Текст книги "Любовь под облаками"
Автор книги: Вера Ветковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Глава 22
Уже несколько дней в душе у Галины царило какое-то смутное предвечерье. Вдруг накатывала беспричинная тоска. Такое с ней бывало редко. Она умела контролировать свои чувства и подавлять подобные настроения.
Галя знала по собственному опыту, что лучшее лекарство от этого состояния – встреча с близким, родным человеком. Просто посидеть с ним или с ней на кухне, выпить по чашке чаю, поболтать о пустяках или даже помолчать. Близких подруг у Гали никогда не было, только приятельницы и сослуживицы. Она в них как будто и не нуждалась, считала себя слишком самодостаточной и ненавидела пустую болтовню.
С матерью она могла обсуждать только домашние проблемы. В последние годы их отношения изменились. Если раньше Ольга Петровна немного побаивалась старшенькую, то теперь избегала смотреть ей в глаза и словно осуждала. Было за что. За Олега, за ее одиночество с ребенком. Ольга Петровна как будто полностью переключилась на внуков и махнула рукой на дочерей.
И остался на земле всего один человек, к которому Галя тянулась в минуту душевной смуты. Несколько лет назад она поставила крест на своей непутевой сестре и навещала ее по праздникам только из чувства родственного долга. Но времена меняются, и как хорошо, что и мы меняемся вместе с ними. Теперь Галя и недели не могла прожить, не повидав младшую сестру.
Возвращение их друг к другу произошло как-то незаметно, само собой. В то время Галя носила ребенка, а Варя только что разошлась, но не разъехалась с мужем.
Однажды вечером Галя как неприкаянная бродила по улице – выгуливала себя по настоятельной рекомендации врача – и вдруг решила заехать к сестре.
Раньше Варя встречала ее с чуть виноватым видом, как будто извиняясь за то, что не оправдала их с матерью надежд. Но в тот раз вдруг с порога бросилась Гале на шею. Галина была так тронута, что невольно слезы набежали на глаза. Они обе поплакали, обнявшись, чего скрывать. Проговорили тогда до первых петухов и поняли, что именно сейчас, не в самые лучшие времена их жизни, очень друг другу пригодились.
С тех пор это стало традицией – Варя распахивала дверь и радостно бросалась на шею сестрице. И на этот раз, когда Галя позвонила у знакомой двери, сентиментальная сцена повторилась.
– Как я соскучилась! – закричала Варя.
– Варвар! Чуть с ног не сшибла, – шутливо отбивалась Галя. – Всего-то не виделись девять дней.
Варя укоризненно на нее посмотрела: до чего рациональная женщина, даже дни сосчитала, а для нее девять дней – это очень много. Уже на пороге кухни Галя поняла, что ее тягостное настроение улетучилось без следа. Она осмотрела Варькины владения. Столы, диваны завалены выкройками, обрывками тканей, журналами и набросками. Варя быстро освободила для нее уголок дивана:
– Какая же я неряха! Извини, закрутилась, некогда даже прибрать. Посиди, пока чайник закипит.
У Гали защемило сердце: бедная Варька, как нелегко ей живется. Таким, как она, двадцати четырех часов в сутки мало, но она не падает духом, бодра, весела, даже находит силы поддержать ближнего в трудные минуты. «Как была ты, Варька, декабристкой, так и осталась», – посмеивалась над ней сестра.
Действительно, многовато взвалила Варя на свои слабые плечи. Больная бабуля, маленький ребенок, учеба, работа. Роман заканчивал институт и намекал, что для дипломной работы ему нужны условия. Но помощь от него и раньше была не велика. А Варя училась на втором курсе текстильного института, подрабатывала шитьем, несмотря на запрет матери и сестры. Хорошо, что Ольга Петровна часто брала Сереженьку к себе и с удовольствием возилась с внучатами. Она даже нагрузку взяла себе вдвое меньше обычной и с нетерпением дожидалась пенсии.
А вот Раиса Андреевна, обещавшая посвятить себя внуку, не сдержала слова. Впрочем, никто ей не предъявлял претензий, наоборот. Примерно год назад у Раисы начался бурный роман. И несколько месяцев спустя она, съездив посовещаться с гадалкой в Одинцово, сочеталась законным браком.
