Текст книги "Незваный гость. Поединок"

Автор книги: Виктор Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Нужно менять тактику

После допроса Вороновой и Бржесской я был в отчаянии. Мне уже казалось, что я не справлюсь с делом, что нужно, пока не поздно, позвонить Леонову и сказать об этом.

Вечером, услышав о моих сомнениях, эксперт-криминалист Хадин, приехавший в Белогорск следом за мною, сказал:

– Не отчаивайтесь, Николай Алексеевич. Неудачи на первых порах расследования – обычное дело. Подумайте-ка о том, как поскорее пустить в ход вещественные доказательства. Вот мой совет: нужно провести у Шомрина тщательный обыск. И дело пойдет.

Признаться, я уже думал об этом, но мне хотелось побольше получить улик против Шомрина. Чтобы не сделать ошибку, я решил посоветоваться с районным прокурором Снежковым, с которым познакомился у начальника милиции. Снежков выслушал меня внимательно, пробежал глазами протоколы допроса свидетелей.

– Шомрин будет довлеть над свидетелями сектантами. Это ясно, – сказал он, прищуриваясь. – У вас достаточно оснований для избрания меры пресечения. Статья 227-я налицо. Шомрин – пресвитер изуверской секты. Допросите его.

Я принял этот совет и попросил прокурора присутствовать на допросе Шомрина. И вот Шомрин сидит перед нами, положив тяжелые руки на колени, глядит уверенно, спокойно, только подергивает пальцами серую бороду.

– Ваш паспорт? – прошу я.

Шомрин поднимает голову, моргает и, не торопясь, достает из бокового кармана паспорт, помятый, с загнутыми краями.

– Ваша фамилия?

Шомрин хмурится.

– Там же написано! – говорит он, повышая голос.

– Вам нужно отвечать на вопросы следователя, – предупреждает его прокурор. – Ваша фамилия?

Шомрин обдумывает каждое слово, словно вспоминает.

– Вы не изменяли фамилию? – спросил прокурор.

– Нет...

Мне показалось, что Шомрин вздрогнул. Он закатил глаза и помолился:

– Господи, укрепи мои силы и веру в тебя.

Пришлось разъяснить Шомрину, что кабинет следователя – неподходящее место для моления.

– Вы верующий? – спросил прокурор.

– Христианин веры евангельской.

– Пятидесятник?

– Называют и так.

– Какое положение вы занимаете в секте? – продолжал наступать прокурор. – Вы пресвитер?

Помолчав, Шомрин сказал:

– Мы все равны перед богом.

– А много вас?

– Не считал.

– Ну, пять, десять, сто?

– Не числом мы сильны, а крепостью веры, – увернулся Шомрин от ответа.

– Однако вербуете в свою секту и старых и малых, – сказал прокурор. – Кто же является в секте пресвитером: вы или кто другой?

– Я равный со всеми...

Пришлось достать из портфеля и показать Шомрину его заявление уполномоченному по культам с просьбой зарегистрировать сектантскую общину. Там стояла подпись: пресвитер Шомрин.

– Это ваша подпись? – спросил прокурор.

– Нет, не моя, – не глядя, ответил Шомрин.

– Вы отказываетесь от своей подписи? – Наглый тон Шомрина меня возмутил. – В таком случае мы сделаем экспертизу. Почему вы отрицаете тот факт, что являетесь пресвитером?

– Среди братьев и сестер я равный...

– Шомрин, – остановил его прокурор, – если вы на какой-либо вопрос не желаете отвечать, то можете сказать об этом, и мы не будем терять времени. – Вы пресвитер?

Шомрин молчал.

– Еще раз: вы пресвитер или нет?

– На этот вопрос я не желаю отвечать, – сказал, наконец, Шомрин.

– Вот это другое дело. – Прокурор вздохнул. – Мы так и запишем. Еще вопрос: что вам известно о том случае, когда сектанты намеревались принести в жертву Симу Воронову?

– Ничего не известно, – ответил Шомрин, глядя себе на ноги. – В тот день я находился на работе: ездил по городу и собирал утиль. Можете опросить жителей.

– Хорошо. У вас в доме брат Иван проводил крещение святым духом?

Шомрин протяжно вздохнул.

– Про это статья написана. А я никакого брата Ивана не знаю.

