Текст книги "Любовь под облаками"
Автор книги: Вера Ветковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Вера Ветковская
Любовь под облаками
Глава 1
Когда самолет затрясло, как машину на ухабах, Галя сразу поняла, что они проходят границу циклона.
Несколько минут назад капитан Стратонов распорядился подать экипажу обед. Поднос подскакивал в Галиных руках, и было ясно, что летчикам не до еды.
Но Галя видела беспокойные взгляды пассажиров, устремленные на нее, и, поставь она ненужный сейчас поднос на свободное место и уйди к летчикам без него, в салоне началась бы паника. Поэтому Галя, балансируя подносом, с улыбкой кинозвезды пошла к экипажу.
По лицам летчиков она сразу догадалась: попали в сложняк. И буквально в следующую секунду услышала сирену и увидела мигание красных табло: «Опасная разгерметизация».
Галя поставила поднос между креслами штурмана и второго пилота. Ей казалось, что она теряет сознание. Голос Стратонова, спокойный и громкий, привел ее в чувство:
– Скажи пассажирам, обходим грозовой фронт! Экипаж, всем надеть маски!
Прежде чем закрыть за собой дверь кабины экипажа, Галя услышала голос второго пилота:
– Командир, руль заклинило...
Самолет сбросил скорость и стал проваливаться в пустоту.
«Сейчас отключат реверс, – подумала Галя, стараясь справиться с дрожью, – надо снижаться, но удастся ли вывести машину в горизонт? Скорее всего, пролом в фюзеляже... Может, из-за шаровой молнии...»
Эти мысли промелькнули в ее голове за какие-то доли секунды. Когда же Галя появилась в салоне, казалось, что она испытывала лишь досаду из-за капризов погоды.
– Товарищи, обходим грозу. – Галя успокаивающе подняла руку, призывая вскочивших пассажиров занять свои места. – Немного потрясет, но дело житейское... Ежедневно около сорока четырех тысяч гроз бушует над нашей планетой, представляете?.. Причин для беспокойства, как вы сами понимаете, нет!
Теперь она должна держать улыбку, как хорошая актриса паузу.
Проходя мимо кресел, Галя отчетливо представляла, что сейчас происходит на земле: вызваны командир подразделения и инженер, руководитель полета дает сигнал «скорым» и медперсоналу, поднята по тревоге аварийно-спасательная команда, к полосе выезжают пожарные и санитарные машины.
Пассажиры вели себя по-разному. Одни, с побледневшими лицами, вжавшись в кресла, следили за каждым Галиным движением, боясь обнаружить в ней явные признаки беспокойства.
Другие демонстрировали абсолютное спокойствие и даже подшучивали над своими перепуганными соседями.
С третьими началась истерика. Их как могли успокаивали Люся и Вера, Галина подруга. Но если Вера держалась по обыкновению невозмутимо, то Люся явно нервничала. Галя отправила ее на кухню и тоже занялась пассажирами.
Из кабины вышли свободные члены экипажа.
– У нас небольшие проблемы, – сказал штурман. – Просим всех как следует пристегнуться ремнями.
И вся группа вместе с Верой и Галей двинулась вдоль кресел.
Галя уже не чувствовала страха.
С детства она усвоила одну истину: страх как магнит притягивает беду. Особенно в воздухе, мистическая природа которого не слишком-то поддается изучению. Сколько ни ломают голову физики, химики, биологи, им не понять воздуха так, как понимают его поэты. Их представления о воздушном океане были Гале ближе, чем теоретические выкладки технарей и ученых. Возможно, этой непонятной нежностью к воздуху, стихии, обнимающей Землю со всех сторон, Галя отдавала дань романтизму. Ко всему остальному в жизни она относилась трезво и приземленно.
– Что там? – спросила она, проходя мимо радиста, севшего в свободное кресло.
Он крикнул ей в самое ухо:
– Посадка без закрылков...
Галя поняла, что это означает: заходить на посадку придется на бреющем полете. И это при колоссальной посадочной скорости, при том, что шасси могут не выдержать, а главное – при отсутствии рулей... самолет может потащить на здание вокзала... Но Галя продолжала делать свое дело – ее руки механически проверяли, хорошо ли закрепились пассажиры.
