Текст книги "Незваный гость. Поединок"

Автор книги: Виктор Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Так вот ты какая, Сима! Теперь я начинаю тебя понимать. Мне думалось, ты сильнее. Ты не устояла под ударами жизни, слишком легко поддалась обману. Но не думай, что я осуждаю тебя, нет. Так сложились обстоятельства, ты стала их рабой. Ты искала правды в обмане, света во тьме. Не разбиралась в людях, смешала всех в одну кучу неправедных. Нет, Сима! Свет не без добрых людей. Ты это уже испытала на себе. Я рад, что ты начинаешь видеть людей такими, как они есть. Человек не нуждается в лакировке. Тебе станут открываться добрые начала, заложенные в человеке и в тебе самой. Тогда ты начнешь любить жизнь, такую, как она течет вокруг: противоречивую, со взлетами и падениями, с бурями и затишьем, с ночью и днем... И в такой жизни не окажется места Христу – смиренному, скорбному, безвольному непротивленцу.

Как, чем помочь еще тебе, Сима? Я знаю, тебя не оставят теперь Лозина, Левитан, Нина Ивановна. Это настоящие твои друзья. Твое сближение с ними меня радует и успокаивает. Ты никогда не вернешься на крест, Сима!..

Часов в семь дверь в кабинет приоткрылась, и я увидел Левитан.

– Можно?

Она подлетела к столу, в нарядном платье, в туфельках на каблучках-иголочках, и затараторила.

– Николай Алексеевич, женщины собираются! Вера и Сима уже там! Меня послали за вами! Знаете, мы договорились с кино! Дня через два покажем сектантам картину!

Левитан была возбуждена и каждой фразе придавала восклицательное выражение. Она словно боялась, что я могу перебить и не дать ей высказаться до конца.

– «Тучи над Борском». Про сектантов-пятидесятников. И деньги заплатим! Теперь мы стали богаты!..

Я знаю: мы – это дом атеиста. Участники художественной самодеятельности дали два платных концерта. Сбор отчислили в распоряжение дома атеиста для антирелигиозной работы. Эти концерты принесли славу не только дому атеиста, но и Левитан. Она никогда так хорошо и так много не пела.

Вот и Левитан зажглась атеистической работой! И главврач больницы Нина Ивановна, вылечившая Симу, стала во главе дома атеиста! Как все изменилось!

– Что же вы молчите? – спрашивает Левитан. – Нам пора!..

С гордо поднятой головой, стуча каблучками, она проходит мимо дежурного, я иду следом за нею. Дежурный по милиции козыряет Левитан, потом мне и говорит:

– Товарищ Иванов, слышали?..

Я останавливаюсь.

– Священник Коротков отрекся от веры! – На лице дежурного торжество. – И прямиком из церкви в парикмахерскую. А тут народ повалил, все поздравляют, будто с престольным праздником. Каждый на работу к себе зовет, содействия обещает...

Я вспомнил разговор с Коротковым. И новость, переданная мне дежурным, обрадовала меня и значением того, что произошло, и тем, что я не ошибся, поверив в искренность исповеди Короткова.

– Мы теперь обязательно Короткова лектором сделаем! Обязательно! – говорит мне дорогой Левитан. – Ведь он все знает... И в самодеятельность его нужно привлечь. Говорят, у него голос есть!.. Как вы думаете? Пойдет он?

– Если сумеете... – Я улыбаюсь.

– Уж постараюсь! – серьезно говорит Левитан. В ее голосе звучит победа.

Какая она сегодня красивая, эта Левитан! Идет, гордо неся голову, глядя вдаль спокойно, уверенно...

Сравниваю ее с Симой. На одной земле выросли, под одним солнцем грелись, одним воздухом дышали, а такие поразительно разные. Одна переполнена радостью, как солнечным светом, другая...

– Николай Алексеевич, вот мы уже и пришли! – слышу я голос девушки...