– Пойдем дальше. – Прокурор будто торопился. – Сарру Бржесскую знаете? Ту, которая на моления детей водит?

– Знаю Бржесскую. Водит ли она детей на моления и куда, вы спросите ее... Пусть каждый отвечает за себя.

– Мы уже спросили, – говорю я и зачитываю ему показания Бржесской.

– Человек не в своем уме, разве можно ему верить! – говорит Шомрин.

Я уже глядел на Шомрина, как на своего врага, а вместе с тем я должен был быть беспристрастным и объективным. Человек говорил неправду, увертывался от ответов на прямые вопросы. На что надеялся он? На помощь с небес? Я не думал, что Шомрин верит в бога так фанатично, как, может быть, Сарра Бржесская, неграмотная и забитая женщина. Но как он опутал Симу? Все же она в школе училась, ее не сравнишь с Бржесской. Сима казалась загадкой. Как-то не верилось, что она могла думать о загробной жизни. Какой же страшный у нее должен быть разлад с действительностью! Какая же нужна сила, чтобы вселить в нее новую веру – веру в человека, в жизнь...

Еще одна загадка

Арест человека! Что может быть ответственнее этого? Я вылетел к Леонову, предварительно созвонившись.

– Давайте ваши материалы, – сказал он, когда я вошел к нему в кабинет.

Мы просидели с ним часа два.

– Основание просить санкцию у прокурора на арест и обыск у Шомрина есть, – сказал Леонов, внимательно прочтя все бумаги. – Виновность Шомрина из показаний свидетелей очевидна. Но вы мало сделали для выяснения обстоятельств самого преступления в Березовой балке...

– Организатор его – Шомрин, – перебил я Леонова.

– Это предстоит доказать, одного убеждения мало.

На другой день я вернулся в Белогорск и тут же, взяв понятых, направился к Шомрину.

Прочитав постановление, Шомрин перекрестился.

– Перед богом я не виновен.

– Вот бы и перед людьми так, – заметил один из понятых, постарше.

Шомрин опустил голову и присел к столу, положив на него руки.

Я приступил к обыску. Шомрин наблюдал за мною исподлобья. Он деланно усмехнулся, когда я взял с телеги канистру и конец веревки. Видимо, он не предполагал еще, какую роль суждено сыграть этим предметам. Однако когда я записал их в протокол, на лице Шомрина появилась тревога. К концу обыска он окончательно потерял самообладание, стал молиться и плакать. Его слезы не трогали ни меня, ни понятых: на столе рядом с другими вещественными доказательствами лежали брошюры реакционного содержания, выпущенные в США, старый, без карточки паспорт на некоего Хмару Иллариона Кузьмича, чулок, набитый десятками. Все это хранилось в тайнике под доскою пола.

Канистру, веревку и снятые после обыска отпечатки пальцев Шомрина увез в тот же день на самолете эксперт-криминалист Хадин. Перед экспертами были поставлены вопросы: не являются ли куски веревки, найденные возле места происшествия в Березовой балке, частью веревки, изъятой при обыске у Шомрина, не является ли там же найденная пробка пробкой от канистры, изъятой у Шомрина, а отпечатки пальцев, снятые с найденной в лесу пробки, – отпечатками его пальцев?

Вызвав после обыска Шомрина на допрос, я не стал задавать ему вопросов ни о канистре, ни о веревке – рано. Я спросил Шомрина о другом.

– Иосиф Васильевич, вчера при обыске у вас был обнаружен в тайнике паспорт на имя Хмары Иллариона Кузьмича. Скажите, кто такой Хмара, и как попал к вам его паспорт?

– Почему не сказать? Скажу, – отозвался Шомрин. – Хмара – это полицай немецкий из села Кабанихи. Он, вражий сын, выдал меня немцам. А когда конвоировал меня в районную полицию, я сбежал. Чтобы не отвечать за меня, Хмара сказал немцам, что застрелил меня при попытке к бегству. Там, в Кабанихе, меня убитым считают.

– Разве с тех пор вы не были там?

– Не пришлось. А родственников там не осталось. Кого немцы перевели, кто на фронте закрыл глаза. Так что один...

На этот раз Шомрин казался мне другим, чем прежде, совсем мирским, непохожим на того пресвитера-мракобеса, которого я ненавидел всем сердцем. Но слова его настораживали.

