Текст книги "Книги: Все тексты"

Автор книги: Виктор Шендерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Но пустить Сидора Матрасыча на экран? Никому не известную физиономию, без повадок и голоса, с табличкой «Хочу быть Президентом России»?

Я стряхнул тараканов и вежливо перевел стрелку, дав баритону телефон продюсера. Предупредив, что, по моему мнению и к огромному моему сожалению, размеры которого я могу даже назвать в долларах, появление Сидора Матрасыча в «Куклах» очень маловероятно…

Я повесил трубку и вернулся к раковине с посудой.

А мог бы швыряться сейчас той посудой в венецианские зеркала, потому что фамилия некогда безвестного Сидора Матрасыча была – Брынцалов! И лицо у него было, и голос, и повадки, и какие повадки! Пахан-фармацевт был рожден для нашей программы, но это выяснилось только через месяц после звонка. Поезд ушел.

Человек я жадноватый, и воспоминание об ушедшем миллионе еще долго дразнило меня. Утешался только одним: мыслями о грядущих выборах двухтысячного года…

Телефон я не отключаю.

Да, многие из тех, кого в программе не было, мечтали в нее попасть, однако некоторые из попавших «затаили в душе некоторое хамство». Незадолго до того, как я почти что стал миллионером с фармацевтическим уклоном, случилось мне быть на одной тусовке…

(Исторический экскурс. Само понятие «тусовка» возникло в моем поколении и быстро прижилось в разных группах советского народа. Но тогда тусовки не пересекались. Была партийная тусовка, была тусовка художественная; отдельно тусовался андеграунд… Перестройка и последовавшие за ней каникулы логики перелопатили этот слоеный пирог. На званом вечере в начале девяностых можно было встретить одновременно правозащитника, генерала КГБ, поэта-концептуалиста, кутюрье с мальчиками и панка с серьгой).

Так вот, на одной тусовке зимой 95-го я буквально уткнулся в вице-премьера Сосковца. Я немедленно слинял в сторону – но Сосковец был послан судьбой в предупреждение: рядом прогуливался с охраной генерал Коржаков.

Разумеется, я попытался сделать так, чтобы наши маршруты не пересекались – не из антипатии даже, а из соображений чистоты жанра: личное знакомство мешает в работе над общественно значимым образом, а резиновый двойник генерала активно фигурировал в программе «Куклы».

При этом, разумеется, каждый второй гость на этом приеме ехидно предлагал мне: «Хочешь, познакомлю?»

Кончилось это тем, что хозяин вечера попросту подвел меня к генералу, представил нас – и тут же испарился. Как потом выяснилось, сделал он это по просьбе самого Александра Васильевича.

Так что, выходит, аудиенцию г-ну Коржакову дал я. Ха-ха.

Взявши под руку, генерал начал выгуливать меня по периметру банкетного зала, объясняя, что Президента России Ельцина Б.Н. надо любить. Я, говорил, у вас из паровоза кукую, как полный дурак… ладно, говорил, я не обижаюсь – но Президента трогать не надо! Генерал пытался играть простоватого, но преданного слугу, и в этом амплуа был бы очень хорош, если бы не хитрющие глаза, с которыми он ничего сделать не мог. На альтруиста генерал не тянул совершенно – и все-таки предположить, что через год этот лепорелло подаст на хозяина в суд, выволочет на свет грязное белье и перейдет в оппозицию, я не мог. С фантазией у меня плоховато.

Но дело было, повторяю, в декабре 1995-го, после парламентских выборов, когда рейтинг у Бориса Николаевича искала с микроскопом вся демократическая общественность, а перед Коржаковым и Ко уже маячил июнь 96-го.

В редкие мгновения, когда монолог удавалось перевести в диалог, я, как мог, пытался восстановить в мозгу генерала причинно-следственные связи и, стараясь не переходить на личности, объяснял падение президентской популярности Чечней, воровством и бездарностью, – но умудренный в высокой политике г-н Коржаков мягко разъяснил мне: Чечня и все остальное тут ни при чем, вся беда в канале НТВ, в журналистах и, лично, Елене Масюк.

Если бы не они, все у Президента было бы хорошо.

