Текст книги "Прощай, пасьянс"

Автор книги: Вера Копейко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

19

Зима налетела на Лальск, как она обычно это делала, – в одночасье. Словно поблизости была, поджидала за ближайшей сосной – и нате вам, явилась.

Белым-бело за окном, увидела Мария, встав утром и отодвинув штору на окне.

– Ого, – выдохнула она, – какая красота!

Весь двор стал таким белым, до рези в глазах. Как хорошо, подумала она, что успела перенести розы в дом. То, что однолетние цветы ушли под снег, не страшно. Их век короток, всего-то длиной в северное лето. Через год сами вырастут, они без посторонней помощи заботятся о своем потомстве.

Она накинула на плечи пуховую шаль – какой бы неожиданной ни была зима, но никого здесь врасплох не застанет. Мария шла по дому, в теплом воздухе она чувствовала запах затопленных, но за лето отвыкших от дров и пламени печей-голландок. Ни в одном другом доме в Лальске нет таких. Федор высмотрел их за морями и велел построить у себя на новой половине дома. Круглые, обшитые черным железом, они высились от пола до потолка, быстро нагревались и щедро отдавали свой жар комнатам.

Никодим мастерски топил печи, никогда никакого дыма. С самого начала своей жизни в этом доме Мария полюбила Никодима, как и всех, кого любил Федор.

Никодим был интересен ей не только как истопник, он разводил ловчих птиц. Соколы жили у него в отдельной сараюшке, чистой, всегда прибранной, в которой никогда ничем не пахло, только теплом. Среди соколов был один, по имени Ясный, с которым Никодим и Федор ходили на охоту. Однажды они взяли с собой Марию. Это было в ее первую весну в Лальске. Тогда Мария и Федор даже помыслить не могли, чтобы расстаться хоть на миг.

Мария улыбнулась, отодвигая воспоминания. Это уже потом Федор, как и прежде, до женитьбы, уезжал на недели и месяцы за товаром и с товаром.

Лизина дверь была приоткрыта, Мария скользнула в спальню к сестре, почти не сомневаясь, чем она занимается. Конечно, стоит у окна, как только что стояла она сама. Потому что белизна первого снега завораживает каждого, успокаивает и примиряет с жизнью, что бы в ней ни происходило. Природа словно укрывает на время все тревоги и волнения, ожидания и надежды. Она просит людей: остыньте, отдохните от суеты, от страстей, чтобы весной снова взяться за жизнь с еще большей энергией.

– Мария, – не оглядываясь, позвала Лиза от окна, – ты только взгляни на калину и черемуху.

– Я уже видела, – отозвалась Мария, подходя к сестре. – Какая ранняя зима, птицы даже не успели склевать ягоды. – Она подняла со стула такую же, как на ней, пуховую шаль и накинула сестре на плечи.

– Давно я не видела такого начала зимы, – кутаясь в шаль, сказала Лиза, чувствуя, как тепло разливается по всему телу.

– А я думала, зимой тебе захочется залечь в берлогу, как медведице, – ответила Мария.

– Я сама так думала, но теперь я просто жажду, – зеленые глаза блестели неукротимым желанием, – зимних радостей!

– Каких же?

– Всяких!

– Например?

– Кататься в санях! В собольей шубе! Под звон бубенцов!

– Лубочная картинка! – фыркнула Мария.

– Но я хочу! Сегодня же! – не унималась Лиза.

– Хорошо, – согласилась Мария. – Желание беременной женщины – закон, – сказала она. – Я тоже хочу того же, что и ты. Сейчас же пойду и скажу Анне, чтобы она вынимала теплые вещи.

– Анна по-прежнему тоскует? – спросила Лиза.

– Мне кажется, – сказала Мария, – она понемногу приходит в себя. Вчера она вдруг сказала мне: только бы зиму пережить.

– Ее усатый и бородатый, видимо, уехал?

– Скорее всего. Но она молчит, а я не спрашиваю.

– Понятно. Да, – остановила Марию Лиза, – скажи Анне, чтобы она как следует проветрила собольи шубы. – Она наморщила нос. – Не могу терпеть лежалого затхлого запаха… – Лиза снова поморщилась.