– За что же вас арестовали немцы?

– Партизанам помогал я. Оружие доставал и относил учительнице.

– Вот как!.. – невольно вырвалось у меня. Это казалось неправдоподобным. – А паспорт Хмары как оказался у вас?

– По пути Хмара зашел в одной деревне к знакомому. Выпили они самогону. Хмара и захрапел с хозяином. Я воспользовался моментом. Вытащил паспорт – да и был таков!..

– А куда карточка с паспорта делась?

– Отвалилась. Давно уже...

– С какой целью вы похитили паспорт у Хмары?

– Скрывался по нему. Меня-то искали...

– Убитого?

Шомрин заморгал глазами, его узловатые руки заерзали по коленям.

– Я ведь того... опосля узнал об этом.

«Странно, – подумал я. – А может быть, Шомрин говорит правду? Чего не случалось в страшные дни немецкой оккупации! Но – пятидесятник?»

– Какую веру вы исповедовали? – спросил я.

Ответил старик не сразу. Подумал, вздохнул:

– Баптистскую...

Что-то тяжело отвечает Шомрин. Конечно, баптист не пятидесятник, хотя разница между ними невелика. Перехожу к выяснению следующих вопросов.

– При обыске у вас обнаружены брошюры реакционного содержания, изданные в США. Где, когда и от кого они получены вами?

Шомрин начинает кашлять. Трет ладонями колени.

– Отвечайте, Шомрин.

– Не помню точно, – тянет он. – Будто кто-то из братьев принес.

Хитрит Шомрин. Растолковываю ему, что так вести себя на допросе нельзя. Он слушает молча.

Спрашиваю дальше:

– На молении в вашем доме брат Иван выступал с проповедью?

Шомрин кашляет.

– Про это говорить не буду... Святое дело.

– В проповедях в вашем доме брат Иван выступал не только по вопросам веры и культа, – говорю я. – Если бы это было не так, то вам не задавался бы этот вопрос. Я зачитываю показания свидетельницы Веры Лозиной, гляжу на Шомрина.

– Вы подтверждаете эти показания?

– Лозину я не знаю. Она говорит неправду. Брат Иван внушал святые дела.

– На предыдущем допросе вы говорили, что не знаете брата Ивана вовсе и что на вашем молении его не было. Сейчас вы дали показания другие. Каким показаниям верить?

– Я говорю так, как мне внушает господь.

– Но вы допускаете противоречия. Как только вас уличают в этом, вы ссылаетесь на бога. Прежде вы говорили, что, находясь на временно оккупированной немцами территории в селе Кабанихе, вы исповедовали баптистскую веру. Так это?

– Так.

– А вот на молении, на котором брат Иван крестил сектантов святым духом, вы говорили о том, что вас, пятидесятников, не трогали немцы, даже поощряли за молитвы. Далее, вы рассказали о случае, когда одна женщина стала молиться на немецком языке, не зная его, и офицер отпустил женщину, хотя ее сын был партизаном. Рассказывали вы об этом?

– Рассказывал.

– Значит, во время оккупации вы были не баптистом, а пятидесятником?

– Кем я был по вере – это мое личное дело.

Не впервые слышу от Шомрина и эту фразу. Она появляется всякий раз, когда он запутывается. Приходится вновь разъяснять, что если бы вопрос касался только веры, то мы с Шомриным не встретились бы.

– Вы говорили о том, что вас даже арестовывали за помощь партизанам. Сколько противоречий!

– Для господа бога, для суда небесного противоречий нет. А вы судите, как хотите.

Допрос Шомрина прекращаю. Зачитываю протокол.

– Все правильно записано?

– Правильно.

– Прошу подписать.

– Подписывать не стану – грех.

Не надо. Пишу справку, по какой причине Шомрин отказался от подписи.

Шомрина уводят.

Не намного я продвинулся в расследовании, не намного. Если так и дальше пойдет, то... Что же делать? Заказываю срочный разговор с Леоновым. Жду. Звонок. Беру трубку. Голос дежурного:

– Белогорск, Белогорск!

– Пригласите Леонова, – прошу, поздоровавшись.

– Леонов в командировке, – доносится издалека. – Самолетом улетел... По вашему делу...

