Текст книги "Книги: Все тексты"

Автор книги: Виктор Шендерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Московский пейзаж

 
Вот – очередь у посольства
В честь ихнего хлебосольства.
Рядом – менты,
Одеты в унты.
Справа – некто
Ведёт объекта.
Слева – Гиви
Торгует киви.
Тут же: старушка,
иконка да кружка,
Статная дама
с портретом Саддама,
Мигалка над ВАЗом,
детина под газом
И – в центре пейзажа —
я сам. Вэлком Раша!
 

Музыка в эфире

Сэму Хейфицу

Лёня Фишман играл на трубе.

Он играл в мужском туалете родной школы, посреди девятой пятилетки, сидя на утыканном «бычками» подоконнике, прислонившись к раме тусклого окна.

На наглые джазовые синкопы сбегались к дверям туалета учительницы. Учительницы истерическими голосами звали учителя труда Степанова. Степанов отнимал у Фишмана трубу и отводил к директрисе – и полчаса потом Фишман кивал головой, осторожно вытряхивая директрисины слова из ушей, в которых продолжала звенеть, извиваться тугими солнечными изгибами мелодия.

«Дай слово, что я никогда больше не услышу этого твоего, как его?» – говорила директриса. – «Сент-Луи блюз», – говорил Фишман. – «Вот именно». – «Честное слово».

Назавтра из мужского туалета неслись звуки марша «Когда святые идут в рай». Лёня умел держать слово.

На третий день учитель труда Степанов, пришедший в туалет за трубой, увидел рядом с дудящим Фишманом Васю Кузякина из десятого «Б». Вася сидел на подоконнике и, одной рукой выстукивая по коленке, другой вызванивал вилкой по перевёрнутому стакану.

– Пу-дабту-да! – закрыв глаза, выдувал Фишман.

– Туду, туду, бзденьк! – отвечал Кузякин.

– Пу-дабту-да! – пела труба Фишмана.

– Туду, туду, бзденьк! – звенел стакан Кузякина.

– Пу-дабту-да!

– Бзденьк!

– Да!

– Бзденьк!

– Да!

– Бзденьк!

– Да!

– Бзденьк!

– Да-а!

– Туду, туду, бзденьк!

Не найдя, что на это ответить, Степанов захлебнулся слюной.

Из школы их выгоняли вдвоём. Фишман уносил трубу, а Кузякин – стакан и вилку.

У дверей для прощального напутствия музыкантов ждал учитель труда.

– Додуделись? – ядовито поинтересовался он. В ответ Лёня дунул учителю в ухо.

– Ты кончишь тюрьмой, Фишман! – крикнул ему в спину Степанов. Слово «Фишман» прозвучало почему-то ещё оскорбительнее, чем слово «тюрьма».

Учитель труда не угадал. С тюрьмы Фишман начал.

В тот же вечер тема «Когда святые идут в рай» неслась из подвала дома номер десять по Шестой Сантехнической улице.

Ни один из жильцов дома не позвонил в филармонию. В милицию позвонили семеро.

Приехавший наряд дал музыкантам минуту на сборы, предупредив, что в противном случае обломает им руки-ноги.

– Сила есть – ума не надо, – вздохнув, согласился Фишман.

В подтверждение этой нехитрой мысли, с фингалом под глазом, он сидел на привинченной лавочке в отделении милиции и отвечал на простые вопросы лейтенанта Зобова.

В домах сообщение о приводе было воспринято по-разному. Папа-Фишман позвонил в милицию и, представившись, осведомился, по какой причине был задержан вместе с товарищем его сын Леонид. Выслушав ответ, папа-Фишман уведомил начальника отделения, что задержание было противозаконным.

А мама-Кузякина молча отёрла о передник руку и влепила сыну по шее тяжёлой, влажной от готовки ладонью.

Удар этот благословил Васю на начало трудового пути – учеником парикмахера. Впрочем, трудиться на этом поприще Кузякину пришлось недолго, поэтому он так и не успел избавиться от дурной привычки барабанить клиенту пальцами по голове.