Санки летели по главной улице Лальска, щедро присыпанной снегом, сестры сидели, укрытые медвежьей полстью, хотя мороз был еще не так крепок, чтобы заворачиваться в нее. Они скорее всего завернулись в нее, желая казаться невидимыми для чужих глаз. Но, как они говорили сами, всякая личина помогает лишь поскорее открыть, кто прячется от чужих глаз. Горожане останавливались и шептали друг другу: «Сестры катаются!» Тройкой лошадей правил Никодим. Бубенчики звенели, как хрусталь бокалов на свадьбе. Никодим прицепил самые звонкие, а их у него целое собрание.

Сестры смотрели по сторонам, радуясь чистоте и белизне, разлитой повсюду. Особенно хороши стали белоснежные церкви. Они всегда в этом городе содержались в порядке, на фоне зимы не казались темно-белыми, как со смехом определили сестры цвет здоровенного кобеля, который на пустынной ярмарочной площади ловил себя за хвост.

– Смотри, ошалел от зимы, – засмеялась Мария.

Лиза повернула голову, но санки уже пролетели мимо.

– Никодим, мы хотим в лавку, – попросила Мария.

– В которую новые ткани завезли? – спросил он, хотя сам хорошо знал куда. Жена Федора Степановича никогда не упустит случая, чтобы зайти туда.

– Да, Никодим. В нее.

Лошади повиновались Никодиму, как и всякая живность, с которой он имел дело. Они встали, замерли, стоило ему легонько натянуть поводья.

– Прибыли, – объявил он, вышел из саней, отбросил полсть и помог выйти сестрам. Он всегда ими любовался, а сейчас, глядя на них, глаз не мог оторвать. В своих соболях они чудо какие раскрасавицы. Ну, подумал он, сейчас начнется шипение во всех углах, если в лавке народ.

В лавке пахло свежей мануфактурой, вошедшие тотчас уловили этот особенный запах. Приказчик немедленно подскочил к ним, расплылся в медовой улыбке и провел к прилавку.

– Какая приятность, – шелестел он тихим голосом. – Мария Васильевна, Лизавета Васильевна… Не знаю, что удовлетворяющего вашим изысканным вкусам и предложить. – Он замер на миг. – Федор Степанович и не такое имеет… – решил прибедниться он.

Мария и Лиза щупали ткани, рассматривали пяльцы для вышивания, мотки разноцветных ниток. Зима длинная, надо запастись работой, не будешь же на самом деле спать в берлоге, как медведь…

Потом они осмотрели свечи, выбрали самые свежие и с хорошим запахом, купили несколько десятков.

He пропустили они и уголок со сластями. Сушеные финики, грецкие орехи хоть и есть в кладовой, но нового привоза всегда вкуснее.

В лавке народу было не так и много, но все, почтительно раскланявшись с сестрами, отошли подальше. В городе их считали скрытными и надменными. На балы в богатые дома не ездят, сами балов не дают. Чего только делают в своем доме за высоким забором – никому не ведомо. Спасибо почтмейстеру – следит, что им присылают и кому они пишут. Рассказывает, как самые свежие городские новости, что чуть не каждый день из Москвы в дом Финогеновых шлют журналы, газеты и книги.

Мария всегда замечала, что на нее смотрели особенно внимательно, когда они с Федором появлялись в лавках или на ярмарке. А однажды она услышала странный разговор, смысл которого сначала не поняла. У нее за спиной говорили два голоса, когда она разглядывала на прилавке кружева, привезенные из Кукарки на ярмарку. Она хотела понять, лучше ли они, чем у Анны.

Первый голос сказал:

– А голова у нее небольшая.

– А ты думала, она растет у нее как тыква? День изо дня?

– Так она же, говорят, каждый день читает. Куда слова-то складываются, как не в голову?

– Так думаешь?

За спиной Марии повисла задумчивая тишина.

– Поглядеть – сама-то какая худая, – снова произнес первый голос.

– Так если одну голову кормить, каким тело будет?..

Мария осторожно повернула свою, как она услышала, кормленую голову и обнаружила за спиной двух дородных теток. У них головы были гораздо меньше тела.

Дома она рассказала Федору, какая у него жена, на взгляд просвещенных горожан. В ту ночь он обнимал ее еще крепче, чем раньше, а любил еще более страстно. А когда лег рядом с ней без сил, прошептал:

– Ну вот, я задал корму и твоему телу. Оно будет толще; чем твоя голова.

