Текст книги "Прощай, пасьянс"
Автор книги: Вера Копейко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
4
Коляска подпрыгивала на неровной дороге, но Лиза не замечала тряски. Сейчас все ее мысли были заняты одним – поскорее увидеть сестру, которая позвала ее.
На помощь.
Стоило подумать о том, что ей предстоит, и Лиза чувствовала, как непривычно быстро колотится сердце, а холодный пот колет спину, несмотря на жару.
Сестра написала то самое письмо, которого она ждала. По сути, это письмо они начали писать давно и вместе, когда вдруг догадались о том, чем они, при полном сходстве, все же отличаются друг от друга.
Они продолжили его писать, когда Мария и Федор полюбили друг друга. Когда Лиза увидела заплаканное лицо сестры, сидевшей в комнате, не зажигая свечи, возле окна, за которым падал снег.
– Что ты здесь делаешь? – изумилась Лиза.
– Смотрю, – сказала сестра, вытирая слезы.
– Что ты видишь? – насмешливо поинтересовалась Лиза. Она явилась в прекрасном настроении после прогулки верхом.
– Снег все накрыл белым. Все, что было. Значит, все умерло. Для меня по крайней мере. – Мария всхлипнула. – Ну и пускай, – проговорила она, сморкаясь в батистовый платочек.
Лиза перестала расстегивать золотые пуговицы на зеленом платье для верховой езды.
– Ты о чем? – нахмурилась она, все еще находясь во власти недавнего полета на Резвунчике. Она пока не отошла от гонки, мышцы ее хрупкого, как у сестры, тела хотели продолжать движение, потому что конь заставляет всадника напрягать каждую мышцу, чтобы удержаться в седле.
– Я о чем? – всхлипнула снова Мария. – Я…
– Ну да, ты, моя милая половинка!
– Ах, если бы точная половинка… – Голос Марии задрожал окончательно, она сдалась под натиском охвативших ее чувств. Батистовый платок был уже ни к чему. Ему не впитать в себя безудержный поток слез.
Полное несчастье угадывалось не только в голосе, но и в позе Марии. Ее домашнее голубое платье с высоким лифом натянулось на спине, а длинная рыжая коса безжизненно или равнодушно свисала по спинке стула. Точно коса жила отдельной жизнью, никак не связанной с Марией. Чужая.
– Ты сомневаешься? До сих пор? – не думая, спросила Лиза.
– А ты – нет? Ты забыла?
В голосе сестры Лиза услышала упрек, ее рука замерла на очередной пуговице.
Мария продолжала:
– Я о том, почему не могу позволить себе… – Она шумно набрала воздуха, словно испугавшись, что ей его не хватит.
Лиза почувствовала, как у нее самой слезы подступили совсем близко. Она уже знала, что сейчас произнесет сестра. Она метнулась к ней, обняла за плечи и заставила себя с неколебимой уверенностью сказать, опередив Марию:
– Ты можешь позволить себе любить и выйти замуж.
– Но как же… потом? После? Федор мечтает о наследнике.
– Он у него будет, – твердо сказала сестра.
– Доктор в Париже говорил совсем другое… – Голос Марии звучал тускло, каким стал заоконный свет.
– Но я не доктор. Я твоя половинка. Того, чего нет в тебе: есть во мне.
– Ох, Лиза!.. – Мария печально засмеялась. – Мы уже не те девочки, которые открыли то, что открыли.
– Но открыли, – заторопилась Лиза. – Сами, без всякого доктора. Потому что понимаем друг друга без слов. Вот ты сейчас наверняка скажешь, с кем я каталась, какой был подо мной конь? – Сестра попыталась с помощью легкого вопроса позволить Марии убедиться, что на самом деле им не нужны слова.
– Ты каталась с Жискаром на Резвунчике, – бесцветным голосом ответила Мария, но все же некоторую живость в тоне сестры Лиза уловила.
– О чем мы с ним говорили? – смеясь, спросила она. – Быстрее…
– Он в третий раз предлагал тебе выйти за него.
– А я?
– Ты согласилась.
– Ох! Ну что, убедилась? Мы все знаем друг о друге без слов, моя дорогая сестра.
Знала она и о том, что именно эта новость, о которой догадалась Мария, ввергла сестру в еще большую печаль. Она сидела без света в комнате и смотрела на снег, зная, что сегодня Лиза наконец даст Жискару свое согласие. Тогда, думала Мария, она останется один на один со своей бедой.
