Текст книги "Прощай, пасьянс"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
13
Окна комнаты, в которой спала Мария, выходили на восток, она не задергивала на ночь шторы. Она любила, когда первые лучи солнца будили ее. Проснувшись, она прежде всего думала о Федоре. Он тоже сейчас встречает зарю. Где-то в море…
Она закрыла глаза и снова увидела, с каким радостным лицом он целовал ее в последний раз на берегу, перед тем как сесть в лодку… Он стиснул ее щеки ладонями, приник губами к губам и спрашивал опять и опять:
– Верно, да? Это верно?
– Да, – говорила она, глядя ему прямо в глаза. – Так же верно, как моя любовь к тебе.
Со стоном он оторвался от нее и вошел в лодку. Долго-долго махал он ей, пока рука его стала казаться меньше голубиного крыла в небе.
Мария отошла от берега и направилась туда, где ждала ее Лиза.
– Ну, вот и все, – сказала Лиза, подхватывая сестру под руку. – Он счастлив, верно?
– Да, да, Лиза. Я тоже счастлива. За него, – тихо и печально добавила Мария.
– Неправильно говоришь, Мария, – заметила Лиза сестре. – Ты должна быть счастлива и за себя. Это ведь правда? Позволь себе выпустить радость наружу, не прячь ее глубоко в душу от себя самой и от других. Тогда она станет исходить от тебя, изливаться на других, кто рядом с тобой.
– На тебя? – спросила Мария.
– Да, а значит, на того, кто во мне. Ты понимаешь? Мария замерла, словно потрясенная простыми, ясными и такими верными словами. На самом деле настроение человека, который рядом с тобой, заражает тебя. Она сама это знает и всегда с Федором ровна, весела…
– Но это ведь секрет. Для всех. Верно?
– Пока этот секрет не виден – да. А потом – как договорились. Ты – это я. Я – это ты. Мы обе сестры-затворницы. Сидим за высокими тесовыми воротами, никого не принимаем, кроме самых близких, а их можно перечесть по пальцам. Сами тоже никуда не ходим. Тем более что зима впереди. А мы создания нежные, верно? Будем плести кружева…
– Ты на самом деле думаешь, что мы сплетем кружевной флаг для бригантины?
– Да, конечно. Этот флаг нам понадобится, и даже очень… – Лиза загадочно улыбнулась. – Впрочем, незачем говорить раньше времени. Но тебе понравится то, что ты узнаешь потом. – Лиза засмеялась.
– Ты уже поговорила со своей Натальей? – Марии вдруг пришло в голову, что она до сих пор не знает, как поступит со своей горничной Лиза.
– Моя горничная уезжает от нас с восторгом. У нее, судя по всему, появилась приятная причина. – Лиза улыбнулась.
– Кажется, она собиралась обучиться акушерскому делу?
– Одни слова, – махнула рукой Лиза. – Она едет в Вятку.
– Но она там только что была, – удивилась Мария.
– Вот потому и едет. Я думаю, – Лиза понизила голос, – моя Наталья там кое-кого встретила. Между прочим, я читала во французском журнале, что имя каждого человека наделяет его особенными качествами. Знаешь, что пишут про Натали, то есть Наталью? Приятная в любви. – Лиза засмеялась. – Но я рада за нее. Она нам не нужна во время нашей с тобой беременности. Тем более что она со мной слишком давно, мне было бы трудно морочить ей голову.
В другой раз Мария непременно стала бы выяснять, что знала Лиза о ее имени и о своем собственном. Но сейчас ее интересовали более важные вопросы.
– А как мы обойдемся с Анной?
– С Анной… прямо скажу, пока не знаю. – Лиза покачала головой. – Но в том, что мы сумеем отдалить ее от себя, не сомневаюсь. Можно заморочить ей голову работой. Дадим ей заказ на кружева такой большой и такой сложный, что она головы не сможет поднять. Твоя Анна еще начнет сравнивать себя с нами.
Мария кивнула и добавила:
– Остается из близких нам людей одна Севастьяна.
– Да. Проницательная женщина эта Севастьяна Буслаева. Но… должна тебе сказать, она нам не враг.
– Совсем не враг, – согласилась Мария. – Но она может догадаться легче других, кто из нас на самом деле беременная. И тогда… – Мария подняла на сестру глаза, в которых был неподдельный страх.