…После катания сестры вернулись такие румяные, какими бывают местные люди только после бани. Щеки горели, глаза сияли. Анна подала им самовар и большое блюдо свежих пирогов с капустой.

– Что за жизнь! – Лиза потянулась, выгнулась, и Мария заметила, как округлился ее живот.

Анна тоже это заметила. То чувство, которое она при этом испытала, она постаралась не выказать. Но в чай положила лишний кусочек колотого сахара, потрясенная. Выходит, она не обманула Анисима.

…Зима, какой бы длинной она кому-то ни казалась, прошла для сестер быстро. Наверное, потому, что они ждали весну так страстно, как никогда. Лиза чувствовала себя на удивление хорошо.

– Тебе на самом деле ничуть не тягостно? – спрашивала Мария, открывая книгу по акушерству, которую они изучали, сравнивая все перемены и ощущения с тем, что написано профессором.

– Нет, – отвечала Лиза. – Французский доктор был прав – я просто создана для того, чтобы вынашивать детей.

Зима выдалась холодной, в трескучие морозы, когда деревья под окном на самом деле трещали, сестры все больше времени проводили в доме. Они не сидели без дела, не приученные к праздности, им скучно не было.

Каждый вечер и каждое утро Мария молилась о Федоре. И сердце ей подсказывало, что он тоже молится о ней. Не мог он прислать ей письмеца, не мог передать привет оттуда, где он был сейчас, но внутренняя связь душ, которая повлекла их друг к другу, уверяла ее: у него все в порядке.

На Рождество они ходили поздравлять Севастьяниных детей, одарили каждого кульком подарков, которые приготовили сами вместе с Анной. Занимаясь столь приятным делом, думая о Софьюшке, которая тоже получит подарок, Анна вдруг призналась, кто такая ее «знакомая».

– Да что ты говоришь? – изумилась Мария. – Ты знала его раньше?

– Да. – Анна кивала. – Я пошла за ним по первому слову…

– Он был так хорош? – спросила Лиза, заворачивая грецкий орех в золотую бумажку.

– Не то слово. Он был для меня все равно что Бог.

– А потом ты встретила его здесь… – сказала Лиза, укладывая этот орех на дно бумажного кулька.

– Вот это да-а! Так где он сейчас? Если хочешь, ты можешь снова поехать к нему. – Мария посмотрела на Анну в упор, желая услышать честный ответ на столь щедрое предложение.

– Поезжай. Нельзя упустить свое счастье, – подхватила Лиза, заворачивая новый орех теперь уже в серебряную бумажку.

– Спасибо… Вы такие добрые, – сказала Анна. – Я бы с радостью, – вздохнула она. – Но он уехал. На всю зиму подался в Москву. Он говорит, что здешняя зима слишком для него холодна и скучна.

– Так он поехал… развлекаться? – Сестры уставились на Анну. – Так он…

– Нет, нет. Он не бездельник. У него там дела, – заступилась за него Анна. При этом подумала: хотела бы она сама узнать, что за дела у него в Москве на всю зиму.

– Он приедет весной? – спросила Мария.

– Весной, – кивнула Анна.

– Как и Федор, – сказала Мария, словно специально для того, чтобы лишний раз произнести имя мужа.

– Вот-вот. Анисим так же мне сказал, что приедет в канун возращения Федора Степановича.

Женщины молчали. В комнате слышалось лишь шуршание бумаги.

– Значит, все мы ждем одного и того же – весны, – заключила Лиза.

Сколько бы ни длилась зима, весна все равно не пропустит свой срок и явится, чтобы встревожить души горожан. А в этот год она как будто торопилась – всем на радость. Морозы сменились метелями в самом начале февраля, а после метелей, уже в марте, капель услаждала сердце. Дзинь… Дзинь… Динь… Динь.

А потом и вовсе чудеса – когда это было, чтобы грачи расхаживали по проталинам уже в самом конце марта?

Лиза совсем не полнела, только спереди чуть. Мария смеялась, вспоминая разговор теток на ярмарке.

– Ах, Лиза, как мы с тобой похожи! Не в коня корм. Я читаю – а голова не пухнет. Ты ешь за двоих и не толстеешь.