...Самолет подпрыгнул, шасси ударились о землю – и машина понеслась по посадочной полосе...
Подкатил трап. Галя и Вера начали выпускать пассажиров. Краем глаза Галя видела, что к самолету подъехала машина руководителя полета: старый полярный волк лихо соскочил с переднего сиденья и бросился в пилотскую кабину, где, наверное, в промокших от пота рубашках полулежали в креслах измотанные летчики.
Галя и Вера наскоро осматривали пассажиров – не нужна ли кому-нибудь медицинская помощь. Слава богу, обошлось. Несколько ушибов, жалоб на головокружение – таких отправляли в «скорую помощь». Пассажиры, сохранившие во время полета присутствие духа, расспрашивали девушек, что же все-таки произошло с самолетом; некоторые, особенно женщины, со слезами на глазах обнимали бортпроводниц, благодарили их, будто это они, а не летчики спасли их от гибели. На трапе образовался затор, но третья бортпроводница, Люся, так и не вышла из салона им на помощь.
Выпустив последнего пассажира, Галя поспешила в салон.
Люся сидела в кресле и смотрела перед собой остановившимся взглядом.
Галя похлопала ее по щекам – голова девушки мотнулась вправо-влево, – заглянула в ее зрачки и снова выскочила на трап, чтобы задержать последнюю машину «скорой». Вдвоем с Верой они вывели Люсю из самолета, посадили в машину.
Подъехал тягач, чтобы отбуксировать самолет; бортпроводницы подхватили свои сумочки и, не дожидаясь летчиков, с которыми разбирался руководитель полета, пошли через летное поле – к «службе».
Молча переоделись, выпили кофе. Галя закурила и только теперь заметила, что у нее дрожат руки. Перевела взгляд на Веру – та выглядела так, словно ничего не случилось.
С Верой вместе они летали уже три года. Вера была намного старше Гали, замужем. Ей давно предлагали перейти в Шереметьево, но Вера всякий раз отказывалась, и причина ее отказа не была секретом для внуковцев – бортпроводник Валера. Внуковское начальство смотрело на «воздушные семьи» сквозь пальцы, в отличие от шереметьевского, где испокон веков царили пуританские нравы. Валера женат, Вера замужем; о разводе ни он, ни она не помышляли, чему, видимо, были свои причины, о которых скрытная Вера не распространялась. Галя и сама не отличалась особой откровенностью, но Верина сдержанность удивляла ее: никогда ни о чем, что бы ни было у нее на душе, не заговорит первая. Тем не менее Галя позволила себе полюбопытствовать:
– О чем ты подумала, когда поняла, что это не простая болтанка?
Вера допила кофе, аккуратно промокнула уголки губ носовым платком и сказала:
– Я подумала: какое счастье, что сегодня с нами не летит Валера!
Галю даже покоробило. Подруга радовалась, что любимому не угрожает опасность. А что на борту триста пассажиров, да экипаж вместе с девочками, да и самой Верой, и все они могли грохнуться, – об этом она не думала! Что за слепой фанатизм! Что это за странная горячка, которой болеют уже второй год два взрослых, очень неглупых человека! И ничто не может излечить их друг от друга. Интересно, как же они, такие любящие, спят дома со своими женами-мужьями? Или они настолько погружены в свои чувства, что осуществление каких-то отношений с законными половинами попросту кажется им сном? А те-то почему мирятся с равнодушием к себе? Но Веру ни о чем таком нельзя спрашивать, Веру, с ее чистыми русалочьими глазами, детским прямым пробором классической прически, делающей ее похожей на девочку-мадонну, написанную средневековым художником... Спрашивать нельзя, но можно размышлять вслух – авось Вера откликнется... Гале и в самом деле интересно: неужели это чувство, о котором написаны сотни книг, существует в природе в своем первозданном виде?
– Странно все это, – следя взглядом за струйкой дыма, сказала она. – Неужели бывают чувства, которые выносят человека за рамки его физических переживаний, например страха за свою жизнь?