Когда Варя торжественно сообщила об этом сестре, Галина даже вскочила с дивана, куда прилегла на минутку отдохнуть, и потребовала бокал красного вина.
– Хочу выпить за счастье Раисы. Какая женщина! – восхищалась Галя. – Она и в шестьдесят будет жить полнокровной жизнью, не то что мы, старые развалины.
Раиса провела медовый месяц на Крите. Не потому, что это считалось признаком хорошего тона, а потому, что они с Левочкой давно мечтали о Греции. Когда Галя впервые увидела их вместе в булочной, то сразу определила:
– Это последний муж Раисы! Они созданы друг для друга. Просто излучали свет от счастья, – с завистью рассказывала Галя матери.
Бурные перипетии личной жизни надолго выбили Раису из колеи. Но понемногу она в нее возвращалась. Стала приезжать к свекрови. Прасковья Ивановна временами совсем не вставала с постели, даже в церковь не ходила. И внука Раиса с удовольствием пестовала, когда Ольга Петровна уходила на работу.
Почти в каждую их встречу Варя преподносила сестре какую-нибудь новость из жизни родных и знакомых. Недавно вышла замуж Марианна и даже пригласила на свадьбу, но Варя приглашение вежливо отклонила.
– Наверное, знакомство было слишком кратковременным. Жених не успел как следует узнать это создание, – рассуждала Галина.
Когда год назад Варя со слезами поведала ей, как застала мужа в объятиях коварной подруги, Галина только расхохоталась. Еще она небрежно взмахнула ладонью, словно отгоняя назойливое насекомое, и посоветовала воспринимать это как пошлый житейский казус. Варя приняла совет, и теперь они весело хохотали и даже обыгрывали эту драматическую сцену.
– Гораздо больше меня заботит знаешь что? – спрашивала Галя сестру. – Как нам выдать замуж твою Ольгу? Это будет посложнее, чем найти пару Раисе Каштановой.
Варя согласно кивнула. Конечно, Мари еще раз пять может выйти замуж. В этом ее предназначение. А Ольгу ожидает аспирантура и большая научная карьера. Она уже и не мечтала о личном счастье.
– Наверное, нет у меня предрасположенности к семейной жизни, – грустно говорила Оля.
Галя очень надеялась, что сестра разведется с Романом после той гадкой истории. Она даже предприняла небольшую атаку, набросала портрет зятя:
– Ты уже сама разгадала природу этого существа мужского пола, дорогая. Но не до конца. Ромуальдос будет преподносить все новые сюрпризы. До тридцати ему суждено пребывать в поре детства и полудетства. Потом он отрастит бороду, полысеет и вступит в пору мужской зрелости. Но это будет не мужик, а недоразумение. Такие всю жизнь пребывают сначала под крылом матери, потом жены. Тебя устраивает роль няньки и опекунши?
Теперь уже Варя не протестовала и соглашалась с такой характеристикой. Но ведь она и раньше видела, что Ромка слабый, легкомысленный, избалованный. И выбрала, полюбила именно его, а не одного из умных, сильных ребят в их классе.
– Значит, я была запрограммирована на такого муженька, – смеялась Варя.
– Ты ведь уже решила развестись и вдруг передумала, потому что он лил вот такие слезы, – упрекала ее Галина, показывая кулак.
Варя покачала головой: нет, слез Ромка не лил. Но он так старался стать идеальным мужем, что долгое время ей не к чему было придраться, даже если бы она захотела. Он работал и с гордостью вручал ей деньги. Правда, на карманные расходы Раиса потихоньку давала ему сумму, намного превышавшую зарплату. Каждый вечер Роман проводил отныне дома, играл с сыном и укладывал его спать. Бабуля с Раисой нарадоваться не могли на такое превращение.
Вел он себя очень целомудренно, покорно спал на кушетке в своем углу. Снова преданно и верно смотрел Варе в глаза, целовал руки и как будто нечаянно касался, проходя мимо. Но повторного медового месяца не было. Варя все подмечала – и только. В ее душе уже наступила поздняя осень.