У ворот дома, во дворе которого собрались женщины, нас встретили Вера и Сима, теперь неразлучные. Вслед за ними я вошел в калитку и увидел собравшихся. Женщины сидели на скамейках, вынесенных из дому, и прямо на траве у забора. Я поздоровался. Ответили не все: одни, сделали вид, что не расслышали мирского приветствия, другие едва шевельнули губами. Только девочки Бржесской отозвались дружно. Я вспомнил, что у меня в портфеле лежат конфеты, купленные к чаю. Достал. Девочки заупрямились, но все-таки взяли по конфетке и тут же отправили в рот. Женщины заулыбались. Хорошо! Цыганкову я пожал руку особо. И он пришел, оказывается. Старик он хитрый: старается показать свое расположение ко мне. Я прощаю ему этот «подхалимаж» – все же он дал правдивые показания по делу. И не изменил их на очной ставке с Шомриным. Начинаю говорить.

– Сарра Николаевна передала мне, что вы пожелали побеседовать со мной...

– Да, пожелала, – смело говорит молодая женщина.

– В начале нашей беседы я хочу сказать вам об одном событии. О нем я узнал по пути к вам: священник Коротков отрекся от бога и церкви...

Мои слова будто не дошли до сознания слушательниц, на лицах – самое неопределенное выражение.

– В парикмахерской сейчас, стрижется, – добавил я и этой фразой будто внес всю ясность. Женщины зашумели. Сарра Бржесская воскликнула:

– Что же теперь будет?!

– А ничего. Не первый Коротков...

Рассказываю о видных деятелях религиозных культов, отрекшихся от веры в бога и возвратившихся к мирской жизни, – о Дулумане, Осипове и других. Слушают внимательно. И вдруг вопрос:

– За что взяли брата Иосифа?

Спросила старушка и сразу спряталась за спину впереди сидящей женщины.

Вот, оказывается, весь Белогорск знает, за что арестован Шомрин, а сектантка не знает. Про себя отмечаю слабость антирелигиозной работы и, ухватившись за этот вопрос, разъясняю отношение нашего государства к религии, рассказываю о постановлении Центрального Комитета КПСС о научно-атеистической пропаганде.

– Видите, партия заботится о том, чтобы религиозные чувства верующих не оскорблялись, чтобы каждому человеку была предоставлена свобода вероисповедания, но при этом партия заботится и о том, чтобы люди освобождались от религиозных предрассудков, от цепей веры в несуществующего бога и жили бы радостями земными, становились активными и полноценными членами общества. Советские законы, однако, запрещают использовать религиозные убеждения людей для насилия и надругания над личностью, тем более для совершения каких-либо преступлений. Шомрин нарушал советские законы, стал преступником. Вот за это он и предстанет перед народным судом. Он – ваш враг.

– Брат Иосиф – слуга Христа, – робко шепнула Бржесская.

– Истинно! – поддержала ее соседка.

Выходит, мои слова пролетели впустую.

– Ну что же, давайте разберемся, – говорю я и начинаю перечислять преступления Шомрина.

Женщины опускают глаза. Молчит Бржесская.

– А некоторые из вас помогали Шомрину, стали участниками его преступления.

– Кто же это? – испуганно вскинула глаза Бржесская.

– Хотя бы вы, Сарра Николаевна, – говорю я прямо. – Вы повели Симу Воронову на крест...

– Не одна я, все вели! – закричала она. – Все! Чего там?..

– Нет, не все! – Смотрю, поднимается Мария Ивановна, дежурная по гостинице, машет в сторону Бржесской руками. – Не все, сестра Сарра! Не впутывай кого не следует! Грех! Ты скажи лучше, кто пришел тогда на поляну, кого позвал Шомрин?.. Молчишь? Многие и не знали о вашей затее. Тайно делали!

– А ты, сестра Маша, помолчала бы!.. Сама – первая помощница Шомрину. Копеечку с нас выколачивала вон как! Казначей! – отпела Марии Ивановне молодая женщина.

