Текст книги "Незваный гость. Поединок"
Автор книги: Виктор Андреев
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Почти каждую ночь, перед тем как уснуть, я читаю атеистическую литературу – все, что могу достать в Белогорске.
Очень интересны высказывания людей, которые ранее занимали высокие посты в церковной иерархии, а впоследствии порвали с верой и церковью. Вот некоторые.
Е. К. Дулуман:
«Мои горькие ошибки и шатания должны многих научить и предостеречь. Знаю, что не без пользы для слушателей проходят мои атеистические выступления, которые я провожу с 1954 года».
А. А. Осипов:
«Ни бога, ни какого бы то ни было духовного потустороннего мира не существует, а любая религия является иллюзорным, надуманным отражением в человеческом сознании не познанных еще тайн природы, законов общественных отношений, психических и физических особенностей самих людей».
Вот как говорят бывшие профессора богословия! К ним бы нужно прислушаться верующим. Но, как ни странно, на них большее влияние часто оказывают такие люди, как Шомрин, Цыганков – неучи, а подчас и преступники. Дела их нередко противоречат законам секты, однако верующие почему-то прощают своим наставникам злобу, корысть, чревоугодие, обман – все пороки.
Вот и Мария Ивановна, дежурная по гостинице. Когда я заговариваю с ней о Шомрине, она никогда не отзывается о нем плохо. В ее глазах он – праведный человек.
Однажды, когда она вошла ко мне с чайником (она всегда ночью приносила мне чай), я попросил ее присесть.
– Говорят, что вы кассиром у Шомрина, – спросил я прямо. – Правда это?
Мария Ивановна стала как кумач.
– Каким там кассиром, – прошептала она. – Ну, дадут люди на нужды веры, приму...
– У вас учет есть какой-нибудь?
– Пожертвования совершаются тайно. Христос видит, сколько кто дал. Перед ним отчет держим...
Откровенным ответом Марии Ивановны я был удивлен.
– Сколько же вы собираете в месяц?
– Не подсчитываю. Грех... Кладут мне под салфетку, а кто сколько – не знаю... И отдаю так – в салфетке. А брат Иосиф знает, куда и на что израсходовать...
Верить или не верить Марии Ивановне? Правду она говорит или нет?
– А вы лично жертвуете на веру?
– Когда как... Бывает, даю.
– Сколько?
– Когда десятину внесешь, когда меньше...
– Сколько это, десятину?
– Десятую часть заработка...
– У вас, наверное, деньги лишние?
– У кого они, товарищ Иванов, лишние?.. Вера требует.
– На какие же нужды?
– Это вы спросите брата Иосифа. Может, он и скажет...
В коридоре раздался стук – кто-то из запоздавших колотил в дверь.
– Я пойду? – робко спросила Мария Ивановна.
В душе я ругнул человека, который неожиданно оборвал нашу беседу.
...Утром у меня состоялся еще более интересный разговор. Едва я успел расположиться за столом, чтобы на свежую голову перечитать протоколы допроса свидетелей, как услышал из-за двери робкое: «Можно?» Упитанный молодой человек в хорошем костюме нерешительно перешагнул порог. Посетитель мне не понравился. Бородка и волосы были как у стиляги, выражение глаз – преподлое, смотреть в них было неприятно. Я пригласил присесть, спросил, по какому он делу.
– Поговорить к вам... – Молодой человек стал мять в руках коричневую шляпу, сам глядел на угол письменного стола, где ничего не лежало. Странный тип. Да и не так молод он был, как показалось с первого раза. Молодил его румянец да юношеская бороденка, смешная и жалкая. А вот у глаз морщинки, тени.
– Слушаю вас.
– Видите ли, я... служитель культа. Настоятель местной церкви священник Коротков.
Поп! Первый раз в жизни приходилось разговаривать с человеком столь редкой и неприятной профессии. Невольно мне вспомнились карикатуры на попов. Нет, этот поп был другой. По облику его можно принять за художника-модерниста.
– Сколько вам лет?
– Тридцать шесть.
Вот тебе и молодой человек! Наверно, живется батюшке неплохо. Как бы угадав мои мысли, Коротков оправдался:
– Жизнь веду праведную, не пью, не курю, обязанностями не перегружен, а общественной работы не несу.