Ольга Петровна и Галя считали, что большую роль в примирении сыграли Раиса и бабуля. Особенно Прасковья Ивановна. Ольга Петровна даже ревновала к ней дочь, настолько эта простая старушка сумела привязать к себе Варю.
– Классический тип деревенской женщины, так художественно запечатленный нашими писателями-деревенщиками, – тут же классифицировала бабулю Ольга Петровна. – Мудрая, добрая, бескорыстная. Раечка говорит, будь она настоящей писательницей, а не халтурщицей, написала бы хороший роман, а то и двухтомник о своей свекрови.
Прасковью Ивановну привезли в Москву маленькой девочкой. Большая семья староверов бежала из Вятской губернии от раскулачивания. Они были не фанатиками, а людьми, почитающими традиции и установления, по которым столетия жили деды и прадеды – вятичи. Прасковья Ивановна шестьдесят лет прожила в столице среди отпетых атеистов, но чудом сумела сохранить свою веру.
Вскоре Варя поняла, что ей посчастливилось получить в родственницы не лубочную старушку из патриархальной деревни, а мудрого наставника и путеводительницу в жизни. Да и характерами они были схожи. Галя возмутилась, услышав про родство душ:
– Что общего между тобой и этой древней бабулей, женщиной из другого мира, другого времени? Просто когда дошло до развода, Раиса завопила о сострадании к ребенку-сироте, а бабуля извлекла из сундука пожелтевший от веков «Домострой», где прописано: «Да прилепится жена к мужу своему, какой бы он дурак ни был».
С этим Варя не могла согласиться. Все было несколько иначе. Еще Раиса ей рассказывала, какой непутевый муж достался бабуле. Пил без просыпу, пропадал неведомо где месяцами, а потом как ни в чем не бывало возвращался. Она работала на фабрике, дворничихой в ЖЭКе, одна растила двоих детей. И вот однажды Варя спросила:
– И почему ты жила так долго с этим чудовищем, бабуля?
Прасковья Ивановна ответила очень просто и спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся:
– Какой кому муж даден, кому какой достался, с тем и живи. Я за него сама пошла, никто не неволил.
Варя запротестовала, пыталась бабулю вразумить. Тогда она еще относилась к старушке с нежной снисходительностью, так же как Роман, почитавший свою бабуленьку ценной реликвией, домашней и общечеловеческой. На худой конец, рассуждала Варя, можно было попытаться перевоспитать этого дикого мужика, выгнать его из дому. Прасковья Ивановна почему-то заступилась за мужа с явным сочувствием:
– У него было что-то на душе нехорошее, червячок точил, вот он и напивался. А трезвый он был человек хороший, детей любил.
Варя тогда махнула на бабулю рукой: что поделаешь, иная, патриархальная ментальность. Но долгие месяцы носила в себе и обдумывала ее слова. И вдруг высказалась как-то Ольге:
– А ведь она права. Я сама выбрала свою судьбу. И как за нее боролась! Преодолела столько препятствий, почти порвала с матерью и сестрой. Мы в ответе за наших близких и домашних. Не имеем права бросать их, если они несовершенны. Как ты думаешь?
– Конечно. Мы в ответе за тех, кого приручаем, – поразмыслив, процитировала начитанная Ольга.
Галина бурно протестовала, Ольга Петровна умоляла, тем не менее через полгода после дня рождения Романа две половинки тахты были вновь сдвинуты в широкое супружеское ложе, а ширма выдворена в угол комнаты до новых семейных катаклизмов.
– Мне нужно тебе рассказать что-то очень важное.
Галина еще войти не успела, как сестра потащила ее за руку в свою комнату, где в беспорядке были разбросаны по дивану и столам карандашные эскизы.
Заметив вспыхнувший в Галкиных карих глазах интерес, Варя ее успокоила:
– Не радуйся. Речь пойдет не о твоем любимом зяте. Разводиться с ним не собираюсь. Муж как муж. Не лучше других, но и не хуже. Брак просто перешел в новую фазу. Любви больше нет. Ее сменила привычка – терпение, бытовое сожительство.