– Не-ет, не выйдет. Не жди. Доктор сказал, что если раскормить дитя, то самой будет хуже. Пускай родится мал, но здоров.

Севастьяна теперь без всяких колебаний называла Лизу Марией. И всякий раз, уходя, предупреждала: если что надо – тут же зовите.

Удивляла всех Гуань-цзы, которая стала тенью Лизы. Настоящей Лизы, разумеется. Она смотрела на нее так пристально, будто хотела что-то понять.

– Может быть, тоже хочет родить? – спрашивала Лиза, гладя кошку по спине.

– Она не может, – сказала Мария. – Гетеры не для этого задуманы.

– Не хочешь ли ты сказать, что твой свекор привез ее из Китая уже лишенную надежд на радости плоти?

– Именно так, – согласилась Мария. – Потому она так к тебе и льнет. Всегда влечет недоступное.

От батюшки из Москвы приходили письма, в которых он сообщал о своих делах, дороже которых для него ничего не было на свете.

«Платон Петрович Бекетов, – писал он, – расширяет свою типографию. Да и сам расширяется, обретая все большую власть. Он стал председателем Московского общества истории и российских древностей. Теперь печатает еще больше сочинений русских авторов. В их числе и любящий вас батюшка». Он прислал им две только что вышедших книги – «Пантеон российских авторов» и «Собрание портретов россиян, знаменитых своими деяниями».

– Как думаешь, батюшка будет счастлив, что у него наконец родится внук? – спросила Лиза сестру.

– Еще бы. Он непременно захочет, чтобы он стал ученым, – засмеялась Мария.

– А ты бы хотела, чтобы он кем стал? – спросила Лиза.

Мария помолчала, потом сказала то, что сильно удивило Лизу:

– Я бы хотела, чтобы он долго-долго оставался маленьким.

– Почему? – Брови Лиза поползли вверх.

– Потому что у меня больше никогда не будет маленьких. А я так их люблю!.. – Мария покачала головой.

Лиза засмеялась:

– Ну, мы еще посмотрим…

– Если ты родишь побольше детей от своего посланника, то я согласна принять их на воспитание, – сказала Мария.

– А что – верная мысль, – встрепенулась Лиза. – Я буду путешествовать по миру с мужем, а детей оставлю на тебя!

Упорные мартовские капели на пригорках пробивали снег до земли, и среди дня на солнцепеке можно было уловить запах влажной земли, которая готовилась принять в себя семена. Этот запах будоражил душу и тело, все силы, все соки, вся кровь приходили в движение. Они жаждали немедленного выхода, с ними было так трудно справиться.

* * *

В движение приходили и те силы, которые нельзя было назвать благотворными. В то самое время Павел и Анисим собирались из Москвы в Лальск.

– …Ты готов? – спросил Павел, глядя, как Анисим поднимает свой саквояж. – Я тоже выхожу, – сказал он.

– Не рано ли мы едем? – Анисим провел рукой по бритой щеке. В Москве он не решался носить бороду – себе дороже. Но в Лальске он забудет о бритье щек. Как забудет, и о немецкого кроя сюртуке. Он снова наденет русскую рубаху и полотняные штаны.

Вспомнив о своем лальском доме, он вспомнил и об Анне. Он возьмет ее к себе снова, без нее никак не обойтись в том деле, которое задумано. Что ж, можно из этого снова извлечь немало радостей. Хорошая баба…

Ему вспомнились намеки, которые он строил ей и Софьюшке. Отсюда, из большой далекой Москвы, они казались ему смешными. Господи, он, Анисим, – семейный человек! «Да брось, Анисим. Это не про тебя, – говорил он себе. – Не смеши народ».

А что про него? – спрашивал он себя. Ясное дело что. Карточный стол в Москве, игра, деньги. Снова игра… Та, что всю зиму. Карта шла к нему как шальная. Деньги тоже шли. Но их надо больше, больше!

За ними они сейчас и отправятся в путь. Они с Павлом знают, что плод почти созрел – этот плод зрел всю зиму, теперь об этом известно совершенно точно. Анна прислала письмецо, как и обещала. За это он купил ей подарок. Пустячок, но для нее большая радость от любого пустячка. Эх, женщина все равно что кошка. Погладь, одари лентой, и она твоя.