Да, бедой, поскольку Федор каждое письмо к ней заканчивал вопросом: когда?
Однажды Мария попыталась написать ему, в чем дело, почему она медлит с ответом. Она хотела написать ему прямо: если его не пугает, что у них не будет детей, то она согласна стать его женой.
Но Лиза схватила ее за руку.
– Мария, не думай, что все люди, а особенно те, кто окружает Федора, выросли с такими широкими взглядами на жизнь, которые воспитали в нас наш отец и наша тетушка! Своей искренностью, моя дорогая Мария, ты доставишь Федору неутолимую муку. Ты лишишь его радости жизни с тобой и надежды. Оставь ему надежду, а ему будет достаточно любви к тебе и твоей любви к нему. Понимаешь? Иногда лучше не знать что-то с самого начала, чем печальную правду. Не всем по силам справиться с такой правдой.
– Но он не может оставаться без наследников, Лиза, – упрямо качала головой Мария. – Ох, если бы мы тогда не поехали к Нотр-Дам…
– Скажи еще, если бы мы вовсе не родились, – фыркнула Лиза.
– О чем ты говоришь? – возмутилась Мария. – Наша мамочка ушла из жизни, подарив нам каждой по одной жизни! Мы должны прожить в радости, чтобы там, на небесах, она была нами довольна. Чтобы радовалась за нас!
– Ну вот, наконец-то. – Лиза вздохнула с облегчением. – Теперь узнаю свою разумную половинку. Поэтому снова повторяю тебе: наследник у Федора Финогенова будет. Все будет так, как мы с тобой давно решили…
– Но ведь ты выйдешь замуж!..
– Давай думать, Мария, что случай сам себя найдет…
Так и вышло, подумала Лиза, письмо сестры пришло как раз вовремя.
Она откинулась на кожаную спинку сиденья, оно было удобное и свежее, как и весь экипаж. Понятно, что Федор Финогенов распорядился прислать за свояченицей самый новый, лучший из своих экипажей. Кони тоже хороши, упитанные в меру, резвые и надежные. Лиза понимала толк в лошадях. Может быть, это новая вятская порода? В прошлый раз она не видела таких красавцев.
«Твой приезд будет истинным спасением…» – всплыли в голове строчки из письма Марии.
Лиза улыбнулась. Для нее самой в какой-то мере этот приезд может стать спасением.
Сердце глухо забилось. Нет, не надо, сказала она себе. Все так и должно быть. Это подтверждает давно понятую истину – они с сестрой единое целое. Если плохо одной, то у другой тоже все идет не так, как надо. Если у нее самой произошли такие тягостные события, то она понимала, насколько плохо Марии. Что ж, соединившись, они, сестры Добросельские, обретут себя снова. Тогда – прочь всякая слабость.
Теперь Лиза стала ощущать неровности дороги, она услышала и топот лошадиных копыт, словно внезапно ее слух обострился. Она вся подобралась, как кошка, готовая к прыжку.
Не упустить ни единой детали, думала она. Ни единой. Стать Марией. Учесть все до мелочей. Чтобы сделать Марию собой.
Сердце отозвалось рысистым бегом.
Одно дело – маскарад для посторонних. Другое – поменяться так, чтобы не узнал даже муж.
Она вспомнила наставление тетушки, отцовской сестры, которая растила их с Марией после смерти матери, а стало быть, со дня рождения. «Большинство людей даже себя видит в отраженном свете, через других. Как они оценивают их, так и они себя. Понимаете? Вы не такие, но это надо знать…»
Этим можно воспользоваться теперь, подумала Мария. Если все вокруг станут их путать, если учесть, что сейчас Федор собирается в дальний путь и надолго, то им будет проще устроить свою мистификацию.
Конечно, сейчас заменить друг друга не так легко, как это было прежде. Они с Марией довольно долго жили разной жизнью, каждая своей. Жизнь заставила проявить разные качества натуры, хотя натуры общей, но качества необходимы разные в разное время. Те, которые понадобились и ей, и сестре. Ей, к примеру, придется усмирить свой нрав, который вырвался из-под ее власти с того момента, как она вышла замуж за Жискара. Кто бы мог подумать, что она способна на то, что сделала? Разговоры о той дуэли дошли даже до России…
Но сейчас незачем об этом думать. Жискара не вернешь. Его больше нет. Она вдова, которая унаследовала часть его виноградников в Бургундии. Хорошо, что ей не нужно думать ни об урожае винограда, ни о том, какого разбора будет вино из этого винограда, – все налажено, причем давно. Сама она может жить так, как ей хочется, и думать только о том, о чем хочется, и соответственно поступать так, как заблагорассудится.