Галю даже передернуло.
– Представляю, какими будут следующие фазы, – бросила она. – У нас в соседнем подъезде жена отравила мужа. Вот что тебя ждет.
Но Варя вовсе не хотела говорить о такой рутине, как ее собственная семейная жизнь. Варю сейчас занимали совсем другие проблемы, более глобальные.
– Ты знаешь, Галка, я стала много думать! – сообщила она сестре. – О своем будущем, о работе, о карьере.
Галина изобразила такое притворное изумление, что Варя расхохоталась:
– Да-да, ехидна, представь себе! У твоей сестрицы-квочки еще не засохли мозги, не распрямились извилины. Помнишь, как мы с тобой спорили раньше о женской судьбе, о предназначении женщины. Так вот – ты была права. Сейчас я полностью с тобой соглашаюсь. Никогда бы не смогла я стать матерью пятерых детей и хорошей женой. Все равно бы заскучала. А сейчас мне вдруг так захотелось работать, учиться, чего-то стоящего достичь в жизни. Ты не представляешь, как сильно это желание!
Галина внимательно слушала и вдруг усмехнулась:
– Эту ситуацию можно определить так: из пункта А и пункта Б одновременно вышли два пешехода навстречу друг другу. Я ведь тоже собиралась сказать тебе при случае, что ты была права. Стыдно вспомнить, какой я была высокомерной, самоуверенной дурой. А теперь признаюсь честно: мне тоже порой хочется этого примитивного, маленького, будничного счастья.
Но этот раз пришел черед удивляться Варе. Галка вовсе не синий чулок. У нее есть ребенок, был муж и какая-то вихрем промчавшаяся страсть. И все же по глазам сестры Варя видела, что та не очень счастлива.
– Наверное, решение проблемы где-то на полпути, между пунктами А и Б, где встретятся путники, – предположила она и смущенно поспешила перевести разговор на другое.
Ей не терпелось рассказать сестре, какие грандиозные события назрели в ее жизни, еще недавно такой убогой, предсказуемой, неинтересной. Как трудно угадать свое призвание!
Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Ее скоропалительный брак и рождение Сержика заставили бросить институт. За эти годы истинное призвание созрело, окрепло и властно заявило о себе. С детства Варя шила – платья куклам, халатики матери и сестре, потом платья по выкройкам из «Бурды». Но больше всего ей нравились воплощения собственных фантазий. Все считали ее занятие очень полезным хобби и, возможно, прибавкой к скромному семейному бюджету в будущем.
Но Варе все больше нравилось шить. Она испытывала что-то вроде вдохновения, когда брала в руки красивую ткань и представляла себе будущее платье. Это представление требовалось запечатлеть. Варя хватала карандаш, лист бумаги и набрасывала будущий силуэт. Вскоре это стало привычкой. Варя даже завела специальный альбом, потом другой.
Она выбрала текстильный институт, хотя Ольге Петровне и Гале он казался слишком прозаическим. Когда на втором курсе началась специализация и объявили о наборе в группу модельеров, у Вари даже заныло сердце. Это была ее мечта. Скорее всего, несбыточная. На эти места претендовали выпускники художественной спецшколы. Она же в свое время не догадалась всерьез заняться рисованием. Родичи сватали ее в медицинский.
И все же Варя собрала две дюжины своих лучших рисунков и отнесла на конкурс.
– Варвар! Тебя взяли? – вскричала Галя, не поверив своим ушам. – Я знала, я всегда знала, что тебя ожидает великое будущее. Предчувствия меня никогда не обманывали.
Но Варя никогда не отличалась честолюбием. Великое будущее ее не манило. На лавры Кардена и Юдашкина она никогда не претендовала. Варя мечтала одеть самых обычных женщин, которые покупают себе обновки на многочисленных вещевых рынках – столичных барахолках. Скоро, скоро наступят цивилизованные времена, когда женщины станут регулярно посещать фирменные магазины одежды – «Наташа», «Ева», «Елена», – на каждой улице будет открыт такой маленький или многоэтажный «Женский мир». И из десятков моделей они смогут выбрать приглянувшийся костюм или платье. Это светлое будущее Варя и рисовала в своих мечтах.