По моему делу! Значит, открывались какие-то новые обстоятельства...

Крушение веры

– Николай Алексеевич?! Здравствуйте! – слышу я в трубке знакомый голос. Нина Ивановна, главврач больницы, звонит мне каждый день после обхода больных. Вот и сегодня.

– Здравствуйте, Нина Ивановна! Что нового?

Сколько раз я задавал этот вопрос, надеясь услышать от нее то, чего жду с первого дня приезда в Белогорск: разрешения допросить Симу Воронову.

– Новое есть! – раздается в трубке. – Сегодня вы можете поговорить с Симой. Но не допрашивать. Вы слышите?

– Слышу и слушаюсь, товарищ главврач! – кричу я слишком радостно.

– Приезжайте. Мы вас ждем.

Мы – это, значит, она и Сима. Положил трубку, а у самого сердце вдруг застучало. Предстоящая встреча с Симой взволновала меня. Еще бы! Показания Симы будут очень важны по делу.

Через четверть часа я уже поднимаюсь по деревянным, выскобленным до желтизны ступенькам больничного крыльца. Под мышкой у меня коробка конфет. Передаю нянечке и прошу вручить Симе после того, как уйду. Самому отдавать почему-то неловко.

Няня, как все няни в больницах, – с добрым лицом, накинула на меня халат и повела по ковровой дорожке к главврачу.

– Только, прошу вас, не настаивайте на допросе Симы, – сразу же после приветствия начинает Нина Ивановна. – Ее нельзя волновать. Психика крайне шатка. Но уже не плачет. Каждый день я удлиняю свидания с ней.

– К ней ходят сектанты? – У меня похолодело на сердце. Они могли повлиять на нее, заставить дать неверные показания.

– Вы думаете я ничего не понимаю, – успокоила меня Нина Ивановна. – Ее навещают девчата с фабрики. Вера Лозина, Левитан... Эти свидания идут на пользу: Сима начала расспрашивать о фабрике, принимает передачи... А главное, начинает прислушиваться к тому, что говоришь ей о религии. Знаете, Симу заинтересовали результаты кумранских раскопок. Она была удивлена, что у кумранцев задолго до появления христианства устраивались братские трапезы и ночные бдения со вкушением хлеба и виноградного сока после освящения старейшиной общины. Она не сразу уяснила, что все эти обряды, такие же, как сейчас у пятидесятников, существовали до создания легенды о Христе, до того, как они были вписаны в евангелие. Ее очень поразило то, что в раннем христианстве образ Христа не имел человеческих черт, что он создан был из самых фантастических представлений о богах различных религий. Она стала шептать молитвы, когда я рассказала об образе Христа с семью рогами...

Признаюсь, рассказ главврача заинтересовал и меня. Я ничего не знал ни о кумранских раскопках, ни о Христе с семью рогами. И вместе с тем я почувствовал, что это убедительные факты для подтверждения вымысла о Христе. Кроме того, Сима вряд ли пошла бы на крест, зная о рогатом женихе.

Я пообещал Нине Ивановне сказать в штабе атеистов о ее познаниях, но она меня обрадовала: ей уже поручили лекцию на атеистическую тему.

– Ну что же, пройдемте к Симе. Она ждет.

В небольшой палате, в которую мы вошли, стояли три койки. Возле одной, у окна, сидела на белой табуретке худая, высокая девушка.

– Вот наша Сима, – сказала Нина Ивановна, подводя меня к ней.

– Здравствуйте, Сима Владимировна! – Я слишком некстати назвал ее так. Она поморщилась.

Как и Нина Ивановна, я присел на табуретку. Первая минута прошла тягостно. Поглядывая на девушку, я старался подавить в себе жалость к ней, а из головы не выходили чудовищные слова: «Христова невеста».

– Скажи, Сима, как ты себя чувствуешь? – спросила Нина Ивановна. – Товарищ Иванов беспокоится о твоем здоровье.

Сима нахмурилась.

– Вовсе не беспокоится, – вдруг возразила она. – Ему нужно допрос снять...

– Ты не права, – сказала Нина Ивановна. – И обижаешь товарища Иванова.

– Разве я обижаю? Я просто не верю ему. Он враг нашей веры.