– Да будет вам! – прикрикнул Цыганков. – Совестно.

– А крест стругать было не совестно?

Сестры по вере словно забыли заповеди Христа и начали такую перепалку, что прохожие стали останавливаться возле ворот и стучать. Сознаюсь, я дал сектанткам выговориться и слушал их с удивлением. Мое представление о секте как о чем-то едином рассыпалось в прах. Нет, я плохо знал сектантов, вовремя не разобрался в людях. Не случайно первые допрошенные оказались самыми закоренелыми фанатиками. Не с них надо было начинать допросы. Вот тебе и «опытный следователь».

Пришлось успокоить разошедшихся сестер. И Цыганков вышел из себя:

– Будет вам! – бухнул, как в колокол.

– Что ж нам теперь, к Шелкоперову подаваться? – спросила Сарра Бржесская.

– Не вам это спрашивать, Сарра Николаевна, – отвечаю не без иронии. – Вы академик по сектам. Второй заход начинаете делать...

Я начинаю рассказывать, как Сарра Бржесская в поисках лучшей веры побывала во многих сектах, как чуть не подверглась оскоплению... Пример с Бржесской оказался кстати. Я рассказал об изуверской обрядности многих сект, об обмане верующих проповедниками.

– Порывать нужно с сектантством, уходить от проповедников – невежд и преступников, не искать лучшей веры, лучшей секты. Их нет.

Беседа продолжается долго. Спрашивают, спорят, грозятся карой господней. Но слушают меня, и я вижу, что мои слова заставляют их призадуматься, будят в душе сомнения.

Я говорю, что им нужно прослушать несколько бесед о том, как устроен мир, как произошел человек, кто и когда написал библию. Забегая вперед, я говорю, что раз в неделю к ним будет приходить кто-либо из лекторов. Они могут позвать того, кого хотят.

– В следующий раз к вам может прийти главврач больницы Нина Ивановна. Я передам ей вашу просьбу... Передать?

Ни да ни нет.

– Зови, Миколай Лексеич! – вдруг говорит Цыганков. – Послушаем про болезни...

– Разве про болезни только...

– Про болезни пусть...

– Договорились. Нина Ивановна придет!

Вдруг вопрос:

– Шелкоперова заарестуют или нет?

Разъясняю, что никто Шелкоперова арестовывать не собирается. Но это не значит, что он хороший человек. Он тоже сеятель предрассудков, тоже лишает людей радости. Он – мракобес.

Когда уже кончились вопросы, Цыганков провозгласил:

– Дорогие сестры! Не без провидения свыше мы прослушали беседу. Теперь поразмыслим о словах умного человека. Поблагодарим бога за приятно проведенный вечер.

Женщины сложили на груди руки и зашептали.

– Расходитесь, дорогие сестры, по домам. Молиться сегодня не будем...

Женщины как бы нехотя покидали двор. Не мог и я сразу подняться и уйти так, будто не сделал всего, что требовалось.

Смотрю, Левитан подводит ко мне Веру и Симу, загадочно так поводит бровью.

– Николай Алексеевич, у нас просьба...

Сима вспыхивает и с укором смотрит на Левитан.

– Ты всегда торопишься...

Это говорит Сима. Хорошо! Начинает проявлять характер. Воцаряется неловкое молчание.

– Мне хотелось бы... – почему-то шепчет Сима, – прочесть протоколы... как Шомрин предал партизан...

– Ну что же, приходите, – говорю.

– Николай Алексеевич, какой вы... – кричит Левитан, но ее дергает за руку Вера.

– Спасибо. – Это уже говорит Сима, опустив глаза.

– Может быть, и нам можно? – спрашивает Левитан по-детски наивно.

– Приходите вместе, – соглашаюсь я.

К нашему разговору прислушиваются. Женщины на меня глядят так, будто видят впервые. Недоверие их ко мне обижает, но что я могу сделать еще?

* * *

Вернулся из поездки по районам Леонов.