Так мы гуляли под ручку битый час. Все это время мою жену, одиноко сидевшую за ресторанным столиком, странным образом пытались успокаивать окружающие: мол, не беспокойтесь, все будет хорошо…

Как будто увел меня на разговор не генерал безопасности, а урка какая-нибудь.

Наконец мой визави налил два стакана водки, и мы выпили за здоровье Президента России Ельцина Б.Н., после чего генерал дал мне свою визитную карточку. Я выразил сожаление, что не могу ответить тем же (своей визитки у меня с собой не было), но Коржаков успокоил, объяснив, что в этом нет необходимости: надо будет – найдем. Признаться, успокоил он меня этим не сильно, но времени расстраиваться у меня не было: разговор стремительно выходил на коду. Александр Васильевич не стал тянуть кота за хвост и тут же предложил мне всякий раз, когда я соберусь пошутить что-либо о Президенте России Ельцине Б.Н., звонить и консультироваться по прямому телефону, указанному в визитке.

Я живо представил себе проплывающий по телеэкрану титр: «Главный консультант программы – генерал-лейтенант Коржаков А.В.» – и выпитая водка пошла у меня ноздрями.

Когда галлюцинации кончились, я по мере сил тактично объяснил генералу, что писать сценарии «Кукол», одновременно звоня в Кремль за консультациями, невозможно. Объясняя это, я бережно держал на весу генеральскую карточку, которую, по счастью, не успел убрать.

Что сделали бы вы на месте моего визави? Генерал молча забрал свою визитку и вернул ее в карман пиджака. Ибо в 1995 году квадратик бумаги с золотого тиснения двуглавым орлом и фамилией «Коржаков», – это была не визитка. Это была «окончательная бумага», как сказал бы булгаковский профессор Преображенский; если не индульгенция, то уж точно – средство решения всех бытовых проблем.

Это была доверенность на безнаказанное совершение безобразий средней степени тяжести, и генерал знал ей цену.

…При расставании Коржаков сказал нечто настолько туманное, что прояснять смысл сказанного я боюсь до сих пор.

– Нам всем жить в одной стране, – напомнил он.

– Я надеюсь, – столь же туманно ответил я, на что стоявший неподалеку управляющий ХОЗУ Администрации Президента, писаный красавец Павел Павлович Бородин среагировал со всей искренностью главного завхоза страны.

– А нам отсюда уезжать некуда, – сказал он, – некуда!

Помолчал и добавил:

– А здесь у нас все есть!

До президентских выборов оставалось полгода.

Полгода для предвыборной кампании – срок большой даже в европах. А в России за это время может произойти вообще все что угодно.

В один прекрасный день выяснилось, что предвыборный штаб Ельцина возглавляют те, кого еще недавно охрана на глаза к нему не пускала. Борис Николаевич вообще мастер переворачивать часы, хотя поверхностным наблюдателям иногда казалось, что песок сыплется из него самого.

Первые на моей памяти политические похороны Б.Н.Ельцина состоялись в восемьдесят седьмом году – гулявших на этих «похоронах» он впоследствии сожрал не поперхнувшись. И уж сколько раз с тех пор аналитики объявляли начало послеельцинской эпохи, но скоро двухтысячный год, и не исключено, что аккурат к этому времени выяснится: демократия в опасности, а достойной смены нет…

Впрочем, я опять отвлекся.

С появлением у руля предвыборной кампании президента телекомпании НТВ Игоря Малашенко положение «Кукол» стало довольно двусмысленным. Вышло так, что мы находимся как бы в прямом подчинении у собственного персонажа. Кажется, это понимал и Игорь Евгеньевич. По крайней мере, за все время его командировки во власть ни одного руководящего указания в адрес программы произведено не было.

Впрочем, мы все понимали сами.

Понимали, что начиная с весны 96-го каждое очко, отнятое у Ельцина, по закону российской механики переходит к Зюганову, а своими руками приводить к власти Геннадия Андреевича со товарищи в наши планы не входило. Цену их социал-демократическому маскараду мы знали хорошо, благо живем не в Давосе.

Несколько слов о коммунистах – точнее, о тех, кто фигурирует под этим именем в России (а это большая разница).