А по вечерам они устраивали себе Новый Орлеан в клубе санэпидемстанции, где Фишман подрядился мыть полы и поливать кадку с фикусом.

– Пу-дабту-да! – выдувал Фишман, закрыв глаза.

– Туду, туду, бзденьк! – отвечал Кузякин. На следующий день после разрыва он торжественно вернул в буфет родной школы стакан и вилку, а взамен утянул из-под знамени совета дружины два пионерских барабана, а со двора – цинковый лист и ржавый чайник. Из всего этого Вася изготовил в клубе санэпидемстанции ударную установку – «ноу-хау»!

А рядом, по-хозяйски облапив инструмент и вдохновенно истекая потом, бумкал на контрабасе огромный толстяк по имени Додик. Додика Фишман откопал в музыкальном училище, где Додика пытались учить на виолончелиста, а он сопротивлялся.

Додику мешал смычок.

В антракте между пресловутым маршем и «Блюзом западной окраины» Фишман поливал фикус. Фикус рос хорошо – наверное, понимал толк в музыке. Потом Додик доставал термос, а Кузякин – яблоки и пирожки от мамы. Всё это съедал Фишман: от суток дудения в животе у него по всем законам физики образовывалась пустота.

В конце трапезы Лёня запускал огрызком в окно – в вечернюю тьму, где полжизни гремел костями о рассохшиеся доски стола учитель труда Степанов. Последние две недели он делал это под звуки фишмановской трубы, и, наконец, тема марша «Когда святые идут в рай» пробила то место в учительском черепе, под которым находился отдел мозга, заведующий идеологией. Степанов выскочил из-за доминошного стола и, руша кости, понесся в клуб.

Дверь в клуб была предусмотрительно закрыта на ножку стула – благодаря чему Фишман и Ко поимели возможность дважды исполнить учителю на бис марш «Когда святые идут в рай».

Свирепая правота обуяла Степанова. Тигром-людоедом залёг он в засаду у дверей клуба, но застарелая привычка отбирать у Фишмана трубу сыграла с ним злую шутку. Едва, выскочив из темноты, он вцепился в инструмент, как хорошо окрепший при контрабасе Додик молча стукнул его кулаком по голове.

Видимо, Степанову опять досталось по идеологическому участку мозга, потому что на следующее утро он накляузничал на всех троих чуть ли не в ЦК партии.

В то историческое время партия в стране была всего одна, но такая большая, что даже беспартийные не знали, куда от неё деться. Через неделю Фишман, Додик и Кузякин вылетели из клуба санэпидемстанции, как пули из нарезного ствола…

С тех пор прошло три пятилетки и десять лет без руля и ветрил.

Теперь в бывшем клубе санэпидемстанции обитает казино со стриптизом – без фикуса, но под охраной. В школе, откуда выгнали Фишмана с Кузякиным, сняли портрет Брежнева, повесили портрет Горбачёва, а потом сняли и его. Лейтенант Зобов, оформлявший привод, стал майором Зобовым, а больше в его жизни ничего не произошло.

Вася Кузякин чинит телевизоры.

Он чистит пайки, разбирает блоки и заменяет кинескопы, а после работы смотрит футбол. Но когда вечером в далёком городе Париже, в концертном фраке выходит на сцену Лёня Фишман и поднимает к софитам сияющий раструб своей трубы:

– Пу-дабту-да!

Вася вскакивает среди ночи:

– Туду, туду, бзденьк!

– Кузякин, ты опять? – шёпотом кричит ему жена. – Таньку разбудишь!

– Да-да… – рассеянно отвечает Кузякин.

А в это время в Канаде среди бела дня оцепеневает у своей бензоколонки Додик, и клиенты бешено давят на клаксоны, призывая его перестать бумкать губами, открыть глаза и начать работать.

– Сволочь, – бормочет, проснувшись в Марьиной роще, пенсионер Степанов, – опять приснился.

Начало

В детстве мы видим мир перевёрнутым.