Лиза так и сделала. Она побыла в Москве, простилась с отцом, как всегда занятым своими науками. Университет для него стал родным домом, а занятия взрослых дочерей его волновали только в одном: никакой праздности ни ума, ни тела.
– Праздность убивает, – всегда наставлял он дочерей. – Совершать поступки необходимо, не важно какие.
– Не хочешь ли ты сказать, папа, – сводили брови дочери, – что даже и дурные?
– Для благородных людей – да, – искренне отвечал он. – Своих дочерей я считаю благородными, воспитанными и образованными. Мои дочери не из нынешнего мира. Они опередили время, и я хочу, чтобы они этого не смущались. – Он, улыбаясь, переводил взгляд с одной на другую. – Другое дело, что ваши поступки будут оценивать разные люди. Для кого-то они хороши, для кого-то плохи. – При этих словах отец сводил седые брови вместе, они топорщились, как усы таракана-альбиноса. Они знали, что заставляет его говорить так. – Возьмите нашего знаменитого предка. Он написал «Русскую историю», он был лично известен самому Петру Первому, он был ранен на его глазах в Полтавской битве. Он – тайный советник и генерал-поручик, он участвовал в Киргиз-Кайсацкой экспедиции, строил охранные крепости. Все это делалось ради удобства для России торговать со странами Ближнего и Среднего Востока. Но разве эти благие поступки спасли его от опалы? Зависть к его успехам, уму, опасение за собственное благополучие сделали свое дело.
– Ты говорил, что Анна Иоанновна, которая пожаловала ему чин действительного статского советника и деревню с тысячью душ, поддалась проискам доносителей? – Глаза Лизы сверкали негодованием. Точно такие глаза были у Марии, которая молча кивала, словно сестра произносила те слова, которые приготовилась сказать она.
– Именно так. Его отстранили от дел, лишили всех званий и взяли под домашний арест. И только когда Елизавета Петровна заняла престол, ему дозволено было вернуться, да и то не сразу. – Отец молчал, в который раз переживая за своего предка. – Вот почему я считаю, что надобно самому себя спрашивать: кто я? Что во мне есть хорошего? Что есть не слишком хорошего? Что откровенно худого? В чем причина того, другого, третьего? Что я должен исправить в себе? Что могу исправить сам, что могут помочь исправить другие люди?
Лиза нередко вспоминала тот давний разговор с отцом, который ее и Марию как будто одарил особой меркой, позволяя им этой меркой многое измерять в своей жизни. Такой непохожей на жизнь большинства…
Сейчас она ехала в северный купеческий город Лальск к сестре, чтобы исправить то, чем огорчила их природа.
Природа с ними словно позабавилась, поиграла, вылепив точь-в-точь лицо и тело. Но Марииному телу кое-чего недодала. Забыла, увлекшись своей игрой? Или сочла, что достаточно того, что есть у одной? Тем более что снаружи этого не видно?
За окном кареты желтели гречишные поля, пахло сладостью, свежестью. Лиза высунула голову в окно, чтобы получше рассмотреть окрестности. Фиолетовая шляпка с черной лентой зацепилась за раму, она сбросила ее и подставила волосы ветру. Как хорошо, что ушла в прошлое мода, когда прически возвышались на полметра и крепились на специальных каркасах.
– Чего только не было на голове, – рассказывала матушка Жискара, когда они поехали в театр, где играли спектакль из прошлой жизни. – Я сама носила на голове настоящую цветочную клумбу. – Она звонко засмеялась. – Ах, какие были на ней фиалки, маргаритки… Словом, чего только не было! А однажды… только не бойся… – Она прикрыла лицо веером из слоновой кости и выразительно посмотрела на Лизу.
– О, я очень смелая! – самоуверенно заявила Лиза. – Говорите же!