– Да, – медленно и неохотно проговорила Вера, – я думала, что будет с Валерой, если мы...
– А о пассажирах ты не думала? – вцепилась в нее Галя. – О ребятах, об экипаже? А обо мне и Люське?
Вера усмехнулась загадочной, рассеянной улыбкой:
– А чего тут думать? Мы ведь были вместе...
Галю этот ответ не удовлетворил.
– Послушай, я не трусиха, ты знаешь, но у меня чуть не подкосились ноги, когда я услышала, что заклинило рули...
– А все-таки рули заклинило? – небрежно осведомилась Вера. – Я думала, что-то другое... Как же ребята посадили машину?
– Посадили, как видишь, – сердито сказала Галя. – И тем самым спасли от отчаяния твоего Валеру, – ехидно добавила она.
– Да, спасли, – спокойно подтвердила Вера и тут же перевела разговор на другое: – Как думаешь, с Люсей это серьезно? – В голосе ее прозвучало сочувствие, и это не понравилось Гале. Она презирала малодушных.
– Люся сломалась, – безжалостно произнесла она. – Будет теперь бумажки перекладывать с места на место...
Взгляд русалочьих глаз, витавший за огромным, во всю стену, окном, остановился на Галином лице.
– Зря ты так. Люся славная, добрая. Не всем дано выдерживать такие ситуации.
– Кому не дано, пусть не суются в стюардессы, – не приняла ее заступничества Галя. – Надо уметь рассчитывать свои силы.
Вера с ласковым сочувствием задержала взгляд серо-зеленых глаз на подруге.
– Рассчитывать... – мягко повторила она. – Да, конечно. Но случается, жизнь опровергает наши самые точные, безупречные расчеты. Не хвались своим трезвым умом...
– Да, у меня трезвый ум, – раздраженно подтвердила Галя. – И я горжусь этим.
Вера снова как будто погладила ее взглядом.
– Ах ты, девчонка, – усмехнулась она, – у тебя не столько трезвый ум, сколько неразбуженное сердце... Ты, милая моя, похожа на спящую принцессу Аврору, да, несмотря на всю твою прыть, – именно на спящую...
Добираясь на маршрутке до Юго-Запада, Галя продолжала размышлять над словами Веры.
Нет, меньше всего она походит на спящую красавицу... Красавица – это точно, об этом буквально кричат зеркала, витрины и взгляды мужчин. «Красавица с электрическим взглядом» – так называет ее Саша Крайнев, почти жених, без пяти минут выпускник МГИМО. Конечно, красавица, но не спящая же... Такую жадность до жизни, которая с детства отличала Галю, сейчас в людях редко встретишь. По крайней мере, она видит вокруг себя каких-то скисших, беспомощных и бескрылых людей.
Жгучий интерес к жизни и людям не покидал Галю и в самых критических ситуациях. Очертя голову она бросалась во всякие авантюры: в короткие романы с молодыми людьми, которые ей быстро надоедали, в учебу, в развлечения, в спорт... Она могла завести на полную мощь самую скучную компанию, отлично играла на гитаре и пела, анекдоты рассказывала как актриса – в лицах, плясала, умела поддержать интеллектуальную беседу, потому что была начитанна, имела второй юношеский разряд по шахматам, за которыми с летчиками проводила часы «нелетки» в гостинице. У нее было за спиной тридцать два прыжка с парашютом; летом, на море, Галя заплывала дальше всех своих поклонников, и таким образом они отсеивались методом естественного отбора. Она умела перевязывать раны, делать искусственное дыхание, уколы, массаж... То есть в Гале сочеталось столько разнообразных талантов и столько знаний, что их хватило бы с избытком на добрый десяток женщин. Некоторые летчики, поначалу пытавшиеся завести с ней небольшой воздушный роман, за которым мог бы последовать брак, очень скоро отступились от энергичной девушки и быстренько переводили отношения с ней на дружескую платформу.