Вы еще не забыли эту кошмарную картинку? Перевёрнутое окно с перевёрнутыми деревьями, солнце восходит вниз, и где-то под тобой – перевёрнутые родители с перевёрнутыми лицами… Я как только увидел их, сразу заплакал. Я еще не знал, что у них не только лица перевёрнутые, но и мозги набекрень.

Когда я заплакал, они сунули мне в рот пустышку. Я ее выплюнул, и мне вставили её снова, и я снова выплюнул. Говорят, некоторых пустышка успокаивает. Не знаю, не знаю… По-моему, это издевательство над человеком. Это легче всего – заткнуть рот, тем более – спелёнутому по рукам и ногам. Мне всунули соску в третий раз, и я смирился. А что делать? Их много, я один… В конце концов, можно и пососать.

В общем, я быстро понял, куда попал.

Когда вместо мамы мне дали молочную смесь «Малыш» с толстячком кирпичного цвета на коробке, я пошел пятнами от возмущения. Я кричал на весь этот перевёрнутый мир, но никого не переубедил. Голод не тётка, и я выпил всю бутылку, и стал такого же цвета, как тот, что на коробке. Я потом часто видел этот цвет. На знаменах. Там наверху ещё было два орудия труда шестнадцатого века – серп и молот. Ими тут трудятся до сих пор.

Я пил молочную смесь, без остатка перерабатывая её в содержимое пеленок. Я сразу понял, что жизнь – это грязное удовольствие, но выхода уже не было. Тут ведь как? Вылез куда ни попадя вперед головой – всё! Обратно не пустят.

В восемь месяцев я пошёл. Вокруг ахали: как рано, как рано! Какой там рано! Я хотел поскорее уйти куда-нибудь подальше отсюда, но меня догнали и отшлёпали.

В промежутках между шлепками мне разъяснили, что ходить можно только от песочницы до скамейки и обратно. Я подозревал, что как раз дальше и начинается самое интересное, но мне сказали, что там только дорога, по которой ездят специальные машины и давят отшлёпанных детей.

Через месяц, в сто восемнадцатый раз пройдя от песочницы до скамейки и обратно, я обкакался из чувства протеста, и меня тут же отдали в ясли. «Пускай приучается к коллективу!» – сказала бабушка.

Мне было интересно узнать, что такое коллектив, и я узнал. Коллектив – это вот что. Это когда ты садишься на горшок по команде, а потом терпишь до тех пор, пока опять не захочется всем.

Из яслей меня пульнули прямиком в детсад-пятидневку, откуда я вернулся в соплях, с ветрянкой и песенкой про дедушку Ленина в башке. Я спросил у мамы: как так получилось, что у всего детсада – один дедушка, да еще с лукавым прищуром? В ответ мама уронила кастрюлю и начала бить меня по попе, которая к тому времени была уже совершенно краснознамённого цвета.

К школе я был уже тёртый калач. Я умел плеваться и скрывать свои мысли, я знал годы жизни В.И.Ленина и несколько матерных словосочетаний – а что ещё нужно было здесь, чтобы выжить?

В детстве мы видим мир перевёрнутым. Потом начинаем вертеться в нём сами.

– Тук– тук– тук.

– Кто там?

– Это писатель Шендерович?

– Ну, допустим.

– «Допустим» – или писатель?

– Допустим, Шендерович. А вы кто?

– А мы, допустим, читатели.

– Вы что, умеете читать?

– Не все.

– Прочтите, что написано на стене.

– Там написано «Все козлы!» Это вы написали?

– Ну, допустим, я.

– Хорошо написано, не сотрёшь.

– Наконец-то у меня появился свой читатель. Входите.

Не надо шуметь!

ГАЛИЛЕЙ. Земля вертится! Земля вертится!

СОСЕД. Гражданин, вы чего шумите после одиннадцати?

ГАЛИЛЕЙ. Земля вертится.

СОСЕД. Ну допустим – и что?

ГАЛИЛЕЙ. Как что? Это же всё меняет!

СОСЕД. Это ничего не меняет. Не надо шуметь.