Анна хотела французской ароматной воды. Для него старается.

Он посмотрел на Павла, который шел из своей комнаты с саквояжем, и почувствовал досаду – поскорее бы сделать дело и расстаться с этим болваном. Ну сколько можно кидать деньги на Шер-Шальме, на Жанлис и черт знает на кого еще? Но ничего, скоро их пути-дороги разойдутся. Уже недолго.

Они сели в почтовый экипаж, который ждал их возле крыльца того дома, в котором они снимали меблированные комнаты, и поехали в Лальск на перекладных.

20

Рано утром Анна закрыла за собой дверь и ступила на жесткую, еще не отросшую траву. Она оглянулась на дом, где все еще спал Анисим. Сердце ее зашлось от счастья – он приехал в Лальск и первым делом, как говорит, кинулся за ней. Соскучился.

Он и впрямь подкараулил ее возле лавки, куда она ходила за пряниками, и Анна, увидав его, чуть не упала без чувств на дощатый, скользкий от талой воды тротуар.

Анисим привез ей подарок, значит, доволен ею. Она тоже довольна – не обманул. Так, может, и потом не обманет?

Он выспрашивал про ее жизнь с сестрами. Про Марию, какой у нее срок, Анна знала теперь многое, рассказывала Анисиму, какая легкая беременность у Марии. Она говорила об этом, а сама загадывала – может, и у нее будет такая, потому что казалось ей, что Анисим захочет детей.

Сейчас она направилась к реке поискать, не пробился ли молоденький щавель на пригорке. Самый нежный он в эту пору, она хотела сварить Анисиму суп, который он так любит – со щавелем и пшеном.

Анна нашла несколько кустиков, сорвала темно-зеленые листочки и несла их в фартуке, который прихватила с собой. Продираясь сквозь заросли прошлогодней малины, чтобы с тылу подойти к дому, она услышала топот лошадиных копыт. Осторожно выглянула из кустов – кого это принесло к ним в такую рань?

Она узнала рослого жеребца темного цвета. Узнала и седока. Конечно, не кто иной, как Павел Финогенов возвышался в седле, он сидел прямо, как сидят все низкорослые мужчины. Они, заметила Анна, всегда выбирают самых могучих жеребцов. Чтобы выше казаться и сильнее, чем Господь создал.

Чего ему понадобилось от Анисима в такую рань?

Анна незаметной тайной тропкой подошла к дому и спряталась в зарослях малинника. Оттуда ей хорошо видно крыльцо.

На первый же стук в окно вышел Анисим. Как будто не спал вовсе, едва она выскользнула за порог.

Анна свела брови, пытаясь вспомнить их ночной разговор… Но стоило ей подумать о ночи, как в голову лезли не слова, а другое. Что делали его руки… Ах, где они только не были, его руки, и чего только не выделывали…

– Ты что-то раньше времени. – Анисим потянулся, выйдя на крыльцо, почесал грудь под белой рубахой, зевнул.

Анна почувствовала сердцебиение… Жар охватил все тело.

– Не спалось, – бросил Павел, не слезая с коня.

– Такой молодой – и вдруг бессонница? – ехидно поинтересовался Анисим.

– Мадам прислала новое предупреждение, – быстро проговорил Павел, не обращая внимания на тон Анисима.

– Испугался?

Павел дернул плечом, словно отводя напрасные слова от себя.

– Ты, надеюсь, не расхотел денег? – спросил он, поигрывая уздечкой, отчего жеребец неодобрительно фыркнул. – Или ты приехал в Лальск навсегда?

– Да нет… – Анисим подтянул кальсоны, которые вчера ему дошила Анна.

– Тогда чего мы тянем?

– Но Анна сказала мне, какой срок. Пока рано. На кой она нам нужна сейчас-то?

Анна замерла и еще сильнее вжалась в кусты. Колючки малины впивались в тело, она вышла в нижней белой льняной рубахе, прихватив с собой только фартук для щавеля. Она не собиралась забираться в чащобу. Она ведь только пройтись хотела, оглядеться.

Нахальный дрозд едва не сел ей на голову, но передумал, устроился на ветке березы. Спасибо еще, что не затрещал, как сойка. Не выдал ее. Значит, она надежно затаилась. Анисим заметил бы сразу, он хорошо знает повадки зверей и птиц.