– Корабль! У меня на голове была бригантина. С мачтами и парусами. Мой муж смеялся, что мне столько не наплакать и она, бедная, никогда не познает воды. Но я быстренько поставила его на место. – Она подмигнула своей невестке. Потом наклонилась к ней, обдав запахом дорогой пудры. – Он пудрил волосы по тогдашней моде и слегка… румянил лицо! – Она выпрямилась и взглянула на Лизу. Ее высокая, обтянутая синим шелком грудь вздымалась, отчего бриллиантовое ожерелье переливалось нестерпимым блеском в свете тысячи театральных свечей. В тот миг Лиза подумала, что, наверное, французские дамы намеренно дышат так страстно, чтобы заставить играть свет на драгоценных камнях. Надо попробовать, сказала она себе. – Но таковы были нравы и такова мода в нашей юности.
– А как же вы спали с бригантиной на голове? – с некоторым недоумением спросила Лиза, рисуя себе одну картину невероятнее другой, но не в силах остановиться на какой-то одной.
– Только не делай такие глаза, моя милая! Не думай, что мы спали стоя, – засмеялась свекровь. Но тут занавес открылся, на сцену вышла мадам с высокой прической. – О нет, – скривила накрашенные губы матушка Жискара. – Грубая подделка, – пренебрежительно добавила она и обмахнулась ароматным веером. – В ней нет души и нет шарма…
Лиза улыбнулась, вспоминая свою прежнюю жизнь, которая сейчас ей показалась похожей на ту искусственную прическу, с которой нельзя высунуться даже в окно кареты. Разве что крышу с кареты снять – тогда можно.
Она втянула воздух, напоенный теперь уже ароматом клевера. Нежный запах и слегка растрепанные сиреневые головки она узнала издали. Чуть дальше синели колокольчики во ржи, и сердце зашлось от давно не виденного пейзажа. От него веяло покоем, умиротворением. Хороши европейские газоны, радуют они глаз в Париже, приятно пройтись в легких ботинках по зеленой низкой траве. Но эти поля… Нет, газоны так не пахнут. Наверное, поэтому и в Европе стали входить в моду цветущие лужки. Уже во многих поместьях есть такие – с гвоздиками, ромашками, первоцветами.
Но все хорошо, что ново, подумала Лиза. И совсем было бы неплохо разнообразить здешние места газонами. Надо сказать Марии.
Она отодвинулась от окна, пригладила растрепавшиеся от ветра волосы. Теперь ей не было слышно фырканье лошадей, которых донимали назойливые оводы, устремившиеся на запах пота. Он заманчиво и призывно блестел на темных боках и спинах животных. Вот, заметила она себе, запахи. Французы говорят, что мужчина находит свою женщину по запаху. Они с Марией должны пахнуть одинаково. Причем не французскими духами, а свежим ветром и полевыми цветами.
Лиза снова надела шляпку, спрятала под нее волосы и откинулась на спинку сиденья. Она закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться и убедиться, что ничего не забыла.
Она везет достаточно нарядов для обеих, каждой вещицы по две. Все одинаковое, вплоть до панталончиков, очень милых и насквозь парижских, а также чулочков.
Они должны приучить всех – и в первую очередь Федора – снова к тому, что они одинаковые. Чтобы он, как и все остальные, начал их путать. Она везет с собой румяна, помаду, притирания, пудру, без которых им никак не обойтись. Потому что цвет лица у них, конечно, разный, а он должен быть как один.
Было бы гораздо лучше, если бы сейчас на дворе стояла зима, а не лето. Слабый свет свечей, полутемные уголки гостиной, ранние сумерки – проще устраивать маскарад. А летом здесь даже ночами светло как днем. Но, подумала Лиза, сцепив руки на коленях, если они затеяли благое дело, Господь поможет им во всем. Не важно, какое время года на дворе. Всякий день – Божий.
Она пыталась представить себе, как все выйдет. Но почувствовала, что лицо ее заливается румянцем, и отказалась от видений. Потому что в голову лезло только одно – главное… Самое отчаянное.
Нет…
Да…
Потому что без этого их с Марией затея невозможна.
Лиза заставила уняться сердце и подумать о другом. О том, как сейчас ее горничная Наталья выполняет данные ей указания в городе Вятке – она велела ей купить побольше разных журналов и книг, а также сурового полотна, из которого они с Марией велят сшить им простые русские сарафаны. Наталья наверняка не откажет себе в удовольствии пройтись по всей ярмарке, все рассмотреть и все пощупать. Ох и не повезет какой-нибудь торговке-француженке, если та подвернется Наталье под руку. А они наверняка уже и до Вятки добрались, по всей России рассеялись со своим товаром. Если она примется уверять, что преужасные шляпы с перьями, с лентами и цветами – это последний парижский шик, да если попросит за это старье втридорога, то Наталья способна и в волосы вцепиться.