ГАЛИЛЕЙ. Я вам сейчас объясню. Вот вы, небось, думаете, что Земля стоит на месте?

СОСЕД. А хоть бы прохаживалась.

ГАЛИЛЕЙ. А она вертится!

СОСЕД. Кто вам сказал?

ГАЛИЛЕЙ. Я сам.

СОСЕД (после паузы). Знаете что, идите спать, уже поздно.

ГАЛИЛЕЙ. Хотите, я дам вам три рубля?

СОСЕД. Хочу.

ГАЛИЛЕЙ. Нате – только слушайте.

СОСЕД. Ну, короче.

ГАЛИЛЕЙ (волнуясь). Земля – вертится. Вот так и ещё вот так.

СОСЕД. Хозяин, за такое надо бы добавить.

ГАЛИЛЕЙ. Но у меня больше нет.

СОСЕД. Тогда извини. На три рубля ты уже давно показал.

ГАЛИЛЕЙ. Что же мне делать?

СОСЕД. Иди отдыхать, пока дают.

ГАЛИЛЕЙ. Но она же вертится!

СОСЕД. Ну что вы как маленький.

ГАЛИЛЕЙ. Вертится! Вертится! Вертится!

СОСЕД. Гражданин, предупреждаю последний раз: будете шуметь – позвоню в инквизицию.

Орел и Прометей

ОРЁЛ. Привет!

ПРОМЕТЕЙ. Здравствуй.

ОРЁЛ. Ты никак не рад мне?

ПРОМЕТЕЙ. Чего радоваться-то?

ОРЁЛ. Это ты прав. Я тоже каждый раз с тяжелым сердцем прилетаю.

ПРОМЕТЕЙ. Да я тебя не виню.

ОРЁЛ. Это все Зевс. Суровый, собака. (Плачет).

ПРОМЕТЕЙ. Ну ничего, ничего…

ОРЁЛ. Замучил совсем. Летай по три раза в день, печень людям клюй… Сволочь!

ПРОМЕТЕЙ. Ну извини.

ОРЁЛ. Ладно, чего там. У тебя своя работа, у меня своя. Начнем.

Занавес

Пластилиновое время

Памяти Владимира Вениаминовича Видревича

Он старенький очень. Сердце, правда, пошаливает, зато голова ясная: Ленина помнит, государей-императоров несколько, императрицу-матушку… Пугачёвский бунт – как вчера.

Тридцать уложений помнит, пять конституций, пятьсот шпицрутенов, сто сорок реформ, триста манифестов. Одних перестроек и обновлений – дюжины по две.

Народных чаяний, когда тыщу помнит, когда полторы. Самозванцев – как собак нерезаных. Патриотических подъёмов помнит немеряно – и чем все они кончились. Священных войн уйму, интернациональную помощь всю, как есть. Помню, говорит, идём мы с генералом Паскевичем полякам помогать, а в Праге – душманы…

Он так давно живёт, что времена слиплись: столпотворение какое-нибудь трупоносное вспоминать начнёт – и сам потом голову чешет, понять не может: по какому поводу его затоптать-то хотели? Невосстановимо. То ли Романов взошёл, то ли Джугашвили преставился… Туман.

Так и живёт в пластилиновом времени. Гитлера корсиканским чудовищем зовет: слава Богу, говорит, что зима была холодная… Засулич с Каплан путает, и кто именно был врач-вредитель – Бейлис или Дрейфус, определённо сказать не берётся.

С одним только предметом ясность: со светлым будущим. Всегда было. Хлеб-соль кончались, медикаменты с боеприпасами, а это – ни-ни! Как новый государь или Генсек – так сразу светлое будущее, а то и по нескольку штук зараз; чуть какое послабление – свет в конце туннеля; министров местами переставят – сильнейшие надежды… А на что именно? Налог с бороды отменят? Джаз разрешат? Туман.

Да и какая разница? Главное – что-то хорошее обещали, благодетели: с амвона, с мавзолея, из седла непосредственно… Бусурман ли сгинет? царство ли Божие настанет? мировой капитал исчезнет? сметана появится?.. Туман. Только крепнущая уверенность в завтрашнем дне, будь он неладен.