Так вот в чем дело! Анна торопливо вдохнула влажный воздух, едва не закашлялась и выругала себя за безудержное волнение.

Так же она волновалась в самую первую ночь, когда вышла из дома Финогеновых, оставив сестер и не сказав им, куда убегает, отправляясь на свидание к Анисиму.

Она шла тогда по темным улицам, да нет, не шла – летела, устремляясь туда, где он ее ждал.

Ноги несли ее туда, куда велено ей было прийти в ту ночь. На ярмарочную площадь, к коновязи, где целыми днями народ, где и на ночь не убирают длинные прилавки, только прячут от воров и от дождя свои товары приезжие купцы в амбары.

В таком ряду они и встретились с ним днем. И… оба обомлели.

Она едва не застонала сейчас, сидя в колючих кустах, чувствуя, как затекают ноги и руки, вспоминая сладостное чувство, которое едва не лишило ее сил, когда она узнала в чернобородом мужчине Анисима.

– Рада… Ох, рада… Вижу, что рада мне. Не обманешь, – говорил тогда Анисим, стискивая руку Анны повыше локтя.

Она вспыхнула от его прикосновения. Никто никогда не вызывал в ней такого огня. Силой бесшабашной и лихой веяло от этого человека. Ах, как не хватало ей этого ощущения с тех самых пор, как они расстались. Как тосковала Анна по простору, которого столько было кругом и, кажется, во всем мире, но невозможно одной кинуться в этот простор! Потеряешься. А вот с ним бы… Но его рядом не было.

А больше ей было не с кем. Но хотелось, как, видимо, захотелось ее бабке, которая бросилась в объятия русского плотника, посланного поучиться в Голландию мастерству. То было время, когда русский царь Петр Первый желал обучать ремеслам, умениям и наукам свою молодежь. Но молодежь училась не только тому, за чем послана.

Когда плотник вернулся с голландской женой, тесно им стало ходить в колючем ярме на шее – подчиняться тем, кто выше родом, но ученым меньше, чем они. Молодые сбежали из столицы в глухой вятский край, в городок под названием Кукарка.

И что же? Это от ее бабушки пошло умение плести кружева, и нет иных кружев на севере, цена которых была бы выше. Да и плотник оказался не промах – он, рассказывают, говорил, что кружева еще красивее, когда рассматривать их поверх сосуда с вином, а уж потом за них платишь.

Не простое вино он гнал на своей винокурне, а кое-что покрепче…

Но Анна всегда хотела вернуться в Европу. Для начала она собиралась добраться до Москвы, наняться горничной в богатый дом. Но не случилось, на ее пути попался Анисим, после той встречи она оказалась не в стольных городах, не в городе своих грез – Париже, а сначала в Вятке, потом в Лальске. Что ж, богат этот купеческий город, а дом Финогеновых – из первых в нем.

Полюбила она и Марию, которая давала ей столько свободы, сколько хотела сама Анна. И Лизу тоже. Кто бы другой отпустил ее и прошлым летом и сейчас, кроме как эти сестры, которые стали друг для друга горничными? Они и Наталью отпустили, которая не слишком-то понравилась Анне своими парижскими замашками.

Сестры с тех лор, как уехал Федор, одинаково одевались и причесывались. Они стали как одно лицо и одно тело. Анна, которая давно перестала удивляться их сходству, сама их путала не раз, особенно поутру, когда их лица были одинаково бледны. Они даже ели одно и то же. Но Анна привыкла и перестала удивляться.

Когда Анисим подошел к ней на площади, взял за руку и оглядел с ног до головы, она уже знала, что пойдет с ним, куда бы он ее ни позвал. И нет ей дела ни до кого.

– Ты все так же хороша, как тогда…

Тогда – означало многое в ее жизни. Тогда – ей было меньше лет, чем сейчас. Тогда – все то, что произошло в Кукарке.

Тогда тоже была ярмарка, на которую она вынесла свои кружева. К ней подошел молодой щеголь, окинул взглядом, обвел рукой прилавок и сказал:

– Все мое.

Она молча подняла к нему заалевшее лицо.

– И ты тоже, девушка, – добавил он таким голосом, от которого ее сердце готово было лечь ему на ладонь.

Анна медленно сложила кружева и протянула их мужчине.