К людям, исповедующим коммунистические идеалы, я отношусь с уважением и симпатией, замешанной на ностальгии. Коммунистом был мой дед, добровольцем пошедший на фронт и погибший под Ленинградом в ноябре сорок первого; коммунисткой была бабушка, нищенствовавшая с тремя детьми после ареста мужа.

Они верили, что мир можно в короткий срок изменить к лучшему, они были чувствительны к несправедливости. Они в жизни не взяли чужой копейки, да и своих им за жизнь перепало не особенно…

А сытые обкомовские дяди с националистическим уклоном, в процессе раздела имущества условно разделившиеся на «коммунистов» и «демократов» – ничего, кроме брезгливости, у нормального человека вызвать не могут.

Но если «демократы» историей своего прихода к власти оказались связанными с демократическими идеалами (связанными, разумеется, на словах – но теперь на каждом слове их можно ловить, заставляя эволюционировать), то у «коммунистов» за душой не было и нет ничего, кроме обиды за отобранные кормушки и замшелого патриотизма лучших квасных сортов.

Впрочем, перейдем, вопреки диалектике, от общего к частному. На частном – лучше видно.

Ельцинская власть, пытаясь прикрыть программу «Куклы», этого все же стеснялась и при первом удобном случае публично отмежевывалась от уголовного преследования.

Так называемая оппозиционная пресса задолго до г-на Ильюшенко открыто сулила нам сроки за оскорбление своих святынь (Ленина и Зюганова) – и в лучших талибских традициях прямо угрожала в случае своего прихода к власти разобраться с неверными.

А уж что я в этой прессе читал про себя самого, это просто уму непостижимо.

Самым мягким было обвинение в продажности: само собой подразумевалось, что если какая-нибудь реприза в программе «Куклы» перепадала резиновому «Геннадию Андреевичу», то сделал я это, разумеется, по заданию властей. При этом в соседнем абзаце радостно цитировались шутки в адрес Ельцина и Черномырдина – и кому я продался на сей раз, не уточнялось.

Впрочем, продажность оказалась наименьшим из моих недостатков. И осквернением святынь, как выяснилось, я занимался в свободное от основной работы время. А главное задание было у меня от международных сионистских организаций. Глаза на это открыл мне журнал «Молодая гвардия», из которого я узнал, что «шендеровичи правят Россией». Правят, разумеется, тайно.

Я обрадовался: теперь я знал, где и с кого смогу слупить за Россию настоящие деньги. Ибо править ею тайно – это еще куда ни шло, но – на общественных началах?.. На радостях я занялся разжиганием межнациональной розни.

За этим занятием меня застукала газета «Завтра», опубликовав фотографию из «Кукол». Это был наш персонаж, Свинья, с огромным крестом на груди – с подписью для тупых: «„Куклы“ Шендеровича разжигают межнациональную рознь».

…История появления в «Куклах» животных – забавная история. Делались они вообще для другой программы – некоего «Скотного двора» вроде оруэлловского… Но программа не вышла, а куклы остались. Две из них – Козел и Свинья – пригодились в качестве, скажем так, собирательных образов.

В нашей программе много политиков – должны же были появиться среди них представители электората!

Некоторых телезрителей появление Козла и Свиньи обидело. Нас спрашивали: уж не русский ли народ мы имеем в виду? Мы честно отвечали: не весь. Но многие узнавали себя и все-таки обижались. Это их право. А наше дело – точный социальный портрет, и тут все было предельно ясно: Козел у нас, по преимуществу, люмпен, а Свинья – «новый русский» (в бандитском варианте этого понятия).

Так вот, относительно разжигания межнациональной розни, г. Проханов! Золотой крест на «новом русском» имеет такое же отношение к православию, как перстень и шестисотый «Мерседес» – то есть: не имеет никакого отношения. Это предмет украшательства, и только.

Крест этот не имеет также никакого отношения и к национальной принадлежности владельца, ибо «новым русским» может быть и татарин, и немец, и еврей, и вообще кто угодно, а самым «новым русским» в России, согласно налоговой декларации за 1996 год, стал калмык.

Само же обвинение в разжигании межнациональной розни в связи с тем или иным использованием православной атрибутики – это, в мягком варианте русской пословицы, называется «пришей кобыле хвост»: в христианстве, как Вы, может быть, слышали, несть ни эллина, ни иудея, да и сам Христос был – не из славян.