Он еще острил!.. Как его называть? Гражданин? Товарищ? Просто Коротков? По имени-отчеству?..
– Семья есть? – спрашиваю.
– Как же! Жена (заметьте: не матушка!), дети. Трое...
– И давно вы?..
– В пятьдесят пятом закончил духовную семинарию. И вот с того времени... А в Белогорске три года.
– Жена работает?
– Нет. С третьего курса медицинского за меня вышла. И не окончила.
– Так это вы звоните: клям-клям-клям?..
– Да! Колокол треснул, а новый – где возьмешь?..
Помолчали.
– Что же вы хотели сказать? – спросил я.
– Желаю списочек передать. – Коротков достал из кармана тетрадь. – Здесь у меня все сектанты Шомрина наперечет. С адресами.
– Нет, батюшка, список мне не нужен. Я преступление расследую, а не религиозную деятельность секты, – говорю ему.
Коротков будто удивился:
– Вот как!.. А мы с Шомриным идейные враги.
– А может быть, идейные братья? – уколол я батюшку.
– Нет, враги, товарищ Иванов. Он проводит изуверскую деятельность, а я служу по правилам, официально установленным церковью. Он фанатик, я же...
– Он верит во второе пришествие Христа, вы верите...
– Откуда вы знаете, что я верю? – вдруг ощетинился Коротков, пряча тетрадку. – А если не верю?
Задело попа за живое!
– Тогда уходите из церкви, работайте как все.
– А кто меня примет на работу? По специальности я агроном, сельскохозяйственный техникум окончил...
– Как же вы попали в семинарию?
– Ка-ак? Бывают в жизни крутые повороты. Короче сказать – сидел я за кражу зерна. Познакомился там с одним подлецом, он и сосватал меня в семинарию. Я вначале ему не верил, что прямо из тюрьмы можно идти в семинарию, а когда меня приняли, то увидел, что и другие семинаристы с подмоченной репутацией. И кого только не было! Вот, думаю, попал. А отступать некуда. Так и закончил... Словом, агрономом меня не возьмут, конечно. Да и сам я не пойду – одни нарекания будут. А землекопом идти, признаюсь, страшновато. Отвык от физического труда. Мне бы должность бухгалтера в какой-либо артелишке. Я ведь за заработком на первых порах не погонюсь. Есть сбережения...
Культурный поп, нечего сказать!
– Приходится о детишках подумать, – продолжал Коротков. – Им-то при коммунизме жить. Каково будет в анкетах писать: отец – священник. Стыд. Не оправдаешься.
Коротков спохватился, извинился, что отнял у меня столько времени, и встал.
– Не приглашаю к себе: знаю, что не придете, – сказал он, протягивая мне руку.
– А может быть, и приду. – Я засмеялся.
– Не верю, – твердо сказал Коротков. – Нашего брата обходят. – Он поклонился и скрылся за дверью.
Весь день я работал под впечатлением разговора с Коротковым. Этот поп вызвал новые размышления. Заподозрить его в неискренности было нельзя. К своим выводам он пришел без всякого влияния извне. Вернее, на него влияла сама жизнь, и вот у него заговорили совесть и, конечно, беспокойство за будущность детей. В самом деле, как они отнесутся к отцу – попу, когда вырастут? Беспокойство Короткова я понимал. Я не простил бы своему отцу, если бы он был служителем церкви. Я не уважал бы его.
Днем, по заранее составленному плану, я допрашивал учителей тех школ, в которых учились дети сектантов. К сожалению, я не мог записать в протокол возмущения, с которым они рассказывали о детях, забитых религиозными предрассудками. Особенно тяжело было слушать об отрыве от школы девочек Сарры Бржесской, о том, как старшая из них, Надежда, пыталась на переменах украдкой читать подругам евангелие.
Из милиции я выбрался поздно. Пошел не торопясь, чтобы подышать перед сном воздухом. А он в Белогорске был хорош, особенно вечером. Свернул ближе к парку. Видно было, как светят между деревьями разноцветные огни. Доносится музыка. Люди танцуют, не думая ни о попах, ни о сектантах. И мне вдруг захотелось побыть среди шума и света, потанцевать.