Он взял всю стопку, потом схватил за руку.

– Деньги – после.

Она не выдергивала руку, словно завороженная его силой. Не об этом ли она мечтала и томилась ночами в своей девичьей постели? Так что ж сейчас-то противиться?

Он вел ее через ряды, и не пугали ее взгляды торговцев – да их и не так много было, этих взглядов. У каждого своих дел по горло и своего интереса. Но все же перехватила несколько – не могла не насладиться завистливыми девичьими. Он вел ее так, словно навсегда хотел сделать своей.

Никто не знал этого мужчину в высоких черных скрипучих сапогах, подпоясанного кожаным дорогим ремнем. Что ж, на то и ярмарка, чтобы на нее собирались все окрест.

Он подвел ее к своему коню, усадил перед собой, и понеслись они, глотая горячий ветер…

В ночь их встречи в Лальске Анна тоже шла, глотая ветер, который поднялся внезапно, словно желая яснее напомнить прошлое.

– Эй… – услышала она тихий голос. – Сюда.

Анна замерла, соображая, откуда идет этот голос. Ветер загнал луну за тучу, будто нарочно, чтобы спрятать Анисима, заставить ее найти его своим сердцем.

Она нашла.

Анна кинулась ему на шею, когда он выступил из-за столба, к которому был привязан его жеребец.

– Здравствуй, Анна. – Он поцеловал ее в губы. – Как я соскучился по тебе!

Она засмеялась:

– Неужели в Москве никого не нашел?

– Находил да бросал.

– А меня?

– Снова нашел, – прошептал он, уткнувшись ей в шею. – Поехали.

– Поехали, – сказала Анна и выпрямилась. – Поехали скорей.

– Тебя ждет светлица, милая моя, – шептал ей на ухо Анисим. – Но глаза я тебе завяжу, потому что это мое тайное место.

Анна засмеялась, вытянула шею ему навстречу.

– Вяжи, – сказала она и закрыла глаза. Потом добавила: – Ты чего-то боишься?

– Не спрашивай, – сказал он, усаживая ее на жеребца. Потом она почувствовала, как ее спина сама собой вжалась ему в грудь.

Она не знала, долго ли они ехали, но знала одно: вот так она готова катить всю свою жизнь.

Конь фыркал, утомленный, значит, лениво соображала Анна, они едут не большаком, а тайными тропами. Ветки деревьев хлестали по плечам и кололись, стало быть, пробираются сквозь тайгу.

Наконец она услышала долгожданное «Тпруу…»

Жеребец замер как вкопанный.

– Прибыли, – объявил Анисим. – Вот ты у меня и в гостях.

Он снял ее с коня, поставил на ноги, обнял за плечи и повел в дом. Так бы шла и шла, обнятая этими руками, а колени подгибались от предощущения счастья.

Дверь стукнула. Повязка с глаз упала.

– Ну вот, это мой дом.

Анна проследила, как красный шарф, которым были завязаны глаза, опустился на лавку.

– Ох! – выдохнула она, оглядываясь и привыкая к свету свечей. Бревенчатые стены увешаны дорогими персидскими коврами, пол накрыт похожим ковром. Она бросила взгляд на широченную кровать под узорчатым, затканным серебром покрывалом.

Анна перевела взгляд на Анисима. По его лицу было ясно, как доволен он ее изумлением, как хочет он повалить ее на кровать. Она сделала несколько шагов по ковру. Он был мягкий, ноги в сапожках из тонкой светлой кожи, подаренных Марией, легко скользили по узорам.

Он растянул в усмешке алые губы, окаймленные бородой и усами.

– А если я тебя отсюда никогда не выпущу… Не страшно?

Анна улыбнулась:

– Да хоть на всю жизнь. – Она облизала губы, неотрывно глядя на Анисима. – Может, я только о том и мечтала, Анисим.

– Что ж, и молилась?

– А ты как думал?

Он засмеялся:

– Ладно, чего зря болтать. – Он расстегнул свой кафтан из дорогого сукна, не отрывая глаз от лица Анны. Она следила за его движениями, отмечала, как вздрагивают пальцы.

– Оголодал, – усмехнулась она.

– Да и ты тоже. Я вижу, куда ты смотришь.

Она заалела.