В общем, Вы со своим органом духовной оппозиции опять опозорились. Впрочем, в Вашем положении есть свои преимущества: после всего, что вы там понаписали, никакой позор уже не страшен…

Конечно, перегретые патриотическим квасом граждане живут в мире собственного абсурда, но сами они, увы, – сугубая реальность. И хотя читать про «Куклы» Шендеровича даже в таком контексте мне было приятно (честолюбие, знаете ли!), а подельников своих я на всякий случай патриотам заложу. Мало ли как сложится – что же, одному за всех отвечать? Нет уж, фигушки.

Итак. Первую портретную резину сделал для нас во Франции тамошний кукольник Ален Дюверн (ясное дело: без западного влияния у нас ни одна гадость не начинается). Всякий раз ввозить отечественные физиономии из Парижа было слишком накладно, и туда поехал на обучение наш левша – Андрей Дроздов. Все куклы, работающие в программе сегодня, – его рук дело…

От безбожной эксплуатации в совершенно нефранцузских условиях у кукол отваливаются щеки и носы, портятся внутренние механизмы, и Андрей, как папа Карло, все время строгает новых «буратин».

При этом терминология у Дроздова абсолютно килерская.

– Мне, – говорит, – вчера Лукашенко заказали.

– Ну и что? – спрашиваю.

– Заказали – сделаю.

– Когда?

– С первого раза, – говорит, – может не получиться, но ты не беспокойся – через неделю будет готов…

Да я и не беспокоюсь. Моя-то совесть чиста. Я пишу очередной, совершенно невинный сценарий, и он попадает на озвучание. Там в дело вступают четыре лицедея, по всей видимости, давно продавшиеся международному сионизму: Борис Шувалов, Александр Груздев, Василий Стоноженко и Сергей Безруков.

Этот последний (давно пора выдать его со всеми потрохами) озвучивает две трети наших персонажей. Резиновые Ельцин, Жириновский, Горбачев, Рыбкин, Явлинский, Зюганов, Клинтон… – это все он, он!

Притворяется русским и блондином, для отвода глаз играет Есенина, но при этом – натуральная сатана! Когда, стоя рядом со мной, он без предупреждения заговорил однажды голосом Владимира Вольфовича, я отшатнулся: у Безрукова изменились глаза. Голубые и веселые в жизни, они вдруг стали тяжелыми, оловянными, и в них маячила та самая «неизреченная бесстыжесть», о которой за век до явления Жириновского России писал Салтыков-Щедрин. Клянусь, стоять рядом в этот момент было страшновато.

Не говоря уже о том, что на озвучании они все время импровизируют, а я отвечай за них перед патриотическими силами! Давно бы убил, наверное, за такие подставы, если бы восторженные почитатели программы все время не благодарили меня за шутки, которых я не писал. Приходится терпеть.

А «упал – отжался», рожденное во время такого актерского баловства перед микрофоном, из программы сразу ушло в народный фольклор – и впоследствии стало одним из слоганов президентской кампании генерала Лебедя. Кстати, Александр Иванович! За такие вещи принято платить. Актеры – люди небогатые…

После озвучания начинаются съемки. Двенадцать минут эфира снимаются три полных съемочных дня, по десять часов.

Дело в том, что движутся куклы с огромным трудом, причем – трудом нескольких человек. На каждого из этих резиновых монстров работают трое: один актер-кукольник обеспечивает движение глаз, другой – артикуляцию, третий – жестикуляцию (предварительно всунув свои руки в рукава костюма и надев резиновые «руки» персонажа на свои).

Вот где начинается настоящее кощунство! Я, господа, просто паинька по сравнению с этими паяцами. Уважения к орудиям своего труда они не испытывают никакого. «Ты моего урода не видел?» – «Да вон он, твой дебил, в коробке»…

Поскольку три человека должны исчезнуть за одной куклой, а кукол в кадре бывает сразу по нескольку, то трудовой коллектив по десять часов в день валяется в пыльном павильоне под нашими резиновыми изделиями в позах, рядом с которым блекнет любая камасутра. И хорошо еще, если валяются артисты – в павильоне…

А то, бывало, включишь компьютер и эдак влегкую пишешь: «Зима. Поле. Вьюга…» А потом десять несчастных кукольников лежат по твоей милости трое суток в реальном зимнем пейзаже, на полу разбитого, продуваемого насквозь автобуса.