Я уже чуть не свернул в парк, как около меня появился хромой человечек. Он зашагал рядом со мной бесшумно, как тень.
– Вы товарищ Иванов? Я давно иду за вами. Не решаюсь.
– Что вы хотите? – спрашиваю строго.
– Мне нужно сказать вам...
Я перебиваю его:
– Приходите завтра в милицию. Я работаю там.
– Не могу-с. Не позволяет сан. Я пресвитер местной общины баптистов Шелкоперов, – зашептал человек, преграждая мне дорогу. – Я должен сказать вам. О Шомрине... Он организовал группу пятидесятников в селе Сосновке, Яковлевке, Пустыши. Вы запомнили? – Шелкоперов повторил название сел. – Весною там проведено водное крещение...
– А ваших групп там нет? – вырвалось у меня.
– Не обижайте меня, молодой человек. Моя община зарегистрирована, а Шомрина...
Он не договорил и будто провалился сквозь землю.
Я повернул от парка к гостинице, уже не слыша музыки, не видя огней. Сосновка, Яковлевка, Пустышь...
Я чувствовал, что одному справиться будет трудно. В самом Белогорске дел хоть отбавляй, а тут еще три села. Приближался день выписки из больницы Симы Вороновой. Нужно было допрашивать Шомрина. Словом, я, как никогда, нуждался в совете, в помощи.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО «БЕЛОГО ГОЛУБЯ»
Немецкий агентИзо дня в день я ждал возвращения Леонова. И вот он приехал. Увидев его в дверях кабинета, я не мог сдержать радости:
– Наконец-то! Как вы нужны...
Я бросился бы ему на шею, если бы он не нес впереди себя чемодан и объемистый фельдъегерский портфель.
– Ну, как у вас с делом? – спросил он, садясь к столу и закуривая папиросу.
Леонов слушал меня внимательно. Усталое, небритое лицо его было сосредоточенным.
– Антиобщественная деятельность Шомрина задокументирована вами как будто неплохо, – заметил он, когда я перечислил допрошенных свидетелей и вкратце передал их показания, – но по жертвоприношению сделано еще мало. А ведь это главное... Ладно, мы еще обменяемся по этому поводу мнениями. Сейчас я пойду в парикмахерскую, искупаюсь. А вы тем временем познакомьтесь с теми материалами на Шомрина, которые я привез. Вот они.
Леонов открыл портфель и вынул из него две папки.
– Шомрин, оказывается, разыскивался. Читайте!..
Едва Леонов захлопнул за собой дверь, как я начал знакомиться с привезенными им документами. Здесь были запросы, протоколы допросов, объяснения очевидцев, письма, выписки из дневников. Передо мною развернулась цепь событий, о которых я расскажу так, как они мне представились. Воображение перенесло меня на много лет назад, к тяжелым дням борьбы против немецких захватчиков.
...За окном синяя ночь. Уже в третий раз над селом взвивается осветительная ракета. Ее мертвенный свет серебрит морозное окно, заливает на несколько секунд комнату.
– Все! – произносит вполголоса Лесной, отстраняясь от приемника и снимая наушники. – Все...
Щелкает выключатель, гаснет глазок индикатора. Тихо.
– Связь будем держать на этих волнах, Елена Павловна. И теперь по второму расписанию... Хорошо?
Он спросил тоном, будто договаривался с ней о свидании. Котина улыбнулась.
– Хорошо.
Они быстро убрали и спрятали в подпол рацию, поставили на свое место сундук – над лазом – и сели. Елена Павловна – в угол дивана, Лесной – на стул против нее. Оба знали: еще несколько минут, и они снова расстанутся на неделю, на две, может быть, насовсем.
– Расскажите, как вы там? – шепотом попросила Елена Павловна. – Если можно...
– Трудно нам. Очень трудно. Один из наших отрядов немцы разбили. Нашелся предатель, выдал. Теперь мы настороже...
Простуженный голос Лесного звучал глухо. Она вслушивалась в его слова, видела горячий блеск глаз и старалась сдерживать охватывающее волнение.