– Не в одни же глаза смотреть…

– Сейчас, сейчас…

Он отбросил кафтан, будто расставался с ним навсегда и никогда больше не собирался надевать его. Шагнул к Анне, и обнял ее, утыкаясь в шею короткой бородой.

– Ну, здравствуй, здравствуй, дорогая. – Жесткая борода прошлась по одной щеке, потом по другой. Глуховатый голос заставил затрепетать сердце.

Она молчала, подставляя щеки. Потом почувствовала уверенные губы на своих губах. Рот раскрылся сам собой, выдохнула. Его руки вздернули подол тяжелой шелковой юбки темно-синего цвета и припали к бедрам.

– Шелковая ты моя, кружевная… – Он стиснул бедра, обхватил их пальцами, потом руки скользнули вперед и застыли на животе. – Пошли…

Простыни пахли мятой и чем-то еще, от чего кружилась голова и все плыло. Сладковатый запах дурманил голову, а тело становилось податливым, как тесто, которое давно готово и само собой вылезает из квашни. Она изгибалась так, будто не было в ней костей. Внезапно ей представилось, она – не она вовсе, а угорь. Рыба – не рыба, одному Богу известно, кого он хотел создать. И создал.

Из горла Анны вырвался смешок, когда ей показалось, не только она одна угорь. Был еще один, который скользил по ней, твердый и сноровистый. Она открыла глаза, взглянула, но он уже спрятался… и заставил ее вскрикнуть. Анна увидела, как в темноте сверкнули глаза Анисима.

– Кричи, кричи. Во всю мочь кричи! Тут никто не услышит. Ах, как люблю я, когда подо мной кричит женщина!

Его слова с трудом продирались сквозь толстую пелену какого-то тумана.

– Только француженки кричат, как ты. Наши бабы даже не стонут… Все молчком, – ухмыльнулся он.

Она снова открыла глаза, чувствуя, как ее живот вот-вот задрожит… Если был бы свет, подумала она, то его глаза полыхнули бы синим огнем.

А потом и он закричал. Нет, скорее то был рык, который издает животное в миг победы.

Анисим тяжело дышал, придавив Анну, но она радовалась этой тяжести и слушала, затаившись, как колотится его сердце.

За окном кончалась короткая летняя ночь. Она хоть и пошла уже на прибыль, но все еще была коротка.

Анна лежала и смотрела на рассвет. Она не была наивной девушкой, как тогда, в Кукарке, она знала, что мужчина берет и бросает. Но сейчас ей казалось, что этот рассвет обещает что-то другое в жизни. Ей стало тревожно…

Он наконец пошевелился, выныривая из сна. Посмотрел на нее. Глаза были сытые, спокойные. Он разглядывал ее.

– Анна, какая у тебя шея… Как у лебедя! Нет такой шеи во всей земле Лальской!

– Есть, – оборвала она его, обнимая за голову и притягивая его губы к себе.

– Да где же? – деланно изумился он.

– Вот, – сказала она, взяла его большую руку и положила себе на шею. – Разве она не на земле Лальской?

Он на секунду опешил, потом захохотал.

– Вот за это я тебя и люблю! За несхожесть с другими женщинами.

– Шутишь, Анисим? Или льстишь мне? А может, все мужчины говорят так своим женщинам?

– Не шучу и другим не говорю, но тебе – говорю. А чего шутить-то? Люблю за то, что не изображаешь, как тебе обидно слушать, что я сравниваю тебя с другими.

– А зачем? Мы вольные птицы. – Она помолчали. – Не лебеди.

Он усмехнулся:

– А ты хотела, чтобы как лебеди, вместе? Только честно.

– Честно? А как это, Анисим? – спина одеревенела. Сладкие знания делали нынешние мысли еще горше.

– Честно – это когда правда.

– Правда на сейчас? Или на завтра?

Он засмеялся.

– Ох и вопрос ты мне задала, Анна! Не ответить…

– И не надо. Ты ведь сам правду не скажешь, с чего ты меня сюда привез, глаза завязал.

Он повернулся и приподнялся на локте.

– Глаза завязал, чтобы завлечь покрепче. – Он улыбнулся. – Не веришь, что твоей любви захотел?

– Верю. Я тоже захотела. Потому и поехала с тобой. – Она помолчала. – Снова.