Глава 23
Галя любит летать с Женечкой Голубевой.
Когда Женя на борту самолета, все внимание мужской части пассажиров устремлено на нее, а не на Галю, которую это внимание тяготит. Женечка не просто красавица, а ослепительная красотка. Непонятно, почему она не участвует в конкурсах красоты. Прими она в них участие – быть бы ей мисс Вселенной или мисс Галактикой.
И в самом деле, вторую такую красавицу не найти. Синие Женечкины глаза под темными длинными ресницами – истинно северные озера, губы – лук Афродиты, благородный, точеный нос, шелковистые каштановые волосы, туго схваченные простой аптекарской резинкой, лебединая шея, белоснежная кожа, изумительная фигура, словом, женщина – находка для поэтов!
И при этих многочисленных дарах Божиих – подвижный, острый ум, масса талантов... Женя отлично готовит, играет на скрипке, она – выдающаяся бегунья, в прошлом чемпионка своего родного Ростова-на-Дону в беге на какую-то дистанцию, вышивает гладью так, что залюбуешься!
Но почему-то до сих пор это сокровище не имеет на пальце обручального кольца. И это для Гали и для всего «Аэрофлота» – загадка. Хотя всем известно, что Женя Голубева уже несколько раз побывала в ЗАГСе, имея самые серьезные намерения, заполняла анкету, писала заявление, получала талоны в салон для новобрачных – но подходил день свадьбы, и что-то случалось: то ли выяснялось, что жених скрыл от нее существование внебрачного ребенка, то ли против Жени восставали родители нареченного, то ли любовь самой Евгении не могла перешагнуть через необходимые формальности... Одним словом, эта замечательная девушка, бывало, уезжала на такси от ЗАГСа за десять минут до звучания марша Мендельсона, удирала буквально из-под венца, оставляя полную церковь приглашенных на венчание, как какая-нибудь авантюристка, смывалась сразу же после примерки подвенечного платья, исчезала из дому, бросив взгляд на богато убранный стол.
– Женюра, неужели мы так и не погуляем на твоей свадьбе? – после третьей попытки это сделать спросила Галя однажды и получила ответ:
– Ах, Галочка! Кто бы знал, как мне самой охота замуж! Но все время что-то мешает, черт побери! Мужчины все какие-то душой неказистые, невзрачные.
– Может, это ты чересчур требовательная? – пробовала уличить ее Галя.
– Да что ты! Мне ничего от человека не нужно, только искренности, чтобы меня любили не за одну только рожу!
– Рожа и впрямь заслоняет все твои достоинства, – придерживаясь терминологии Жени, соглашалась Галя. – В таких глазах можно утонуть, а разве утопленник способен заметить твой ум... или услышать сонату Шумана в твоем исполнении?..
...Женечка начала давать информацию о полете в двухпалубном «Иле», а Галя обходила салон, чтобы проверить, все ли пристегнули ремни. Еще на телетрапе она увидела писателя Р., который, по словам ее матери, чуть не расстался навеки с женой из-за Федора Ступишина. Худое, желчное лицо прозаика было знакомо всем, кто мало-мальски интересовался современной литературой.
«Ишь, – подумала Галя, – летит отдыхать в Гавану после пережитых потрясений. Или в Люксембург. – Они летели через Люксембург. – А может, не отдыхать, может, на какую-то конференцию, которых сейчас пруд пруди...»
Лицо маститого писателя было искажено гримасой отвращения, адресованного, очевидно, не Гале... Гале же он сказал:
– Простите, вы не могли бы мне подыскать другое место?
Галя удивилась. Рядом с писателем сидел приятного вида американец, который еще на телетрапе поприветствовал ее на английском с американским акцентом. По виду – молодой профессор в темных очках, высокий, стройный, с прической-ежиком, которую, по ее наблюдениям, носили молодые американские ученые, в отличном темно-сером джемпере... Соседство вполне приятное, но Галя почувствовала, что Р. имеет претензии именно к этому симпатичному американцу.