– Да, Сима, я враг религиозных предрассудков, – подтвердил я, вспыхивая, – но не враг тебе. Лозина, твоя подруга, тоже не верит в Христа, она знает, что его не было и нет, а между тем спасла тебе жизнь. Разве Лозина тебе враг? Вот и Нина Ивановна не признает никаких богов, но ты не можешь сказать, что она тебе враг. Наоборот, она для тебя лучший друг.

– Правда, – прошептала Сима, не поднимая головы.

– Значит, нужно разбираться, кто враг: тот ли, кто тебя на кресте распял, тот ли, кто с креста снял.

– На крест меня привела молитва, – возразила Сима. – А про вас я сказала так потому, что не люблю лукавства. Вам нужно снять допрос.

– Конечно, Сима. Для этого я и приехал в Белогорск, – снова подтвердил я. – Но это сделаю тогда, когда получу разрешение от Нины Ивановны. Пока же она не разрешает. Сегодня я приехал только навестить...

– Навестить? – Сима горько улыбнулась. – Зачем?

– Так... Ты знаешь: человек человеку друг, товарищ и брат.

– На словах. Вот вы, например, арестовали брата Иосифа.

– Арестовал, веду следствие. Он нарушил закон, совершил преступление. Кроме того, он мешал проводить расследование.

– И вы не отпустите его?

– Это будет решать суд. Если признает виновным, не отпустит.

– А если я прощаю его? – спросила Сима, вскидывая на меня глаза и не подозревая того, что уже сказала мне, как следователю, своим вопросом многое. Значит, Шомрин был перед нею виновен.

– Я не уверен, что ты простишь его, – ответил я Симе. – А если бы и простила, ему не простит закон.

Нина Ивановна слушала наш разговор очень внимательно, особенно ответы и вопросы Симы. Я не догадывался о причине и решил, что ее интересует уже то, что касалось взглядов Симы. Но я ошибся.

– Сима, ты устала, – вдруг сказала она.

– Нет, я не устала. Пусть товарищ Иванов говорит. На устах его обозначилась правда. Наверно, его вразумляет Христос.

Мы с Ниной Ивановной рассмеялись. Слишком неожиданным было заключение Симы. Чуть наметилась улыбка и на губах девушки. Я решился спросить:

– Раз вспомнила о Христе, скажи, Сима: тогда, на кресте, ты надеялась увидеть Христа?

– А как же! – созналась Сима.

– И он явился тебе?

– Нет.

– И ангелы не прилетели, чтобы взять твою душу?

Сима отрицательно качнула головой:

– Наверное, я грешна.

– Нет, не грешна! – воскликнул я. – Ты сделала все, что могла, чтобы доказать свою любовь к Христу. Ты пошла на смерть. Если говорить словами библии, ты, Сима, святая... Но тебе не явились ни ангелы, ни Христос. Почему? Да потому, что являться нечему. Нет их! Подумай об этом еще.

Я взглянул на часы и встал.

– До свидания, Сима.

Девушка тоже встала, растерянно посмотрела на меня, потом на Нину Ивановну.

– Ты что, Сима? – спросила она.

– А допрос?..

– Тебе же сказали...

Сима опустилась на койку, закрыла лицо руками. Очевидно, до последней минуты она не верила тому, что я приехал к ней не для допроса.

Я пошел к двери, за мною раздавались шаги Нины Ивановны. В коридоре она поравнялась со мною.

– Николай Алексеевич, сознание у Симы ясно! – Голос ее звучал радостно, и она смотрела на меня сияющими, повлажневшими глазами. – Вы слышите?

Я понимал ее радость, радость врача, поднявшего на ноги человека, и тоже думал о Симе. Да, кризис, начавшийся на кресте в Березовой балке, у нее миновал.

Новые обстоятельства

Придя из больницы, я позвонил в управление. Разговор с начальником был интересным. Оказывается, пришли ответы, частично подтверждающие показания Шомрина. Как это ни удивительно, он действительно помогал партизанам, а Хмара – немецкий пособник.

Это и вынудило Леонова срочно вылететь на проверку этих данных. Были готовы и заключения экспертизы. Концы веревки, найденные на месте преступления в Березовой балке, были частями веревки, изъятой при обыске у Шомрина. А пробка принадлежала той самой канистре, которая обнаружена в доме Шомрина. Только вот отпечатки пальцев, снятые с крышки, были отпечатками пальцев не Шомрина, а кого-то другого.