– Паук оплетал сетями не только Белогорск, – проговорил он, тяжело опускаясь на стул. – В трех районах создал группы пятидесятников, провел водные крещения. И там вел такую же пропаганду.

Затянувшись папиросой, Леонов сказал:

– Завтра с утра мы примемся за допрос Шомрина – Хмары. Думаю, что это будет последний допрос... Нам еще нужно установить, откуда у Шомрина реакционная литература, кто такой брат Иван... Словом, дел еще много, а сроки подпирают.

– Значит, дня через два-три мы уедем отсюда? – спросил я.

– Да-да... Мы и так задержались.

В полдень, когда устроили перерыв, начальник милиции Росин принес нам свежий номер газеты.

– Прочтите, товарищи! – сказал он. – Вам тоже будет полезно...

Мы развернули газету и увидели шапку, набранную большими буквами:

«Изменника Родины и мракобеса – к ответу!»

Ниже, на двух полосах, заголовки:

«Это – человеконенавистник!», «Судить немецкого прихвостня!», «Сима, ты будешь счастлива!», «Жертвы мракобесов».

– Читайте, читайте! Это выступления трудящихся! – говорил Росин.

Мы с Леоновым склонились над газетой и не заметили, когда вышел из кабинета начальник милиции.

После обеда допрос Шомрина продолжался. Казалось, что он теперь ничего не скрывает. Он уже был подведен к тому рубежу, с которого обвиняемый начинает давать признательные показания. В руках следствия были неопровержимые улики.

Впервые я видел Леонова таким суровым на допросе. Я понимал: он допрашивал врага. Вот таким нужно быть каждому из нас, когда мы имеем дело с преступником.

«Мы выходим в мир»

Вот и опять я в Белогорске.

Три дня продолжался процесс над агентом немецкой разведки, главарем нелегальной сектантской группировки пятидесятников, Шомриным – Хмарой.

Три дня толпы людей осаждали Дворец культуры города Белогорска. Зал не вмещал желающих послушать разоблачение изменника Родины и мракобеса. Люди сидели в скверах, обратившись лицом к репродукторам, будто они не только слышали, но и видели все, что происходило в зале заседания суда. А там допрашивались свидетели, выступали эксперты, прокурор, общественный обвинитель, защитники.

Приезд в Белогорск Антонины Михайловны Яблочкиной – партизанки-разведчицы – и Дмитрия Николаевича Кияшко – Мити, партизанского связного – взбудоражил весь город. Комсомольцы, пионеры, школьники ходили за ними по пятам и приглашали к себе.

Их показания на суде выслушивались при напряженнейшем внимании.

Более откровенные показания, чем на допросах у меня, дали Цыганков, мать Симы, другие сектантки. Мария Ивановна и на суде признала, что являлась кассиром Шомрина – Хмары, и назвала суммы, собранные с верующих и переданные проповеднику без отчета об израсходовании. Было доказано, что Хмара подготавливал и проводил жертвоприношение Симы. Да и он не отрицал этого. «Делал, как внушал господь», – постоянно говорил он.

Только одна Сарра Бржесская твердила по-старому: «Пусть каждый отвечает за себя», – чем вызывала смех и осуждение в зале. Суд вынес частное определение о лишении ее родительских прав и направлений детей в интернат. Это решение суда приветствовалось горячими аплодисментами.

Сима Воронова говорила мало, но на все вопросы суда дала правдивые ответы. Меня радовало, что на суде она была без платка – традиционной приметы сектантки. От нее не отходили парни, они атаковали ее в перерывах. Она не обижалась на назойливое предложение дружбы, но старалась уходить от ребят, прятаться. Иногда ее выручали дружинники.

А между верующими и неверующими в перерывах затевались целые диспуты. Страсти иногда достигали такого накала, что требовалось появление сержанта Савочкина.

Суд получил более двух десятков писем с просьбами о суровом наказании Шомрина – Хмары, о расследовании антиобщественной деятельности Шелкоперова.