– К сожалению, все места заняты, – мягко сказала она.
Р. вздохнул и позволил Гале пристегнуть себя.
– Please, help me[2]2
Пожалуйста, помогите мне (англ.).
[Закрыть], – обратился к ней американец, беспомощно вертя в руках привязные ремни.
Галя заметила, что писателя передернуло. Он отвернулся к иллюминатору, вместо того чтобы пожирать глазами заканчивающую информацию Женечку Голубеву, и уставился взглядом в предзакатные облака.
Самолет поднялся в воздух. С самого начала полета Галя почувствовала, что в этом рейсе будут какие-то незадачи. Ну, во-первых, этот Р., ерзавший в своем кресле. Во-вторых, подвыпившая шведка, попытавшаяся в проходе раздеться догола, – бригаде едва удалось предотвратить сеанс стриптиза и утихомирить скандинавку... В-третьих, Галю стал терзать американец.
Случались в полетах такие – выберут себе в жертву кого-нибудь из бригады и как начнут терроризировать бедную женщину! Сейчас Галя напрасно надеялась на Женюру, умевшую укрощать самых капризных пассажиров. Профессор хотел ее, Галю, и только ее. Видимо, он прочитал на ее лице следы образованности. Он и не думал кокетничать с Галей, не делал ей комплименты на своем американском-английском, не улыбался ей, не отпускал остроты, не таращил на нее глаза, пардон, очки – но требовал к себе повышенного внимания.
Не успели они подняться в воздух, как на коленях иностранца появился журнал с кроссвордом, который он с азартом принялся разгадывать.
Сначала он спросил у Гали фамилию автора романа «Жерминаль».
– Золя, – удивляясь невежеству «профессора», сказала Галя.
Писатель Р. раскрыл рот, очевидно для какой-то колкости, но сдержал себя и снова отвернулся.
Галя увидела, как американец печатными русскими буквами вывел в клетках:
– Зола.
– Золя, – поправила Галя.
– Сенк ю, – поблагодарил американец.
«Не лингвист», – подумала Галя.
Через пару минут американец вновь потребовал Галю к себе. На этот раз его интересовал яд, которым Клавдий отравил отца Гамлета.
– Цикута, – предположила Галя.
– Сенк ю, – молвил американец.
Не успела Галя отойти, как он справился у нее о русском художнике, авторе «Утра в сосновом бору».
– Шишкин, – терпеливо ответила Галя.
Американец одобрил ее осведомленность в области живописи, оттопырив большой палец, а Галя подумала: «Не искусствовед».
Через десять минут «профессор» выяснял у нее, кого следует считать «отцом истории».
– Геродота, – произнесла Галя, решив про себя: «Не историк».
Затем «профессору» потребовался синоним «собачьей будки».
– Конура, – отозвалась Галя, вообще не зная, что думать.
– Что есть конура? – на скверном русском спросил «профессор» осклабившись.
– Домик для песика, – пояснила Галя, метнув взгляд в сторону Р., которого уже заметно тошнило от соседа.
– Что есть песик? – настаивал «профессор».
– Собака, – сказала Галя, – гав-гав.
– Доге коньюра? – переспросил американец.
– Доге конура.
– Совьет раите? – снова спросил американец. Галя хотела сказать, что «совьет раите», то есть советский писатель, сидит рядом с ним и что о советском писателе не худо бы справиться у самого советского писателя, но, увидев перекосившееся от злобы лицо Р., взглянула через плечо «профессора» и сказала:
– Трифонов.
Затем американец поинтересовался народом в Бразилии, пустыней Индии, государством в Северной Африке, фамилией конструктора батискафа, о которой Гале пришлось справиться у других пассажиров, римским философом...
– Братья Гракхи, – проходя мимо с тоником со льдом, – пошутила Женечка.
– О, тут не есть братья... тут есть одьин человек...
– Может, Светоний?
– Сенека, – подсказала Женя, ослепительно улыбаясь.
На кухне Галя пожаловалась Женечке:
– Этот американец меня забодал! Что я ему, энциклопедия, что ли?
– Он неровно к тебе дышит, черт побери, – изрекла Женя.