Все, включая девушку с потрясающим именем Лилия Чекстер.

После съемок программы «Заложники», где все именно так и было, бригадир кукольников Игорь Зотов начал регулярно звонить мне в конце недели и вежливо интересоваться: где происходит действие моего нового сценария? Не принесла ли мне моя Муза в подоле чего-нибудь происходящего на льдине или в Каракумах? Узнав, что в этот раз все будет сниматься в сухом и теплом месте, Зотов долго благодарит меня от имени трудящихся.

Когда-нибудь они просто меня прирежут в подворотне на радость трудовому коллективу газеты «Завтра».

Одна надежда: может быть, у кукольников просто не останется на это сил. По крайней мере, я с моими коллегами третий год стараюсь не давать им времени для вдоха. Мы гоняем их – каждую неделю, по трое на куклу, по восемь дублей, пока артикуляция не совпадет с фонограммой, жест – с поворотом головы, взгляд – с жестом…

И при этом, повторяю, желательно, чтобы из-за куклы не мелькнуло чье-нибудь плечо или голова.

Пичул рассказывает, что за три года настолько настропалился, глядя в монитор, «ловить» эти моменты, что уже не в силах перестроиться – и когда видит на экране живых политиков, все время пытается рассмотреть: кто же там стоит за их спинами?

Тяжелое в моральном отношении «кукольное» время кончилось в ночь на четвертое июля 96-го года. Власть, за год до этого устроившая рекламную кампанию «Куклам», шикарно отрекламировала просторные коробки фирмы «Xerox» – и пошла на второй срок.

Вместо самого опасного произошло самое противное, и демократия победила. Та самая демократия, про которую Бернард Шоу сказал, что это лучшая гарантия того, что вами не будут управлять лучше, чем вы того заслуживаете.

Теперь мы снова могли шутить, не опасаясь ничего, кроме неприятностей для самих себя.

…Как-то раз, зимой, Черномырдин захотел поохотиться на медведей. Охота была немедленно организована в заповеднике на Ярославщине; премьер-реформатор прилетел к берлоге непосредственно на вертолете. Обо всем этом стало известно журналистам; в «Огоньке», а потом в других изданиях появились сообщения о премьерской охоте; программа «Времечко» даже устроила сороковины невинно убиенных медвежат…

В общем, Черномырдина, что называется, достали.

Накласть в карман любезному премьеру сподобилась и программа «Куклы». В программе «Витя и Медведь» резиновые собеседники резинового ЧВСа не давали ему покоя медвежьими ассоциациями: то бюджетники сосут лапу, то у левых сил зимняя спячка, то Большая и Малая Медведицы плохо расположены…

Программа Виктору Степановичу не понравилась настолько, что оне позволили себе передать свои чувства руководству телекомпании. Мы, разумеется, были довольны, ибо уже два года считаем высочайший гнев лучшей похвалой программе. Но это все оказалось только завязкой. Жизнь продлила придуманный нами сюжет.

Рассказывают вот что: через несколько дней на заседании правительства, проходившем, как положено, под председательством многострадального ЧВСа, выступал главный таможеник страны г-н Круглов. И вот, рассказывая о трудностях таможенной службы, он позволил себе на голову метафору: мол, есть еще у нас медвежьи углы…

Тут Виктор Степанович рявкнул на таможенника так, что тот чуть язык не проглотил.

– Сядь! Все! Хватит!

Тот попытался объясниться: мол, про медвежьи углы – это он в порядке самокритики…

– Сядь на место! – крикнул реформатор.

И еще, говорят, минуту в страшной тишине перекладывал ЧВС с места на место бумаги, не мог продолжать заседание.

Бедный главный таможенник так и не понял, чем же провинился перед руководством. Будем надеяться, что, заглаживая инцидент, он не стал дарить Виктору Степановичу конфеты «Мишка».

Закончу, однако, также на самокритике: ведь готовясь писать ту программу, я выписал в столбец все, что смог вспомнить в русском языке на косолапую тему. Мне казалось, я ничего не забыл…

Но судьба приберегла «медвежьи углы» – для отдельной репризы в зале заседаний правительства.