– Но самое трудное прожито. Сейчас отряд значительно пополнился, есть у нас и оружие. Мы установили связь с партизанами соседних районов. Появился координирующий центр – оперативная группа. Во главе ее стоит брянский чекист. Во многих районах уже восстанавливается Советская власть, колхозы. Скоро в партизанском крае не останется ни одного немца.
Она готова была слушать Лесного сколько угодно, могла задавать ему вопросы без конца. Но уже вот-вот должна прийти с моления сторожиха школы бабка Авдотья. Она жила в крохотной комнатушке рядом. Это была безвредная женщина, пристрастившаяся к молениям у сектантов. Она не пропускала ни одного собрания и слепо верила в пришествие на землю Христа, о чем всегда говорил проповедник.
Загремела дверная щеколда. Лесной вскочил. Надо было спрятаться.
– Это сторожиха, – старалась успокоить его Котина, видя, как он высвобождает гранату.
Они действовали быстро и четко. Не прошло и минуты, как Лесной опустился в тайник. Елена Павловна закрыла лаз доской, придвинула на место сундук и побежала открыть дверь.
За дверьми оказалась не одна сторожиха. Вместе с нею перешагнул порог проповедник, брат Илларион, как она называла его, рассказывая Котиной о молениях.
– Я пришел навестить вас, Елена Павловна, – проговорил он вкрадчиво. – Здравствуйте.
У Котиной оборвалось сердце. Ей ничего не оставалось делать, как пригласить проповедника в комнату. В то же время она почувствовала, что ненависть к этому человеку вновь поднялась у нее. С чего это он зачастил? Что ему надо? О, если бы это было не при немцах! Она показала бы ему от ворот поворот!
Бабка Авдотья прошла в свою комнатушку, а проповедник, уверенно и твердо двигаясь по темному коридору, направился в комнату. Елена Павловна зажгла каганец.
Вдруг мертвенный свет снова полыхнул в окно. Елена Павловна вздрогнула.
– Не беспокойтесь, это попугивают партизан, – успокоил Илларион.
– Господи! – вырвалось у нее непроизвольно. – И как вы не боитесь!
Проповедник усмехнулся.
– Мне ничего не страшно, Елена Павловна! Я почитаю бога, молюсь. Веруйте, молитесь, чаще прибегайте к господу и вы. Он откроет и укажет, что надо делать... Жизнь сразу пойдет другая.
Она боялась возразить ему и сидела не шевелясь.
– Зашли бы на моление к нам, хоть бы раз... Вам станет сразу легче и покойнее. Собираемся мы по субботам. В другие дни я хожу по селам.
– И вас не трогают? – спросила она.
– Они знают: я человек безобидный, оружия не возьму в руки. А в том, что я проповедую слово Христа, плохого нет.
Они – это немцы, фашисты, принесшие горе и смерть.
И он так говорит про них, иуда. Мерзкая религиозная ханжа! Нет, он неспроста начал приходить. Его глаза бегают по всем углам, ощупывают каждый предмет.
– Илларион Кузьмич, – она впервые, не без содрогания, называет проповедника по имени-отчеству, – почему вы поселились в нашем селе? Разве в райцентре хуже?
Проповедник ответил не сразу. Пожевал губами, хрустнул пальцами.
«Мерзкая привычка! – подумала она. – Как и все в нем».
– Видите ли, – протянул он, – в городе беспокойно. Каждый может спросить, кто ты, откуда. На каждой улице – патруль. А здесь тишь, отсюда легче уходить в села.
– Вы настоящий миссионер! – проговорила Елена Павловна, удивляясь тому, что она в состоянии управлять собою, сдерживать гнев, прятать презрение.
– Мы с вами оба миссионеры. Вы просвещаете науками, я – священным писанием. Мы с вами, Елена Павловна, коллеги.
– Коллеги! Второй месяц я не занимаюсь. Кое-кто из ребятишек придет ко мне, к кому я схожу – только и отрада.
– В городе начали школы топить. Но, признаться, меня это интересует мало. Для меня главное – духовная жизнь человека. Я жажду крепких убеждений. А это приходит только в молитве. Молитва помогает служить Христу всем сердцем, всей душой, отводит преходящее, мирское.
– Как же отводит, если кругом...