– Когда есть ты, кто может быть неравнодушен ко мне? – засмеялась Галя.
– Уверяю тебя, – стояла на своем Женя. – Боюсь, в Люксембурге он купит журнал с новой головоломкой... Это у него такой способ ухаживания... В Гаване сделает тебе предложение, помяни мое слово!
– С ума сошла, – усмехнулась Галя. – Тебе всюду мерещатся предложения руки и...
Она осеклась.
Шторки, скрывавшие кухонный отсек, открылись, и она увидела американца.
– Есть проблемы? – со смехом в голосе поинтересовалась Женя.
– Есть проблемы, – на чистом русском языке ответил «профессор». – Никак не могу отгадать имя девушки, которую никогда нельзя застать дома, которая летает на самолетах «Аэрофлота» и имеет прелестную дочь по имени Люба...
Американец снял очки.
– Федор? – ахнула Галя. – Боже мой! Федор!
– Сколько зьим, сколько льет, как говорит хороший русский поговорок, – произнес Федор Ступишин.
Женя прыснула.
– Говорила же я тебе... – начала она.
– Что вы, красавица, говорили этой замечательной девушке? – осведомился Федор.
– Говорила, что нас ждет какая-то головоломка, – нашлась Женя.
– Вы очень проницательны, – похвалил ее Федор.
Женя смутилась.
– Ладно, извините, мне надо к пассажирам... Галя, закрой задвижку, – уходя, шепнула она Гале.
– Федя! – Галя повисла у него на шее. – Как я рада! Ты вылез из телевизора?
– Я смекнул, что тебя можно поймать только на работе, – объяснил Федор. – Ну, здравствуй, дорогая моя!..
...За разговором Галя и не заметила, как пролетело время. И разговор был какой-то странный: вспоминали прошлое – мечты, надежды... Как будто еще ни разу в жизни ни ей, ни Федору не приходилось взглянуть на себя со стороны, вспомнить, какими они были в юности.
– У тебя появились седые волосы. – Галя осторожно коснулась рукой шевелюры Федора.
– Это я интересничаю, – хмыкнул Федор, и в этом ответе она узнала его, прежнего. – Жизнь-то была не пыльная, надо признаться... Помнишь, как я мечтал когда-то о больших потрясениях, глобальных переменах, об испытании на прочность? И вот оказалось, самое большое испытание – проживать жизнь день за днем и все время надеясь на то, что завтра будет лучше, чем вчера.
– Большевистская закваска, – проронила Галя.
– Ну, – согласился Федор. – Кто бы мог подумать, что и во мне, принципиальном борце с существующим режимом, все это есть, не правда ли? То же упование на будущее, которое непременно наступит, если поймать с поличным взяточника или несуна на мясокомбинате.
– И что ты собираешься делать? – с интересом спросила Галя.
Федор пожал плечами:
– Работать. С телевидения я ушел, слишком от многих людей там приходится зависеть...
– От многих людей или от группы людей? – решила уточнить Галя.
– В группе тоже согласия нет, в группу объединяются по какому-то внешнему, китчевому признаку, вроде окраски знамен... Да, я теперь попробую поработать в одиночку, в газете, как в старые добрые времена. Но я порываюсь сказать тебе самое главное...
– Что же?
– То, что я страшно рад нашей встрече. А ты... ты что скажешь по этому поводу?
Галя взглянула на часики, поднялась:
– Ладно, ступай, Федор, на свое место, мы уже снижаемся. Счастливо тебе выступить на конференции... как она там называется?
– А как они все называются... «Пути выхода России из кризиса». Что-то в этом роде.
– Р. тоже летит на конференцию?
– Да, забавная ситуация. – Федор искоса взглянул на Галю, знает ли она о его отношениях с Р. Лицо Гали было непроницаемо. – Р. летит от Союза писателей, я – от Союза журналистов.
Женя уже закончила давать информацию на посадку, самолет выпустил шасси и, подпрыгнув, заскользил по земле. И тут холодный пот прошиб Галю...