– Ей выгоднее быть на нашей стороне, Мария, – сказала Лиза. – Ей важно, чтобы у Федора был наследник.
– Почему? Ей-то что за дело?
– Я кое-что узнала, Мария.
– Вот как? Того, чего я не знаю? Разве? – В голосе Марии прозвучало нечто похожее на ревность. Она ничего не могла поделать с собой из-за того, что всякий раз, когда Лиза говорила о чем-то важном, связанном с Федором, она ловила себя на этом чувстве. Она понимала, это чувство напрасное. Поэтому ей было больно за себя, она осуждала себя, понимая, что Лиза действует ей во благо. Но… Словом, Мария боролась с собой.
– Я узнала о завещании твоего свекра. Очень хитрое завещание.
– Но и я о нем знаю, – с некоторым раздражением в голосе сказала Мария. – Если у нас с Федором не будет детей, то все переходит к Павлу. Потому-то Федор и пошел на риск – поплыл в Америку. Если все отойдет брату, то будет, говорит он, задел на наше будущее. Если, конечно, ему случится везение.
– Случится. – Лиза поморщилась. – Но ты не знаешь или пропустила мимо ушей, что в том завещании есть интерес Севастьяны.
Лиза коротко объяснила сестре, что может потерять Севастьяна Буслаева, если наследником всех капиталов Финогеновых станет Павел.
– Вот как? – воскликнула Мария. – Тогда она нам не враг.
– Да. Напротив, может стать другом и помощницей.
– Думаешь, нам понадобится помощница? Я знаю, она умеет принимать роды, но ты ведь тоже обо всем знаешь. Ты мне расскажешь, ты меня научишь. Привезла книгу?
– Конечно, – кивнула Лиза.
– Как имя того доктора? Ты мне говорила, но оно такое трудное, что вылетело из головы.
– Амбодик. Это его псевдоним. На самом деле его зовут Максимович. Нестор Максимович. Он профессор акушерства в петербургских госпиталях. У него много сочинений на медицинские темы. Я привезла с собой «Искусство повивания, или Наука о бабичьем деле». Там есть рисунки, на них все ясно и понятно. Мы с тобой разберем каждый.
– Хорошо, – сказала Мария. – Но… ты думаешь, кто-то может быть все-таки нашим врагом?
– Да, – вздохнула Лиза, – причем весьма серьезным. – Она обняла сестру за талию. – Об этом мы с тобой поговорим позже. Пока его нет. То есть он, конечно, есть, но еще не враг. Напротив, сейчас он готов быть другом. Поэтому чем дольше он не узнает о том, что у Федора будет наследник, тем дольше он не будет нашим врагом. Вот поэтому мы должны стать с тобой настоящими затворницами.
– На всю зиму, да?
– Как можно скорее. Чем раньше в городе начнутся пересуды о том, что мы не хотим ни с кем иметь дела, что мы самовлюбленные и презирающие всех вокруг и… Не стану продолжать, говорить будут много и всякое. Но чем раньше заговорят, тем раньше закончат. Сама знаешь, так всегда бывает. Потом к нам пропадет всякий интерес, горожане займутся кем-то другим.
– Верно, – согласилась Мария. – О нас не будут говорить слишком долго, я не тесно слилась с местным обществом. Оно такое скучное.
– Ты не бываешь на здешних балах? – удивилась Лиза.
– Я бывала даже на маскарадах, – засмеялась Мария. – Но мне даже их простые балы казались похожими на маски.
– Так хороши все и без масок? – хмыкнула Лиза.
– Нехорошо, конечно, осуждать людей, я знаю, но скажу так: здешние балы не похожи ни на московские, ни на парижские. И потом, ты сама знаешь, мы с тобой обе не слишком-то большие их любительницы. Я больше времени провожу с Федором, с книгами, с Севастьяной и ее воспитанницами. Сама знаешь, отец приучил нас тратить время с пользой, а не праздно.
– Тот, кто может стать нашим врагом, тратит время праздно. А праздность стоит дорого, – задумчиво сказала Лиза. – Поэтому он ждет не дождется, когда доберется до денег Федора, то есть до ваших денег, чтобы упиваться своей праздностью.
– Да, в Москве Павел играет в карты после завтрака и до обеда.