В маршрутке Галя сидела лицом к остальным пассажирам. А они – и мужчины и женщины – вместо того чтобы разглядывать за окном весенний пейзаж, дружно пялили на нее глаза, гадая, кто эта стройная, изящная женщина с горящими ореховыми глазами, смуглой кожей и красиво очерченным ртом, в длинном светло-сиреневого цвета вязаном платье с воротом-шалью, с сиреневой сумочкой в руках, в лакированных туфельках на высоком каблуке... Такого уровня женщины, райские пташки, редко залетают в общественный транспорт... И почему она едет из аэропорта без вещей? Провожала кого-то? Кто этот счастливец, вернее, кто этот идиот, который позволяет такой женщине добираться на маршрутке?
Галя чувствовала устремленные на нее взгляды, но они были привычны и ее не смущали. Иногда ее подмывало напрямую объясниться с любопытной публикой, сказать, что да, она здесь, в общественном транспорте, оказалась случайно, где-то он есть, мужчина, который как квочка высиживает для нее «шевроле» или «тойоту», и она может взять этого мужчину, снять, как томик с книжной полки, но – не торопится. И куда ей торопиться в двадцать лет? Ей нравится эта неизвестность, она медлит распечатывать заветный конверт с собственным будущим, все вертит его в руках, но не решается вскрыть, потому что – зачем? Ведь так приятно принадлежать самой себе, думать о завтрашнем дне со снисходительной улыбкой сильного человека, знающего, что успеет взять то, что принадлежит ему по праву, никуда не спешить, ни о чем не хлопотать... одним словом, смотреть на жизнь как на серию опытов, экстатических экспериментов, проноситься над ней на серебристо-жемчужном лайнере, как птица, которая не желает, ну конечно, не желает вить гнезда.
Любая нормальная мать, познакомившись с таким приятным претендентом на руку и сердце ее взрослой дочери, как Саша Крайнев, несомненно, воскликнула бы:
– Замуж! Немедленно замуж!
Любая, но не Ольга Петровна Тихомирова, учительница литературы в старших классах, помешанная на своем предмете, на книгах, воспевающих благородные, возвышенные чувства. Во главу угла семейной жизни она ставила такой незначительный, по мысли Гали, фактор, как любовь до гробовой доски. Об этой любви она непрестанно рассуждала и заранее млела от предчувствия ее облагораживающей силы для своих дочерей.
И в самом деле, Саша Крайнев был сокровищем, вынесенным неведомой волной со дна океана обыденности, как некая статуя с давно погибшего корабля.
Высок, хорош собой, работящ, благодушен, остроумен, сын родителей-дипломатов, проживающих сейчас в Монголии, благодаря чему Галина была бы избавлена на какое-то время от такой неприятности, как свекровь. Саша всякий раз приезжал к своей подруге на машине с тремя букетами: для будущей тещи, для будущей жены и для будущей свояченицы. И однажды, пока Ольга Петровна радостно ворковала над цветами, восхищаясь их ароматом и Сашиной щедростью, ее старшая дочь безжалостно изрекла:
– Опять привез веники! У нас и ваз для них нет!
На другой день Саша появился на пороге их скромного жилища с тремя букетами и тремя длинными вазами под мышкой, но вместо благодарности услышал:
– Зачем такие шикарные вазы! В нашем доме для них и стола-то порядочного нет!
– Прикуси язык, доченька, – робко вставила Ольга Петровна, опасаясь следующего Сашиного визита с тремя столами.
Но это она произнесла очень тихо, как бы в сторону, не столько для Гали, перед которой она трепетала, сколько для Варвары, младшей дочери, ожидавшей от нее как от матери возмущенного жеста в сторону неблагодарной старшей сестры, но Галя услышала и, быстро обернувшись к Ольге Петровне, спросила:
– Ты что-то сказала, мамулечка?
– Ничего, доча, – испуганно возразила Ольга Петровна.
Но Саша всякое сказанное невестой слово воспринимал с трогательной серьезностью.
– Если позволишь, я с удовольствием подумаю над изменением интерьера в вашей квартире, – сообщил он.
– Тебе не нравится наша обстановка? – как бы удивилась Галя.
– Нет, у вас очень уютно, – пошел на попятную Саша, – но ты сама сказала: стола нет...