Ее стало бросать взад-вперед по салону. Галя успела сообразить: произошло что-то неладное, самолет не тормозит. «Не сработал реверс», – промелькнуло в голове, и она полетела в проход...
Мелькнуло испуганное, перекошенное лицо упавшей на пол Женечки, вцепившейся руками в подножье кресла. Галю отшвырнуло в конец салона.
Пассажиры, пристегнутые, закричали.
Самолет вылетел на «ноль» и помчался к чернеющей вдали лесополосе.
Гале наконец удалось зацепиться за кресло, как и Жене...
Она не могла видеть, куда их несет, но вдруг почувствовала сильный удар, сотрясший самолет: очевидно, он крылом задел какое-то строение...
Самолет стал гасить скорость.
Потянуло дымом. «Разлом по фюзеляжу, – догадалась Галя, – внешний пожар...»
Вскочив на ноги, она крикнула, пытаясь перекрыть поднявшийся шум и гвалт:
– Соблюдайте спокойствие! Я всех высажу!
Но ее не слышали.
Пассажиры рвали на себе привязные ремни...
Пробегая по проходу мимо Федора, Галя успела заметить, что он пытается отстегнуть потерявшего сознание Р.
Самолет замер на месте.
Галя и подоспевшая к ней Женя попытались открыть дверь. Галя крикнула:
– Заклинило!
– Черт побери! – выругалась Женя.
– Зови мужчин! И проследи, чтобы не вздумали открывать аварийные люки! Там может быть огонь!
Подбежавшие на помощь мужчины открыли заклинившую дверь. Галя приказала им удерживать рвущихся наружу людей. Выглянула – и отпрянула в ужасе. Они зависли над оврагом. Прыгать высоко. Но выхода не было. Необходимо эвакуировать пассажиров.
Один обезумевший от страха старик пытался прорваться к выходу. Галя яростно обернулась – он отшатнулся.
– Без паники! – грозно крикнула она. – Все позади! Я буду выпускать по очереди! Не толпиться перед выходом! Мужчины, кто посильнее – прыгайте первыми! Будете принимать остальных внизу!
Она уже слышала сирены машин, мчавшихся через летное поле им на помощь...
Через день Галя с пластырем на лбу открыла дверь в палату Федора – и расхохоталась как сумасшедшая.
На первой кровати, с физиономией, выражавшей крайнюю степень отчаяния и злобы, с загипсованной ногой, подвешенной на кронштейне, лежал Р.
На второй, со сконфуженным лицом, обгоревшей сбоку шевелюрой и перебинтованной рукой, лежал Федор.
Не только ей, Гале, но им обоим, инвалидам, пребывающим во вражде, казалось, что эта ситуация проходит под рубрикой «Нарочно не придумаешь».
Оба соперника выглядели взъерошенными. Очевидно, между ними только что шла яростная перепалка, которую не могло остановить даже присутствие третьего лица.
– Представляете, девушка, – возбужденно обратился к ней Р., – этот тип меня спас! Он, видите ли, помог мне выбраться из горящего самолета!
– А что было делать, если вы потеряли сознание, а потом, придя в себя, ринулись к аварийному люку, прямо в огонь! – оправдывался Федор.
– Лучше бы мне сгореть! – подпрыгнул на кровати Р.
– Литература этого бы мне не простила! – мрачно отозвался Федор. – А вы, вместо того чтобы хныкать, благодарили бы судьбу если не за спасение, так за то, что она подбросила вам свежий сюжет! Это почище встречи Наташи Ростовой с умирающим князем Болконским!
– Вы так думаете? – желчно осведомился писатель, однако заметно успокоился. – А вы-то сами что от этого выиграете, скажите на милость?
– Я – ничего, – благодушно заверил его Федор. – В выигрыше останется ваш читатель. Вы разовьете мой отрицательный образ, с блеском намеченный в предыдущей вашей повести, до размера гротеска... Возможно, мое имя сделается нарицательным. Словом, ничто не препятствует вам свести со мной счеты, как Достоевскому с Тургеневым.
– Вы не Тургенев, – презрительно заметил Р.
– Да и вы, по правде сказать, не Федор Михайлович, – любезно отозвался Федор.