А уж самих благодетелей этих он помнит столько, что если всех собрать, в колонну построить да в Китай отправить – Китай ассимилировать можно! Начнёт, бывало, с Зимянина какого-нибудь начальство вспоминать – до Потёмкина-Таврического без остановок едет. Да и как различишь их? Лица у всех гладкие, государственные, в глазах дума судьбоносная, в руках кнутики с пряниками. Слиплись благодетели в одного – партийного, православного, за народ умереть готового прямо на руководящем посту. Бывало, как приснятся все разом: в бороде и с орденом Ленина на камзоле – так он проснётся и всю ночь кричит от счастья.

А уж как себя самого, раба Божиего, при них при всех вспомнит, в предвкушении акатуев мордовских да с ходынской конфетой во рту, так кричать перестаёт и в тишине до утра валидол расходует. А утром съезд продолжит свою работу, мужикам волю дадут, стрельцов казнят: в общем, что-нибудь опять хорошее для народа придумают.

Катится ком пластилиновый, катится…

А тут недавно по радио передали: новое поколение в большую политику приходит – так он их ждёт не дождётся!

На днях врачи его осмотрели, говорят: положение серьёзное, но ещё лет двести-триста протянет. Так что вы, ребятки, давайте шустрее с реформами, ветер вам в парус!

Пусть дедушка на новую Россию полюбуется напоследок.

День сурка

1.

Звонок будильника.

Путин прихлопывает его, открывает глаза. За стенкой – звуки гимна Глинки. Путин встает. Раздергивает шторы. За окнами зима.

Титр: январь 2000 года.

РАДИО. Политическая хроника. Сегодня в первой половине дня состоится очередное заседание Совета Федерации. До обеда верхняя палата обсудит девять пунктов повестки дня, тринадцать из которых касаются…

ПУТИН (чистя зубы). Школько мошно черпеть эту богадельню! (Выплевывает пасту). Ну, ничего, вот когда я стану президентом…

РАДИО. О принятии новых мер для усиления борьбы с преступностью говорится в заявлении Генеральной прокуратуры…

Путин уже едет в машине.

РАДИО. Ожидается, что в самое ближайшее время прокуратура доложит новому руководству страны о раскрытии самых громких заказных убийств. По сообщению ИТАР-ТАСС, в Чечне успешно продолжается антитеррористическая операция. (Машина въезжает в Кремль). По планам военных, окончательное уничтожение боевиков займет два-три месяца месяца…

Титр: ГОД СУРКА

2.

Кабинет. Путин и Волошин.

ВОЛОШИН. Еще раз от всей души поздравляю вас – с Новым двухтысячным годом годом и со вступлением в должность исполняющего обязанности!

ПУТИН. Спасибо. Мы вступаем в новую эпоху.

ВОЛОШИН. Я догадываюсь.

ПУТИН. Время не должно стоять на месте.

ВОЛОШИН. Как скажете.

ПУТИН. Оно должно идти вперед!

ВОЛОШИН. Записал.

3.

Они идут по заснеженной аллее.

ПУТИН. Во-первых, структура федеральной власти. Не будем плохо говорить о предшественнике, но федеральной власти у нас практически нет! Кончается за Садовым кольцом.

ВОЛОШИН. Уже за Бульварным.

ПУТИН. Во-вторых, преступность. В этом деле надо навести настоящий порядок. И начать надо с прокурора. Стране нужен настоящий, честный прокурор.

ВОЛОШИН. Сделаем.

ПУТИН. В-третьих, экономический подъем.

ВОЛОШИН. А вот это не ко мне.

ПУТИН. А к кому?

Волошин указывает пальцем. У другого путинского плеча уже идет Касьянов.

ПУТИН. Я говорю: экономический подъем.

КАСЬЯНОВ. Уже вот-вот. Объем производства растет, инфляцию держим. Некоторые уже чувствуют благосостояние на себе. Скоро подъем дойдет до каждого россиянина.