– А после ужина – до рассвета, – подхватила Лиза. – Таких мы с тобой немало видели.
– Он был как-то у нас, позавтракал и предложил сыграть в карты. Федор отказался, ему нужно было пойти проверить товар в подклети Благовещенской церкви…
– Где? – изумилась Лиза. – В церкви хранится товар?
Мария улыбнулась:
– Лальск – торговый город, мы тебе рассказывали. Его даже называют приказчичьим гнездом. В прошлом веке, говорил Федор, Лальск был еще богаче, чем сейчас. Отсюда ездили торговать в Сибирь, а сюда – из Сибири. Да и другой дороги, как через Лальск, не было к морю и от моря. Все здешние церкви купцы строили на свои деньги и не забывали о собственном интересе. Почему бы не хранить в сухих и надежных церковных подклетях товары, решили они. Я тебе показывала храм, где в подклети устроен целый гостиный двор. Помнишь?
– Помню, – сказала Лиза. – Я еще хотела тебя спросить, что это значит, но забыла.
– Так вот, Федор отказался играть с Павлом в карты, тот скривился и бросил: «Купец! Купцом родился и купцом помрешь». А я в карты не играю, не люблю. Только иногда прошу Севастьяну разложить пасьянс.
– Наверняка перед моим приездом тоже попросила? – Лиза улыбнулась.
– Конечно. Севастьяна раскинула… У нее такой… строгий пасьянс.
– Строгий? – изумилась Лиза. – Я тоже не сильна в картах, но такого не слышала.
– Так она его называет. – Мария помолчала, словно раздумывая, стоит ли объяснять сестре, в чем суть. – Дело в том, что после того пасьянса она запретила мне просить ее раскинуть на меня карты. Тем более что карт у нее тех больше нет.
– Нет? А я ведь ей привезла и подарила такой красивый футляр! – Лиза засмеялась. – Между прочим, она мне не сказала, что у нее нет больше карт.
– Тех – самых ее любимых – нет. Они… В общем, их нет. – Мария не захотела рассказывать сестре о том, как она ранней весной рвала эти карты, стоя на берегу Лалы, бросала обрывки в воду. – Но другие наверняка есть. Твой футляр ей понравился. Я точно знаю.
– Откуда? – спросила Лиза.
– По Севастьяне можно читать как по книге, если грамотный.
– А по-моему, она не из тех, у кого все чувства наружу, – возразила Лиза.
– Да, но по тому, как она раздувает ноздри, как поднимает бровь, как проводит рукой по юбке, можно понять больше, чем из сотни слов. Словами она уведет тебя далеко от того, что думает на самом деле.
– Какая ты стала грамотная, Мария, – засмеялась Лиза.
– И ты тоже. Только мы постигали в эти годы разную грамоту.
– Пожалуй, – сказала Лиза. – Но знаешь, что было у нас общего?
– Что? – Мария остановилась.
– Ты и я… Каждая – мы постигали себя.
Мария кивнула:
– Да, а теперь соединимся. Снова. И никто нам не нужен чужой ни зимой, ни летом.
– Как ты думаешь, Павел к нам зайдет без Федора? – спросила Лиза.
– Не знаю. – Мария пожала плечами. – Трудно сказать. Он вообще не слишком-то балует Лальск своим присутствием.
Мария встречала Павла несколько раз за время своего замужества. Младший брат мужа большей частью в Москве, хотя был у него дом и в Лальске, на другом конце города. Павел хорош собой, это верно. Не похож на брата, что тоже верно. Севастьяна говорила, он любвеобилен; плодовит. И это верно. Она даже показала издали его Ванечку, который живет теперь в воспитательном доме. Милый мальчик, причем похож на отца.
Но Мария не вникала в дела большого рода Финогеновых, полагая, что это не ее забота. Она была занята своей любовью к Федору, своими надеждами и общими с мужем радостями.
Она заметила за собой давно, что любила не просто место, где жила – Москву, Париж или Лальск. Она любила саму жизнь, в каждом месте находя нечто созвучное своей. Потому что с ней рядом всегда были люди, которых она любила.
Мария училась всему, к чему имела склонность. Так в Лальске стала плести кружева. Она выучилась выращивать розы, которых никто здесь не видел до ее приезда. Она ходила за ними все лето, оберегала, а потом выкапывала и на зиму переносила в дом. Чтобы снова высадить их при наступлении тепла.