Реакция прототипов на себя, любимых – вообще очень показательная вещь. И очень забавная. Почти никому из них не нравится свой портрет – все, от Гайдара до Зюганова, совершенно искренне считают себя симпатичнее, мужественнее, умнее, обаятельнее одноименного персонажа… При этом все остальные куклы (кроме своей) их устраивают вполне!

Пожалуй, только генералу Лебедю наше зеркало пришлось по вкусу – причем настолько, что он, по-моему, начал корректировать свой образ в сторону черного абсурда, дабы окончательно соответствовать страшноватому обаянию нашего Терминатора Ивановича.

Хотя, надо признать, что при личной встрече с собственной куклой (а такое случалось) прототипы оттаивали – волшебная сила искусства!.. Особенно впечатляюще повел себя все тот же Виктор Степанович.

Многие, как и я, видели это на экране телевизора. Премьер, судя по всему, действительно не знал о привезенном в его резиденцию двойнике – по крайней мере, когда увидел того рядом с собой за столом, реакция была поразительной. Мы с Пичулом сошлись на том, что сыграть это невозможно, таких актеров нет. Отхохотавшись, Виктор Степанович несколько раз принимался говорить что-то судьбоносное, но не выдерживал и начинал хохотать снова. Как ребенок, он теребил своего двойника за рукав, спрашивал у него «ты чего мордатый такой?»… Потом, впрочем, признался: похож.

Многие обижались на меня за те или иные шутки – но одна обида стоит особняком.

…Одна из самых качественных наших программ вышла в начале января 1996-го, вскоре после безоговорочной победы коммунистов на парламентских выборах. (Вообще, я заметил, к «Куклам» вполне применимо мао-дзедуновское «чем хуже, тем лучше» – самые хорошие передачи появлялись в самые плохие для страны дни: после Буденовска, после победы коммунистов на парламентских выборах, между первым и вторым туром президентских; в дни, когда начались теракты на улицах Москвы. И наоборот – в периоды политического затишья мы порою сбивались на общие места, начинали играть на интонациях… Что поделать, в каком-то смысле мы – политические стервятники, питаемся политической падалью; как бы мы работали в какой-нибудь цивилизованной стране – вообще страшно подумать…)

Так вот, – в начале 96-го призрак Зюганова, въезжающего в Кремль, начал приобретать реальные очертания. Ситуация казалась довольно безнадежной, и не из-за Зюганова даже (как подтвердила практика, он и его команда – люди, к счастью, малоталантливые) – безнадежной она казалась из-за чудовищной практики действующей власти.

Народу так осточертели правящие воры и циники, что он, как показала зима 95-го, готов был променять их хоть на черта – и отморозить палец на зло батьке, снова посадив себе на шею коммунистов.

Хорошая память не относится к числу достоинств российского народа, и нам показалось «чрезвычайно своевременным» напомнить электорату, что это такое – житье под коммунистами…

Программа называлась – «Воспоминание о будущем». Действие происходило в России, в двухтысячном году, через четыре года после победы Зюганова. Прибалтика, разумеется, снова была оккупирована, в продуктовом магазине сплоченными рядами стояли пачки соли и банки томатов, изо всех репродукторов пел Кобзон… А резиновый Егор с резиновым же Григорием трудились, разумеется, на лесоповале. И пиля бревно, вспоминали коллег-демократов – кто где. И была там у меня такая опасная шутка, что, мол, Боровой с Новодворской бежали, переодевшись в женское платье…

После эфира программы прошло не больше недели, когда у меня в квартире раздался звонок.

– Алло! – сказал неподражаемый голос. – Господин Шендерович? Это Новодворская.

Я похолодел, потому что сразу понял, о чем пойдет речь.

– Виктор, – торжественно произнесла Валерия Ильинична. – В своей программе вы нанесли мне страшное оскорбление…

Возразить было нечего. Самое ужасное заключалось в том, что Новодворская была права. Шутка написалась сама, в последний момент, и я даже не удосужился проанализировать ее: просто хмыкнул – и запулил в текст. Внутренний контролер, обязанный проверять всякую остроту на этичность, видимо, отлучился из моих мозгов в ту злосчастную минуту…

Я начал извиняться; наизвинявшись, сказал, что готов немедленно сделать это публично, письменно, там, где она скажет… Новодворская терпеливо выслушала весь этот мой щенячий лепет и докончила свою мысль.

