не веря тому, что буду, наконец, вести расследование.

– Конечно! – восклицает Леонов. – Придется выехать на место совершения преступления – в Белогорск.

В Белогорск! Я готов ехать хоть на Северный полюс! Леонов, наверное, видит это: недаром на лице у него такая улыбка.

Материалов, которые мне вручил начальник, оказалось не так много: письмо прокурора с поручением провести расследование, рапорт сержанта милиции Савочкина, объяснение работницы швейной фабрики Веры Лозиной, справка из больницы – вот и все документы, которые теперь легли на мой стол.

На письме прокурора две резолюции. Одна, начертанная размашистым почерком, гласила:

«Тов. Леонову В. В. Поручите опытному следователю» —

это указание начальника. Пониже твердым и четким почерком Леонова стояло:

«Тов. Иванову Н. А. Возбудите дело».

Я не считался опытным следователем, все еще носил эпитет «молодого»; он приклеивался ко мне на всех служебных совещаниях и партийных собраниях, когда нужно было меня похвалить или указать на мои недостатки. Правда, на последнем собрании секретарь партбюро встал на мою защиту. Он сказал, что давно пора предъявить мне требования по-настоящему. Какой я молодой, когда два года, как из института! Замечание это мне пришлось по душе. Юношеский период в работе был закончен. И вот теперь – дело!

Рапорт сержанта Савочкина лежал сверху. Когда я прочел его, то не поверил своим глазам. Происшествие показалось мне невероятным. Но о том же, только более обстоятельно, писала в своем объяснении и работница фабрики Вера Лозина. Сомнений не могло быть: в Березовой балке возле города Белогорска совершено преступление. Это подтверждалось и белогорской больницей.

Медлить было нельзя. Я взял бумагу и не без волнения, несколько раз переписывая, составил постановление о возбуждении уголовного дела – первое в своей жизни.

Затаив дыхание, я понес постановление Леонову и положил перед ним. Я ждал, что он похвалит меня и тут же подпишет, но Леонов взял ручку и... начал беспощадно зачеркивать и дописывать. В одну минуту от моего творчества остались лишь заголовки.

– Многословно, – недовольно проговорил он. – Постановление должно быть кратким и ясным. Дайте перепечатать!

С обидой на сердце я направился в машбюро. И машинистки еще поглядят, какой я «опытный» следователь.

Через четверть часа постановление было подписано. Леоновский текст был лаконичнее, проще. Сознаться в этом было нелегко, хотя об этом меня никто и не спрашивал. Первый шаг на моем самостоятельном пути следователя был сделан...