Она переводила с немецкого языка сказки, читала детям в воспитательном доме Севастьяны.
Сколько радости было, когда они с Федором собирали грибы или она сопровождала его на рыбалку… Да, для нее всегда было важно, как жить. Обе с сестрой они хорошо усвоили отцовский наказ о вреде праздности.
А коль праздность вредна и она сама об этом знает, так почему лежит сейчас в постели и предается воспоминаниям и размышлениям? Что было – то уже свершилось. На дворе новый день, который ждет от нее новых дел.
Мария выбралась из постели, оделась в домашнее зеленое платье, натянула длинные, толстой вязки чулки – подарок Севастьяны. Они были яркие, разноцветные, похожие на радугу. Мария заплела свои золотые косы и обвила ими голову.
Потом глянула на серебряный туалетный столик – свадебный подарок свекра, в тысячу рублей ценой, как после узнала – прошлась пуховкой по лицу, смахивая сон. Вспомнила, что сегодня они с Лизой решили устроить себе ванну.
Настроение поднялось еще больше, когда она представила себе эту ванну. Федор заказал ее в Париже. А когда дарил, то сказал:
– У меня не шло из головы все эти годы, что увидеть тебя мне помогла скамеечка для ванны на высоких лапах.
Мария порозовела и спросила:
– Ты и скамеечку заказал?
– А вот и нет. Ее я сам сделал.
Когда Лиза впервые увидела ванну, она обомлела.
– Да это же точно такая, как в тетушкином доме!
Никогда еще Мария не видела такого самодовольного лица у своего мужа.
– А как ты думала? – сказал он. – Я же старался.
Шагая через длинную галерею в другую половину дома, туда, где сейчас была Лиза, Мария внезапно поймала себя на том, что о Лизе думает теперь не как о сестре, а… Ох, и сказать-то страшно, как она теперь думает.
Но себе-то можно, успокоила себя Мария. Потом вздохнула и призналась: она думает о ней, как о сосуде. В котором теперь ни больше ни меньше как самый настоящий эликсир жизни. Жизни ее и Федора.
Мария ощущала в себе небывалую готовность и волю к тому, чтобы стоять насмерть перед кем угодно. Перед самой ли Лизой, которая вдруг попытается нарушить что-то, перед любым, кто посмеет занести руку на ее сокровище.
«Сохрани дитя», – просил Федор.
Так неужели она перед чем-то остановится?
Ни за что.
14
Мария подошла к двери, взялась за ручку и потянула себя.
Она охнула от неожиданности, но обрадовалась за себя, она ничуть не испугалась, когда Гуань-цзы змейкой скользнула в щель между дверью и косяком. В другое время она отпрянула, унимая сердце. А сейчас она захотела увидеть не враг ли крадется к Лизе в спальню?
– Это ты? Тоже к Лизе? Давай, Гуань-цзы, повитуха, – насмешливо сказала она. – Тебе разрешаю. Но какая корыстная порода у вас, гетер. Стоит подарить что-то – и прежних поклонников готовы забыть напрочь.
Между прочим, заметила Мария, кошка так и ходила с лентой на шее, причем, длинная от природы, ее шея казалась теперь стройнее и чуть короче.
Надо же, это животное прекрасно чувствует гармонию. А почему бы им с Лизой не украсить себя чем-то новым, пришло ей в голову. Надо договориться, какие кольца снять и какие надеть. Они ведь не могут носить разные.
Мария вошла в спальню сестры.
– Лиза, ты уже проснулась?
Ответом было молчание.
– Лиза, ты сегодня встанешь к обеду? – задала новый вопрос Мария, подходя к кровати, на которой сама спала столько лет.
Мария вздрогнула. Она только что смотрелась в зеркало и сейчас снова увидела свое лицо – только на высокой подушке. Казалось, пора привыкнуть – незачем смотреться в зеркало, когда поблизости сестра. Стоит на нее посмотреть и увидишь все, что хочешь. Но их сходство потрясает даже ее, особенно после долгой разлуки. А что говорить о других?
Иногда Марии и впрямь казалось, что это не их извечная шутка, что они и впрямь были задуманы как один человек.