– Виктор, – сказала она, – неужели вы не знаете, что в уставе нашей партии записан категорический отказ от эмиграции?

Валерия Ильинична Новодворская – святая. И сдохнуть мне на этом месте, если я сейчас шучу.

– А что это, – спрашивают меня, – там в титрах не ваша фамилия?

– Это потому, – честно отвечаю я, – что не мой сценарий.

За три года резиновые уродцы так приросли к моей фамилии, что теперь мне приходится регулярно выслушивать слова благодарности или критики за работу моих нынешних коллег.

Сегодняшние «Куклы» делаются новой командой авторов и режиссеров – под тем же, впрочем, художественным руководством. (Василий Григорьев в настоящее время живет в Москве, запуская новые телепроекты – и я бы посоветовал Международному Валютному Фонду обратить на это внимание. Смелее, господа, не стоит быть осторожнее Базиля!)

Кадровые перемены в «Куклах» произошли не вдруг, и им есть вполне материальные объяснения: Василий Пичул, кажется, нашел деньги на новый фильм (тьфу-тьфу-тьфу!) и собирается запускаться, Александр Левин с телекомпанией «Дикси» создал программу «Национальный интерес» и готовит еще несколько проектов… Я работаю на том же канале и все в том же еженедельном режиме – моя новая авторская программа называется «Итого».

Я не писал сценарии для «Кукол» целых три месяца, прежде чем ностальгия и цеховые соображения взяли свое. Трехлетие программы я снова встретил в рядах ее трудового коллектива. И все же…

Некоторое время назад всех нас начало посещать ощущение исчерпанности сюжета – не сюжетных возможностей программы, а нашей собственной, внутренней драматургии.

Когда летом 94-го мы собирались в «Дикси» и придумывали первые, довольно примитивные сюжеты для нескольких случайно изготовленных кукол, нами двигало любопытство и, не в последнюю очередь, материальный интерес.

Когда своей коллективной волей мы преодолели вышестоящую опаску, и в программе появились первые резиновые лица страны; когда зимой 95-го началась война в Чечне, проведя кровавую черту между всеми нами и властью, – в нашей профессиональной работе появился нравственный смысл.

В месяцы уголовного преследования наша работа была одновременно долгом и счастьем. Волей случая мы оказались на острие общественной жизни; может быть, я покажусь высокопарным, но мы знали, что говорим нечто, чего не имеют возможности высказать миллионы людей; что выполняем какую-то очень важную терапевтическую работу, помогая хотя бы немного сбрасывать через смех огромное социальное напряжение тех дней.

Это было лучшее время программы «Куклы», и одно из самых счастливых в моей жизни. Я знал, зачем живу.

Потом, как-то незаметно, мы стали признанной и демонстративно ласкаемой программой; привычным субботним блюдом; частью пейзажа. К этому оказалось трудно привыкнуть. Мы снимали программу за программой и могли бы благополучно состариться за этим занятием.

Но это уже вопрос заработка, а не судьбы.

Мне и моим товарищам повезло: мы приложили руку к новому и веселому делу. Было приятно слышать от знакомых и незнакомых людей, что у нас получается смешно; лестно попадать в рейтинги и получать престижные премии; но дороже всего этого для меня слова, приватно сказанные мне одним известным шестидесятником. Он сказал: кажется, вы несколько расширили российские представления о свободе.

Дай-то Бог.

А что до известности, которую принесли нам «Куклы» – что ж, известность вещь приятная… до известной степени. Недавно при выходе из московской пирожковой меня настиг и крепко схватил за рукав неизвестный мне молодой человек. Он радостно ткнул меня в плечо узловатым пальцем и прокричал:

– Вы – Шендерович!

Я кивнул, обреченно улыбнулся и приготовился слушать комплименты. Все это, как выяснилось, я сделал совершенно напрасно: немедленно по опознании молодой человек потерял ко мне всякий интерес и, повернувшись, крикнул приятелю, сидевшему тут же, за столом:

– Это он, я выиграл! Гони червонец!