Елена Павловна не договорила, ей вдруг стало тяжело дышать: на глаза попался заячий треух Лесного. Он лежал на табурете у стола, как копна. Елену Павловну бросило в жар. Она бегло осмотрела всю комнату, проверяя, не оставлено ли на виду еще что-либо из одежды Лесного. Перебрала в памяти все то, что могло остаться на виду: меховые рукавицы, шарф, ремень от полушубка, кобура... Нет, ничего нет. Только шапка! Елене Павловне кажется, что шапка растет, светится, что ее не может не видеть проповедник. Что же делать?.. И вдруг, как гром, – стук в дверь. Так стучат только немцы: ногами, прикладами автоматов, плечом. Елена Павловна набрасывает на плечи платок, нащупывает у пояса гранату. Проповедник срывается с места, бежит в темный коридор. А она, рывком забросив шапку за сундук, спешит открыть двери. Немцы не терпят, когда им открывают не сразу.
Вваливаются офицер и два солдата. Они обыскивают комнату. Офицер требует паспорт.
– Муж есть?.. Нет? Кто сейчас был здесь? Кто сидел здесь? Никто? Очень хорошо!
Офицер замахнулся и ударил Елену Павловну по лицу. Второй удар сбил ее с ног.
– Как не стыдно! Бить женщину! – задыхаясь от обиды и гнева, крикнула Елена Павловна. Но офицер уже отошел от нее. Солдаты втащили в комнату проповедника и, как мешок, швырнули к ногам офицера.
– Встайт! Документы!
Проповедник с поразившим Елену Павловну самообладанием протянул паспорт.
– Арестован! – лязгнул металлической челюстью офицер.
– На все воля божья, – ответил ему проповедник.
Елена Павловна глядела на проповедника уже с сочувствием. Вот тебе и не трогают! Вот тебе и терпеливо относятся к вере!
– Марш! Марш! – скомандовал офицер.
Солдат толкнул проповедника в спину, к дверям.
После ухода немцев, арестовавших проповедника, приползла трясущаяся от страха бабка Авдотья. Но Елена Павловна выпроводила ее спать. Старуха еще долго шелестела в своей каморке, как мышь. Каждый звук, доносившийся через стену, ранил Елену Павловну. Но вот за стеною стихло. Она подошла к сундуку и стала отодвигать его медленно, осторожно.
– Мне нельзя больше появляться здесь, – прошептал Лесной, когда тайник был снова замаскирован. – Нельзя.
«Нельзя», – согласилась в душе Елена Павловна, но сказала другое: – О тайнике не знает никто.
Он будто не расслышал ее слов.
– Мне пора, – сказал Лесной и встал.
Держа друг друга за руки, стараясь ступать бесшумно и не дышать, они прошли темный коридор.
Шагнув с крыльца, пригнувшись, Лесной побежал в сторону леса, к Десне.
Не раздеваясь, Елена Павловна упала на постель, высвободила из-под кофты и положила под подушку гранату. Минуты предельного напряжения воли и нервов миновали. Ей казалось невероятным все то, что произошло. Она уже не верила, что несколько минут назад могла бросить гранату, подорвать себя и немцев, если бы они начали обыск и сдвинули с места сундук. Да, она бы сделала это, потому что жизнь Лесного была значительнее и дороже своей. Елена Павловна закрыла глаза и почувствовала себя счастливой от сознания, что и она служила тому же делу, что и Лесной, и многие другие люди, которых она не знала в лицо, но уже была связана с ними невидимыми крепкими нитями.
В это же время обер-лейтенант Фриц Шульц сидел у себя в кабинете и ждал возвращения с операции своего помощника Карла Дортмана, старика с металлическими челюстями. Шульц был спокоен: на помощника можно было положиться, да и операция сама по себе не представляла опасности. Вот только разве партизаны... Но и с партизанами скоро будет покончено. Не случайно же его, Фрица Шульца, шеф забросил в эту дыру.