ПУТИН. И, наконец, Чечня.

КАСЬЯНОВ. А вот это (показывает пальцем) к нему.

У другого путинского плеча уже стоит Ястржембский. Путин поворачивается и бредет в обратную сторону – уже с Ястржембским.

ПУТИН. Это вопрос не военный, а политический. Я надеюсь, вы меня понимаете. С Чечней должно быть покончено к весне.

ЯСТРЖЕМБСКИЙ. Совсем?

ПУТИН. Я имею в виду бандитов. До конца марта – а именно, до первого тура выборов – надо доложить о полном завершении антитеррористической операции!

ЯСТРЖЕМБСКИЙ. Надо – доложу.

4.

«Бобслей» из путинской дневной активности. Рукопожатия, подписание бумаг, машина, гоняющая туда-сюда…

5.

Вечер. За окном – сосульки, хвоя под снегом… Звонок телефона. Волошин, высунув руку из-под одеяла, нашаривает трубку.

ВОЛОШИН. Я слушаю.

ГОЛОС ПУТИНА. Вы помните, что мы вступили в новую эпоху?

ВОЛОШИН. А как же.

ГОЛОС ПУТИНА. Время не должно стоять на месте!

ВОЛОШИН. Погодите, запишу еще раз. (Закрывает глаза).

Путин кладет трубку, сладко зевает – и засыпает.

5.

Утро. Звонок будильника. Путин открывает глаза. За стенкой – Глинка. Путин встает. Раздергивает шторы. По подоконнику тарабанит капель, поют птицы.

РАДИО. Политическая хроника. Сегодня в первой половине дня состоится очередное заседание Совета Федерации. До обеда верхняя палата обсудит девять пунктов повестки дня, тринадцать из которых касаются…

Путин в ужасе выплевывает пасту.

ПУТИН (спрашивает у отражения). Что?

ОТРАЖЕНИЕ. Что слышал.

РАДИО. О принятии новых мер для усиления борьбы с преступностью говорится в заявлении Генеральной прокуратуры…

Путин трясет головой, будто пытаясь проснуться.

6.

Он едет в машине. Весна в разгаре.

РАДИО. Ожидается, что в самое ближайшее время прокуратура доложит новому руководству страны о раскрытии самых громких заказных убийств.

Путин трясет головой.

Машина въезжает в Кремль.

7.

Кабинет. Путин и Волошин. Та же мизансцена.

ВОЛОШИН. Поздравляю вас с уверенной победой в первом туре.

ПУТИН (потерянно). Спасибо.

ВОЛОШИН. Мы теперь вступаем в новую эпоху?

ПУТИН. Да.

ВОЛОШИН (наводя на реплику). А время?..

ПУТИН (вспоминая текст). Время… не должно… стоять на месте.

ВОЛОШИН. Правильно.

ПУТИН. Оно должно идти вперед!

ВОЛОШИН (радостно). Записал!

8.

Они бредут по весенней аллее.

ПУТИН. Я что-то хотел сказать…

ВОЛОШИН. Про преступность.

ПУТИН. Да! В этом деле надо навести настоящий порядок.

ВОЛОШИН. Я помню. (Подсказывая реплику). И начать надо…

ПУТИН. С прокурора. Да! Стране нужен настоящий, честный прокурор.

ВОЛОШИН. Настоящий – или честный?

ПУТИН. Такой, чтобы сажал, кого скажем.

ВОЛОШИН. Это – настоящий. Считайте, он уже есть. (Напоминает). Теперь – про экономический подъем.

ПУТИН. Да!

КАСЬЯНОВ. Объем растет, инфляцию держим. (Напоминает, указывая пальцем). И, наконец, Чечня.

ПУТИН. Да!

Путин поворачивается и бредет в обратную сторону с Ястржембским. Волошин смотрит им вслед. Слышны реплики…

ПУТИН. Ведь это вопрос политический. Я надеюсь, вы меня понимаете. С Чечней должно быть покончено.