«А потом Господь решил, что если не разделить надвое, то для одной огромной и сильной женщины просто не сыскать мужа. Разве что Добрыня Никитич с такой бы справился», – смеялся отец в ответ на привычные восхищенные вздохи и охи знакомых и посторонних людей.
Сейчас под «посторонними» она имела в виду прежде всего Анну, которая в доме Финогеновых была и горничной, и экономкой, то есть прислугой за все. Но и с ней все складывается неплохо…
– Лиза, как ты, отвечай немедленно, – настаивала Мария.
– Ох, я совсем забыла, ты теперь наша новая горничная. – Лиза натужно засмеялась, выпрастывая руки из-под пухового одеяла. – Значит, ты принесешь мне завтрак, если я захочу?
– Да. Анна вчера отпросилась. – Мария хмыкнула. – Я не сказала ни слова против, но сделала строгое лицо, давая понять, что делаю одолжение.
– Не могла же ты плясать от радости… – с трудом ворочая языком, сказала Лиза.
– Да, тем самым я разожгла бы ее любопытство. Теперь, дорогая моя сестра, мы можем быть спокойны, – сказала Мария.
– А Глафира? – снова подала голос Лиза.
– А что – Глафира? Варит, парит, жарит, будто в доме не мы с тобой, а целый полк солдат. Ей вообще пристало бы армию кормить. Я говорю ей – для чего нам столько соленой рыбы? Видела бы ты, какую бочку сельдей она только что засолила! А она отвечает, мол, муж ваш велел заготовить поболее.
Она подошла к окну и отдернула кружевные занавески, которые таились под тяжелой портьерой, затканной серебряной нитью.
– Смотри, как быстро потемнела черемуха. Ягод сколько! – воскликнула Мария.
Лиза приподнялась на постели, села, опершись на подушки.
– Осень наступает… – проговорила она.
– А вчера я видела гусиный клин. Они гоготали над Лалой. Если бы летели сюда весной, то непременно всей стаей на тещином языке.
– На тещином языке? – переспросила Лиза, с трудом ворочая своим собственным языком.
Мария засмеялась:
– Так называется поляна за рекой. Я тебе покажу, хочешь, – сегодня прогуляемся.
– Н-не знаю…
– Что, тебе нехорошо?
– Пройдет. Сама видишь, утро…
Мария, глядя на сестру, точно так же сморщилась, если бы кто посмотрел на них со стороны, то не сказал бы, которая в положении.
– Нет так нет. – Мария вздохнула и, желая перевести мысли сестры на шутливый лад, спросила: – Какая я покладистая, да? Соглашаюсь на все, что ты скажешь. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что я старшая, а значит, мудрая, – ответила Мария.
– Нет, я старшая. Я родилась раньше тебя.
Похоже, подумала Мария, Лиза отвлеклась от неприятного утреннего состояния.
– Кто сказал? Кто тебя так жестоко обманул?
– Тетушка.
Мария фыркнула:
– Наша тетушка никогда не знала, как это делается.
– Что ты имеешь в виду?
– Как принимают детей. – Мария произнесла эту фразу настолько уверенно, будто уже приняла новорожденного по книге, привезенной Лизой. Потом, догадавшись, как смешно звучат ее слова насчет тетушки, махнула рукой. – Я просто хочу сказать, что наша матушка родила нас без всяких акушерок. Потому и умерла.
Они хорошо знали историю своего рождения. Мать Лизы и Марии оказалась одна в своем имении. Случилось так, что страшная метель отрезала барский дом от всего мира… А роды пришлись на то самое время. Это была печальная история семьи Добросельских.
– Хорошо, – сказала Лиза, – сейчас я встану. Неси самовар.
– Может, тебе сперва принести воды? – спросила Мария, глядя на то, как поменялся цвет лица сестры. На Лизином лице возник зеленоватый оттенок.
– Нет, не надо. – Она тяжело дышала. – Лучше чаю с мятой.
– Сию минуту.
– И сухарик. Черный. Ржаной.
Мария улыбнулась:
– Федор рассказывал, что когда страдают морской болезнью, то просят пустого чаю и сухарик.
Лиза через силу раздвинула губы:
– У меня, стало быть, морская болезнь.