Перед обер-лейтенантом лежала записная книжка. Она была развернута на той странице, на которой значились его агенты: «Дипломат», «Соколиный глаз», «Белый голубь»... Агентов для выявления партизанских связей было явно недостаточно. Они годились более для того, чтобы пустить пыль в глаза шефу. Агенты были дрянью. Но разве завербуешь лучше? На него, Фрица Шульца, шеф возлагал надежды. На кого же возлагать надежды ему, Шульцу? Обер-лейтенант еще раз уставился на свой список и выругался. Вот разве «Белый голубь»... Вербовку этого агента одобрил и шеф. Еще бы, на первой же встрече получить такое сообщение! Правда, Шульц верил ему мало. Какой-то там старой сектантке почудилось ночью невесть что. Все это нужно проверить. За три дня он разработал тщательный план использования нового агента в проверке им же сообщенных сведений о связи с партизанами учительницы Елены Павловны Котиной из села Кабанихи. За две недели три пункта этого плана были выполнены успешно. Сегодня вечером помощник Шульца выехал на выполнение операции, записанной в пункте четыре. Мнимый арест проповедника должен был отвести все подозрения Котиной. Шульц с нетерпением ждал возвращения Дортмана. И когда увидел тяжело переступившего порог «Белого голубя» с подбитым глазом и за его спиной своего помощника, довольно воскликнул:
– Зеер гут!
На следующий день утром обер-лейтенант продиктовал машинистке Каролине Августовне очередное донесение по делу на Котину и свои дальнейшие соображения.
* * *
Митя, лучший ученик Елены Павловны, пришел к ней перед вечером. Уселся за стол, вынул из сумки и разложил перед собой тетрадки, учебники.
– Бабушки нет? – спросил он. Лицо его стало серьезным. С этого вопроса всегда начинался урок.
Бабки Авдотьи дома не было. Митя поднял полу истрепанного пиджака, вытащил из тайничка свернутый в трубочку листок бумаги и подал Елене Павловне.
Это была очередная радиограмма для передачи в лес. Елена Павловна развернула ее и обомлела. В радиограмме было несколько слов, но они прыгали в глазах, перемещались.
«Немцы завербовали проповедника Хмару... Кличка «Белый голубь»... Заподозрена учительница из села Кабанихи Котина... В карательный отряд прибыло пополнение».
Стараясь подавить волнение и не выдать своего состояния Мите, Елена Павловна зашифровала текст, вынула из подпола рацию и передала его, нервно перебивая ошибки. Тот, кто сообщал, не знал, что его будет передавать Котина, как не знала Елена Павловна, от кого получает сообщения Митя. Оставалось несомненным, что сообщал человек, пользующийся доверием и имеющий доступ к самым секретным материалам немцев. И оттого, что такой человек был, опять становилось на сердце легче.
Ответ на радиограмму последовал незамедлительно. Елена Павловна расшифровала его и сказала Мите как можно спокойнее:
– Митенька, я должна передать тебе рацию. Ты знаешь, кому... что с нею делать?
– Знаю.
– И ты не должен больше приходить ко мне. До распоряжения из леса.
– Знаю.
Митя продолжал стоять у окна и наблюдать за стежкой, которая шла к крыльцу. Он отвечал, не поворачивая головы:
– Завтра утром я приду к вам с санками. Мы поедем за водой и увезем рацию...
На другой день Митя пришел рано. Молча и осторожно, как бомбу, они вынесли в бочонке рацию. Бочонок поставили на санки, покрыли холстиной и привязали веревкой. Наверх бросили ведро. Митя впрягся в санки, Елена Павловна пошла сзади, придерживая бочонок на ухабах.
В больших латаных валенках, в пиджаке, подпоясанном концом веревки, в вытертой шапке-ушанке, Митя тянул санки, не оглядываясь, не спеша. Сколько было выдержки и мужества в этом мальчонке, на первом году войны потерявшем всех родных! Он жил с бабушкой невдалеке от колодца. До вросшей в землю хатенки не более трехсот метров, но расстояние в глазах Елены Павловны удесятерилось, и ей казалось, что они не дойдут до нее за час. Митя должен повернуть к дому, взять из бочонка рацию, спрятать и быстро, очень быстро вернуться, чтобы продолжать путь к колодцу, не вызвав ничьих подозрений! Хотя бы никто не встретился, не помешал... И вдруг:
– Елена Павловна, здравствуйте! Вы за водичкой?