Начальник подбодрил меня, сказал, чтобы я продолжал расследование настойчиво и ни в коем случае не оскорблял религиозные чувства верующих. Он посоветовал начать допросы с тех сектантов, которые находятся в секте недолгое время и не так фанатичны. Если есть отошедшие от секты, то с ними нужно поговорить в первую очередь.

Едва я закончил разговор по телефону, как открылась дверь и показались усы старшего сержанта Савочкина.

– Здравия желаю, товарищ Иванов, – бодро приветствовал меня Савочкин. Правой рукой он отдал честь, а левой бережно держал что-то завернутое в газету.

Я вышел из-за стола, пожал широченную руку сержанта и не удержался от того, чтобы не спросить:

– Что это у вас?

– Вещественное доказательство! Разрешите развернуть?

Я взглянул на Савочкина с недоумением.

Он снял газету, потом лист картона, и я увидел... топор!

«Настоящий топор принадлежит мне, гр. Цыганкову Николаю Сидорову, и отобран при задержании с краденой толью», —

прочел я в протоколе, который положил передо мной Савочкин.

– Прочитали?.. А зараз поглядите на эти зазубринки! – сказал Савочкин и приблизил палец к лезвию топора. – Бачите? Эти зазубрины у меня с того вечера, как мы побывали в Березовой балке, сидят в башке, как гвозди. К каждому топору присматривался...

Я догадался, к чему клонит Савочкин. Здесь меньше всего надо было говорить. Я бросился к сейфу, достал из него одну из поднятых в Березовой балке щепок и поднес к лезвию топора.

– Точно! – закричал Савочкин. – Тут и никакая экспертиза не требуется. Этим топором крест тесали.

– Кто такой Цыганков?

– Сейчас расскажу. А зараз давайте того самого порошку, которым вы посыпали пробку от канистры. На топоре должны быть отпечатки пальцев.

Савочкин говорил дело. Через пять минут мы уже упаковывали выявленные и снятые с лезвия топора отпечатки пальцев.

Потом Савочкин рассказал историю задержания с толем сторожа дровяного склада Цыганкова, известного мне под именем брата Коли.

– Но толь – это близир один, – говорил Савочкин. – Со старой крыши, а прижать на этом деле можно. Цыганков расскажет, как было дело в Березовой балке. Без него там не обошлось. У нас теперь есть свидетель. – Савочкин посмотрел на топор.

– Где же сейчас Цыганков?

– Сидит у нас.

– В КПЗ?

– Нет, что вы! Разве я не понимаю. Возле дежурного гарненько так отдыхает. Я даже газетку ему дал почитать...

– Вы задержали его ночью?

– Известно. Он, как все воры, промышлял ночью.

Допрос Цыганкова пока не входил в мои планы. Он намечался позднее. Но теперь дело менялось. Я поблагодарил Савочкина за инициативу и бдительность и позвонил Росину.

– Знаю, знаю, – откликнулся начальник милиции. – Я не мог лишить Савочкина удовольствия доложить вам лично. Сработал он грамотно и попал в точку.

– Что же делать?

– Тут и думать нечего. Зовите прокурора и допросите Цыганкова.

Я позвонил Снежкову. Минут через двадцать он приехал.

Просмотрев щепки со следами зазубринок, топор и прикинув расстояние между зазубринами и следами их на щепках циркулем, Снежков проговорил:

– Этот топор! Сомнения нет. Зовите старика. Я его немного знаю.

Вошел Цыганков. Лысина во всю голову, впавшие, малюсенькие до неприятности глаза без белков, рыжая бороденка. Думалось, протянет тенорком приветствие, а он бухнул, как в колокол:

– Дра-аст!

И мне вспомнилось: «Бог! Бог! Бог!..

– Здравствуйте, гражданин Цыганков! Здравствуйте, – отозвался прокурор первым. – Что же это вы делаете? Мы вам государственное добро доверили, а вы...

– Добро! – Цыганков покрутил головой. – Гниль одна. Со старой крыши толь...

– Гниль, а навалили тележку – конь не потащит. Как же так?! В прошлом году на вас заявления были, что вы Шомрину на молельню лес отпускаете сверх ордеров. Себя тоже не обидели. Дом и баню построили...