– Конечно, морская. В тебе прибывает вода, причем много…
– Не утони, когда станешь принимать роды, – с трудом произнесла Лиза, пытаясь пошутить.
– Не пугай меня.
– Я тебя потом стану пугать. Пока рано, а то привыкнешь и перестанешь пугаться.
– Договорились. Но на самом деле ты сама не пугайся. Если что – нам поможет Севастьяна. Федор попросил присматривать за нами. Не думаю, чтобы он сказал ей о том, что… что ждет наследника.
– Что жена в положении, – поправила ее Лиза.
– Ага. Поняла. Все поняла. Я привыкну, – пообещала Мария.
Едва Мария договорила свою фразу, как Лизино лицо исказила гримаса. Тошнота подступила к горлу, грудь под тонкой белой ночной кофтой заходила ходуном. Под тканью темнели напрягшиеся соски. Она дрожала.
Мария подскочила к сестре и набросила на нее одеяло.
– Тихо, тихо, – прошептала она. – Не надо…
Дверь спальни распахнулась, на пороге возникла Севастьяна.
– Прошу прощения. Я стучала, я грохотала в дверь. Тишина. Я испугалась, не случилось ли чего. Вижу – двери открыты. Мне стало не по себе, и я вот она. – Женщина перевела дух. – Куда Анна-то подевалась?
– Анна? – оторопело глядя на неожиданную визитершу, переспросила Мария. – Мы ее отпустили. У нее личные дела…
– Так вы вдвоем во всем доме? – Глаза Севастьяны округлились от изумления.
– Как же, ты забыла про Глафиру?
– Вы еще про конюха вспомните! – фыркнула Севастьяна. – Как я отчитаюсь перед Федором Степановичем? Он мне все рассказал перед отъездом. – Она решила сблефовать, чтобы проверить свои подозрения.
– Все рассказал? – переспросила Мария, загораживая сестру от Севастьяны.
– Он просил проследить, чтобы все шло в доме, как надо.
– Но все идет, как надо, – осторожно ответила Мария, тоже желая проверить, много ли известно Севастьяне.
Она знала, что эта женщина на особом счету у Федора, знала, кем она приходилась его отцу. Она ничуть не сомневалась в любви Севастьяны Буслаевой к ним с Лизой. Но теперь все чаще ловила себя на том, что постоянно настороже. Не доверяет никому на слово, старается проверить каждую мелочь. Она чувствовала, как день ото дня меняется, иногда ей хотелось спросить Лизу, а она в себе чувствует ли похожие перемены? Ведь это внутри ее развивается то, что готова отстаивать от всех напастей Мария…
Сейчас Мария смотрела на гостью и любовалась ею. Севастьяна была в темно-синем платье в талию, грудь и бедра такие, что притягивают взгляд любого человека как нечто совершенное. Но при этом не возникает даже мысли О каком-то расчете Севастьяны или нарочитости. Темные волосы, в которых нет ни единого седого волоска, зачесаны вверх, убраны на затылке и укреплены золоченым гребнем. Никакой пудры на белом лице с природным румянцем на щеках и алыми губами, она хороша, как бывает хороша женщина в свою самую зрелую пору. Про нее можно сказать, как про яблоко зимнего сорта: оно дозаривается, снятое с ветки. И оно очень лежкое. Сочным сохраняется долго-долго, до нового урожая.
Севастьяна взглянула на одну сестру, потом на другую. На ту, которая лежала в постели. Чутье подсказывало ей, что она не ошибается… Беременна, в самом начальном сроке. Мария? А кто же, как не она? Если свести вместе то, что увидит – зеленоватое поутру лицо, – и ту радость в голосе Федора в канун отплытия, без всяких слов можно догадаться, что так несказанно обрадовало его.
Только то, что жена наконец понесла.
Севастьяна не стала спрашивать в упор, понимая, что подобное утаить все равно невозможно.
Как невозможно забыть о том, с чем недавно приходил к ней Павел. Понятное дело, он волнуется. Но он-то где и что нюхал? Не слишком-то Павел вхож в этот дом, тем более когда в городе нет Федора, он не пойдет сюда. Да и незачем. Или страх за себя безмерно обостряет чутье и нос улавливает даже самый слабый запах в воздухе?