Она повернулась в сторону голоса. Возле ворот стоял проповедник. Из воротника полушубка выглядывали ненавистные ей глаза. Митя остановился, и Елена Павловна наткнулась на санки. Она взмахнула руками, удерживая равновесие, и чуть не упала. Минутное замешательство выручило ее, скрыло испуг и растерянность. Она ответила на приветствие и с нескрываемым удивлением спросила:
– Вас отпустили? Без последствий?
Проповедник хихикнул:
– Как видите. Бог за меня.
Он приблизился к санкам, положил руку на край бочки.
– Вам помочь?
– Что вы!.. – воскликнула Елена Павловна и продолжала: – А я думала о вас, беспокоилась. И даже молилась. В душе... Вы мне очень нужны, Илларион Кузьмич. Я должна вам сказать... – Елена Павловна взглянула в сторону Мити.
– Пройдемте ко мне, – предложил проповедник. – Я ведь живу здесь.
Елена Павловна посмотрела на Митю, сказала:
– Я сейчас, Митенька. Догоню...
Вслед за проповедником она прошла в избу, миновала кухню, где сидел за столом хозяин дома, и очутилась в теплой комнате с рушниками на окнах. Она взглянула в окно и чуть не вскрикнула: отсюда хорошо просматривался подход к школе, тропинка к крыльцу, окна ее комнатки и бабки Авдотьи.
Елена Павловна опустилась на скамью, ослабила узел платка.
– Илларион Кузьмич, я нуждаюсь... в духовной поддержке, – едва проговорила она, думая о том, что ей нужно пробыть здесь не менее пяти минут. Эти пять минут нужны Мите.
Проповедник посмотрел на нее с удивлением.
– Просите бога, чтобы он ниспослал вам духа святого для утешения. И к вам придет мир, покой и любовь.
– Какой же мир, какой покой? – перебила его Елена Павловна, но проповедник не дал ей договорить.
– Знаю, что скажете, – сказал он с раздражением. – Я говорю о мире, покое и любви в душе.
Она все еще не набралась сил, чтобы поднять на проповедника глаза, и боялась, что он может заподозрить ее в неискренности.
– Духовное, а не мирское должно заполнить наши помыслы, – продолжал он, сверля Елену Павловну испытующим взглядом, – ибо мы – только странники, идущие в страну мира и чистоты. Духовная жизнь, как огонь расплавляющий и как щелок очищающий. Недостаток же веры и силы божьей в нас задерживает пришествие Христа.
«Сколько же в нем лжи и ханжества! – подумала Елена Павловна. – Как земля носит такого?»
Сдерживая гнев и неприязнь, она попросила почитать что-либо духовное.
– Евангелие! Только евангелие! – сказал он твердо и подал ей со стола небольшую книгу в коричневом замаранном переплете.
Елена Павловна стала листать ее, пыталась сосредоточиться хотя бы на одной фразе, но не могла. В висках стучало. Сколько прошло времени? Две, три минуты, а может быть, все пять? Никогда в ее жизни минуты не были такими долгими.
Очутившись за воротами, Елена Павловна сразу посмотрела в сторону колодца и облегченно вздохнула. Митя уже стоял возле сруба, привязывал ведро к журавлю.
Морозный воздух с горьковатыми запахами дыма, которым были окутаны крыши, пронизал ее. Она вздрогнула от озноба и тотчас подумала о том, что проповедник, пожалуй, глядит ей вслед. Оглянуться она не посмела, против воли зашагала быстрее, спотыкаясь на неровной стежке.
Когда она подошла к колодцу, Митя уже вытащил ведро и, проливая себе на валенки, одним махом вылил воду в бочонок.
Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда она посмотрела ему в глаза, только взгляд его посветлел, выдавая недавно миновавший страх и пришедшее за ним ликование.
В этот же день обер-лейтенант Шульц принимал «Белого голубя». Выслушав его, он занес в свою записную книжку еще одну кличку. Собственно говоря, давать кличку бабке Авдотье не было никакого смысла: «Белый голубь» не вербовал ее, но таков уж был обер-лейтенант Шульц, что не мог устоять от соблазна окрестить и бабку Авдотью. И он начертал со всей немецкой аккуратностью прямым, твердым почерком: «Святая».