Лиза тихонько засмеялась. Наталья горячая девушка. Она и в Париже не робела. А уж в Вятке и подавно.
На миг Лиза почувствовала беспокойство – да нет, остановила она себя. Ничего не случится с Натальей, ведь она обязана привезти вовремя в целости и сохранности сундук с вещами, который при ней. Вообще-то, если сказать по правде, свои поручения для Натальи она придумала нарочно, чтобы насладиться поездкой в одиночестве. Это ничуть не опасно, поскольку экипаж в Вятку прислал Федор.
Горничная, хорошо зная свою хозяйку, не смела перечить. Потому осталась в почтовой карете с вещами, а Лиза налегке катила одна. За долгий путь она хотела продумать каждую мелочь.
Она не упустила ничего, даже светлые ободки на пальцах от колец, которые она носила в Париже. Нельзя сказать, что на солнце ее кожа потемнела, но тем не менее придется заставить Марию украшать пальцы кольцами, чтобы ни единая мелочь не выдала их. У них много одинаковых колец осталось с ранней юности. Особенно они обе любили изумруды, которые очень шли к рыжим волосам и белому, как мука, лицу.
Везла она и Федору подарок – Мария попросила купить ему бархатный халат. Она выбрала ему бордовый. Господи, как же он хорош собой, ее Федор. Удивительное дело, как он догадался, что из двух сестер подходит ему в жены Мария, а не Елизавета. А ведь тогда, в Париже, они стояли рядом, такие одинаковые…
– …Так выходить ли мне замуж? – в последний раз спросила ее Мария, уже сидя с пером в руках над листом бумаги. – Или сказать ему, что ко мне не приходят… «гости» каждый месяц, как к тебе…
Лиза быстро приложила свою ладошку к губам сестры и сказала:
– Не произноси. Ничего не говори. Ни мне. Ни ему. Ты любишь его, Маша. И он тебя. Всегда помни: мы с тобой – единый дух, единое тело. Просто нам отпущено испытать вдвое больше радости, чем испытала бы та, что родилась бы вместо нас одна.
В глазах Марии зажглась надежда.
– Наш дедушка, – продолжала Лиза, – был лишен многих радостей мирской жизни, когда его сослали. Но его вернули в мир, он ведь был ни в чем не виноват. Я думаю, наше с тобой рождение – это извинение Господа за то, что он его не уберег от напрасной опалы.
– Что ты говоришь! Разве Господь может приносить извинения? – Мария побледнела.
– Отец считает, что на извинения способны только те, кто сильны. А кто может быть сильнее Господа?
Могла ли спорить с этим Мария? Ответ сестры явно пришелся ей по сердцу. Мария дала свое согласие Федору.
Отец, профессор Добросельский, не возражал, он доверял своим дочерям самостоятельно принимать решения, хорошо зная, как несчастлива бывает жизнь тех, кем управляют другие. Профессор всем сердцем принял молодого красивого купца в свои нареченные сыновья.
Точно так же он поступил и чуть раньше, когда Лиза захотела выйти замуж за француза, который приезжал по делам в университет. Это по его приглашению они побывали в Париже и были возле собора Парижской Богоматери, в котором совершалась церемония восхождения Наполеона.
Лиза взглянула на безупречно голубое небо. Такая ясность и чистота уверяли ее, что они с сестрой справятся со всем, что задумали.
Впереди показались церковные колокольни. Она удивлялась еще в прошлый раз, сколько же церквей в Лальске. Больше, чем в самой Вятке. Красиво, снова подумала она. Ей вспомнилось, с какой гордостью водил их повсюду Федор. Он гордился ими, гордился своим Лальском, в процветание которого вложили силы его предки. Он сводил их в воспитательный дом, где всем правит красавица Севастьяна Буслаева.
О ней Мария тоже подумала перед отъездом и везет подарки. Футляр для карт и еще один милый пустячок, который придется по вкусу любой женщине. Парижские духи.
Довольная собой, она рассмеялась, кучер услышал и оглянулся.
– Радуетесь, что конец пути, Лизавета Васильевна?
– Радуюсь. – А про себя добавила: только неправда, это не конец пути. Это его начало.