– Все по закону, гражданин прокурор. Бог свидетель...

– А топор этот ваш? – спросил прокурор.

– Мой.

– А кто же склад сторожил, когда вы толь повезли?

– Приживалка моя, Прасковья Воронова...

– Та самая, что в бане с дочерью живет? – спросил я, вспомнив показания Веры Лозиной.

– Та. Вы уж ее не трогайте, ради Христа, – попросил Цыганков. – Она и так не в себе. Дочь от нее отказывается...

– Почему же?

Цыганков взглянул на меня.

– Будто не знаете... Когда крестом и молитвой ограждала себя от искушения, то близка была к богу и к матери. Теперь же...

– Вы тоже пятидесятник? – спросил я.

– Про это все знают. Про меня в фельетоне прописано.

– Говорят, вы заместитель Шомрина, проповедник в секте?

– Называют и проповедником, – согласился Цыганков. – Только какой я проповедник, когда прочитать прочитаю, а растолковать святое слово не могу. Не дано мне. Я больше топориком. Здеся я мастер.

– Мастер, а топор с зазубринами, – заметил прокурор.

– Для чистой работы у меня другой есть. Тот я берегу. – Цыганков поглядел на меня, потом на прокурора и дернул свою рыжую бороденку. – Гляжу я на вас и замечаю про себя: что вас интересует больше, толь эта, пропади она пропадом, или этот случай в Березовой балке? Спросили бы прямо.

– Нас интересует и то, и другое, – прервал Цыганкова прокурор. – И всему будет свое время. А если вам не терпится, то прошу ответить на такой вопрос: кто делал крест, на котором была распята дочь вашей приживалки Сима?

Вопрос был поставлен рискованно. Цыганков мог ответить на него отрицательно, и тогда...

– Крест вытесал я. И вот этим топориком. Зазубрины вы подметили правильно, – быстро заговорил Цыганков. – А вот для чего крест – не знал.

– Ну, расскажите, как это происходило, – попросил прокурор.

– Тут и рассказывать нечего, – начал Цыганков. – В субботу заехал ко мне Шомрин напомнить, что в воскресенье моление в Березовой балке, попросил сделать крест и поставить его на поляне. Я спросил, для чего крест. Мол, обходились и без него, а тут канитель такая. Шомрин на меня рассердился, сказал, что во мне нет радения ко Христу. Еще раз сказал, чтоб крест был часам к девяти. Будем молиться. Ну, молиться, так молиться. Не впервой. Сестры, те с господом на иноязыках говорят, а мне даже писание не открывается. Мое дело сполнять. Вот и пошел я в воскресенье пораньше в лес и поставил крест. Поставил, а сам присел невдалеке от дороги, отдыхаю. Вдруг слышу: кто-то на телеге едет. Выглянул – Шомрин. Подошел я к нему, поздоровался: «Где тут у тебя?...» – спрашивает. Догадываюсь, это он про крест. Повел, показал. Шомрин остался доволен. «После моления, – говорит, – крест нужно будет сжечь. Возьми-ка в телеге канистру с бензином да облей его. И сучьев нужно собрать поболе...» Я сходил за канистрой, облил и крест, и кучу хвороста, которую мы сложили невдалеке от креста. После этого я отнес канистру на телегу, засунул в сено...

– Канистра была пустая? – спросил я, чувствуя себя на пороге разгадки.

– Пустая.

– Почему это вам запомнилось?

– Пробку от нее я потерял.

– Что же было дальше?

– Да ничего. Сели мы с Шомриным и поехали в город. Он стал скупать тряпки, а я подался домой: Шомрин сказал, что молиться будут одни сестры.

С минуту мы молчали. Показания Цыганкова обрывались на самом важном.

– Кто же был в тот день на молении? – спросил я больше для того, чтобы записать этот вопрос в протокол.

– Я никого не видел.

– А как оказалась на кресте Сима?

– Не знаю. И слыхом не слыхал.

Я зачитал Цыганкову протокол. Он подписал, и мы отпустили его домой.

– Ну, как вы относитесь к показаниям старика? – спросил меня прокурор и тут же ответил: – От такого можно ожидать всего. Хитер. И, кажется, он рассказал так, как ему велел Шомрин.