ЯСТРЖЕМБСКИЙ. Совсем – или вы имеете в виду бандитов?

Волошин трясет головой.

8.

Вечер. Кремль. Путин осторожно снимает трубку. Подумав, набирает номер.

ПУТИН. Алло?

ВОЛОШИН. Да.

ПУТИН. Послушайте. Я тут подумал… Вам не кажется, что мы сегодня…

ВОЛОШИН. …вступили в новую эпоху?

ПУТИН (подумав). Да.

ВОЛОШИН. Мы не просто вступили. Мы там уже по щиколотку.

9.

Летний рассвет. Об окно бьется шмель, за окном шумит листва.

Звонок будильника, прерываемый быстрым ударом. Звуки Глинки.

РАДИО. Политическая хроника. Сегодня в первой половине дня состоится очередное заседание Госсовета.

Путин сидит на постели, обхватив голову руками.

10.

За окном унылый осенний дождь.

РАДИО. Члены госсовета обсудят девять пунктов повестки, из которых восемнадцать касаются вопроса о гимне. Об усилении борьбы с преступностью говорится в сегодняшнем заявлении Генеральной прокуратуры… По сообщению ИТАР-ТАСС, позавчера был опять задержан Гусинский – и вчера снова отпущен.

Путин тихонько скулит, лежа на постели.

10.

Под ливнем, под огромным семейным зонтом, по осенней аллее бредут трое – Путин, Ястржембский, Касьянов и Волошин. Путин молчит.

ВОЛОШИН. Значит, если я вас правильно понял, во-первых, усиление вертикали, а во вторых, борьба с преступностью. Вот и хорошо.

КАСЬЯНОВ. А объем растет.

ЯСТРЖЕМБСКИЙ. А что касается Чечни – это ко мне. Я думаю, это вопрос не столько военный, сколько политичес…

Поворачивает голову – и замолкает. Путина под зонтом нет. Волошин и Ястржембский переглядываются.

ЯСТРЖЕМБСКИЙ. А где президент?

11.

Путин смотрит на них сверху, стоя у окна.

Стоит он на стуле, с петлей в руках.

ПУТИН. На-до-е-ло!

Отталкивается от стула.

Темнота.

12.

Звонок будильника.

Путин открывает глаза. За окном падает снег. Звуки Глинки.

РАДИО. Политическая хроника. Сегодня в первой половине дня состоится заседание Совета Федерации. До обеда верхняя палата обсудит девять пунктов повестки дня, тринадцать из которых касается вопроса…

Путин не встает. Снег за окном.

РАДИО. Пресс-центр Министерства обороны сообщает, что антитеррористическая операция в Чечне вошла в новую фазу…

Машина едет по зимней Москве.

РАДИО. Помощник президента Сергей Ястржембский заявил в интервью агентству Интерфакс, что этой зимой бандформированиям в Чечне будет нанесен смертельный удар…

Путин, сидящий в машине, осторожно стучит головой по обшивке членовоза, и с какого-то момента удары начинают совпадать с шестью сигналами точного времени.

РАДИО. В Москве снова полдень.

13.

Кабинет.

ПУТИН (обращаясь к кому-то). Итак! Я решил: больше так продолжаться не может. Время застыло, но мы должны сдвинуть его с мертвой точки.

Трое его собеседников сидят, привязанные к креслам. Рты заклеены пластырем.

ПУТИН. Для этого надо решить хотя бы один вопрос. Хотя бы один, но решить. Прямо сейчас. Экономика? (Касьянов мотает головой, остальные кивают). Федеральное устройство? (Головой мотает уже Волошин). Чечня?

Протестующе мычит Ястржембский. Путин вздыхает.

ПУТИН. Тогда, как всегда, символика.

14.

Утро. Звонок будильника, прерываемый ударом – и тишина.

Лицо Путина над одеялом.

ПУТИН (шепчет). Получилось…

Первый аккорд советского гимна.

ПУТИН (торжественно). Время тронулось!

На титрах – звуки гимна и часы на Спасской башне, идущие в обратную сторону.