– Мутит? – решительно спросила Севастьяна и шагнула к постели. – На-ка, выпей глоток. – Она достала флакончик из бархатной сумочки, которая болталась на боку на тонкой витой веревочке. – Эта горячительная жидкость от всего. По себе знаю. От этого – тоже.
Сестра, которая стояла у постели, бросила на гостью быстрый взгляд.
– Ох, – простонала сестра из постели, протянула руку к флакончику. Она припала губами к серебряному горлышку и глотнула. Потом опустила голову на подушку и закрыла глаза. – Я знаю, что это. Коньяк из Парижа. Верно?
– Абсолютно, – подтвердила Севастьяна, чувствуя, сердце настороженно дернулось. Из Парижа, сказала она, ни на мгновение не задумавшись. Так могла сказать та, которая только что оттуда. Но Севастьяна затолкала эту мысль поглубже и добавила: – Всякая немощь пройдет, особенно женская.
– Да. Ты права. Когда приходят «гости», мне всегда вот так плохо, – донеслось с кровати. – Каждый месяц. Может быть, ты замечала, какая я бываю зеленая, когда прихожу к твоим воспитанницам. Как будто вот-вот рожу, – дерзко добавила лежащая.
И это верно, подумала Севастьяна. Такое случается. Впрочем, Мария тоже вполне могла произнести название «Париж» без запинки и заминки. Они с Лизой в том дивном городе провели полжизни.
– Бывает, – быстро согласилась Севастьяна. – Но после родов проходит.
В ответ обе сестры рассмеялись, но ничего не сказали.
– Так у нас с самого начала. У обеих. Каждые двадцать восемь дней, – уточнила та, что стояла у постели.
Севастьяна чувствовала, что теперь ее разбирает азарт. Никак не может она понять, кто из них кто.
– Мария, – попробовала она зайти с другого конца, – ты придешь сегодня учить моих девочек?
– Я сегодня не приду, Севастьяна, – ответили они хором и захохотали.
Севастьяна подхватила смех, не зная, как поступить иначе.
Сестра на кровати между тем порозовела, ее щеки, конечно, не повторяли пока что цвета французского коньяка, но возникший в глазах блеск уверял: на этот раз пронесло. Она стала еще больше похожа на сестру, которая стояла.
– Спасибо тебе, Севастьяна.
– Не за что. Ладно, пошла я. А когда Анна вернется?
– Когда захочет.
– Вот и Наталью отпустили… Ох, ну прямо хоть Федору весточку посылай.
– Жаловаться на нас хочешь? – хором спросили сестры.
– Да стоило бы.
– А как ты ему весть пошлешь?
– С почтовым голубем.
– Он есть?
– Найдем, когда надо будет. – Она подперла руками бока и оглядела сестер Добросельских. – Только не хочется ему душу бередить. У него долгий поход и трудный.
– Так не береди, – подала голос та, что лежала.
– Не стану. Но при одном условии.
– Говори, – попросила та, что стояла.
– Пока нет Анны, я буду к вам наведываться каждый день.
– Напугала! – Сестры захлопали в ладоши. – Да мы только рады будем!
– Что-то и мне нехорошо… – Рука стоявшей у кровати сестры метнулась к горлу.
Севастьяна засмеялась:
– Тоже хочешь глотнуть из фляжки, верно? Возьми. – Она снова вынула фляжку из сумочки на бедре.
– А не прислали ли тебе с коньячком свеженьких французских романов? – спросила сестра, которая уже расслабленно привалилась к стене.
– А как же! Вечером занесу. Неразрезанные. Да заприте дом на засов. Я постучу, вы услышите.
Когда сестры остались вдвоем, Мария посмотрела на Лизу и сказала:
– Кажется, пронесло. Когда ты произнесла «Париж», у меня едва ноги не подкосились.
– У меня самой всякая тошнота прошла, – поникла головой Лиза, осуждая себя за неосторожность.
– Но ты хорошо вывернулась, – похвалила Мария.
– Думаешь, она больше не сомневается, кто есть кто?
– Сомневается, – сказала Мария. – Потому что Севастьяна Буслаева всегда сомневается в других людях. Поэтому ее никогда никто не обманывает. Но, как мы с тобой решили, она нам не враг. Поэтому с ней мы будем состязаться любви к искусству. Верно?
– Согласна. Маскарад, да?