Три дня каждое слово, произнесенное в суде, отдавалось в моем сердце то радостью, то болью, то негодованием. Я сидел обычно на задних рядах, с виду не причастный к процессу. Никто не догадывался о моем состоянии. Ведь суд – это и проверка качества следствия.

Три дня прошли. Вынесен приговор. Кажется, что теперь нечего волноваться. Но я знаю, что Шомрин – Хмара будет писать кассационную жалобу, будет просить смягчения наказания. Это право осужденного. И дело вызовут в Москву, будут изучать там, чтобы определить законность приговора. И я буду ожидать решения Верховного Суда, все еще волнуясь и переживая.

Вот уже я и распрощался с белогорцами. Около часа просидел у начальника милиции Росина, прокурора Снежкова, зашел в райком. По душам поговорил с Цыганковым. Навестил мать Симы – Прасковью Семеновну. Она меня не обрадовала. Попрощался с сержантом Савочкиным.

У Нины Ивановны я задержался. Она словно бы родилась атеистом.

– Давайте порадуемся, Николай Алексеевич, – сказала она, блестя глазами. – Старуху Воронову переводим из баньки. Ордер на комнату получила.

«Давайте порадуемся!» Как это хорошо сказано! Будто мы тоже переселяемся в новый дом.

Нина Ивановна возглавляет теперь белогорских атеистов. Она рассказывает о работе в каждой семье сектантов, кто где трудоустроен и как начал работать, у кого прочитана первая мирская книжка.

– Дел много! Я, знаете, не ждала, что меня так захватит эта работа!

И я не ждал, что так близко приму к сердцу все то, что будет связано с белогорским делом. Я сказал это Нине Ивановне. На прощанье мы пожали друг другу руки, как равные, хотя она была намного старше меня.

Только к вечеру добрался до общежития, чтобы попрощаться с Симой, Верой и Левитан. Но не застал их. Написал записку, пригласил к себе в гости, если будут в городе.

В воскресенье в полдень Иван Федорович повез меня на станцию. Мы проехали по площади, и я, уже в который раз, посмотрел на портреты передовых людей района, прочел кумачовые лозунги, протянутые через улицу. Вот уже и окраина, вот уже и лес пошел, и открылся вид на Березовую балку. Я знаю: на месте «святого» родника теперь сооружена колонка, и колхозники берут из нее воду на полевые станы.

Вдруг шофер затормозил. Я взглянул вперед и увидел девушек: Симу, Веру и Левитан. Они стояли на дороге, поджидая нашу машину. Остановились, я вышел к ним, протянул руку.

– Как это вы уезжаете, не простившись с нами? – пропела Левитан. – Нехорошо!

Пытаюсь оправдаться, но неудачно.

– Ладно, верим вам, – перебила Вера. – Симочка, передай письмо, а то забудем.

Сима протягивает мне листок, сложенный вчетверо.

– Да вы не смущайтесь, – говорит Левитан. – Письмо деловое. Только прочитаете после. Сейчас давайте прощаться...

Я прячу листок в карман, пожимаю девушкам руки. Расставаться с друзьями всегда тяжело.

Но вот машина тронулась. Они машут мне. А дорога относит, относит их от меня все дальше и дальше. Вот они пошли, взявшись за руки, по дороге, залитой солнцем, запорошенной желтыми листьями. Они уже еле видны...

Я достаю из кармана листок, разворачиваю и читаю:

«Миколай Лексеевич, не думай про нас плохо. Мы выходим в мир, будем жить как все...»

Буквы прыгают у меня перед глазами, заволакиваются туманом. Я едва разбираю подписи. Их не так много. Нет фамилий Сарры Николаевны, матери Симы, многих других... Но кто знает, может быть, уже недалеко то время, когда и они выйдут в мир. Тогда и перед ними жизнь откроет другие пути.

Я оглядываюсь назад. Белогорска уже не видно. Путь-дорога несет меня к новым местам, к новым встречам с людьми, к их радостям и печалям.