– Да, у нас небогато и просто, – продолжала наступать Галя. – И мы гордимся тем, что не придаем значения вещам...
Говоря это, она имела в виду родителей Саши, обставивших свою квартиру в престижном доме на улице Удальцова с потрясающей роскошью и монументальностью фараоновой гробницы.
– И я горжусь, что ты гордишься, что не придаешь значения вещам, – отреагировал Саша. – Я, Галя, горжусь каждой табуреткой в вашем скромном жилище, клянусь тебе...
После таких заверений Галя милостиво позволяла ему увезти себя куда-нибудь – в Большой театр или в ресторан, а Ольга Петровна и ее младшая дочь Варя, оставшись одни, отводили душу.
– Просто деспотка какая-то! В кого она такая? – помахав дочери с балкона рукой, открыто возмущалась Ольга Петровна.
– По-моему, папа тираном не был, – вставляла тихая Варя, которая почти не помнила отца, скончавшегося от инфаркта, когда ей было четыре года.
При слове «папа» в Ольге Петровне всякий раз вздымалось чувство вины: ее муж был ученым-атомщиком, всю жизнь прожившим между Москвой и Семипалатинском, где проходили подготовленные им и его коллегами испытания, с него, судя по всему, даже после смерти не сняли секретности, поскольку Галю никак не переводили на международные авиалинии, о чем она страстно мечтала. Во всяком случае, сама Галя грешила именно на своего «секретного» отца, не зная других причин удержания ее во Внукове.
– Нет, – вступалась за мужа Ольга Петровна, – ваш папа был замечательным человеком, очень возвышенным, чутким, самоотверженным, ничего себе, все – родине...
– Это видно, – тихо соглашалась с ней Варя, обводя глазами гостиную с круглым колченогим столом, продавленным диваном и старым буфетом.
– Боюсь, Галка даст Саше отставку, – делилась с Варей своими опасениями Ольга Петровна.
– Что делать, мамочка, ты же сама говоришь: самое главное – любовь! – отвечала Варя.
– Так как же не любить Сашу! – всплескивала руками Ольга Петровна. – Молод, красив, добр, воспитан, трудяга...
– Галя говорит: витамина в нем нет, – вступалась за сестру Варя. – Не пойму только, мамулечка, что она хочет этим сказать...
Ольга Петровна добросовестно думала.
– Ну, наверное, она не чувствует себя рядом с ним... обновленной... как бывает, когда ты любишь... Когда любишь, – глаза у Ольги Петровны закатывались, как у соловья, поющего свою песнь, – мир становится другим, цветным, просторным, роскошным! Любовь – это крылья, а бедная Галя предпочитает летать на самолетах... Любовь все перед глазами преображает, очищает, заставляет сверкать и переливаться красками даже воздух!..
Склонив голову на плечо, младшая дочь внимательно слушала ее...
Выйдя из метро у себя на Таганке, Галя взглянула на часы: около восьми вечера.
Несмотря на опасность, пережитую ею сегодня во время полета, Галя чувствовала, что не все еще «выжала» из этого дня. Чего-то не хватало для торжественных его проводов.
Она решила спуститься к «Иллюзиону», посмотреть, что там идет.
На самом деле ей не хотелось появляться дома, где она с отроческих лет, сразу после смерти отца, чувствовала себя старшей. В душе у нее царило непонятное смятение, вызванное то ли происшествием в полете, то ли словами Веры. Мать с ее интуицией могла бы заметить, что сегодня дочери не по себе. А Галя знала: это ни к чему. Не надо беспокоить маму. Они с Варей всегда должны видеть в Гале спокойного, уравновешенного человека, надежного кормчего, который когда-нибудь приведет их семейный корабль в прекрасную гавань.
Поэтому Галя взяла билет на фильм Франко Дзеффирелли «Ромео и Джульетта», усмехаясь иронии судьбы: не часто ей доводилось вести беседы на тему любви и смерти, а сегодня эта тема, считай, поднимается дважды – в разговоре с Верой и в бессмертной трагедии Шекспира, над которой охотно плакала мать.