Теперь бабке Авдотье приходилось выслушивать от брата Иллариона не только проповеди, но и наставления другого порядка. Как-то вечером после моления, на котором бабка привела себя в небывалый экстаз и «говорила на иноязыках», ее нагнал по дороге домой проповедник и, прилаживаясь к коротким и неверным шагам старухи, вкрадчиво заговорил:
– Молилась ты, сестра Авдоша, ревностно. Бог наградил тебя откровением... Но если не совершишь богоугодного дела, то Христос может и разгневаться, не простить греха и в урочный час не прислать по твою душу ангелов. Тогда навеки обречена ты в преисподнюю...
Бабка, стараясь не проронить ни слова, забегала вперед. Преисподняя, которой часто пугал верующих брат Илларион, казалась ей страшнее немцев. «Богоугодное дело» состояло в том, что бабка Авдотья должна была выставить на подоконник каганец, если в комнате учительницы Котиной появится посторонний. Проповедник передал это ей, как повеление неба.
С этой ночи бабка Авдотья потеряла сон. Просыпалась даже от шума ветра. Прислонялась ухом к стене, за которой спала Котина, выходила в коридор, к двери, и на ощупь проверяла, стоит ли перед порогом метла – ее помощница.
Однажды, придя к Елене Павловне в комнату, бабка Авдотья увидела на столике знакомое евангелие и просияла:
– Никак от брата Иллариона?
Елена Павловна вздохнула:
– От него, бабушка.
– А я вижу: знакомое!.. Это хорошо, что тебя к святому слову влечет, – похвалила бабка. – Ты бы пришла к нам на моление. Хотя бы разок. Послушала бы, как брат Илларион святое слово глаголет.
– О чем же он, бабушка?
– Обо всем внушает. О том, что Христос прощал своим врагам. И нам, видишь ли, велел. О том, что враги наши не ведают, что делают. Слепы, мол... А в покорности и всепрощении – святость, мол...
Елена Павловна не выдержала:
– Бабушка, он же обманывает вас! Он... он плохой человек! Он немцам служит!
Бабка Авдотья замахала руками.
– Не греши! Не греши! Брат Илларион – святой человек. Он слуга богу, живет по Христовым заветам.
Бабка Авдотья увидела, как вдруг на глазах Котиной выступили слезы. Учительница отвернулась и уже глядела в окно на пустую, мертвую улицу.
Бабка вздохнула.
– И чего ты, Елена Павловна, все убиваешься! – проговорила она. Ей было жалко Котину, которую она очень любила. Бабка знала, что у Котиной был жених. Он остался в городе, и теперь от него не было никаких вестей: воюет ли он, убит ли.
– Чего тосковать? Был бы муж – дело другое... Вокруг тебя и сейчас неплохие люди. Хотя бы брат Илларион. Ревнует тебя. Наказал мне поглядывать за тобой. Как придет кто, так, говорит, поставь каганец на подоконник. Вот видишь! Только не выдавай меня, Христа ради. Строго-настрого наказал молчать про это. А я ведь знаю, никто к тебе не придет, потому что соблюдаешь себя...
Елена Павловна, побледневшая и встревоженная, с удивлением глядела на бабку.
– Напрасно он... – еле выговорила она. – У меня же...
– Ну и он, брат Илларион, неплохой. Ты приглядись.
Когда старуха ушла, Елена Павловна достала из тайничка крохотный блокнотик и записала мелким, убористым почерком:
«За мною ведет наблюдение и бабка Авдотья. Проповедник дал ей такое поручение. Она может выдать каждого, кто придет ко мне. Я должна немедленно предупредить Лесного. Как это сделать? У меня только один путь – это М. Я могла бы уйти в лес, попытаться пробиться к отряду, но мое бегство насторожит немцев, поставит под удар тех, кто, может быть, находится вне подозрений. Да, я должна ждать указаний. Меня не могут забыть. Теперь я догадываюсь, почему меня не отправили в Германию вместе с девушками села. Меня уже подозревали. И этот проповедник поселился здесь из-за меня. Я мучаюсь тем, что выключена из общей борьбы, что сделала еще так мало...»
...Дочитать за один присест привезенные документы мне не удалось: вошел Леонов.