– Но только бы нам не переборщить. Помнишь, как говорила наша тетушка? Для чего на маскарад надевают личины? – спросила Мария.
– Чтобы под маской скорее найти того, кого ищешь, – ответила Лиза.
– Она была права. Потому что каждый человек все равно подбирает ту маску, которая подходит ему по сути, не отдавая себе в том отчета. Я замечала много раз.
– Как и тот, кто выбирает себе собаку, – неожиданно добавила Лиза.
– Ты про мопса нашего батюшки? – изумилась Мария. – Ты еще помнишь его?
– Да как же такое забыть? – Лиза засмеялась. – Если наш батюшка всю жизнь вгрызался в книги, то, мопсик делал то же самое, только в буквальном смысле. Ты ведь помнишь, после чего его отлучили от кабинета? – Взгляд Лизы стал мягким, каким он становился всегда, стоило ей вспомнить об отце.
– Да уж, конечно. Мопсик совершил почти непоправимый грех, – добавила Мария.
– Только обложку удалось выправить после его зубов. Она у старинного Евангелия оказалась из очень крепкого дерева и потому не по зубам. Бархат немного подпортил, и все. Зато внутри… Он ведь сам даже клипсы отстегнул, чтобы раскрыть!
– Но как мудр был наш отец, верно? Он сказал, что образованные люди, а это все Добросельские, помнят наизусть строки, которые съел его любимый мопсик. Поэтому не стоит его предавать совсем уж суровой опале… А знаешь, я так волновалась, когда к нам пришел Федор и уставился на этот фолиант. Я думала, а вдруг он захочет открыть его?
Лиза засмеялась:
– Отец держит его на виду, потому что считает его все равно полным святости. Если помнишь наизусть все тексты, а он их помнит…
– По-моему, наш отец помнит абсолютно все, что читает, – перебила ее Мария…
– Верно, – согласилась Лиза. – Так если помнишь все тексты, говорил он, то при одном взгляде на фолиант они выстраиваются у тебя в голове. Но если бы Федор заглянул под бархатные корки, он бы испытал настоящее потрясение. Внутри-то почти ничего…
– Но потом я поняла, Лиза, почему он так пристально смотрел именно на эту книгу, – сказала Мария. – У его матери было в точности такое Евангелие, с гравюрами внутри. Между прочим, оно и сейчас лежит в той комнате, которая всегда была ее. Федор часто читает эту книгу. – Мария улыбнулась, а когда снова подняла глаза на Лизу, вдруг спросила: – Лиза, мне страшно тебя спросить, но… – Мария покраснела. – Но мне нужно это знать. Я не могу от этого отстраниться…
– Я знаю, о чем ты. Ты давно хочешь это узнать. – Лиза улыбнулась. – Чувствовала ли я… то же самое, что и ты, когда я была с Федором?
– Да, – одними губами произнесла Мария, и лицо ее побелело.
– Я много раз говорила тебе, что когда Господь поделил нас, то способность любить Федора он отдал тебе, а мне зачать от него. Для тебя. И выносить дитя для тебя. Это правда.
– Как это странно звучит! – Мария закрыла лицо руками. – Что сказал бы Федор, если б узнал!
– Не думай об этом. Он не должен узнать. Он никогда не узнает.
– Но, Лиза… Ведь когда ты родишь… в тебе что-то изменится. А во мне – нет. Как же я буду… Как же он будет меня любить?
– Он любит тебя так, что не станет искать никаких перемен. Ты сама не ищи. Поняла? Ты его единственная женщина, которая будет с ним всегда. Он не захочет тебя ни кем сравнивать. Да и как? Если ты будешь его единственной женщиной… ты ведь понимаешь, о чем я говорю? К тому же, я знаю, что рожу ребенка быстро, без натуги. Без всяки неприятных последствий, о которых написано в книге доктора, которую ты начала читать, если ты беспокоишься об этом.
– Откуда ты знаешь, что все обойдется?
– Французский доктор мне сказал, что Создатель будто нарочно приготовил меня для этого занятия. – Лиза засмеялась.
Мария смотрела на сестру круглыми глазами. Настроение ее менялось к лучшему.
– Правда? Значит… ты родишь своему посланнику кучу детей?
– Да, целый департамент по иностранным делам, – засмеялась Лиза.