В прохладном вестибюле было совсем немного народу, но, взяв себе апельсиновый сок, Галя привычно отыскала взглядом лицо, на которое стоило бы потратить фантазию...
Мужчина лет сорока, в скромном сером пуловере, с седой прядью в темных волосах, с резко очерченным, чуть скорбным ртом и внимательными, спокойными светло-серыми глазами...
«Скорее всего, конструктор или инженер, и не простой, кажется, инженер... Технарь – это точно, у гуманитариев в лице всегда есть что-то расслабленное, слащавое... Старомоден, сентиментален... Этот фильм наверняка он смотрел много лет назад со своей возлюбленной, а потом женился на стерве, окрутившей его... Подкаблучником не стал, но время от времени сбегает от своей половины, чтобы насладиться одиночеством... Определенно, хранит верность жене, нет, точнее, самому себе хранит верность, он так устроен, что не умеет лгать и изворачиваться... Посмотрел на меня... в выражении глаз что-то как будто мелькнуло, но резко отвернулся... Хороший мужчина, за такого бы я вышла замуж».
Когда в зале погас свет, медленно, будто из него по одной вынесли свечи, Галя снова поймала на себе взгляд этого мужчины – он обернулся со своего четвертого ряда, отыскал ее глазами и отвернулся...
История Ромео и Джульетты Галю не трогала. Ее трогал текст Шекспира. Но сама история двух несовершеннолетних – нет. Она могла бы возразить Вильяму, что описанная им любовь вообще-то ничего не стоит, ибо молодые в браке находились не более суток, а за столь короткое время, которым измеряется жизнь какого-нибудь мелкого насекомого, разочарование и охлаждение – спутники любви – прийти не могут. Вот пожили б они пару лет, имея в загашнике таких родственников, она б, Галя, на них посмотрела! Такое кино для ее доверчивой матери, которая тоже не успела испытать с отцом ни скуки, ни разочарования, поскольку он был очень занятым человеком.
Через несколько рядов прямо перед собой она видела затылок того мужчины. Странно, он не смотрел на экран, видно, его не слишком волновала эта старая веронская драма. Может, дремал, может, размышлял над созданием какого-нибудь клапана в реакторе – ученым часто в голову приходят гениальные мысли в самых неожиданных местах. Только когда Тибальд проговорил: «Ромео! Сущность слов моих к тебе вся выразима в слове – ты мерзавец!» – этот человек вздрогнул и бросил взгляд на экран, вдруг заинтересовавшись объяснением Капулетти с Монтекки. И снова ушел в себя, наклонив голову.
Галя рассеянно следила за развивающимися на экране событиями. «А слабо мне выпить такое зелье, чтобы оказаться в склепе?» – подумала она, привыкшая все примерять на себя. Немного подумав, с искренним сердечным сокрушением решила, что слабо. В склепе могут оказаться крысы, а она их не переносит. Вот Вере – той не слабо. Вера за Валеру хоть в могилу ляжет, и Валера за Веру. Все же непонятно, почему не женятся, раз такая стррррасть... Да, может, Вера права, сердце у нее, у Гали, спит... Недавно Саша в очередной раз просил ее руки.
– А кроме моей руки, ты больше ничего не хочешь? – поинтересовалась Галя. Процедура предложения руки повторялась уже не раз: Саша заканчивал институт, и, чтобы удачно распределиться, ему не мешало бы оказаться женатым.
– Сердца у тебя все равно нет, – незамедлительно возразил Саша, – пока ограничусь рукой...
Что значит нет сердца?! Просто она не верит всем этим охам и вздохам на скамейке при луне и трелях соловья! Сердце у нее есть. И его мог бы тронуть такой, как этот, с седой прядью в темной гриве волос, мужчина, не способный на легкие интрижки, серьезный, суровый, углубленный в себя, уже повидавший жизнь, в отличие от Саши. Но за таких мужчин жены держатся обеими руками. И если ему удалось умотать от своей стервы в кино, так только потому, что она сидит в это время в парикмахерской, крутит на бигуди жидкие волосенки и надменно смотрит на свое отражение...
